Холодный расчёт чувств...

Арсен долго смотрел на спящую рядом с ним  Веронику.
Лунный свет, пробивавшийся сквозь щель в шторах, разрезал темноту комнаты и ложился серебристой полосой на её обнажённое бедро. Она спала с той безмятежностью, которую даёт либо полное доверие, либо полное безразличие. Одно из двух...
Арсен больше склонялся ко второму...

Он лежал на спине, чувствуя, как холодок простыни смешивается с остаточным жаром их недавней ночной  страсти.
Это был их третий месяц со дня знакомства.
Или четвёртый?
Он уже перестал и считать.
Время с Вероникой текло совсем иначе,  не линейно, а пульсирующими волнами резких  всплесков и долгих затиший.

Она была какой то его навязчивой идеей, его неизлечимой болезнью и его же  лекарством.
С самого начала!

Они однажды встретились на вернисаже его друга-художника Антонова.
Арсен, тогда уже известный и успешный архитектор, пришёл на этот вернисаж просто  из вежливости.
Он презирал всегда эту псевдо-богемную суету, эти разговоры о ,,потоке сознания" и ,,деконструкции художественных форм" за бокалом подаваемого дешёвого винца.
Он стоял в стороне, наблюдая, как стайка девушек в экстравагантных нарядах хихикает у одной  картины, изображавшей, как ему показалось, какой то апокалипсический взрыв на макаронной фабрике...

Вот  тогда он её и заметил. Эта девушка совсем  не смеялась. Она стояла чуть поодаль, изучая это  полотно с таким сосредоточенным, почти суровым видом, будто решала для себя  сложнейшую математическую задачу.
Высокая, худая, в простом чёрном платье, которое сидело на ней так, будто было сшито именно для этой вопросительной позы, именно для этого богемного городского светского сообщества.
Её волосы, цвета воронова крыла, были собраны в небрежный пучок, из которого выбивались несколько прядей, касаясь её щеки. В руке она держала  неполный  бокал шампанского.

Что-то в её этой отстранённости, в этом независимой интеллектуальной ауре, сильно  зацепило его.

Он был привычен совсем  к другому, к таким женщинам, которые ему  сразу улыбались при взглядах друг на друга, которые даже специально ловили его взгляд, и которые для него самого  были открытой книгой с яркими и необычными  иллюстрациями.
А эта была, как запертый наглухо  сейф, да еще с потерянным ключом!

Он подошёл поближе.
— Вы понимаете, что здесь   изображено? — прямо спросил он, кивнув на картину. — Я сам, честно говоря, в полном тупике!

Она медленно перевела на него взгляд.
Глаза у неё были светлыми, серо-зелёными, как морская вода в пасмурный день.

— Нуу! Абстракция не для того, чтобы её понимать, — сказала она ровным, низким голосом. — Она для того, чтобы это  чувствовать! Это же хаос! Первозданный.
До рождения всяких смыслов!

— А  что Вы чувствуете в них?

— Какое то одиночество, — ответила она просто, и снова посмотрела на картину. — Но не человеческое.
А почти космическое. Одиночество материи, которая ещё не обрела свою окончательную  форму!

Арсен был чуток ошарашен.
Это был не тот ответ, который он ожидал от неё.
Он был готов к чему-то пафосному или, на худой конец, к кокетливой шутке, что ли...

— Арсен, — представился он, протягивая руку.

— Вероника. Очень приятно...

Её рука была прохладной и сухой. Рукопожатие очень  коротким...

Они общались почти весь вечер. Вероника оказалась искусствоведом, работала в небольшой частной галерее.
Она говорила очень  мало, но  очень  весомо.
Каждое её слово казалось ему  выверенным, остро отточенным, к месту...

Она совсем не улыбалась его шуткам, а лишь слегка поджимала уголки губ, будто оценивая их значимость.
Она смотрела на него так, будто видела не его дорогой костюм и ухоженные руки, а что-то подспудное внутри,  его небольшую  неуверенность, его жажду одобрения других, которую он так тщательно скрывал под маской уверенного в себе мужчины.

Он был ею немного заинтригован.
Почти покорён.
Он уже  потом, после этой встречи,  упорно  добивался возможности увидеть ее  с упорством, которого сам от себя не ожидал.
Она отвечала вежливыми, но уклончивыми смс:
— «Спасибо, но я сегодня занята!»,

— «Возможно, на следующей неделе!»,

— «Я Вам обязательно позвоню!».
Она так и  не позвонила... Ни разу!

Тогда он просто на время отступил.
Перестал ей писать.
Сделал вид, как-будто  её забыл.
А через неделю его телефон завибрировал...

— «В галерее завтра открывается интересная выставка скандинавских художников. Если Вам, конечно, это  интересно!», — это было  сообщение от Вероники.

Он естественно пошёл.
И снова этот её холодок, эта интеллектуальная дистанция, которая сводила его с ума.
Он после этой встречи водил её в дорогие рестораны, там  она ела мало, хвалила   вежливо, но без всякого  восторга.

Он дарил ей цветы,  она ставила их в воду с видом человека, выполняющего просто необходимый для этого  ритуал.

Он рассказывал о своих проектах, о своих успехах, она кивала, задавала точные, иногда неудобные вопросы, но её глаза оставались спокойными, без всякой  искры восхищения или одобрения...

Он чувствовал себя так, будто бьётся головой о какую то стеклянную стену. И от этого его  желание пробиться сквозь неё становилось только сильнее.

Первый раз они переспали только  через два месяца после их  знакомства.

Это произошло  почти случайно, после очередного ужина, который больше походил на сеанс психоанализа.
Он завез её к себе домой, не надеясь даже на простой  поцелуй.
Но когда они поднялись в его квартиру с панорамными окнами, выходящими на ночной город, она сама повернулась к нему и неожиданно его поцеловала.

Её поцелуй был таким же, как и она,  сдержанным, но уже не каким то  холодным. А как бы, его  исследующим!
Как будто она изучала его реакцию.
Их первая близость была странной.
Она не была страстной или какой то неистовой.
Она была… просто спокойной. Вероника даже не закрывала глаза.
Она смотрела на него, и её взгляд был полон такого сосредоточенного внимания, что ему стало почти не по себе.
Она словно читала его под микроскопом, фиксируя каждую его  гримасу, каждый его вздох. Она отдавалась, но не растворялась в их близости.
Она так и  оставалась  наблюдателем и  аналитиком происходящего действия...

А для Арсена это стало каким то  сильным афродизиаком в его сексуальных чувствах.
Ею контролируемая страсть, её отстранённость в самый пик наслаждения заставляли его сходить с ума.
Ему казалось, что если он сможет заставить её кричать, и терять контроль, забыть о себе, то он, наконец, получит ключ от её сейфа. Он добьётся её настоящей, безоговорочной любви!

Но этого ключа не было. Нигде...

Наутро она проснулась такой же собранной и спокойной, деловитой.
Позавтракала, сухо поблагодарила за этот вечер и ушла на работу, оставив его в состоянии эмоционального похмелья и раздумья...

И вот, спустя месяц, он снова лежал рядом с ней и понимал, что игра, в которую он так жаждал играть, давно имеет другие правила.
Правила, которые он интуитивно чувствовал, но совсем  не осознавал...
И вообще их уже не понимал...

Просыпаясь, Вероника позевала, как кошка, и первым делом  потянулась за телефоном, а  не к нему.
— Доброе утро, — тихо сказал ей  Арсен.
— Даа, эээ..., — ответила она, не отрываясь от экрана. — Тебе, кстати,  срочно  надо побриться. Щетина сильно  колется!

Он провёл рукой по подбородку. Она была права.
Всегда права.

— Что у тебя за планы на день? — спросил он, пытаясь поймать её взгляд.

— Работа. Вечером встреча с художником из Берлина. Скучно, но надо!

— А после? Может, заскочишь ко мне?

— Посмотрим, как всё затянется. Но, конкретно, не жди...

Она встала и направилась в душ, оставив за собой шлейф своего дорогого, холодного аромата,  что-то с нотками льда, ириса и кожи.
Арсен остался лежать, чувствуя знакомое чувство жжения в груди.
Раздражение?
Унижение?
Или желание?
Наверное, смесь всего этого...

Переломный момент наступил почти   через месяц  таких же обычных  отношений.
Он устал от этой односторонней погони.
Он готов был разорвать этот порочный круг, который сам же и создал себе.
Он пригласил её в тот самый ресторан, где они были в первый раз, с твёрдым намерением сказать:

— «Вероника, это больше не работает. Мы с тобой слишком разные!».

Он репетировал  речь, сидя за столиком в одиночестве.
Она, как всегда, опаздывала. Когда она появилась, в том же чёрном платье, но с распущенными волосами, он уже чувствовал себя  решительным к разговору...

Но прежде, чем он открыл рот, она положила свою руку на его плечо. Лёгкое, такое почти невесомое прикосновение.
Впервые за всё время их отношений.

— Ты сегодня какой-то напряжённый, — сказала она ему. Её глаза чуть смягчились.
В них появилась тень чего-то, что он счёл даже небольшой и неожиданной заботой.

— Вероника, я хочу с тобой поговорить…

— Я знаю, — перебила она. — Я была несправедлива к тебе! Терпеливый ты мой! Извини!

И она улыбнулась.
Не той привычной,  сдержанной улыбкой, а настоящей, широкой, с лучиками вокруг глаз.
Это было подобно какой то вспышке света. Он даже  онемел...

В тот вечер всё было иначе.
Она говорила много, часто смеялась, постоянно касалась его руки.
Она уже смотрела на него,  не как на объект для изучения, а как на нормального  мужчину.

После ужина они поехали уже  к ней, а не к нему.
Впервые.
Её квартира была такой же, как и она сама,  минималистичной, строгой, но с дорогими, выверенными деталями.
И в её спальне, на её простынях, она была совершенно другой! Более открытой, более страстной. Она часто шептала его имя в порывах страсти.
Она прижималась к нему, как будто боялась, что он сейчас куда то исчезнет...

Арсен был на седьмом небе.
Он решил, что прорвался, одолел  этот холод их отношений и что он, наконец то,   добился её любви!

Но утро вновь всё расставило по своим  местам.
Она снова стала какой то отстранённой, чем то  занятой... Однако теперь в её поведении появился новый нюанс.
Стоило ему немного отдалиться, как бы охладеть, заняться своими делами, перестать звонить ей  каждый день,  как она тут же становилась ласковее, внимательнее, сама инициировала их встречи.
Стоило же ему снова погрузиться в неё с головой, осыпать её вниманием и подарками,  она вновь отступала за свой стеклянный барьер, как за бетонное укрытие!

Он стал невольным участником какого то необычного и  жестокого эксперимента.
Он был подопытным кроликом, что ли,  а она его  богиней-исследователем, которая то подпускала его к себе, то отталкивала, наблюдая за его реакцией!

Однажды, после особенно страстной ночи, он, окрылённый, пробормотал, обнимая её:
— «Знаешь, я, кажется, влюблён в тебя».

Она замерла на секунду в его объятиях, затем мягко высвободилась:

— Не надо таких слов, Арсен. Они только всё портят.

— Почему? — он почувствовал, как почва уходит из-под ног.

— Потому что,  это, как ярлык! А ярлыки  убивают любую  тайну. А без тайны нет никакого притяжения.
Давай просто будем наслаждаться тем, что есть.

И он, дурак,  как то на это  согласился!
Потому что боялся её потерять? Потому что наслаждаться тем, что есть,  с ней было лучше, чем быть с кем-то другим без этих качелей...

Их сексуальная жизнь была отражением этих эмоциональных американских горок.
Когда он был холоден и погружён в себя, она становилась инициативной, экспериментировала, была на грани агрессии в своей страсти. Она могла разбудить его ночью, могла прийти к нему в кабинет, закрыть дверь и, не говоря ни слова, опуститься перед ним на колени. В такие моменты он чувствовал себя богом.
Её богом!

Но стоило ему, опьянённому этой властью, стать нежным, ласковым, сказать, как он её хочет, как она прекрасна, её пыл мгновенно  угасал.
Она позволяла ему ласки, но её ответные прикосновения становились формальными, почти механическими.
Она закрывала глаза, уходя в себя. Словно её тело было здесь, а ум  уже где то далеко...

Он понемногу научился играть по её правилам.
Вернее, он научился играть в свою игру внутри её игры!
Он стал иногда симулировать своё к ней  безразличие.
Он заводил, якобы, случайные  разговоры с другими женщинами при ней.
Он, тоже как бы нечаянно,  забывал о её днях рождения (хотя за неделю до этого не спал ночами, выбирая подарок!).
Он строил из себя занятого, недоступного мужчину!

И это работало!
Ооо, как это работало!
Она его ревновала.
Не истерично даже, а очень холодно, язвительно!
Она приходила тогда к нему ночью, вся какая то  напряжённая, и её ласки были  похожи на наказание, на попытку доказать, что она всё ещё та, которая  может его завести.
Она писала ему смс: — «Ты где?» в три часа ночи, если он не отвечал на её сообщение в десять вечера...

Он стал для неё наркотиком, от которого её тошнило, но без которого она уже не могла.
И он, в свою очередь, подсел на него же.
Его жизнь превратилась в какую то  стратегию.
Каждое его слово, каждый жест, каждый подарок им просчитывался на предмет того, как он повлияет на её интерес! Он больше не жил, как обычный и влюблённый человек.
Он теперь  играл роль человека, который живёт с любимой женщиной...

Иногда, глядя в зеркало, он совсем не узнавал себя.
Глаза были теперь постоянно уставшими.
В уголках губ залегла какая то горькая складка.
Он стал циничным.
Перед друзьями, которые удивлялись его переменам, он отшучивался:
—  «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей».
Он произносил это с напускной бравадой, но внутри всё сжималось от боли.
Потому что он-то её любил! Безумно, болезненно, унизительно, но  любил!
И эта любовь была его же обоюдоострым оружием против самого себя...

Однажды вечером он ждал её у себя.
Она как всегда опаздывала. Сначала ждал полчаса. Потом  час.
Он не стал ей писать СМСку и не звонил.
Он сидел с бокалом виски и смотрел на огни города, тренируя своё, наигранное перед ней,  безразличие.
Он уже представлял, как она войдёт, холодная и собранная, и он будет встречать её с лёгкой, необременительной улыбкой, как будто её опоздание его нисколько не задело...

Но когда дверь, наконец, открылась, вошла не та Вероника, которую он ждал сейчас...
Она была бледной, её волосы растрепались от ветра, а в глазах стояла паника, которую он увидел впервые.

— Что случилось? — он вскочил, забыв о своей роли.

— Ничего, — она попыталась отстраниться, но её руки дрожали. — Такси попало в мелкое ДТП.
Я… я ударилась головой о стекло. Но, не волнуйся!
Всё в порядке!

Он подвёл её к дивану, усадил, принёс воды. Она пила маленькими глотками, и он видел, как вздрагивает её горло.

— Дай я посмотрю!
Он раздвинул её волосы на затылке. Там был небольшой, но уже начинающий синеть синяк.

— Подожди тут...

Он пошёл в ванную за льдом. Когда вернулся, она сидела, сгорбившись, обняв себя за колени, и тихо плакала.
Не рыдала, а именно плакала, почти  беззвучно, слёзы текли по её щекам и капали на дорогую ткань его дивана.

Он сел рядом, завернул лёд в полотенце и аккуратно приложил к ушибу.
Она вздрогнула, но не отстранилась.

— Всё хорошо, — тихо сказал он. — Всё в порядке!

Он не спрашивал, что случилось на самом деле.
Он просто сидел рядом, держал лёд у её головы и гладил её свободной рукой по спине.
Он чувствовал, как под его ладонью дрожит её худенькое  тело.
Стеклянная крепость дала трещину!

Она плакала почти  минут десять.
Потом стихла, вытерла лицо и откинулась на спинку дивана, закрыв глаза.

— Извини меня, — прошептала она.

— Не извиняйся... Всё в порядке?

— Я так испугалась, — сказала она, не открывая глаз. — Просто какая  то  глупая авария, царапина!
Но в тот момент, когда я ударилась… я подумала, что больше тебя не увижу! И мне стало так страшно!

Арсен замер.
Сердце его упало, а потом взлетело с такой силой, что перехватило дыхание.
Это был тот самый прорыв! Настоящий.
Не спровоцированный его игрой, а случившийся помимо их воли.

— Я здесь, с тобой! — сказал он, и его голос немного  дрогнул. — Я всегда здесь!

Она открыла глаза и посмотрела на него. В её мокрых от слёз глазах не было теперь  никакого анализа, ни оценки происходящего...
Только ее уязвимость. Какая то голая, беззащитная уязвимость.

— Обними меня, — попросила она тихо. — Просто обними!

Он лёг рядом, прижал её к себе. Она прильнула к его груди, как ребёнок, и вскоре её дыхание выровнялось, она уснула.
Он не спал всю ночь, боясь пошевелиться, боясь спугнуть это хрупкое, новое и неожиданное состояние между ними.
Он чувствовал, как бьётся её сердце, и ему казалось, что он, наконец, держит в руках не какую то  иллюзию, а живую, реальную женщину!

Утро было совершенно  другим...
Она не вскочила, не надела опять свою холодную  маску.

Она проснулась, улыбнулась ему смущённой, но уже милой и  настоящей улыбкой.

— Спасибо тебе, Арсен! — тихо и ласково сказала она ему.

— Не за что. Хорошо, что все нормально...

Они в этот раз провели вместе все выходные.
Разговаривали, смеялись, смотрели старые фильмы.
Она даже рассказала ему о своём детстве, о сложных отношениях с матерью, о своих многочисленных страхах.
Он узнал, что её холодность,  это панцирь, который она нарастила за годы, чтобы защититься от этой  боли.
Что её отец ушёл из семьи, когда ей было всего  десять, и с тех пор она боялась любой привязанности, потому что привязанность,  это был  всегда риск потери...

Он слушал, и его переполняла нежность.
Он понял её!
И ему казалось, что теперь, когда стекло это разбито, они смогут построить что-то для себя уже  настоящее...

Неделю, даже  две, они были по-настоящему счастливы.
Он перестал играть, как было им задумано.
Он был самим собой,  заботливым, внимательным, влюблённым.
Он носил её на руках, буквально и фигурально.
Он снова говорил о своих чувствах, и она уже не останавливала его.
Она даже отвечала ему тем же. Тихо, шёпотом, но тоже говорила:
— «Я тоже тебя люблю!».

Для Арсена это был золотой век! Он купался в её любви, как в тёплом море.
Он думал, что кошмар этот  закончился.

Но однажды вечером, вернувшись с работы, он не застал её дома.
Она вообще не отвечала на телефон.
Он начал волноваться, звонил в галерею, друзьям. Никто ничего не знал.
В панике он уже собирался обзванивать больницы, когда дверь открылась...

Она вошла.
Та самая, недоступная  Вероника.
С холодными глазами и поджатыми губами.

— Вероника! Где ты была? Я с ума сходил!

— Успокойся, — холодно сказала она. — Была со своей  подругой. Просто прогуливалась. Мне нужно было побыть одной!

— Но ты могла бы меня как то  предупредить! Я тебе долго названивал по телефону, но ты же не отвечала!

— Я не обязана отчитываться за каждый свой шаг, Арсен!
Ты становишься каким то удушающим!

Он отшатнулся, словно получил пощёчину.
Удушающим?
После всего, что было между ними?

— Я же  просто волновался о тебе!

— Не надо! Я сама о себе могу  позаботиться...

Она прошла в спальню и закрыла дверь.
Арсен остался стоять посреди гостиной, чувствуя, как знакомый ледяной ожог расползается по его груди.
Он всё понял!
Трещина затянулась. Стекло снова стало гладким и непроницаемым!

Такая уязвимость перед Арсеном испугала Веронику больше, чем любая другая вещь на свете.
И она снова отступила. На этот раз, видимо, уже окончательно...

Последний акт их драмы был коротким и безжалостным...

Он попытался вернуться к своей запланированной и разученной игре.
Снова стал отдаляться, делать вид, что занят.
Но на этот раз это не срабатывало.
Она словно ждала этого.
Игра ей наскучила.
Она нашла нового для себя  исследуемого.
Или, вернее,  нового подопытного кролика...

Он узнал об этом случайно, увидев её СМСку на экране её  телефона, когда она была в душе.
Сообщение было от некоего «М.»:
— «Жду тебя в студии. Не опаздывай!».

Арсен не стал устраивать никаких сцен.
Он просто собрал свои вещи, которые постепенно перекочевали к ней, и положил ключ от её квартиры на стол...

Когда она вышла из ванной, закутанная в полотенце, она увидела его собранную сумку и на мгновением замерла:
— Ты куда?

— Ухожу. Надолго. Возможно, уже  навсегда!

— Что случилось? — спросила она, но в её голосе не было никакой  тревоги. Был лишь интерес.
Её последний эксперимент...

— Я устал, Вероника!

— От меня?

— От себя рядом с тобой!
Я перестал себя узнавать. Я стал тем, кого ты хочешь видеть, а не тем, кто я есть на самом деле!

Она подошла ближе. Её мокрая кожа еще блестела.

— А кто ты есть? — спросила она, и в её глазах снова зажёгся тот самый аналитический огонёк. — Тот, кто бежит ко мне , когда становится слишком одинок?

Он посмотрел на неё и вдруг отчётливо понял, что не испытывает ни гнева, ни боли! Только усталость.
Бесконечную, всепоглощающую усталость от всего этого...

— Нет. Я тот, кто, наконец, перестал бежать за тобой вдогонку!
Ты не хочешь, чтобы тебя любили, Вероника!
Ты хочешь, чтобы тебя желали всё время.
А твоё желание живёт только на расстоянии. Оно для тебя в  дефиците. В неопределённости. Как только оно становится хоть немного  любовью, оно тут же умирает для тебя.
Ты не боишься этой потери. Ты боишься самого обретения и появления  любви к тебе!

Она ничего ему не ответила... Просто стояла молча  и неотрывно  смотрела на него.
И он увидел в её этом взгляде сейчас не гнев и даже не печаль, а… какое то уважение. Как будто он, наконец, решил её неразрешимую задачу!

— Ты прав, наверное, — тихо сказала она. — Видимо да!
Но с тобой мне было… очень  интересно, Арсен! Прости за всё!

Он взял свою сумку и направился к двери.

— Прощай, Вероника.

— Прощай, Арсен...

Он вышел, закрыв за собой дверь.

В лифте он смотрел на своё отражение в полированной стали. Глаза его были полны боли, но в них также была уже и какая то окончательная  ясность.
Ясность, купленная такой дорогой ценой...

Он вышел на улицу.
Шёл мелкий дождь.
Он поднял лицо к небу, позволяя каплям смешиваться с его слезами.
Он плакал не по ней.
Он плакал только по себе прежнему...
По тому человеку, которым он когда то недавно был до неё, и которого уже никогда не вернуть!

Он понял простую и жестокую истину.
Пушкинская формула «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей»,  это не руководство к действию. Это уже точный  диагноз!

Диагноз для тех, кто бежит от настоящей близости, для кого любовь,  это угроза собственной, хрупкой идентичности.

Для таких, как Вероника, ценен только тот, кто  принадлежит себе  полностью.
Кто чётко сохраняет свою территорию, оберегает ее от других...
Кто, по сути, так же эмоционально недоступен, как и она сама для другого...

И он, своей игрой в безразличие, лишь подтвердил её картину мира.
Он стал для неё безопасным объектом желания до этого,  потому что, его любовь была какой то  ненастоящей, им же и сконструированной, придуманной и разученной ролью...
А вот настоящая, глубокая, принимающая любовь, которую он был готов ей дать, испугала её. И заставила  бежать от него.

Он шёл по мокрому асфальту, и ему казалось, что он заново учится дышать.
Боль еще будет долгой...
Любовные шрамы остаются навсегда.
Но он был теперь  свободен. Свободен от необходимости быть кем-то другим.
Свободен от тирании её условной любви.

Он оглянулся на освещённые окна её этажа. Где-то там она стояла, возможно, уже думая о новом проекте, о новом мужчине, чьё мнимое безразличие будет питать её голодное эго...

А он шёл вперёд, в холодную, безразличную ночь, которая, как ни парадоксально, казалась ему куда более честной и тёплой, чем её же объятия.

Он шёл, чтобы заново научиться любить.
В первую очередь  себя.
А потом, возможно, и кого-то ещё.
Кого-то, кто не испугается его настоящей, немудрёной, всепрощающей любви!

И в этом была уже  его победа... Горькая, одинокая, но, настоящая  победа!