Родькина подруга

   Батя, трезвый, а потому и злой, избил утром сына поленом за утопленный на рыбалке сапог. Резиновые сапоги давно протекали, но других всё равно нет. Есть ещё валенки на зиму, у каждого свои: у Родьки, его вечно пьяного, давно не работающего отца и у занятой работой в огороде да с домашней живностью матери. У неё ещё есть галоши, старые-престарые. А в сапогах пятнадцатилетний школьник Родька бродил на рыбалку. Целыми днями, а то и ночью рыбачил. Вот в потёмках и утопил сапог.
   Парень вырвался от отца и побежал в сторону соседкиного дома, размазывая по лицу слёзы. А Еремеевна шла навстречу и гнала молодую козочку. Малышка жалобно блеяла и так посмотрела на Родьку, что тот забыл о своем горе. Ладно, сапог-то он между корягами и камнями поищет, может, и найдёт. А вот козочке у Еремеевны будет настоящее горе!
   Старуха жадная до невозможности. Себе куска хлеба лишнего жалела, скотину свою впроголодь держала. Даже когда у его матери рыбу покупала, и то велела сначала кишки вычистить, мол, за кишки платить не буду, я их не ем!
   Но сейчас она могла помочь вытащить занозы из спины, ног и зада, а то как идти в школу и на рыбалку, если не садиться? Ведь соль, спички, сахар да крупы как раз и покупали на те деньги, что выручала мать за наловленную Родькой рыбу. Ещё и отец пил на них, если мать покупки не успеет сделать, а деньги плохо спрячет.
   Мальчишка лежал на кровати, дёргался, когда Еремеевна каким-то пинцетом с прошлого века вытаскивала из него занозы, попутно слушал болтовню тощей старушки.
   Она была довольной и говорила: «Вот, Родька, тебе сегодня убыль, а мне прибыль: козочку почти задаром купила. Конечно, в этом году к козлу не сводить, а в следующем уже можно. Ну, покормлю её, а потом буду молочко пить, козляток продам. Старик-то какой чудной, так и сказал: «Сколько дашь денег, за столько и продам». А я что – богатейка, много-то давать?» Даже засмеялась дробненько, хотя парню было больно.
   Он, чтобы сделать хозяйке приятное, по её просьбе согласился осмотреть покупку. И пообещал парочку рыбин за то, что занозы вытащила. Старуха вовсе разулыбалась! Подошли к козочке. Та смотрела грустно-грустно, прямо человечьим взглядом. У Родьки даже в носу защипало. Присел, сказал: «Ах ты, Машенька!» И погладил беленькую кудрявую головушку. Еремеевна, вновь улыбнувшись, проговорила: «Ну вот, имечко. Пусть Машкой будет».
   Сапог, конечно, нашёлся!  Зря батя и лупил. Когда Родька сидел на берегу и посматривал на самодельные снасти, подошла соседка с козочкой и ласково, заискивая, сказала: «Ты, Родион Иваныч, парень сурьёзный. Я Машку возля тебя привяжу пастись, а ты уж присмотри, ну?» Молча кивнул.
   Так и стали вдвоём с козочкой рыбачить. Она травку пощиплет, а потом возле рыбака приляжет и смотрит ему в лицо. Даже удивлялся, до чего понятлива. Спросит: «Машка, поиграем?» Лбом его в ладонь или в бок боднёт тихонечко. Смешно. И не скучно. Опять же молчит, рыбу не отпугивает.
   Еремеевне, хитрунье, мало! Упросила его, как на речку идёт, самому козочку вести. А с рыбалки возвращается – назад привести к хозяйке. Так и начали вдвоём туда-сюда ходить. А потом и верёвку не стал брать. Козочка возле него бежит, семенит тонкими ножками и поглядывает на Родьку влажными глазёнками.  Книжку парень читает – она ляжет и слушает. Пробежку делает – она за ним торопится. Смешно! В деревне так и говорят: «Вон Родька со своей подружкой рыбачить отправился».
   Но подошла пора, когда у козочки настоящее горе и случилось. Еремеевна беляночку свою к козлу повела, а та в сторону. Снова к ней – а она бодаться! Её держат – отбрыкивается, а то ложится. Так и не получилось ничего. Ох и отхлестала Машку хозяйка хворостиной по бокам! Та прямо слезами человечьими плакала. Слегла даже. Родька её гладил, утешал. Еремеевна посулила: «Вот встанешь на ноги, упрямица, я веревок наберу, да вдругорядь к козлу отведу. Не отвертишься! Мне молочко, козлята нужны. Ишь, дармоедка!»
   И козочка будто поняла. Есть перестала! Вроде, лучше от голода умереть. Еремеевна и так, и сяк. Прямо умирает Машка от голода. Слабая лежит, голову не держит. Соседка пришла к отцу молодого рыбака и говорит: «Иди, зарежь козу-то мою. Всё равно подохнет». А Родька, что рыбу из ведра перекладывал в таз, как закричит: «Не дам резать! Не дам! Продай мне её!»
   Все взрослые на парня уставились. А он серьёзно на Еремеевну идёт, прямо как воин на врага, кричит: «За сколько продашь, говори!» Та сроду парнишку таким грозным не видела, оробела даже. Проговорила: «А по рыбке кажный день год». На том и договорились.
   Перенёс он Машеньку к себе, сказал на ушко: «Не бойся, я тебя в обиду не дам. И к козлу не поведу, раз не хочешь. Ешь давай!» И она стала есть. А к следующей весне поправилась. В июне Родька аттестат о среднем образовании получил.
   Рыбачит, на дорогу в город, на учёбу деньги зарабатывает, а сам на козочку свою поглядывает, думает: «А как же Машенька? Ведь в город с собой не взять. Замучают её тут без меня, вон ведь какая нежная». А козочка будто поняла, так жалобно смотрит. Да слёз её жалко Родьке.
Как-то пришёл домой сам не свой. В магазин ходил ботинки зимние посмотреть. Почти семнадцать лет, сколько можно в валенках подшитых зимой ходить! А когда с покупкой остановился ненадолго на крыльце, услышал вслед из очереди от какого-то мальчишки: «Вон зоофил к своей козе пошёл!»
   И куда ему деваться? Снова к Машеньке. Сел возле неё. Встала на ножки, в глаза ему заглядывает тревожно, будто спрашивает: «Тебя обидели, да? Расскажи мне…» И он, вздохнув, заговорил: «Эх, Машенька! И почему такая несправедливость на свете? Вот батька мой. Ведь живёт трутень-трутнем. А он – человек. Или Еремеевна. Ей бы лисой быть, а она – человек. Так почему ты козой уродилась? Ведь мы и без слов друг друга понимаем, и ты, козочка, всё, что я на человеческом языке говорю, понимаешь. Разве не так? А знаешь, как меня сегодня обозвали? Зоофилом!»
   Она заплакала. Он погладил кудрявую головушку и сказал: «Не плачь, моя хорошая! Я тебя люблю. Хоть ты и коза». Тут за сараем кто-то истошно завопил: «Ой, умру, ой, держите меня! Зоофил своей козе в любви признаётся!» И хохот ребят, что подслушивали у стенки сарая. Кто-то крикнул: «Побежим, расскажем всем!» И топот ног, который удалялся. Родька уткнулся в сено лицом и расплакался навзрыд.
   Не сразу понял, кто назвал по имени. Потом второй раз, погромче раздалось возле уха: «Родя! Дай куртку». Он поднял голову и от неожиданности сел: прямо перед ним, совершенно голая, лежала на животе маленькая светлоголовая девушка. Она снова тихо попросила: «Родя, ну дай же куртку!»
   Скинул куртку и бросил перед ней. Сам отвернулся. Но заметить, что коза пропала, успел. Девушка завернула рукава куртки и вновь попросила: «Ты свои джинсы прошлогодние мне принеси». И он вышел из сарая.
   Дома потыкался в древнем комоде по ящикам, нашёл свою прошлогоднюю футболку, джинсы, хотел дать девушке что-нибудь из женского белья, но у матери всё было старое да ещё и других размеров. Тогда взял свои купальные плавки и отправился обратно в сарай.
   Тихонько позвал: «Ты где, Машенька? Я одежду принёс». Она взяла вещи, вновь зашла за сено. Одеваясь там, сказала: «Меня Маргаритой зовут». Он сел. Девушка подошла и присела рядом, положив ему голову на плечо. Помолчали. Родька спросил: «Как же так, Маш… Маргарита?»
   И она стала рассказывать, тихонько поглаживая его руку: «Два года назад мы с папой на машине ехали. А дождь был. Вот возле магазина стали тормозить, а тут лужа. И обрызгали одного старика. Папа ещё сердитый такой, обрызгал, а сам и закричал: «Куда прёшь, козёл?»
   А тот так на него посмотрел, что у меня по спине будто змея проползла, и говорит: «Людей не любишь? Ни за что обзываешь? Козел я? А вот посмотрим, кто твою дочь козой полюбит. Не пришлось бы ей под козлом побывать!» И засмеялся, будто заблеял. Папа ещё что-то крикнул вслед. А меня будто оглушило.
   Назавтра мы поехали в универмаг. И только пошла себе плащ посмотреть, вдруг что-то случилось! Я в козу превратилась. Этот старик тут как тут, схватил меня на руки, на базаре Еремеевне продал. Ещё и смеялся, когда нёс: «Полюбит тебя парень – снова девкой станешь. А нет – козой останешься». Я плачу, а он хохочет! А остальное ты, Родя, знаешь».
   Он уточнил: «А где твои родители?» Ответила: «Ты сейчас беги на почту и телеграмму отправь. Напиши: «Маргариту нашёл. Родион». И адрес деревни добавь. А куда посылать - на листочке напишу. Беги или велосипед у соседа попроси».
   Родька так и сделал. Сели вновь на сено рядышком, за руки держатся. Друг опомнился: «Маш…Маргарита! А ведь мы сейчас расстанемся!» Она взглянула на парня карими глазами и заплакала. Он привычным жестом погладил кудрявую голову. Посидели молча. И тут машина подъехала к дому. Взявшись за руки, вышли из сарая.
   От машины, радостные и смеющиеся, бежали к ним шикарно одетые мужчина и женщина. Бросились к дочери, целуют, оглядывают. Потом на Родьку внимание обратили. Благодарят. На такую диковинку соседи из своих огородов глядят, ребятня сбежалась. Родькины мать с отцом на крыльцо вышли. Отец страшный, с перепоя. Рот открыл, а слов не найдёт. Родион и Маргарита стоят, смотрят на всех сразу.
   И увидели родители девушки: если их разлучить сейчас, они умрут. Прямо в глазах это написано. Её отец спросил у парня: «Образование у тебя какое?» Тот недоуменно ответил: «Среднее». Мужчина, лишь на секунды замешкавшись, сказал: «Вот что, Родион. Ты нам дочь нашёл. А мы тебя в благодарность оденем да выучим. И точка». Видно, привык всё всегда сам решать.
   Мать девушки только прошептала: «Доченька, а ты здорова?» И Маргарита, как привыкла козочкой, закивала молча. Вновь отец вмешался: «Родион, ты бери из дома только паспорт и аттестат. И поехали в город». Родька с подругой, крепко держась за руки, вошли в дом, взяв его документы, вернулись к машине. Сели рядом на задних сидениях.
   Какой-то озорник крикнул: «Родька, а козу-то взял?» И получил подзатыльник от Еремеевны. Она, хитрая лиса, обо всём догадалась! А где его родителям понять? Так и стояли, пока машина из глаз не пропала. Тогда мать опомнилась: «Отец, а кто же теперь на соль да сахар мне денег даст?» Тот хмуро вздохнул.
   «Мерседес» ехал легко и быстро. За ним тянулся шлейф пыли. А вот впереди… То курица из-под колёс с истошным квохтаньем вылетела, то баба с ведрами туда-сюда по дороге заметалась. Отец крикнул: «Влево, влево, ах ты, коза!»
   Вдруг у Маргариты затрясся подбородок, полились слёзы. Она вскрикнула: «Папа, не обзывай!» И уткнулась, плача, Родьке в грудь. Он привычным жестом гладил её голову, приговаривая: «Ну, ну, моя хорошая! Все тяжёлое уже позади». И мать, благодарно взглянув на бедно одетого парня, тоже повторила: «Да, всё тяжёлое позади».
   Машина уже выехала на трассу и повернула в сторону областного центра. Отец девушки быстро повернулся к парню и спросил: «Родион, а ты чем увлекаешься? Что умеешь делать хорошо?» Не раздумывая, ответил: «Я хочу стать врачом. А делать что? Рыбу умею ловить». Тот заинтересованно снова быстро повернулся: «И зимой ловишь?» Родька ответил: «И днём, и ночью. И летом, и зимой». Отец Маргариты довольным тоном отозвался: «Мать, слышала? Класс! Вместе на рыбалку ездить будем. Вот повезло!»
   Он был заядлым рыболовом-любителем. А жена его всё на свою доченьку любовалась. Она у них маленького росточка, но такая вся ладненькая. Сколько за два года дочь искали, где только не искали! А Родион нашёл. И женщина снова благодарным взглядом окинула парня. Они ехали домой.
   Родька понимал, что в деревню свою приедет не скоро. И задним числом подумал: «Что же я с родителями-то не попрощался?» Но ничего уже не исправить. Он ехал в совсем другую жизнь. В новой иномарке. С людьми, которые хотят его по-другому одеть и выучить. А рядом сидит любимая Маргарита. Какое счастье!
2002 г.