Притча О Гордом Отшельнике

Притча о гордом отшельнике.

В эпоху Трета-юги, в давние-древние времена, глубоко в лесной глуши, вдали от любых селений, жил отшельник по имени Баларама. Он удалился от мира и избрал путь суровой аскезы и одиночества, твёрдо веря, что люди вокруг только мешают ему приблизиться к Богу. Баларама избегал всех и вся, считая мир суетным, а себя — призванным к чему-то высшему. И чем дольше он жил один, тем крепче становилась в нём уверенность в собственной праведности.
Годы сурового подвижничества наложили свой отпечаток на Балараму. Его лицо осунулось, глаза горели строгим огнём, а тело, исхудавшее от постов, казалось высеченным из дерева. Он носил одну и ту же грубую накидку при любом зное и холоде; спал на голой земле и питался лишь кореньями да лесными плодами. Ни зной, ни стужа не могли сломить его решимость: в полдень он неподвижно медитировал под палящим солнцем, а в холодную ночь, когда лес покрывался инеем, согревался лишь жаром своей веры. Даже звери и птицы, обитавшие вокруг, держались на почтительном расстоянии, будто чуяли, что этот отшельник не желает ничьего общества. Одиночество ничего не стоило, и Баларама ценил его превыше всех благ.
Однажды, на закате дня, к его хижине пробралась через заросли женщина с ребёнком. Истощённая и отчаявшаяся, она несла на руках маленького мальчика и, завидев отшельника, опустилась на колени у порога.
— О святой подвижник, — прошептала она, — мой сынок голодает и болен. Мы заблудились в лесу… Помоги нам, дай еды или приюти на ночь!
Баларама открыл глаза от медитации и сердито нахмурился. Его суровое лицо, обрамлённое спутанными волосами, выглядело в отблесках закатного света почти грозно.
— Пустое! — отрезал он хриплым голосом. — Не смей беспокоить меня своими мирскими бедами. Каждый сам несёт своё бремя. Страдание вашего сына — плод его кармы, и я не нарушу свой путь из-за ваших просьб. Уходите!
Женщина всхлипнула от такой безжалостной речи. Она прижала ребёнка к груди и, еле поднявшись, поклонилась отшельнику, прося прощения за беспокойство. Через мгновение двое несчастных скрылись обратно между тёмных деревьев, оставив Балараму наедине с его тишиной.
Баларама остался стоять у своей хижины, глядя им вслед. Лес погрузился в сумерки, и между деревьями затеплились первые ночные тени. На мгновение сердце отшельника странно сжалось: вдалеке послышался слабый плач ребёнка, затихающий между гулких стволов. Но Баларама быстро прогнал эту слабость, решив, что демоны сомнения искушают его жалостью.
— Это испытание моего духа, — прошептал он себе, — и я выдержу его.
Он твёрже прежнего завернулся в свою накидку и сел у входа в хижину, скрестив ноги для новой медитации. Ночная прохлада сгущалась вокруг, поднимаясь от земли, но отшельник не обращал внимания на дрожь в воздухе. Он закрыл глаза и стал повторять священное имя Шивы, стремясь заглушить любое беспокойство в уме.
Спустя неизвестно сколько времени, Баларама ощутил чьё-то присутствие рядом. Он открыл глаза — перед ним в лунном сумраке стоял незнакомый старец. Одетый в простые белые одежды, с седой бородой и ясным взглядом, старец опирался на посох и, казалось, возник из ниоткуда.
Отшельник вздрогнул от неожиданности. Он не слышал, как гость подошёл — ни шороха шагов, ни треска сучьев.
— Кто ты и зачем потревожил меня ночью? — резко спросил Баларама, пытаясь скрыть смятение.
— Тот, кому небезразлична твоя душа, — мягко ответил незнакомец. Голос его звучал одновременно строго и сострадательно. — Я пришёл помочь тебе увидеть то, чего ты до сих пор не хотел замечать.
Баларама хотел возразить, но в это мгновение старец шагнул ближе и легко коснулся его плеча костлявой рукой. Глаза отшельника помимо воли сомкнулись, а когда он вновь открыл их, то с изумлением обнаружил, что вокруг него уже не ночной лес, а совсем иное место…
Он оказался возле небольшого родного домика на окраине деревни, залитого солнечным светом. На крыльце стояла пожилая женщина со слезами на глазах — его мать, ещё моложе и крепче, чем он её помнил. Рядом мрачнел отец, стараясь казаться суровым, но в глазах его читалась печаль.
Из дверей вышел молодой человек с узелком за плечами — сам Баларама в юности. Его лицо было решительным и вдохновлённым, но в нём уже проступала тень холодной гордыни. Мать схватила сына за руки:
— Не уходи, родной… Нам с отцом без тебя не прожить. Ты наше единственное дитя!
— Мой путь иной, матушка, — отрезал юный Баларама, бережно, но упрямо высвобождая руки. — Я стремлюсь к познанию Бога. Мне нельзя растрачивать жизнь на мирские заботы и семейные узы.
— Сын, твой долг — заботиться о родителях в старости, — хрипло произнёс отец. — Разве не в этом тоже служение Богу?
Но молодой отшельник покачал головой:
— Мой долг выше земных обязанностей. В лесах и молитвах я найду Истину, а ваш мир — лишь отвлечение.
С этими словами он решительно повернулся и зашагал прочь по пыльной дороге. Мать, рыдая, опустилась на колени у порога, простирая руки вслед сыну. Отец обнял её, глядя вслед уходящему Балараме тяжёлым, потерянным взглядом. Но даже этот взгляд, полный горя, не остановил юношу. Ни разу не оглянувшись, он скрылся вдали, уверенный, что поступил правильно.
Баларама, как бесплотный свидетель, стоял рядом со старцем и смотрел на эту сцену. Сердце его болезненно сжалось. Он услышал свой собственный резкий голос юности и увидел слёзы матери — то, что он тогда проигнорировал. Сейчас же каждая слезинка обжигала его совесть.
— Мама… — прошептал Баларама, протягивая руку к скорбной фигуре на крыльце. Но пальцы его прошли сквозь призрачный образ. Ни мать, ни отец не видели и не слышали его теперешнего. Это было лишь воспоминание, беспощадно живое.
— Зачем ты показал мне это? — глухо спросил он старца рядом.
— Чтобы ты вспомнил цену, которую другие заплатили за твою гордыню, — тихо ответил мудрец.
Баларама хотел возразить, сказать, что искал Бога ради всех них… но слова застряли в горле. Картина перед глазами растворилась в тумане, как утренний сон.
Когда туман рассеялся, Баларама понял, что видит всё тот же лес, только глубокая ночь окутывает деревья. Недалеко мерцал огонёк — свет выходил из окна убогой лесной лачуги.
Вблизи хижины, дрожа от холода, прижималась к стволу дерева та самая женщина с ребёнком, которых Баларама прогнал несколькими часами ранее. Мальчик тихо всхлипывал, а мать с отчаянием гладила его озябшие щёки.
Вдруг дверь хижины открылась, и на пороге появился худой дровосек с фонарём в руке. Услышав детский плач, он быстро подошёл к путникам:
— Эй, кто здесь? Вы заблудились?
Женщина в смущении стала объяснять, что они с сыном сбились с пути и замёрзли. Дровосек не дал ей договорить — он уже нежно поднял мальчика на руки.
— Бедняги, идите скорее в тепло! — проговорил он с простым состраданием.
Буквально через минуту мать и ребёнок сидели у очага внутри тесной хижины. Жена дровосека наскоро укутала мальчика старым одеялом и подала им чашку тёплого отвара. В доме было бедно, но уютно от той любви, с которой хозяева принимали незнакомцев. Мальчик, отогревшись, немного приободрился и даже робко улыбался.
— Спасибо… Спасибо вам, — только и могла шептать потрясённая женщина, глядя, как её сын жадно пьёт горячий отвар и наконец улыбается.
— Да чего уж там, — махнул рукой дровосек. — В лесу все друг другу братья. Чем богаты… А как же вы до такого дошли?
Женщина робко рассказала о встрече с отшельником на холме, у которого просила помощи, но тот выгнал её. Услышав это, дровосек покачал головой:
— Странный нынче святой пошёл… Что за святость, коли в сердце нет милости?
— Не осуждай, милый, — тихо вставила жена, — может, он испытание нам послал.
— Может, — вздохнул дровосек и ласково улыбнулся гостям. — Зато Бог не оставил вас: привёл к нашему порогу. Ешьте на здоровье и оставайтесь ночевать, места хватит.
Баларама, наблюдая за ними, ощутил, как у него на глазах навернулись слёзы. Простые люди, едва сводящие концы с концами, открыли сердце ближним в беде — то самое сердце, которое он сам захлопнул прежде. В уголке маленькой хижины висела простая глиняная фигурка божества, и пламя лампады перед ней мягко освещало сцену милосердия. В этой бедной хате Баларама вдруг явственно почувствовал присутствие Бога — того самого, кого он надеялся найти в одиночестве своего лесного скита.
Очередная перемена в реальности произошла незаметно. Баларама очутился в сумрачном месте — казалось, тот же лес, но воздух был пропитан непроходимой тоской. Рядом с ним возникла высокая мрачная фигура, закутанная словно в плотную тень. Этот новый проводник молчал, не показывая лица, лишь рукой указал вперёд.
Перед ними виднелась ветхая хижина отшельника. У входа тускло мерцала угасающая лампада. Солнце как раз садилось за горизонт, окрашивая небо кроваво-красным светом. Внутри хижины на циновке лежал высохший старец, немощный и одинокий. Баларама сразу узнал свои черты в этом истощённом лице — это был он сам, только постаревший на много лет.
Старик тяжело дышал, его губы беззвучно шевелились в молитве или в попытке позвать кого-то. Но вокруг стояла лишь пустая тишина. Никого не было рядом — ни родных, ни учеников, ни друзей. Дыхание старого отшельника сделалось хриплым; он в последний раз открыл помутневшие глаза, в которых сквозил страх и отчаяние. Лёгкая судорога прошла по его телу, голова безвольно склонилась в сторону. Наступила мёртвая тишина.
Его тело осталось лежать в той же хижине без движения. Прошло несколько дней, прежде чем случайные путники заглянули внутрь хижины и обнаружили мёртвого отшельника.
— Посмотри, старик-то уже окоченел, — тихо сказал один. — Должно быть давно умер.
— И некому даже похоронить, — вздохнул другой.
Они вынесли бездыханное тело наружу и сложили поспешный погребальный костёр из сушняка. Никто не оплакивал покойного, ибо никто его по-настоящему не знал. Так сгорел в одиночестве Баларама, завершив свой земной путь бесследно, словно и не жил вовсе.
Баларама не мог больше сдерживаться — увиденное потрясло его до глубины души. Он упал на колени перед безмолвной мрачной фигурой, простирая к ней руки.
— О, довольно! — вскричал он в отчаянии. — Неужели всему этому суждено сбыться? Неужели таков мой конец — одинокий и бесплодный? Зачем… зачем ты показываешь мне это, если у меня уже нет надежды всё изменить?..
Тень по-прежнему хранила молчание, и лишь холодный ветер завывал над опустевшей хижиной. Тогда Баларама простёр руки к небу и в слезах взмолился:
— Шива, великий Господь, сжалься надо мной! Я был горд и слеп, но теперь раскаиваюсь всей душой. Дай мне шанс искупить свою вину! Я не хочу умирать, отвернувшись от Тебя!
Едва эти слова сорвались с его уст, мрак вокруг начал рассеиваться…
Вокруг Баларамы вспыхнул мягкий свет, прогоняя тени. Тёмная фигура исчезла, и отшельник ощутил, что стоит один в бескрайнем пространстве, залитом сиянием. Но то сияние исходило не извне — оно лилось изнутри его собственной груди.
Баларама закрыл глаза, и во внутреннем взоре из этого сияния возник великий образ Шивы — исполненный покоя и сострадания. Казалось, сам Господь явился в его сердце.
— Искал Меня, Баларама? — прозвучал безмолвный голос, и от каждого слова исходила бесконечная любовь. — Я всегда был здесь. Ты искал Меня в одиночестве гор, но Я пребывал и в плаче голодного ребёнка, и в добром сердце простого человека, что разделил с ближним последний кусок хлеба. Я — в каждом из них, как и в тебе.
Отшельник зарыдал, ощущая, как тепло и свет безграничной милости наполняют всё его существо.
— Запомни, — продолжал тихий голос, — гордыня возводит стены между человеком и Богом. Бегство от мира не приближает к святости, но любовь и смирение рушат любые преграды. Служа творениям, ты служишь Творцу.
— Да… Господи… — лишь смог прошептать Баларама.
Он почувствовал, как невидимые благословляющие руки коснулись его головы. Свет померк, и Баларама вновь очутился на земле у своей хижины — словно проснулся после долгого сна.
Баларама очнулся от своего видения. Он по-прежнему сидел у своей хижины; ночное небо на востоке уже светлело предрассветной зарёй. Ветер стих, вокруг стояла тишина. От костра оставались лишь тлеющие угли.
Отшельник медленно поднялся на ноги. Сердце его переполняли смятение и надежда. Всё увиденное было ужасно, но это была лишь тень возможного будущего — будущее, которого он ещё мог избежать. Ему даровано было прозрение, и он не намерен был тратить ни мгновения впустую.
— Спасибо Тебе, Шива… — прошептал Баларама, воздев глаза к побледневшим звёздам. — Я понял… Я всё понял.
На его лице, впервые за долгие годы, появилась мягкая улыбка — улыбка облегчения и решимости. Вместо того чтобы вновь погрузиться в одиночную медитацию, Баларама бросил быстрый взгляд на тропинку, ведущую вглубь леса, и без колебаний зашагал по ней.
К тому времени, когда солнце показалось из-за деревьев, Баларама уже был на пороге той самой лесной хижины, где нашла приют несчастная женщина с сыном. Дровосек как раз выходил во двор с вёдрами, и от изумления уронил одно, завидев приближающегося отшельника.
Баларама подошёл, опустив глаза, словно боясь взглянуть людям в лицо. Женщина с ребёнком тоже вышли на крыльцо, не веря своим глазам.
В следующее мгновение Баларама пал ниц перед женщиной, коснувшись лбом земли у её ног.
— Прости меня… — произнёс он, и голос его дрогнул. — Прости за моё чёрствое сердце и гордыню.
— О уважаемый… не надо… — залепетала она, смущённо пытаясь его поднять. — Вы же святой человек…
— Нет, — мягко возразил Баларама, вставая и глядя прямо в её заплаканные глаза. — Не святой. Всего лишь заблудший, но прозревший человек. Твой мальчик?
Он бережно погладил голову мальчика, и тот улыбнулся, уже не боясь сурового отшельника.
Дровосек с женой стояли рядом, не решаясь вмешаться в эту трогательную сцену. Баларама обернулся к ним и почтительно сложил ладони:
— А вас, добрые люди, я хочу поблагодарить. Ваша доброта вчера ночью осветила мне тьму души лучше любых священных книг. Вы показали мне, что истинная праведность — в милосердии.
— Да мы-то что… — пробормотал дровосек, почесав затылок. — Любой бы на нашем месте…
— Увы, не любой, — грустно улыбнулся Баларама. — Но отныне, да поможет мне Бог, я буду стараться быть достойным того звания, которым меня почитают.
Он склонился и коснулся ног дровосека и его жены в знак глубокого уважения, чем совсем смутил их обоих. Затем Баларама тихо попросил разрешения проводить женщину с ребёнком до деревни. Разумеется, ему никто не отказал.
С того дня Баларама уже не скрывался от людей. Он проводил женщину с ребёнком до ближайшего селения, всю дорогу заботливо поддерживая мальчика на руках. Жители деревни с удивлением смотрели, как раньше надменный отшельник нежно улыбается ребёнку и разговаривает с его матерью, словно равный.
Вернувшись в свои места, Баларама изменил образ жизни. Он распахнул двери своей хижины для любого нуждающегося, сам часто спускался в деревню, чтобы помочь больному, утешить горюющего или просто поделиться мудрым словом. Вместо холодного презрения в его глазах светилась тёплая искра любви.
Прошло немного времени, и люди полюбили Балараму как родного. Те, кто прежде боялся его сурового взгляда, теперь искали встречи с ним, зная, что он никого не осудит и не прогонит. А сам Баларама, впервые за многие годы, почувствовал настоящее спокойствие и радость. Служа другим и живя среди них, он ощутил присутствие Бога ярче, чем во всех своих одиноких молитвах. В каждом лице он стал видеть отражение Шивы, которого столько лет искал напрасно вдали от мира.
Говорят, что с тех пор Баларама стал одним из самых добрых и мудрых наставников той земли. Он уже не считал себя выше других; напротив, называл каждого встречного своим братом или сестрой. И если раньше Баларама гордо бежал от мира в лес, то теперь он обрёл Бога в самом сердце этого мира — через любовь, смирение и служение людям.

С уважением, Благомир.