Елена
Прошло два с половиной года. Целая жизнь, полная перемен и потрясений. А здесь... здесь ничего. Все застыло в том же самом дне. Те же лица, те же машины, те же деревья, склонившиеся над теми же тротуарами. Только ее нет. Ее нет, и от этого знакомый до боли пейзаж становится чужой декорацией.
Я медленно иду по Пятой Авеню, и город-призрак накладывается на город-воспоминание. Июль девяносто шестого.
И вот он — ее голос. Эхо, врезавшееся в память. Такой звонкий смех... такой заразительный и беззаботный, что воздух вокруг, казалось, начинал вибрировать от счастья. Если бы мы знали, что нас ждет. Мы не ценим мимолетные мгновения, данное нам время, тепло рук близкого человека, которые однажды навсегда отпустят наши руки. Мы слепы и глухи, пока судьба не нанесет свой сокрушительный удар.
В тот день мы стояли на набережной, и залив, сверкающий на солнце, как расплавленное серебро, был полон жизни. Вдали, за островом Бейнбридж, вздымался фонтаном белый пар — это касатка, красивая и могучая, выпрыгнула из океанской волны, на мгновение зависла в воздухе в сиянии брызг и с грохотом обрушилась назад в пучину. А над водой, словно серебряные стрелы, проносились стаи летучих рыб, едва касаясь крыльями-плавниками зеркальной глади. Она вскрикнула от восторга.
— Смотри! Это же чудо!
Да, это было чудо. И мы были его частью. Может, в этом и есть замысел Бога — дарить нам такие мгновения, чтобы потом, отнимая, мы острее чувствовали всю бездну потери? Да, наверное, я о любви. О той, что мы так легко растрачиваем. Бог надеется на нас, как надеются те, чьи чувства мы оставляем без ответа.
— Как же я тебя люблю! Ты просто не представляешь.
—Да ладно тебе, за что меня любить? Я плохой.
—Нет, ты хороший. Ты самый лучший.
Незаметно наступал вечер. Ласковое тепло дневного солнца уступало место шелковой прохладе, набегавшей с залива. Летними вечерами этот город не сравнить ни с одним другим. Разве что с Москвой. Да, пожалуй, только Москва и могла с ним поспорить если бы в Москве был океанский залив.
— Всё. Мы идем в ресторан!
—Ты с ума сошел, я же не одета!
—Плевать, идем... Давай, прямо сюда.
—Куда? Брось, это же дорогущее место.
—Плевать, — настаивал я, чувствуя пьянящую власть этого вечера. — Идем.
Повар-японец виртуозно орудовал огромным тесаком буквально в полуметре от нас. Он весело подмигивал и бормотал что-то на своем языке. К внезапным вспышкам огня мы, скоро привыкли. А она все смотрела по сторонам, смущенная своим простым платьем.
— Господи! Разве это важно? Посмотри, в чем сюда люди ходят!
В дверях показалась семья американцев— несуразные дети и мама в безразмерных шортах.
—Видишь? Никто не смотрит.
Когда подошла к концу вторая бутылка красного, о смущении не осталось и следа. Она смеялась громко и свободно, а ее глаза сияли, отражая пламя свечи. Японец, закончив свое шоу, пожелал приятного аппетита и удалился.
— А у меня есть бутылка виски. Будешь?
—Разве нужно отвечать?
—Тогда пошли ко мне. Будем пить со льдом.
Из ее номера в отеле я уполз на рассвете, едва волоча ноги. Благо, моя комната была на том же этаже. Пьяное, счастливое ничтожество.
---
Я остановился у входа в тот самый ресторан. Да, он не изменился. Ни одна деталь. Я же говорил — здесь все застыло. Тот же японец, те же вспышки огня, те же счастливые пары за столиками. А за стеклом, в обрамлении вечернего неба, все так же лежал бескрайний залив. Сегодня вода была спокойной и пустынной. Ни касаток, разрывающих гладь своей дикой мощью, ни стай летучих рыб, скользящих по воздуху. Лишь туман, ползущий с океана, словно пелена забвения.
Только ее нет.
И никогда уже не будет.
Потому что в ноябре девяносто седьмого ее не стало. И вместе с ней уплыли в никуда все касатки и улетели все серебряные рыбы. Мир осиротел и осиротел я. Елена была мне как мама.
Свидетельство о публикации №225100301286