Жизнь вне сценария

Осознание, что я никогда не стану матерью, пришло ко мне не внезапным озарением, а медленной, изматывающей каплей, точившей камень моей надежды годами. Я не выбирала эту жизнь — неполноценную, ущербную, как мне часто кажется. Но научилась с ней существовать.

У меня второй брак. Мы с мужем живем размеренно, нас связывают общие интересы, уважение и тихая, спокойная привязанность. Мой нереализованный материнский инстинкт находит выход в ком угодно: животные, купающиеся в бесконечной ласке, старенькая бабушка-соседка, племянница, которой я пытаюсь заменить мать, вечно пропадающую на работе. Но это суррогаты. Это не то.

Я всегда хотела двоих. Наверное, потому что сама росла с сестрой. В нашей семье все женщины были плодовиты, как минимум два ребенка. Кроме меня. Несчастный случай отнял у меня еще нерожденного ребенка и навсегда захлопнул дверь в мир материнства. Бесплодие — это приговор, который я получила много лет назад, и апелляции не предусмотрено.

Мы говорили с мужем об усыновлении, об ЭКО. Он честно признался: не сможет полюбить чужого ребенка. Я не стала давить — это было бы эгоистично. ЭКО — это русская рулетка с нашим общим бюджетом и моим измученным организмом в качестве ставки. В итоге решили жить вдвоем.

А вы думаете, стало легче? Врут те женщины, которые говорят, что смирились. Чушь собачья! Боль не уходит. Она просто прячется в самые потаенные уголки души и шевелится там, напоминая о себе в самые неожиданные моменты.

Давление общества — это отдельный вид пытки. Осуждение в одних глазах, жалость — в других. Бестактные вопросы, от которых внутри все сжимается в комок: «А что, детей не хочешь?», «Какие причины?». Я научилась сдерживаться и отвечать с натянутой улыбкой: «Так бывает». А фраза «У тебя же нет детей, ты не поймешь...» после двадцати лет работы в школе — это вообще отдельный шедевр человеческого бессердечия. Я, проживающая в параллельной вселенной, конечно, не пойму. А вы поймете меня? Поймете ли вы, что значит знать, что никогда не услышишь слово «мама»? Не увидишь первого шага, не порадуешься первому зубу? Это моя тихая, одинокая боль. Она всегда со мной.

С годами надежда сменилась отчаянием, а отчаяние — горьким безразличием. Многие знакомые отдалились — мы стали им неинтересны, семья без детей, словно мы не в полной мере понимаем, что такое «настоящая жизнь».

Даже родной отец. Его слова до сих пор жгут: «К кому мне ездить, к твоей собаке подарки возить?» Я говорю, что пережила это. Вру. Обидно. До слез.

Самое странное, что во мне нет ни злости, ни зависти к счастливым мамам. Есть лишь огромное, законсервированное пространство внутри — фонтан несостоявшейся материнской любви, которому не суждено бить струей.

Мы с мужем живем обычной, казалось бы, жизнью. Путешествуем, катаемся на велосипедах, ни в чем себе не отказываем. Мы просто живем. Живет же человек без рук, без ног... А я живу без детей.

Конфликт нарастал исподволь, как осенний туман. Поводом стал День защиты детей, который в нашем маленьком городке отмечали с размахом. Меня, как опытного педагога, попросили помочь с организацией школьного праздника.

Я пришла домой вымотанная, с нервной дрожью в руках. Весь день меня окружали счастливые лица, детский смех, который сегодня резал слух острее, чем обычно.

— Я не могу больше, — выдохнула я, опускаясь на стул на кухне. Муж молча поставил передо мной чашку чая. — Этот праздник... Он не для защиты детей. Он для демонстрации. Смотрите, какие мы все замечательные родители! А те, кто вне этого круга... Мы словно прокаженные.

— Ты слишком драматизируешь, — мягко сказал муж. — Это просто праздник.

— Для тебя — просто! — голос мой сорвался. — А для меня это ежегодное напоминание о моей несостоятельности! Ты же видишь, как на нас смотрят? Как сожалеют? Или осуждают? Я уже и сама не понимаю!

Он молчал. Это молчание злило меня еще больше.

— Мы могли бы попробовать ЭКО, — прорвалось у меня, хотя я сама дала себе слово никогда не поднимать эту тему. — Вторую попытку. Я нашла клинику, где...

— Лена, мы же договорились, — он потянулся к моей руке, но я отдернула ее. — Это выматывает и тебя, и нас. И нет никаких гарантий.

— Гарантий в жизни вообще нет ничего! — вскрикнула я. — Но мы даже не пытаемся! Мы просто смирились и живем, как два старых дивана, которые удобно стоят в углу и никому не мешают!

Его лицо исказилось от боли.

— А я для тебя что? Недостаточно? Нашей жизни тебе мало? Мы же счастливы!

— Счастливы? — я засмеялась, и смех вышел горьким и неуместным. — Мы удобны! У нас тихо, спокойно, и мы никому не мешаем. Но это не счастье, это — компромисс. А я устала от компромиссов!

В ту ночь мы легли спать, отвернувшись друг от друга. Впервые за много лет наша спальня наполнилась не теплом и пониманием, а ледяным молчанием.

На следующее утро он ушел на работу, не попрощавшись. Я осталась одна в тишине нашей уютной, чистой, бездетной квартиры. Подошла к окну. Во дворе молодая мама качала коляску, а другая — догоняла на ходу убегающего карапуза. Они были живыми, настоящими, с их вечными проблемами, недосыпом и счастьем, которое мне было недоступно.

И тут я увидела нашу соседку, старушку Анну Федоровну. Она сидела на скамейке одна и смотрела на тех же матерей. Ее единственный сын погиб в армии двадцать лет назад. Она жила одна все эти годы. Но на ее лице не было ни горечи, ни зависти. Было спокойное, мудрое принятие.

Она заметила мой взгляд, кивнула и слабо улыбнулась. И в этой улыбке было столько достоинства и тихой силы, что мое сердце сжалось уже от другого чувства.

Я отошла от окна. Да, мое материнство не состоялось. Но моя жизнь — состоялась. Она другая. Не хуже и не лучше. Просто другая. И в этой другой жизни есть муж, который, несмотря ни на что, любит меня. Есть работа, которая дает смысл. Есть крыша над головой и силы помогать другим.

Я подошла к телефону и набрала номер мужа. Он ответил не сразу.

— Приходи домой, — тихо сказала я. — Давай просто будем дома. Вместе.

Конфликт не разрешился магическим образом. Боль никуда не ушла. Но в тот вечер, обнимая мужа, я поняла: наша любовь — это не компромисс. Это сознательный выбор. Выбор быть друг с другом, несмотря на боль, на непонимание окружающих, на пустоту, которую ничем не заполнить. И этот выбор — тоже своего рода материнство. Материнство по отношению к нашей собственной, особенной, не такой, как у всех, семье.