Стефания

(взял на себя смелость подвергнуть некоторой редакторской и литературной обработке один из лучших рассказов дорогого и глубокоуважаемого д-ра Ф. Михаила Фиреона - http://proza.ru/2021/09/22/1283; как мне показалось, этот самородок просто просил о небольшой огранке)


...


Со Стефанией мы познакомились случайно, на лекции по истории в университете, куда я ходил вольнослушателем. Она училась на заочном, и была старше меня на несколько лет. У нее была семья: сын, дочь и муж. На самом деле у нее было совсем другое имя, но она бесцеремонно поправляла, когда кто-то, забывшись, так ее называл, говорила, что это ее бесит. У нее были всегда растрепанные рыжеватые волосы, длинные ресницы и темные глаза.
Она постоянно курила между лекциями, носила в кармане электрошокер, которым иногда щелкала себя в тыльную сторону руки, чем приводила в недовольство окружающих. Одевалась она в тяжелое черное пальто, длинные темные юбки и всегда ходила без шапки, даже в самый лютый мороз. Ее даже можно было назвать красивой, но что-то в выражении её лица, случайно-пойманном взгляде, заставляло настораживаться, отпугивало. Не прибавляла привлекательности и её манера постоянно перебивать собеседника, многословно, безапеляционно говорить о вещах, которые сейчас не принято рассматривать столь однобоко. Она любила пофилософствовать, но в её изложении азбучные истины отдавали каким-то архаичным догматизмом, что превращало  любой разговор с ней в очередной, путающийся монолог, то и дело скачущий с одной темы на другую. Да и говорила она о том, что её интересовало, а потому словоохотливость Стефании оборачивалась таким образом, что её сторонились, а за глаза называли психопаткой, ненормальной, крутили пальцем у виска. Сокурсницы сторонились её, а парни, так и вовсе побаивались. Как-то я стал свидетелем того, как Стефанию попытались зацепить расфуфыренные девицы, когда она проходила мимо них по коридору. Я стоял в некотором отдалении, а потому не разобрал брошенного слова, но зато хорошо расслышал громкий и страшный смех Стефании, от которого обидчицы съежились и поспешили убраться восвояси.
• - Что ты там все время пишешь и рисуешь? – казалось, она может просверлить меня насквозь острым взглядом своих колючих, напряженных глаз, – покажи.
Я стушевался и пробормотал что-то невразумительное, но не потому что считал свои литературные опыты чем-то постыдным и дурным. Я побоялся того, что её разочарую, что она потеряет ко мне интерес, как только пробежит взглядом несколько написанных строчек. Конечно, каждый графоман, каждый художник-недоучка или пьяница, бьющий в подворотне по трем аккордам, считает себя непризнанным гением, но в ту минуту я остро ощутил, что эта загадочная девушка может дать моему творчеству самую меткую оценку. В общем, я что-то промялил, сказав, что это черновик, что я подумаю, а она только хмыкнула и пожала плечами.
• - Ну и о чем ты там пишешь? – спросила она через какое-то время, стоя передо мной. Мы были в коридоре одни, а потому я слегка поежился - мне нечасто случалось оставаться с ней наедине. Она безотрывно и прямо смотрела мне в глаза, прижимая к груди свою большую черную кожаную папку. На мгновение, мне показалось, будто это щит, которым она закрывается от меня, при этом нацеливаясь невидимым копьем в самое сердце.
- Читала «Властелин Колец» Толкина? –  я не узнал свой голос. Это был срывающийся лепет подростка, впервые заговорившего с незнакомой, но чем-то привлекающей его девушкой. Обычно подобных проблем не возникало, я был из тех, кто за словом в карман не полезет, любил поразлагольствовать, но сейчас отчетливо осознал, что мне нечего сказать.  К тому же, я никак не мог понять, она действительно интересуется или же ищет способ самоутвердиться за мой счет, ну или как-то поддеть меня.
• - Неплохая книга, – спокойно, хотя и несколько высокомерно произнесла она, потом помолчала и добавила, – правда, в жизни это совсем не работает.
- Нет! – мой голос окреп, ведь разговор перешел в область, где я чувствовал себя в своей тарелке.  Лишь спустя годы, я понял, что во многом она была права. Почти во всем из того, о чем она постоянно говорила, рассказывала мне и другим, но тогда я стал горячо возражать ей, пытаясь доказать, что все совсем иначе, что это она не понимает простых элементарных вещей. Выслушав мои аргументы, Стефания только вскинула брови и напустила на себя уже знакомый мне  высокомерный вид, заметив, что я незрелый малолетка, который путает свои фантазии с реальностью.
Как ни странно, но этим наше знакомство не ограничилось. Не помню, о чем мы проспорили в коридоре ещё битый час, но я вернулся домой совершенно разбитым и опустошенным. В ушах ещё звучали, повторяясь на все лады чеканные, словно заранее заученные фразы, которые, казалось, высекали искры из наковальни моего сознания. Голова кружилась, словно я провел время не беседуя с интересной девушкой, а катаясь на каком-то безумном аттракционе. Я был настолько истощен и измочален, что даже не стал ужинать, а просто упал на кровать и уснул.
Через несколько дней, я снова встретил Стефанию на лекции. Подойдя, я поздоровался с ней, как со старой знакомой, на что она улыбнулась одним уголком рта, а потом без всяких околичностей поинтересовалась, не принес ли я что-нибудь из своих законченных и доведенных до ума творений. Уж чего-чего, но этого я никак не ожидал, причем у неё было такое лицо, словно она того и ждет, чтобы взять одну из моих тетрадей, выйти на кафедру, а потом прочитать её вслух, разнося на кусочки, аннигилируя на атомы каждое написанное там слово.
Безразлично выслушав очередную порцию моих оправданий, она махнула рукой, словно прогоняя назойливого комара.
Началась пара. Я набрался решимости и подсел к ней поближе, благо, она всегда занималась в гордом одиночестве, а потому стулья по обе стороны от неё были свободны.
- Я замужем, – пренебрежительно заметила она, показав мне безымянный палец с обручальным кольцом так, словно это было каким-то неприличным, глубоко оскорбительным для меня жестом.
- Я просто так, извини, - пробормотал я, поднимая сумку с намерением поискать себе другое место.
Но она улыбнулась и сказала:
- У меня двое детей.
Как ни странно, но я расслабился и почувствовал себя более уверенно, словно сведения о том, что она несвободна как-то прояснили и предопределили наши отношения.
- Молодец,  - я улыбнулся в ответ, - но только если дети у тебя белые.
- Я расистка, монархистка и христианка! – гордо и громко заявила она, словно испытывая меня на прочность.
–И, кстати, если ты ещё не понял, я за прекрасный белый христианский мир, с кострами инквизиции и крестовыми походами!
Если до этого мы привлекли к себе внимание только нескольких студентов, сидевших в соседнем ряду, то теперь я ощутил себя на лобном месте - в притихшей аудитории все смотрели на нас, а преподаватель нахмурился, поправил очки и невозмутимым тоном предложил Стефании занять его место, чтобы дочитать лекцию.
- Ага, доучусь пару лет, а потом прочту, – уклончиво ответила она, вместо того, чтобы скромно промолчать. Преподаватель заметил, что с таким отношением это может затянуться на неопределенный срок, но она только пожала плечами, подхватила папку и пальто, после чего демонстративно покинула аудиторию, оставив меня наедине с рассерженным преподавателем и глупо хихикающими сокурсниками.
Как-то я увидел её в кафе, что располагалось неподалеку от университета. Мы давно не виделись, как заочница, она приходила на лекции только перед очередной сессией, да и то эпизодически.  Я и сам практически перестал посещать интересующие меня пары, посвящая больше времени на заседания в интернете.
-Как ты все успеваешь? Ну, и учиться, и лекции посещать?
- Никак, – просто ответила она, глядя в окно на синий вечерний снег и желтые фонари. – И вообще не задавай глупых вопросов, а лучше возьми мне кофе.
Я взял. С минуту мы помолчали, потом она, внезапно, словно продолжая оборванную на полуслове фразу, проговорила:
- С родителями мужа оставляю. Они внуков любят...  Откинувшись на спинку кресла, она устало прикрыла глаза и поведала мне, что вышла замуж еще в шестнадцать,  что муж намного её старше, что он какой-то там бизнесмен, хотя ей плевать чем он там занимается, да и вообще все равно.
- Я его ненавижу. Всех ненавижу! – тяжело выдохнув, вдруг призналась она, когда мы уже были на улице.
В этот момент, меньше всего на свете, я хотел заглядывать ей в глаза. Казалось, что она собирается выпустить когти, накинуться на первого встречного, чтобы вцепиться ему в глотку, располосовать, растерзать на куски. От её слов, какая-то застарелая обида и глухая злоба всколыхнулась и в моей душе.
- Да, уроды они! Козлы, твари тупые, суки, все, до одного, достали меня уже!
Моя реакция видимо позабавила Стефанию. Она, неожиданно, рассмеялась, а потом схватила меня под локоть и потащила по улице за собой в сторону набережной.
- Сдохните мрази!  – закричала она, пугая редких птиц, что поднимались от воды и, возмущаясь на своем птичьем языке, улетали прочь.
-Горите в аду! -  заорал я, вкладывая в крик что-то детское, недоумевающе глядящее на мерзость дел человеческих, на все скотство и тупость, охватившую род людской, на что-то, что не могла принять, с чем никогда не могла согласиться открытая и чистая душа.
На набережной было очень холодно. Подъехал троллейбус и студенты набились в него так, что невозможно было закрыть дверь. Неподалеку от нас, вдруг приостановилась черная дорогая машина, несколько раз моргнула рыжими фарами. Стефания резко отвернулась и, не прощаясь со мной, направилась в её сторону.
Я плотнее запахнул пальто, прячась от налетевших порывов холодного ветра. Я честно старался не смотреть ей вслед, но машина заскользила мимо, и тогда я не удержался  - глянул на водителя, крепкого мужчину тридцати-тридцати пяти лет.  Он тоже посмотрел в мою сторону. У него было лицо сильного, но смертельно уставшего человека. Он кивнул мне, словно старому знакомому, но я не успел ему ответить - машина пошла дальше, а  спустя секунду уже скрылась за поворотом. Я тряхнул головой, прогоняя странное наваждение, будто он хотел, чтобы она осталась со мной, ну или чтобы я просто очутился на его месте.
Я не сразу забыл о той дикой выходке, что ненадолго объединила и даже сблизила нас в тот осенний промозглый вечер. Прошло какое-то время, но Стефания не появлялась на занятиях, а я прогонял от себя мысли, вплотную заняться её поисками. Да и к чему бы это привело? Общаться с замужней женщиной, значило бы, как минимум,  дружить с её мужем, познакомиться с родителями, а то и детьми...
А, жаль, порою мне казалось, что Стефания могла бы стать моим самым близким и лучшим другом.
- Я тоже пишу книги, –  её голос вывел меня из сонного оцепенения, которое я считал явью, пока сидел на подоконнике, перекидываясь ничего не значащими словами с такими же пустыми и бессмысленными людьми.
-Я же только девять классов закончила, да и то на тройки, -продолжала она в своей излюбленной манере, словно наше общение не прерывалось ни на минуту, - а если сидишь дома и ничем не интересуешься, то деградируешь ни по дням, а по часам.
Я не заметил, как мы опять остались вдвоем. Мои собеседники исчезли также незаметно, как и появились.
- Ты так и не показал свои тексты, – сказала она, - а зря.
В этот момент мне стало как-то не по себе, словно она прощупывала мою оборону, выискивая слабые места. Она смотрела на меня так, словно ей ничего не стоит  забрать мой разум и душу, подчинить меня себя. Выпить до дна, обратить в  безвольную тень точно также, как она извела, сломала и выжгла своего мужа, превратив этого решительного и сильного человека в жалкого, не сумевшего противостоять ней подкаблучника.
А  в нее совсем несложно влюбиться, внезапно подумалось мне. И также легко на неё подсесть, стать зависимым, добавил голос рассудка. Так и тот, в машине, влюбился настолько, что забыл про себя, а своей волей она заполнила образовавшуюся в нем пустоту, пока полностью не подчинила себе.
- Ты тоже так ничего и не принесла, - сказал я, принимая вызов.
- Еще принесу, – парировала она с такой улыбкой, будто бы я уже был рыцарем, стоящим перед ней на коленям, целующим край платья, приносящим присягу.
Мы все-таки подружились.
В те годы, я только съехал от родителей и нашел хорошее место, где мы нередко собирались с друзьями. Это было здание старого, давным-давно заброшенного завода. Мы расположились в просторном помещении, за решетчатым окнами которого находился цементный цех, дробящийся толстыми колоннами и придавленный низким серым потолком.  Пытаясь как-то обустроить это неприветливое место, мы повесили на стены старые ковры, притащили кучу вещей, что в равной степени распределяются жизнью между свалками, барахолками и комиссионками, ну и в качестве последних штрихов к портрету, приволокли пару старых диванов, обшарпанный кофейный стол и добротные дубовые стулья.
Здесь можно было зависать круглосуточно, шуметь, орать и петь песни по ночам, приходить и уходить в любое время - никому не было до нас никакого дела. Мы были слишком молоды, чтобы думать о будущем, юноши и девушки до двадцати двух, которые писали стихи, пели песни под гитару и верили, что лучшее, конечно, впереди. У нас собралась хорошая компания из ребят, что вместе делали амуницию для тренировок и походов, обсуждали самые разные темы от компьютерных игр и фехтования до истории, веры и философии. Мы подолгу спорили с пеной у рта, до хрипоты, ругались и ссорились, потом по-детски пили пиво, а то и чего покрепче, рубились по сети, протянутой между моим компом и парой принесенных ноутбуков.
И вот однажды Стефания впервые переступила порог нашей цитадели. Сказать, что крепость пала - ничего не сказать. Я не успел приготовить кофе, как она завладела умами и душами всех, кто оказался поблизости.
Озлобленная, презрительно-циничная в обычной жизни, она порою казалась невыносимой для окружающих, но приходя к нам, она будто преображалась, словно снимая душные и тяжелые доспехи, избавляясь от необходимости каждое мгновение быть начеку, держать свой участок фронта на невидимом мне поле боя.
Порою, я узнавал и не узнавал её, глядя на то, как она, облаченная в нарядное длинное платье, тщательно причесанная, с подведенными  губами и накрашенными ресницами, излучает вокруг себя какую-то демоническую энергию. Наигранно-высокомерная, недоступная и восторженная, она, как будто отражала свет иного, невидимого нами мира, лучась какой-то яркой, ледяной и потусторонней красотой. В такие минуты мне казалось, что бетонные панели заброшенного завода превращаются в каменные стены древнего замка, вокруг загораются свечи, а мир снаружи меркнет и тает, как дурной и нелепый сон. Резкая, но при этом сдержанная, наделенная необычайным, можно даже сказать нечеловеческим, редчайшим благородством, она могла быть справедливой и очень искренней. Немудрено, что она практически сразу заняла первенство в нашем клубе, а если бы там нашелся какой-нибудь самый захудалый трон, то мы бы сами, не сговариваясь, возвели её туда, как даму нашего сердца, как нашу королеву. Её таинственное, подчас необъяснимое превосходство признали все, от моих старых друзей, которые поначалу видели в ней легкую добычу, до девиц, что не сразу разглядели в ней очень опасную соперницу. Сейчас я уже и не вспомню, что мы говорили о Стефании, когда она уходила. Только ли мне она виделась благородной дамой, средневековой герцогиней, сошедшей с прекрасной фантастической гравюры? Я не верил своим глазам, когда видел в ней то, что ещё вчера показалось бы мне просто невероятным - какую-то поразительную для меня мудрость, силу, а то и власть, дающую ей право быть благосклонной, способной прощать и миловать, а то вести себя холодно и даже сурово, если что-то вызывало её недовольство и порицание.
Как-то, она принесла с собой круглую черно-багровую чашу, после чего велела мне наполнить её вином. Странно, но словно бы что-то предчувствуя, мы оставили шутливое и веселое настроение. Собрав нас вокруг себя, она резко запрокинула голову, закрыла глаза и, повернувшись на восток, перекрестилась с такой силой и скоростью, будто хотела разбить себе пальцами плечи и лоб.
- Веру вашу, верность вашу, служение ваше, да призовет Господь Бог во Царствии своем!
После этих слов, она сделала первый глоток, передала чашу дальше, и мы все, по очереди, испили из неё. Этот странный ритуал привел меня в состояние жгучего восторга. Воздух был наэлектризован, вокруг разливалось звенящее, практически ощутимое всей кожей напряжение. Я не мог посмотреть по сторонам, но ощутил шестым чувством, что мои друзья испытывают тоже самое. Но ещё более странной была убежденность в том, что она, по какому-то неведомому мне праву может и даже должна была это сделать.
Она не ходила в Церковь. Правда, она никогда не позволяла себе осуждать священников или говорить что-то плохое про других верующих. Она была как бы в стороне от всего этого, за церковной оградой, но мне казалось, что в глубине души она сохраняет уважение и даже благоговение к тому, что происходит за закрытыми для неё дверями. В своем мнении она была куда более стойкой и последовательной, а потому нередко останавливала меня, когда я принимался судить и рядить каждого встречного-поперечного. В такие минуты мне казалось, что она ближе к Богу, чем самые воцерковленные христиане, а её сердце наполняет какая-то непоколебимая и светлая праведность.
В том, как она стоит за правду не было ничего мелкого, суетного, что придавало облику Стефании свойство чего-то сверхчеловеческого, надмирного, сквозящего в ее словах, взгляде и жестах. Она могла посмеяться над какой-нибудь глупостью или шуткой,  а то, словно забывшись, улыбаться и выглядеть по-настоящему, искренне заинтересованной в происходящем. В эти мгновения, она выглядела самой обычной, пусть даже и очень привлекательной молодой женщиной. Но вот выражение её лица менялось, словно она стряхивала с пальцев прозрачную воду впустую утекающих минут, словно призывала нас к чему-то большому и важному, что не терпит отлагательств.
Она молилась. И слова, произнесенных нею молитв, не похожие ни на что из слышанного мною ранее, пронзали подобно удару молнии,  а гулкое эхо послушно повторяло то, что должно было быть сказано снова и снова. И опять мы преображались, становясь её рыцарями, воинами, идущими на последнюю битву. Трепетало пламя свечей, порывами накатывал штормовой, шквалистый ветер и, казалось, ещё минута, как вдребезги разлетятся стекла, а мы, наконец, столкнемся с тем, что подобно древнему змею изрыгает огонь, перемешанный с испепеляющей все и вся ненависитью, что вьет кольца своего бесконечно длинного тела, что прячется где-то снаружи, сжимая нас в тисках дьявольской осады.
Случалось, Стефания принималась говорить о своих видениях, мыслях и снах. Она могла стоять у окна с бокалом вина, сидеть на кресле, прихлебывая горячий кофе, а то и просто, откинувшись на диване, вдруг закрыть глаза и, словно улетая в какие-то неведомые нам дали, заговорить о чем-то так, будто читала вслух одну, только ей известную книгу. Завороженно, обратившись целиком и полностью в слух и внимание, мы слушали её, боясь перебить хоть словом, а  она рассказывала нам о том, что придет срок, как все изменится. Что обязательно наступит Царствие Божие, которое будет не похоже ни на что из того, что мы можем представить или придумать. О новом, небывалом рассвете, о кошках на мостовых Небесного Иерусалима. О летящих звездах, о голосах и огнях, о тревожном и тихом ночном мраке. О музыке, звучащей в темноте, что слышна только ей одной. О том, что ярость воинов Христовых не ненависть, но служение, и что палач может быть прощен, если поднимает топор для казни преступника. О том, что взявший в руки меч ради защиты веры, жертвует своей душой, ради спасения других жизней и душ. О стойкости солдата, исполняющего приказ, как и о том, что смерть не конец, а человек без Бога - пустая, бездушная оболочка.
Мы молчали, а она говорила о прощении только что поверженного или мертвого врага, о бессмысленности трусливого покаяния на коленях, под приставленным к виску дулом пистолета. Порой я не мог принять её слов, но и не находил в себе сил, чтобы спорить.  Так, она говорила, что Бог нарочно посылает людям горести, чтобы закалить их. Что мы, подобны детям, рожденным в суровом мире, которых надлежит обучить искусству войны, чтобы потом они могли противостоять злу и только так стяжать не только хлеб свой, но и Царство Небесное.
Что-то я хотел записать, но как часто и бывает в такие минуты, под рукой не оказывалось ничего подходящего, а включить диктофон казалось мне верхом кощунства.
А она продолжала говорить о том, что еще придет время новых христианских королевств. О праведных армиях и бесчисленных знаменах, украшенных крестами. О благочестивых монархах и генералах, о миллионах крепких и праведных рук, что будут держать оружие.
- Так еще будет. Но и это только зарево, предвестник истинного, грядущего рассвета, – убежденно говорила она, рассказывая о будущих переменах, о большой войне, о кровавых сражениях,о победе: тяжелой и страшной, но неминуемой, безоговорочной и полной.
Иногда я просил её повторить. Она соглашалась, пересказывая истории о праведности и героизме. О самоотверженном служении, о непоколебимой вере, искреннем разуме и твердой воле. О грядущем конце времен, о том, что остынут небо и земная твердь, потухнет солнце, остановится ветер и погаснет последняя звезда. О поднимающемся из глубин земли, некогда мертвом, но отныне навеки воскресшем христианском воинстве. О распадающемся, ветхом мире, о том, что настанет час, когда уверуют разумные машины и придут на смену потерявшим человеческий облик, разуверившимся людям.
Странные это были слова, но ещё более жуткие и пугающие речи. Словно спустившись с небес, она брала нас за руки и вела за собой глубоко под землю, говоря о синтетической нежити, планарных пластах, адских мирах и черных проклятых звездах. О машине Великого Архитектора, что вместо топлива питается страданиями погрязших во грехе душ. О ненасытных и уродливых тварях бездны, о ее страшном белом шуме, сводящем с ума каждого, у кого нет рук, чтобы закрыть несуществующие уши. Но лучше всего я запомнил историю о Лунном Драконе, который сумел вернуться из тьмы. О том, кто отверг своего господина сатану и склонился перед Христом.
В такие моменты в ее словах была какая-то особенная, завораживающая сила. Яростная, бескомпромиссная, крепкая как сталь и острая, как клинок. Ее глаза становились исступленными и неподвижными, а слова звучали так, будто она заранее заучила их, а теперь проговаривала снова и снова, вкладывая в них все свое вдохновение, все свои душевные и телесные силы. Нас было немного, но Стефания говорила об этом так, будто перед ней стояли сотни рыцарей, тысячи воинов, будто она пыталась вдохновить на битву миллионы отважных и добрых сердец. Поднять, зажечь, пока не приблизился какой-то ведомый только ей одной срок.
Но бывало и так, что мы оставались одни. Она приходила раньше всех, бросала на спинку кресла свою сумку и пальто, а потом без сил падала на низкий потрепанный диван. Закинув ноги в черных плотных чулках на подлокотник, заложив руку за голову, Стефания лежала, прикрыв свои исступленные уставшие глаза, и без перерыва курила свою длинную изящную трубку. В такие минуты я боялся потревожить её, лишь переживал  о том, что ничем не могу ей помочь. Правда, я старался не отходить от неё ни на шаг, садился в стоявшее рядом кресло, молчал, а иногда предлагал ей сделать растворимую лапшу, принести кофе или бутерброд. Не единожды мне казалось, что она сдерживается изо всех сил, чтобы не заплакать, не разрыдаться на моем плече. Что еще чуть-чуть, и она закричит, а из ее отчаявшихся, наполненных стылой, какой-то перегоревшей тоской глаз беспрерывным и горьким потоком польются соленые, обжигающие слезы. Мне было очень больно и страшно за неё, но она только еще плотнее сжимала зубы, поводила головой, тяжело и хрипло выдыхала, плотнее сжимала и без того крепко стиснутые губы. Я видел, что она была на пределе, что каким-то неведомым для меня образом она оказалась на краю пропасти, на дне которой клубилась черная тревога, непроглядная глухая депрессия, тьма и боль. Но она держалась, точно зная, что сорвавшись, она выместит своё отчаяние, досаду и сомнения на нас. И что этого с лихвой хватит, чтобы сломать и покалечить всех тех, кто верил ей,  кто восхищался и слушал её.
Стоило кому-нибудь прийти, как она вновь становилась собой, словно и не было тоски, усталости, отчаяния и депрессии.  Я поражался происходящей перемене, вновь, подобно фениксу, воскресающей в ней способности наполнять наши сердца всей той же фанатичной и крылатой верой, сокрушающей на своем пути все преграды.
Как-то я попытался предложить свою помощь, да и друзья, я был в этом абсолютно уверен, не отказались бы сделать для неё все, что только было  в их силах, но она только горько усмехнулась. Спустя мгновение, её взгляд вдруг прояснился, она радостно улыбнулась и сказала:
- С нами Бог! Он не оставит нас! Он всегда поможет! Христос же воскрес! Все будет хорошо!...
- Да. Она такая, – с грустью в голосе сказал её муж. Поначалу было как-то непривычно видеть его, состоятельного и уверенного в себе мужчину, в такой обстановке. Он появился на пороге нашего клуба с намерением разобраться с теми, кто увел его жену. Естественно, все подозрения пали на меня, но он быстро успокоился, убедившись в том, что мы из тех, кто бегают с копьями и мечами по лесам, а в перерывах просиживают штаны за компьютерными играми. Мы вели себя просто и непринужденно, а потому быстро разговорились. Наверное, он нашел в нашей компании то, чего было не сыскать днем с огнем в известном ему мире - возможность поговорить на любую тему с самыми разными людьми, не ожидая подвоха, ничего не боясь и никого не подозревая. Бывало, что он просто отдыхал после работы, располагаясь так, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. К нему тоже привыкли, хотя и слегка сторонились, все-таки статус мужа нашей королевы говорил сам за себя. Стефания восприняла его появление в нашей компании, почти равнодушно, как что-то собой разумеющееся. Бывало, что она пренебрежительно садилась к нему на колени, а то приказывала что-нибудь купить и привезти, словно демонстрируя свою полную власть над ним. Мне было не по себе, она же видимо воспринимала это как должное.
Однажды мы засиделись допоздна, он отвез Стефанию домой, попутно подбросив домой ещё двух ребят. Я уже собирался уходить, когда он неожиданно для меня вернулся. В пакете звенели бутылки, закуски, водка.
Мы выпили. Раз, другой, третий. Мне было интересно поговорить с ним, что называется, с глазу на глаз. К тому же, близость к Стефании словно одухотворяла его, смягчая несколько угрюмое и жесткое лицо, проясняя глаза и мысли.
- Забирай ее к себе! – вдруг бросил он, опрокинув очередную рюмку.
- Нет, – твердо ответил я, – она твоя жена. Я её не касался, и никогда не коснусь.
- Дурак! - кривя губы, злобно прошипел он. - Потому и забирай! - стол вздрогнул под ударом кулака, упала и глухо звякнула на полу бутылка.
- Нет, – все также ответил я.
- Ты разве ничего не понял? - его глаза округлились от удивления, - ей осталось полгода, пусть хоть счастлива будет.
- Почему полгода? – удивился я.
- Ты не знал? Она не сказала?! У нее рак! Неоперабельная опухоль мозга.
Через пару дней она снова появилась на пороге нашего клуба. Никого, кроме меня там не было, да я был и рад тому, что никто не помешает нам поговорить. Все словно сговорились и последние дни я проводил в гордом одиночестве. Не знаю, была ли причина во мне или все-таки в ней?
Стефания была непривычно оживленной и веселой. Такой я её уже давно не видел. Она присела на диван, закурила и, прикрыв глаза, мечтательно улыбнулась.
- Почему ты не лечишься?! – я спросил её об этом резко и даже грубо.   Я долго репетировал речь, которая должна будет заставить её позаботиться о сохранении своей жизни.
- Зачем?! – она сразу догадалась, к чему я веду. Её громкий веселый смех разнесся во все стороны, но мне было не до шуток.
- Это безболезненная и легкая смерть, - сказала она. -Здесь нечему противиться, как и не надо ничего делать. -Самоубийство - грех, Господь Бог не любит этого. Но Он сжалился надо мной, мне надо просто ещё чуть-чуть подождать.
-Подождать?! - чуть не выкрикнул я, - но чего? Смерти??
-Милый, не бойся за меня. Все будет хорошо. Я закрою глаза, а потом проснусь. Буду жить в городе у холодного моря, где электричество и свечи, а вокруг серая река, где тайга за горизонтом, а средневековые замки вырастают из скал. Там высокие набережные, каменные мостовый, там чайки и синий залив. Где старые камни и ещё более старые дома. Меня встретят смелые христианские рыцари без страха и упрека, а грохот копыт боевых коней и звуки рогов будут лучшей музыкой для моих ушей. Ну, может быть ещё звуки волынки и холодный морской ветер. А дальше, крестный ход с огнями и мечами, и вера. Вера, твердая как сталь и непреклонная, как яростный всепоглощающий огонь.
Она помолчала, словно мысленно уже была там.
-Где шпили церквей,  где мостовые, мощенные черными булыжником, где белолицые, светловолосые люди. Чугунные решетки и разноцветные стекла витражей, а выше звон колоколов, разносящийся во все стороны, напоминающий о том, что здесь все праведны и верны Христу Богу нашему. Там все будет по-настоящему, а не как здесь. Здесь мне нечего ждать, не на что надеяться, незачем жить. Здесь, таких как ты и я все меньше и меньше, здесь все иначе, здесь так никогда не будет.
Я встал, желая сесть рядом, взять её за руку, но что-то остановило меня. Может, невысказанный вопрос, что горел на моих губах, рвался с моего языка.
-А как же мы? Как же я?!
-Я буду ждать. Буду ждать всех вас там.
Вечером она осталась у меня. Быстро стемнело. Мы легли прямо в одежде на большой надувной матрас. Она не спала, просто лежала и смотрела на серый бетонный потолок, подсвеченный редкими желтыми фонарями, что ещё горели где-то на улице, внизу, под окнами. Внезапно, я подумал, что так и не видел её слез. Горло мне сдавило, я хотел протянуть к ней руки, взять за плечи, прижать к себе и обнять. Я хотел утешить её, защитить, спрятать от этого безумного и больного мира, напоминающего подыхающую бешеную собаку. Собаку, что искусала её, но так и не смогла напугать. Я хотел бесконечно гладить её длинные рыжеватые волосы, ласкать и целовать её губы…
Но я не сделал ничего из этого, а просто встал и перелег на диван.
- Жаль, что мы не встретились раньше, – тепло и грустно сказала она, словно разгадав мои мысли. - Я оставлю тебе свои эскизы, наброски и черновики. Пожалуйста, напиши книгу. Допиши её за меня. Я верю, ты сможешь.
Ее не стало в начале лета. Мне позвонил ее муж, и с каким-то грустным облегчением в голосе сказал, что Стефании стало плохо на улице. Её положили в реанимацию, но было слишком поздно. Он извинился, что не сказал мне об этом раньше - не мог дозвониться.
 На похоронах были люди, которых я почти не заметил. Мать, какие-то дальние родственники, муж, стоящий на почтительном отдалении от гроба. После того как её опустили в землю, все будто выдохнули, стали о чем-то переговариваться, шушукаться у меня за спиной. В обрывках фраз, я не слышал добрых слов. Мне хотелось развернуться, выругаться, заорать, заставить их всех замолчать, но видимо для этого было слишком поздно.
Мне было грустно, но я твердо знал ответ, почему все произошло именно так. Как бы Стефанию не звали на самом деле, но для меня она навсегда осталась той, кем она будто в шутку, одновременно иронично и серьезно называла себя сама – дочерью Лунного Дракона.