Ночь на полустанке

Строго говоря, это не был полустанок. Точнее  говоря, начиналось  всё, правда, с полустанка,  но потом сюда  проложили в самом начале ХХ  века  ещё одну железнодорожную ветку,  образовался  железнодорожный  узел,  понадобилось  строить большой вокзал, похожий на дворец  преуспевающего  железнодорожного подрядчика.  По-польски он бы так и назывался – «дворец» /»dworzec»/.  Он был такой большой, что в 1942  году тут отдыхали в перерывах между боями бойцы бронепоезда,  прикрывавшие эту местность от немцев.
Когда-то я  уже  ждал поезда в этом роскошным помещении и теперь сидел, разглядывая  и вспоминая ,  многое ли изменилось.   Я вспомнил своё первое посещение этого места, когда много лет назад искал в здешних краях одного человечка. Тогда я купил за рубль  с чем-то  -- что сегодня купишь на рубль?! --  кружку пива и жареного цыплёнка размером с хорошую курицу и всю ночь сидел за столиком  круглосуточной закусочной, слушая рассказы бывалых людей.
В этот раз,  пришедшийся на перерыв между двумя  чеченскими  войнами, я искал одного паренька, то ли сбежавшего с военной  службы, то ли убитого, то ли попавшего в плен и  ждавшего,  когда нищая мать-старушка сумеет собрать нужное количество  хрустов,  чтобы  его выкупить.   Поиски  завели  меня на станцию Б., снабжённую  великолепным зданием вокзала,  где я осел на время  перевести дух, подумать,  в какую сторону направить стопы  свои,  и подождать,  если понадобится, следующего поезда.
Думать лучше  всего в круглосуточной закусочной,  которая  приткнулась у огромного окна,  купив кружку пива и жареного цыплёнка. В  прошлое посещение,  несколько лет назад,   этот набор стоил  всего-навсего рупь  двадцать в твёрдых  советских ценах.  Теперь цены  были другие и люди тоже. Смуглого   продавца в белом  халате сменила разбитная тётка в  синем,  безошибочно  прикидывавшая, насколько  человек пьян, чтобы тут же обсчитать его.  С такими никогда не знаешь, что они точно продают – корм для  кошек  или кошек для  корма.  И в самом  деле, человеку запросто можно отсчитать только половину сдачи,  если он пьян настолько, что сдача у него в глазах удваивается на глазах.  Когда продавщица не обсчитывала выпивох, она смотрела японский, только ещё появившийся у нас,  телевизор, в котором гнали нечто из разряда «тянут кота за хвост» из жизни Высшего Света,  стать частью  которого возмечтали новые хозяева России.   Средств на съёмку выделили явно недостаточно, поэтому ярко  еакрашенные  княгини  и боярыни  больше  смахивали на вышедших в отставку «плечевых».
За соседним  столиком примостились двое: один был строитель, присланный на первое восстановление Чечни откуда-то из-под Тулы,  смахивавший на начальника  небольшого строительного  управления, а второй,  с лицом, напоминавшим  осыпавшуюся  стенку заброшенной общественной уборной  из потемневшего от непогоды  красного кирпича,  смахивал на местного жителя  продувной национальности.  Честных людей, бесспорно,  на  свете больше, но почему-то жулики чаще  встречаются.  Оба были творениями Божьими, хотя  поговаривают,  он в деле творения только подражал Чёрту.   
И тут я  стал  невольным  свидетелем  вольного разговора.  Продувной безуспешно пытался  уломать гостя на привычное  жульничество – продать половину вагона  стройматериалов,  присланных для восстановления разрушенной Чечни. И всё это под плачь очередного обиженного Россией несчастного начальника, который вольно пас в горах овец, а его поймали и отправили  учиться в МГУ.  Непривычный к здешним  нравам  строитель отбрыкивался.  В  конце концов,  они допили пиво, доели своих цыплят,  усохших  в размерах,  словно страна родная, наполовину, и ушли  по своим  строительным делам.
Впоследствии выяснилось,  что   не  продали они казённое имущество  зря:  местный житель явно имел доступ к сведениям,  закрытым для простых смертных. Что быстро  подтвердилось:  началась вторая ельцинская война в Чечне, и всё,  что к этому  времени  успели построить, было сметено бомбёжками и обстрелами.
И  тут в ожидалище  вошёл ещё  молодой среднего роста, обычной внешности человек в  не   слишком новом   военном  прикиде. Судя по износу одежды, он имел отношение к военной службе,  причём не на высших должностях. Он подошёл к стойке  походкой человека привыкшего ходить на свежем  воздухе, и   приобрёл  две кружки пива. Обычно так закупаются для разминки,  чтобы  потом «загудеть» на полную.. Вооружившись  двумя кружками, он повернулся  спиной к стойке,  словно избушка к лесу,  и оглядел окрестности.   В этот час  столики были свободны все,  но он подошёл к моему:
-- Не помешаю?
Тут стало заметно, что человек  уже где-то  поддал.  Но почему бы не занять время  приятной беседой?  Я естественно,  согласился. Незнакомец  плюхнулся на  седалище и ,  увидев, что моя  кружка уже  почти пуста,  без лишних  разговоров  придвинул мне одну из своих:
-  Угощайся, друг!   
Не часть  в наши дни всеобщего оскудения   проявляют  подобную  щедрость к незнакомым людям.
- По какому случаю   празднуем, – не утерпел  я.
-  Это не  праздник,  это поминки.
- Родственник?
-  Девушка у меня в этот день погибла.
-  Несчастный  случай?
-  То,  что  случай – это точно,  а вот в какой  степени несчастный – этого я уже и сам не знаю. Тогда много народу погибло.
Я растерялся и,  и  смотрел на собеседника,  не зная,  что  сказать,
- Какой сегодня день   помнишь?
Это я помнил и тут же назвал. Он  усмехнулся:
-   В этот день расстреляли   Верховный Совет.
Мне оставалось только  устыдиться:
- Она  была  среди защитников?
- Да какое там! Она  ж  совсем домашняя была. Мамаша   её так и  говорила:   «Девочка у меня домоседка».
Он вздохнул и горько добавил:
--  Из художки  домой она  возвращалась,  а эти сволочи  перепившиеся стреляли  спьяну по всему, что движется   и не движется.  Смотреть надо,  куда стреляешь,  дупло  ушастое!
Таков был конец тургеневской  героини. Как не без горькой усмешки  заметил Ремарк,  «злой рок обычно выбирает себе жертвы среди невинных, обходя стороной грешников». Причём  проявляет прямо-таки невероятную разборчивость в выборе:   одну аполитичную школьницу  застрелили прямо на дому, на шестом этаже улицы  с много говорящим названием «ул. 1905 года». А уж если  ученица  выйдет из своей хаты,  то упокой её Господи.  Юная девушка  умела рисовать, но  не имела начальной военной подготовки, не умела передвигаться  в простреливаемом  пространстве  перебежками,  прячась за деревьями   и строениями. Увы!  В  этом  мире выживают только подготовленные.
Отметим  мимоходом,  что т.н.  «демократическая»  печать не один год потешалась на совершившими переворот  1917  года  «пьяной солдатнёй»  и «пьяной матроснёй», но после расстрела  1993  как-то утухла,  не сумев отыскать трезвую солдатню  для  своего переворота, в ходе  которого вусмерть надирались  даже генералы..
Я  промолчал,  потому  что не знал, что  сказать,  но незнакомец даже не заметил этого и продолжал  свою исповедь.  Похоже было,  для продолжения  исповеди  и запоя  ему уже  не нужны были слушатели:
-  Я как раз из «рогачёвки»  возвращался.  Бегу, пригнувшись,   вдоль  забора,  глянул  -- а она лежит .  Платьице  белое – всё в крови и в  земле!  Подол  завернулся – белые трусики тоже в крови.  Очередью  стреляли,  чтоб наверняка.  А она ж  такая  чистюля была,  всегда в белых  платьях ходила,  в  белых носочках...
Вот так-с!  Очередное  издание  любви дворового озорника к отличнице,  единственной  разновидности Любви,  которая  делает паренька  счастливым только от того,  что  где-то  рядом  с ним живёт  предмет его воздыханий, а не от того,  что он надеется запустить лапу в её белые трусики. Это не замутнённое соображениями  корысти  чувство  похоже на  прячущийся в густых зарослях  лесной ручей с прозрачной водой. Мой  попутчик по дороге жизни   продолжал  что-то говорить  про  чистую  девочку, не  вписавшуюся в этот довольно  гнусный мир, а я невольно задумался:  передо мной опять  предстала трагедия:
- Меня  самого будто  оголовушили:  не помню, как в свой двор дошёл,  не помню, как её донёс. Позвонил в дверь, мать её  открыла,  увидала  --  и в обморок. Я и сам ходил, словно в обмороке: ничего делать не мог, всё из  рук валилось. Лучше б меня  вместо неё  убили  – нет мне  без неё  жизни. Поверишь, уже  повесится  хотел,  да тут,  слава Богу, пропойца наш  войну в Чечне объявил. Я  всё бросил  – и  сразу туда. Лучше уж,  думаю, пусть убьют,  чем  так  мучится. Да не убили вот- два ранения, три награды.
«Всё  бросить можно, да только потом не поднимешь», -- отметил я про себя,  но тут озорник   отвернул полу ветровки  и я увидел на  его груди три тускло блеснувших г госзнака – 2 «За отвагу» и один орден «Мужества».  Похоже, он и в самом деле был ранен:  орденом "Мужества," в  просторечии  "Мужиком," и  медалью  "За отвагу" награждали главным образом  после   ранения, нет ранения - извиняйте.  Исключение составляли только кадровики -- эти были увешаны медалями,  как собаки на выставке.

Всяко было с этими  наградами. В первую чеченскую  неподалёку от Грозного  известная  щелкопёрочка,  “золотое  перо»  из крупного московского  издания,  известная  среди сослуживцев под  прозвищем «Дашка,  золотая  титька»,   отправилась  прогуляться с  истосковавшимся по женской  ласке  поручиком  Ржевским в  густые кусты. И ведь почти  дошли!

Итак,  читатель,  мы  у цели:
Он и она  почти в постели,
Но как  же, Господи  прости,
Коварно это вот «почти».

Откуда там  взялась  растяжка,  не ясно,  но услышав под ногами незабываемый  щелчок, Ржевский сразу понял, что жить  осталось 4  секунды. Он мгновенно повалил спутницу на землю и накрыл ее своим телом. Конечно, не ради плотских   утех, а чтоб защитить  от осколков. Спас  женщину  -- ее лишь слегка царапнуло, --  но сам получил ранения,  основной  удар  пришёлся  по  тылам,  словно конница  Мамонтова. Только после  знаменитого  налёта Мамонтова тылы из красных  превращались в белых, а в данном  случае дело обстояло наоборот.

Как тут не согласиться с Платоном, горько  заметившим: «Мы всего лишь  игрушки   для богов».


Оборотистая москвичка  из своей царапины сумела извлечь немалую выгоду. В то время как раз   началась  раздача  боевых наград и даже именного оружия всем,  кто мог доказать, что эта  война нужна не Ельцину, чтобы сохранить престол,  а непременно  России. И  вот  уже щелкопёрочка гуляет не только с мужиками, но и с   госнаградой.
Взрыв  простейшей  самодельной растяжки потряс  всю действующую армию, воевавшую  на Кавказе. Остряки определились сразу и однозначно:  «Маньке за ... — Красную Звезду». 

В общем,  служивый спас  жизнь  бабёнке,  но не  спас её честь. Но это,  простите, Кавказ  и война.   Указом Президента  капиталистической России  руководившему бойней у «Останкино» полковнику Лысюку  через два дня  после расстрела  присвоено звание Героя России.  Обычно "Героя"  получали  посмертно, так как награда  дает кучу льгот,  поблажек и выплат,  а у государства на людей средств нет. За орден "Мужества"  тоже  полагается  прибавка, но не ахти какая --  в 10% к пенсии.
 Лысюк был просто  обласкан властью.   Распоряжением губернатора Московской области,  получившему возможность распиливать огромные  средства,   Лысюку присвоено звание «Почетный гражданин Московской области».  Он стал телезвездой и охотно рассказывает как убивал людей в 1993-ем.

Между  прочим, людей отстаивавших  свои законные права.  Тут ведь можно  вспомнить не только  Основной  Закон, но и Фому Аквинского: «Во-первых, если право какого-либо множества простирается на то, чтобы выдвигать для себя царя, то не будет несправедливо, если выдвинутый этим множеством царь будет низвергнут, или его власть будет ограничена, если он тиранически злоупотребляет царской властью. Не следует считать, что такое множество несправедливо, даже если оно прежде возвысило его над собой навечно; ведь он сам заслужил это, ведя себя нечестно в управлении».
Но  получилось то,  что получилось.  И это было только начало: много кровушки пролил  Боря Ельцин,  чтобы не расставаться с Властью.
Некоторые расстрельщики не выдерживают и начинают оправдываться?
--  Стреляли только по тем, у кого было оружие! – безбожно  врал  начальник, расстреливавший безоружных у «Останкино».
- А раненых зачем добивали?
- Только тех, кто после ранения тянулся за оружием!!!
Ну,  оно и понятно, как подстрелят, так первая  мысль об оружии. За  него хватаются  даже те, у  кого его  отродясь не было. Помимо  зевак и малолеток в числе  подстреленных и покалеченных оказалось 70  журналистов. Из них 7  погибли.  Среди них был Пек Рори, из газеты "Фронтлайн новости" и Московского бюро  телевидения ФРГ АРД-1.  Он  был убит 3 октября  у  «Останкино»,  Скопан Иван  из телекомпании Франции ТФ-1, ранен  у Телецентра «Останкино», Били очередью, чтобы наверняка --  8  огнестрельных  ран, скончался 5 октября в Париже.  А мечта Маяковского жить  и умереть в Париже так и осталась  мечтой.  Ну, а уж  Смирнов Александр Вениаминович  из  газеты “Молодежный курьер”, убитый  автоматной очередью  4 октября на  ул. Заморёнова,  просто обязан был иметь при себе оружие.
Заодно уж  было приостановлено издание и распространение 13 ежедневников,  не желавших  целовать зад власть  имущим, а их главные редакторы освобождены от занимаемых должностей".


Спрашивать,  зачем  расстреливали  пленных,  было  уже бессмысленно.
--  Ну вот,  воюю я, значит, потихоньку, вроде, немного  притерпелся, как случается одно дело. Может, Бог хотел справедливость подпоркой Гнева  Своего подпереть,  Крутился около нашей части один  шустрый  паренёк,  мы его Ахмедом  звали.  Харчами нас снабжал; и был он шибко  себе на уме --  то автомат предложит продать, то боеприпасы. Вроде как в шутку. Ну,  шутит человек и шутит. Только однажды  вызвали  меня к начальству:  сколачивали отряд прочесать лес, а я всегда добровольцем вызывался. И услышал я там разговор  двух связистов:  мол,  завтра к вам с проверкой наш …  прибудет – готовьтесь.  Разведка доложила точно.
Меня как током  шибануло:   дня ж не проходило,  чтоб  я не думал удавить гада, который в неё  стрелял. Да где ж его найдешь! А тут целый генерал приедет,  тот  самый, который всеми  расстрелами руководил. Такому подлецу  кровь пустить – семь грехов на том свете спишутся.
Он это сказал, а я задумался:  кто больший  подлец, тот кто отдаёт  подлые  приказы или тот, кто их  исполняет?  А мой  рассказчик  продолжал:
-- Бегу я,  значит, в свою роту, отыскиваю  Ахмеда, отвожу  его за кустики и спрашиваю: «Хочешь доброе дело сделать?» Вижу,  насторожился Ахмед,  не знает,  чего от меня ждать. И я ему прямо в лоб: «Завтра сюда приедет с проверкой генерал Ф». Гляжу, он совсем дух потерял и бочком-бочком слинял. А  на следующий день возвращаемся мы с прочёса – нам сообщают:  убит из  засады генерал Ф.  Не до конца  убили,  правда,  -- полутрупом  стал. Я-то сперва расстроился, а потом думаю:  Богу  видней, как людей наказывать; так даже  лучше – пусть помучается, как я.
Я  что-то  хмыкнул,  потому  что не знал,  что  сказать,  а рассказчик продолжал:
- На  другой  день появился у нас Ахмед и сумку тащит,  тяжеленную такую – вот-вот  ручки  оборвутся. Мотнул мне головой – пойдём, мол, отойдём в сторонку. Зашли мы за ближайшие  кусты, раскрал Ахмед сумку и поставил передо мной. А там, доллары – целая  куча долларов! У меня аж  челюсть отвисла – я и рублей-то столько никогда не  видел, а тут «зелень». А Ахмет усмехнулся так по-приятельски и говорит: «Бери, заслужил:  ты нам помог – мы тебе поможем». А  я  не взял!! У меня  мать от рака  умирала,  денег на лечение не было, а  я  всё равно не взял!!!
Произнёс он это с надрывом,  что  не удивительно.  «Если он собирается расплакаться, то сейчас самое время»,  --  подумалось  мне. А ещё  пришло  на  ум, что у каждого  человека  есть  черта,  которую он не может  перейти,  оставаясь  человеком.
Тут к столиками  подошёл  разбитной  парень и провозгласил: «Кто до Синюховки – «чирик!»  Тогда это означало десятку,  прежде  именуемую «червонец» -- новые  времена требуют нового  языка.
Мой рассказчик встрепенулся, потом вскочил на ноги и,  махнув мне рукой на прощанье, нетвёрдой  рысью побежал к парню. На этом рассказ прервался, но дело было и без того ясное.  И было у того дела ещё более печальное  продолжение:  производство в стране  рухнуло,  то немногое,  что  удавалось наскрести,  мгновенно разворовывалось ельцинской  семейкой.  Сбылось реченое: «Горе беременным и кормящим сосцами».  Если на стене висит ружьё – оно непременно выстрелит. Если на пузе висит пистолет, а на шее висит семья, которую нечем  кормить – то  стрельбы будет ещё  больше. Но не по виновникам, приведшим  ворьё  к власти..  От полнейшей безнадёги в год стрелялись по 500 офицеров. Служебная пушка у них была, а  жалования не было --  зарплату по полгода не платили.  За  что боролись,  на то и напоролись.  Чтобы  как-то  отвлечь военнослужащих  от  самоубийств,  Ельцин развязал войну  в Чечне, переключив  их на убийства. А  какой-то остряк пустил  в народ  шутку: «Война в Чечне – неотъемлемая часть Российской Федерации».
По  этому  поводу  приснодева Новодворская  пророчествовала: "Мы должны привыкнуть к мысли о том, что люди будут стреляться, топиться, сходить с ума… Я благодарна Ельцину за то, что он не помешал разрушению.
Пролетели  ещё  несколько лет,  закончилась Вторая  чечено-ельцинская война со  своим  народом, и я в какой-то забегаловке разговорился с несколькими её  участниками.  Один из них, обрадовавшись возможности поговорить о своей  жизни  со  свежим  человеком,  вынул средних  размеров  снимок своего  взвода,  сделанный где-то в предгорьях,  и, тыкая  пальцем, начал рассказывать о каждом  из стоящих у зелёных  кустов  воинов:
- Это «Профессор», --  пояснял он показывая на долговязого паренька в таких толстых очках, что сразу было понятно – это студент,  забритый  по причине нехватки личного  состава.
- Это «Повар».
По пухлым  щекам парня  и так было понятно,  что он больше заботится о питании сослуживцев,  чем ходит в бой. По узким щелочкам  глаз третьего было и так понятно, что это
-  «Якут».
И тут моё внимание привлёк человек  с выражением лица, не похожим на остальных:
- А это кто? – перебил я рассказчика.
Тот  сразу потерял всю  весёлость и даже,  как  мне показалось,  насторожился, но после  недолгого  колебания произнёс:
- Это «Ромео».
Я так удивился, что даже не сообразил, что ещё  спросить. Но мне помог сам рассказчик:
- Так его за глаза называли:  он,  когда напивался вусмерть, --  молодой  был,  но зашибал  капитально --  начинал про девочку рассказывать. Любовь,  наверное,  была.  Отчаянный был --   не приведи господи! Всегда в самое пекло лез.
Тут мне почему-то  вспомнился Атос,  он  же граф  де Ла Фэр: тот тоже,  как  подзашибёт,  начинал  рассказывать о женщине, направившей поезд  его жизни в тупик ожидания.
- И что,  живой? – спросил я больше для  порядка,  чем из  любопытства, поскольку  живым  после таких подвигов остаться затруднительно.
- Живой-то  живой,  да неприятность  у него вышла:  точно  не знаю, но говорили,  офицера застрелил.  Мол,  стал тот наградами  хвастать и проболтался, что орден за расстрел  в Москве дали.  Как Ромео  об этом  услышал,  так в первый  же поиск с ним напросился.
- И оттуда  хвастун  не вернулся, -- сделал я безрадостный вывод.
- Точно,  -- подтвердил  рассказчик. – Но дело замяли,  подвели под несчастный  случай:  кому охота перед Москвой  по стойке  смирно стоять? А Ромео списали:  месяца  2 – 3  пролежал в   «дурке»,  выписали  ему подходящее заболевание – и отпустили   с миром.
- И что с ним  стало? -- не смог удержаться  я от какого-то  сверхострого любопытства.
- Сгинул где-то. Я ведь даже к  нему домой в Москве заходил. Он  мне свой двор показал, когда мы ездили груз для  полка получать. Улица …,  дом … . Жильцы говорят, мол,  жил тут такой, но куда-то  пропал и больше не появлялся.

В первую  же поездку в Москву я отыскал этот дом и этот двор,  каким-то  чудом не снесённый  под  уплотнительную  застройку. Однако,  совсем  избежать наступления  прогресса ему не удалось:  он  стал проходным, и от  присутствия многих  спешащих  куда-то  людей двор казался ещё пустынней.  Ничего особенного:  правильный  прямоугольник  с  четырьмя  двухуровневыми домами по сторонам  с незатейливыми  лавочками  у каждого  подъезда. В Серёдке чахлые  кустики и не более здорового  вида детская  площадка. Несколько  пожилых  женщин  из  числа старожилов  помнили  ещё моего ночного  собеседника, но и они не могли рассказать о нём ничего нового – не появлялся и всё. Невольно  взгруснулось и потянуло на что-то  есенинское:

С годами осел этот старенький дом,
И клён погрустнел у него под окном.
Сегодня с утра мелкий дождик идёт,
А девушка та тут давно не живёт.