Код верности Нулевой император. Эпизод 17

Время здесь, «внизу»  вытворяло странные вещи, воспринималось совсем по другому. Никита открыл глаза с тяжелым чувством, будто проспал до полудня. Часы, однако, показывали всего четыре утра. До рассвета всего два часа, а так много надо успеть.
«Пора».
После вчерашнего фалернского в висках отдавалась тупая, назойливая, как надоедливая муха, боль. В темноте он осторожно провел рукой по прикроватному столику, нащупал маленькую коробочку и достал оттуда пилюлю. Настолько крошечную, идеально гладкую и удивительно легкую, что, она растворилась, едва коснувшись языка, оставив лишь легкий травяной привкус.
Сначала не произошло ничего, но затем… по телу разлилось мягкое, согревающее тепло, которое быстро нарастая, сменилось леденящим ознобом. Болезненно-приятным ощущением резкого прыжка в холодную воду, после горячей ванны. Никита инстинктивно вздрогнув, втянул голову в плечи. И так же внезапно все исчезло, сменившись кристальной ясностью мысли. Голова стала легкой и пустой от лишнего шума.
Он соскочил с кровати, перепрыгнул через валявшийся на полу костюм и, полный новой, незнакомой энергии, влетел в гостиную.
— Да будет свет! — воскликнул он.

Свет появился внезапно, словно утро в альпийской деревне: только что была кромешная тьма — и вот уже солнце золотит верхушки высоких гор.
— Убери... — прохрипел Титус, закрывая лицо подушкой, и со стоном повалился обратно на диван. Боль от тысячи раскаленных кинжалов, впилась в глаза, а в голове непрерывно и монотонно гудел пчелиный улей.
Никите захотелось одновременно заплакать и расхохотаться: весь вид Титуса напоминал причудливую смесь древнегреческой трагедии и фарса. Запавшие глаза под опухшими веками соседствовали с прической в стиле «безумный парикмахер», а на груди алело пятно от пролитого вина, словно он только что пал в смертельной дуэли.
Страдальческое выражение на юном лице так и подмывало сказать: «Я же предупреждал!», но вместо этого Никита просто протянул руку. На открытой ладони серебристым блеском отливали две маленькие пилюли.
— Это избавит от мучений, — и, уловив испуганный взгляд Титуса, уточнил с легкой усмешкой: — Не навсегда, конечно. Только до следующего раза.

По пути в ванную отщипнул две крупные, сочные виноградины. Одну подбросил вверх и с веселой небрежностью поймал ртом на лету. Затем, внезапно развернувшись, запустил вторую прямо в Титуса. Ягода угодила точно в центр алого винного пятна на его белоснежной, но безнадежно измятой рубашке, отскочила и упала на диван крупной, иссиня-черной дробинкой. Это вызвало хохот у Никиты и мученическую, недовольную гримасу на лице Титуса, что развеселило его только сильнее. Насвистывая под нос бойкий и незамысловатый мотив, он развернулся и скрылся за дверью, оставив Тита страдать в одиночестве.

Мокрый, довольный после утреннего душа, завернувшись в большое пушистое полотенце, Никита застал Титуса все в той же позе — с раскрытой ладонью, на которой лежали нетронутые пилюли.
— Ты их что, гипнотизируешь, что ли? — усмехнулся он. — Просто положи на язык, и все. Может, помочь? — Он потянулся, намереваясь самостоятельно всыпать ему лекарство.
Титус недовольно поморщился, но все же отправил капсулы в рот. Никита схватил его за руку, вздернул с дивана как марионетку и, подтолкнув в спину, направил к двери ванной.
— Иди, приведи себя в порядок. Только в зеркало сразу не смотри — за последствия я не отвечаю! — громко рассмеялся он.
Титус глянул на него, собираясь не только прожечь взглядом, но и испепелить проклятием. Потом, поднял голову, застонав от каждого движения, перешагнул порог ванной, с силой захлопнув за собой дверь.

Никита схватил со стола пирожок, почти не жуя проглотил его, запивая фруктовой водой прямо из кувшина. Вытерев полотенцем липкие от меда руки, бросил его на спинку стула и направился обыскивать гардеробную. Вскоре вынырнув оттуда, с простой, льняной туникой в руках. Абсолютно белой, без намека на какие либо украшения. Тунику на этот раз выбрал подлиннее, чуть выше колен, чтобы чувствовать себя свободнее.
Набедренная повязка поддалась сразу, и он с удовольствием отметил, какой удивительно простой оказалась местная одежда. Натянуть тунику и подпоясаться тонким кожаным ремешком не требовало никаких усилий. Повертелся перед глянцевой поверхностью головизора, подмигнул своему отражению и удовлетворенно поднял большой палец вверх.
А вот сандалии капризничали и упрямились. Ремешки никак не хотели ложиться как надо, все время путались и сползали. Вздохнув, Никита махнул на них рукой, и остался босиком, в ожидании Титуса.

— Ух ты. Справился? — насмешливо спросил Титус, выйдя из ванной, увидев Никиту, облаченного в тунику.
— Помоги лучше с этим! —  Никита кивнул на стоящие у ног сандалии  — С остальным я сам разобрался.
Титус с важным видом обошел его кругом, поправляя каждую складку.
— Для варвара — шикарно.
— От придурка слышу.
— Эй, только без рук! — Титус рассмеялся и отскочил в сторону от намека на подзатыльник. — А куда ты кстати собрался?
— Сегодня же праздник. День Юпитера. Мы что, не пойдем?
— Точно! — Титус с силой хлопнул себя по лбу, и его лицо мгновенно просветлело. — Чудеса! Голова-то и вправду прошла.
— Да, что по сравнению с этим ваши параллельные миры, — небрежно бросил Никита, наблюдая за реакцией.
— Ты о чем?
— Да так, вчера со Скавром немного поговорили.
— А… — Титус отвернулся, будто что-то ища.
В глазах Никиты на мгновение мелькнули озорные искорки, но он не стал продолжать. Титус, похоже, тоже не хотел вспоминать о вчерашнем и не стал развивать тему. Он поспешно надел сандалии, натянул тунику и уже стоял перед Никитой.
— Ну, как?
— Для придурка — шикарно, — усмехнулся Никита.
— Варвар, — фыркнул Титус и расплылся в улыбке.

Едва они вышли на улицу, Титус внезапно схватил Никиту за запястье, заставив того замереть на месте.
— В чем дело? — нахмурился Никита, уже готовый к худшему.
— Деньги... — с досадой выдохнул Титус. — Черт, я их забыл! Подожди тут, я мигом! И с места не сходи.
Не дожидаясь ответа, он юркнул обратно, оставив Никиту одного. Улица убегала в обе стороны, скрываясь вдали. Никита замер на пороге, прислушиваясь к нарастающему гулу праздничной толпы. Он шел отовсюду — словно сам город оживал, наполняясь голосами и смехом.
— Салют!
Никита обернулся. Перед ним стоял молодой парень, одетый в такую же простую белую льняную тунику, как у него. Лицо незнакомца озаряла широкая, дружелюбная улыбка, а щеки и округлый живот ясно говорили о том, что он не отказывал себе в удовольствии хорошо поесть и выпить.

— Салют! — ответил Никита. — А ты кто?
— Ой, да ты меня не знаешь! — затараторил парень, обрушивая слова словно водопад. — Зато я тебя знаю! Ты гость в этом доме, приехал неизвестно откуда, друг Тита...
Никита с трудом перебил его.
— Ну, про себя я и сам знаю, — он попытался остановить этот словесный поток. — Ты-то сам кто?
— Ах да! Я Антоний. Друг Тита, служу тут неподалеку. Мы познакомились сразу, как он приехал. Я как его увидел, сразу понял…
Никита уже просто стоял и слушал, пытаясь вставить хоть слово. Он махнул рукой в сторону нарастающего шума.
— А что ты тут делаешь? Праздник же там.
— Так Тита жду! Мы договорились вместе пойти. Его все нет и нет. А тут ты появился, и я подумал…
У Никиты закружилась голова от этого словесного водоворота. Он уже собрался тихонько отступить обратно в дом, как вдруг услышал хлопок двери и знакомый голос.
— Салют, Антоний! Ты уже здесь?
— Салют, Тит!

— Знакомься, это Антоний, — Титус кивнул на приятеля. — Опаснейший человек. Заболтает кого угодно, замолкает, только когда рот набит. И то не факт!
Антоний добродушно усмехнулся.
— А тебе, дружище, самому не мешало бы поесть. Скоро будешь просвечивать!
— Видел бы ты сколько он вчера один съел! — Никита повернулся к Антонию. — Это еще постараться надо! Как говорила бабка приятеля: «Проще убить, чем прокормить».
Обменявшись взаимными любезностями, троица направилась в сторону, откуда доносился гул собирающейся толпы.

— Не отставайте! — подгонял их Антоний, проталкиваясь сквозь толщу народа.
Его грузная фигура с удивительной легкостью находила лазейки там, где даже Титусу было трудно. Никита старался не отставать, жадно оглядываясь по сторонам. Выбравшись на первые ряды, Антоний затараторил.
— Смотрите, уже начинают! Бык, говорят, загляденье: белый как снег, ни единого изъяна! А после — пир на весь квартал. Я уже присмотрел, где вино.
— Боюсь, он на него еще долго не сможет смотреть, — ухмыльнулся Никита, кивнув на Титуса, который упрямо отводил взгляд. — Правда, Тит?
Титус лишь фыркнул, демонстративно отвернувшись в другую сторону.

Площадь огласили переливчатые звуки труб и нежные напевы флейт, возвещая о начале торжественного шествия. Толпа встретила его ликующими криками. Отцы спешно усаживали отпрысков на закорки, чтобы ни одна, даже малейшая деталь не ускользнула от детских глаз.
Впереди шли трубачи, чьи инструменты сверкали на солнце, за ними флейтисты. Затем, сохраняя внушительную дистанцию, появился высокий, дородный мужчина, облаченный в длинную тунику и тогу с широкой пурпурной каймой. Титус прильнул к уху Никиты.
— Это дуумвир нынешнего года. Монтан.
Вслед за ним, с подчеркнуто величественной и размеренной медлительностью, шествовал мужчина в годах, но еще полный нерастраченной силы. Одет он был схоже, но отличала его особая деталь: голова была повязана белой лентой с ниспадающими лоскутами, а край тоги накинут поверх нее, закрывая часть лица.
— А это жрец Юпитера, — пояснил Титус. — Особа неприкосновенная.

Вслед за жрецом, двое крепких мужчин в льняных туниках с кожаными ремнями, вели быка на прочной веревке. Белоснежная, почти сияющая шерсть животного отливала перламутром в лучах утреннего солнца. Мощная шея была украшена пышными гирляндами из свежих, благоухающих цветов, а крутые рога перевиты сверкающими золотыми лентами. Он ступал тяжело и спокойно, не реагируя на радостные крики толпы. По бокам шагали два служителя: один с отполированным до блеска топором, другой — с большим, сверкающим ножом. Завершали шествие носильщики, с кувшинами вина и плетеными корзинами с дарами для богов.

Шествие замерло перед каменным возвышением.
— Алтарь, — тихо прошептал Титус.
Жрец принял от служителя глиняный кувшин. Подняв его перед собой, он возгласил нараспев, и его голос прозвучал громко и величаво, заглушая гомон толпы.
— О, Юпитер Величайший и Наилучший! Прими это возлияние в знак нашего почитания!
Медленно, он вылил часть вина на землю у подножия алтаря. Затем окропил голову быка, и алые брызги, словно капли крови, застыли на белоснежной шкуре.

К жрецу приблизился носильщик с плетеной корзиной, полной белой муки смешанной с солью. Священнослужитель погрузил в нее ладони и, осыпая голову животного и поверхность каменного алтаря, воззвал к небесам.
— О, Юпитер, Величайший и Наилучший! С мольбой и почтением взываю к тебе! Да будет принята тобою эта безупречная жертва ради блага и побед народа римского, ради домов и семей граждан этого города! Да будет сие деяние благим, счастливым и благоприятным!
Блеснул огромный, идеально заточенный нож, лезвие плашмя коснулось холки быка, и могучий зверь медленно склонил голову, выражая молчаливое согласие. По толпе пронесся единый, сдержанный, вздох облегчения.

То, что произошло в следующее мгновение, растянулось для Никиты на целую вечность. Жрец едва заметно кивнул, и тут же служитель, взметнув тяжёлый топор, обрушил его на голову животного. Бык, могучий и прекрасный еще секунду назад, с подкошенными ногами тяжело осел на землю. Острый нож сверкнул, поймав луч солнца, и из перерезанного горла хлынула густая, темная струя, со звоном наполняя подставленный бронзовый сосуд. Толпа оглушительно взревела от восторга, руки взметнулись к небу, лица засияли.
Никита инстинктивно отпрянул, сжавшись, но тут же над самым ухом прозвучал спокойный, твердый голос Тита:
— Закрой глаза, если тяжело. Но не отворачивайся.
— Как можно... радоваться этому? — выдохнул Никита, его голос дрогнул от смеси ужаса и отвращения.
— Это традиция, — последовал бесстрастный ответ.

А дальше все было как в кино — одновременно страшно и невозможно оторваться. Служители, действуя ловко, без суеты и спешки, вспороли брюхо жертвенному быку и аккуратно выложили внутренности на специально приготовленные бронзовые подносы. Сбоку появился жрец в белоснежных одеждах; он склонился над разложенными органами, внимательно изучая их расположение, словно читая карту судьбы. Затем, обнаженными, окровавленными руками, поднял перед притихшей толпой нечто, все еще истекающее кровью, и мощным, зычным голосом прокричал на всю площадь.
— Юпитер благосклонен!
Ликующий рев толпы обрушился на Никиту с такой силой, что ему на миг показалось, будто голова его вот-вот расколется.

В глазах у Никиты поплыло, но рывок Титуса за руку вернул его к реальности.
— Пора уходить, — скомандовал он.
Они с трудом пробивались сквозь толпу. Вокруг царило оживление, люди собирались в кучки, горячо обсуждая зрелище. Никита уже не видел, как на алтаре заполыхал огонь, поглощая сердце и лопатки быка, но едкий, приторно-сладкий запах паленого мяса и ладана преследовал его. В стороне служители с привычной ловкостью разрубали тушу, и корзины со свежим мясом тут же уносили на праздничные кухни.
Отойдя в тихий переулок, Никита прислонился к холодной стене.
— И это... каждый раз? — его голос всё ещё дрожал, выдавая потрясение.
— Таков обычай, — голос Титуса звучал ровно. — Мы не вправе его менять. Для них это — залог милости богов и процветания.
— Но это же дико, это жестоко...
Титус внимательно посмотрел на него трезвым и проницательным взглядом.
— Вчерашняя утка в соусе, которую ты хвалил, тоже не умерла своей смертью. Просто ты не видел, как ее режут. Ты потребляешь плоды этой жестокости, не желая видеть ее источник.
Никита  замолчал, не находя ответа. Его собственный мир уже не казался таким светлым и чистым — скорее, он увидел в нём ту же самую кровь, только лучше спрятанную от глаз.

— Если это послужит тебе утешением... животное почти не страдало. Его предварительно напоили особым отваром трав, а жрецы работали быстро и точно, — Титус говорил это с явным желанием успокоить.
Никита лишь молча кивнул. Утешения эти слова не принесли, но спорить было бесполезно — все доводы были исчерпаны.

В тот момент, когда напряженное молчание между ними стало почти осязаемым, из гущи народа внезапно, словно пробка из бутылки, вылетел Антоний — краснолицый, запыхавшийся и сияющий от восторга.
— Чуть не раздавили! Просто давка! Ну как вам понравилось? Ловко жрецы управляются, да? Настоящее искусство! — Он внезапно присмотрелся к Никите. — А ты чего такой бледный?
— У него от духоты и гама голова закружилась, — быстро вставил Титус, не дав Никите произнести ни слова.
— А, понимаю! — Антоний с сочувствием хлопнул себя по лбу. — Меня самого в этой круговерти изрядно помяли!
— Тебя-то? — Титус фыркнул, усмехаясь. — Да сквозь такие... подушки! — И он дружески ткнул Антония в бок.
— Эй, не трожь! Это стратегический запас! — Антоний добродушно отпихнул его руку. — Чего застряли? Праздник в разгаре! Скоро в цирке, гонки на колесницах. Сам Главк будет участвовать.