После спектакля

          
                После спектакля…



А день уходит без предупрежденья за занавесом мысли шевеля
И ночь спешит дорогой заблужденья…, несмазанной телегою скуля,
роняя спицы под дождем и освещая мир карманным фонарем...
Спектакль окончен и глаза слезились от едкости слезливости души,
И раки поползли по сердцу, пытаясь отыскать в аорту дверцу, которой
нет для тех, кто громко стриг чужую «Трынь-Траву»
И ею посыпал недобрую молву о несуразности такого представленья…
 
 
Театр теней, где света нет давно, а…, соответственно, и тени тоже нет
Один подсолнечник на кукурузном поле, подсвеченный гирляндами
монет, как символ одиночества в толпе…, где в зале слабость лиц имеет
удивленье от ожиренья кормленных сердец,
Что пойманы врасплох или впросак, застряв в зыбучих повседневности
песках…
С синдромом выживших и полу скучно-мертвых, но все же полу, чем
невыживших совсем…


А горстка одиноких театралов, рыдала в креслах, как в окопах мытарИ
Как птицы в беспилотных самолетах, ослепшие в очках поводыри,
Им жизнь суха, как молотые сухари остатков дармового хлеба
Ямщик без лошади на сцене, в трактирной дымке пьяных забияк…,
Настойку пил на чистом хрене, и хрюкал, как беконный хряк,
А рядом с ним крестовый дьяк…, в безумии нюхнул он табаку, чихнув
на одиноких театралов…, ругаясь, подперев тюфяк…,
И продолжал закусывать варенье ядреным ароматным чесноком…

      
Там хаос музыки, актеров, декораций и громко распевают соловьи…
Там пятна кетчупа для имитации кровИ, там ненависть корысти и любви
для большего плененья впечатлений и возбужденья страстных эйфорий
Герой той сцены резал вены, как учат нарезанью оливье ножом клеёнки
пресс-папье, услышав оскорбительное слово от пьяного урода в темноте
На белом одеянье оставляя пятна, на белом одеяньи и фате, какой-то
новобрачной феи с ногами танцовщицы варьете и носом безымянной
толстой ведьмы…

 
У всех актеров противозачаточные лица от бывших пьянств, застолий,
кутежей, весьма преувеличенного эротизма и специальных папиросных
миражей…
Их ожидает городская психбольница, консилиум неопытных врачей,
У лАвровых венков засохли листья, покрывшись театральной паутиной,
И выцветшая занавес обвисла…, рабочий сцены с пьяной чертовщиной
скрипя зубами, доедает пирожок…
Он обожает темный закуток с бутылками от постоянной водки, с
Пакетами селедочных хвостов и памятью полузабытых снов с
фальшивыми цветами, что не пахнут, не привлекая ядовитых пчел
 
   
А режиссер был глуп от Бога в наказанье, и освещен лучами лозунговых
слов святого будущего некролога со всепрощеньем несмываемых грехов,
А жирные лучи больного солнца над головою освещали нимб,
Едва который узнается по лестнице на призрачный Олимп,
забрызганный словами старой краски и блестками венецианской маски:
«… украл любовь, как денежный мешок, наполненный серьгами…,
браслетами иль золотым песком для утоления всей жадности оском…»
на вавилонском всем забытом языке…


Спектакль… был грязный полукровка, в театре недовольных Муз
Как ночь молекулярных чувств у двух любовников без классики желаний
без паутины сладостных распутств…,
Что ради выгоды стараются любить во имя денежного превосходства
И красоты короткого удобства напиться чей-то простоты и высосать до
капли Веру…, всю Веру в редкий, одинокий смысл, что кровью истекает
без конца…
    
Но крикнул кто-то вышедший в Астрал:   
«народец нынче обмельчал…, когда чужую жизнь украл и обменял
украденное на своё-чужое…!»