Ангел Таша. Ч. 53. Зависть и ненависть

     «Я ВЕДАЮ НЕНАВИСТЬ И ЗАВИСТЬ ВАШЕГО СЕРДЦА…» /Ф.НИЦШЕ/

       МАДАМ НЕССЕЛЬРОДЕ и «КАРМАННЫЙ МИНИСТР»

              «ДИКИЕ ПСЫ»  ПЕТЕРБУРГСКИХ САЛОНОВ
      
             
                Документально-художественное повествование о Наталье Николаевне и Александре Сергеевиче,
           их друзьях и недругах.
   
    Попытка субъективно-объективного  исследования.

        «Вступление» на http://proza.ru/2024/06/15/601
                ***
               
                «Голос истинной красоты звучит тихо: он проникает только в самые чуткие уши.
                Красота — это то, что не лежит на поверхности, и это не убойная сила.
                Ее необходимо уметь увидеть и расслышать.
                На это способны чуткие люди, у которых прекрасна душа».

                Фридрих Ницше
                ***             

                "Великосветская шайка в сборе. Изящные и грациозные, как крупные хищники,
               надменные и жестокие, непоколебимо уверенные в своем праве и в своем врожденном превосходстве».

                Ольга Виноградова.  «Якобинец»
                ***

                «Карьеристы и стяжатели чистой воды... Им не до прогресса человечества.
                Дух накопительства, утонченной интриги, изысканных и дорогих прихотей отнюдь не чужд
               этим поклонникам трёх «М»: Макиавелли, Меттерниха и царя Мидаса,
               который, как известно, всё, к чему ни прикасался, обращал в золото».

                Джон Клей, американский поверенный  в Петербурге. 1836 г.
                ***


        Универсален  Фридрих Ницше: каждый найдёт в его мыслях что-то близкое собственным.  Самое эпатажное детище философа – «сверхчеловек», стоящий  по ту сторону добра и зла, отвергший традиционную мораль ради утверждения  собственной. К нему пророчески обращается философ:

      «Твои дурные инстинкты жаждут свободы. Твои дикие псы хотят на свободу; они лают от радости в своем погребе, пока твой дух стремится отворить все темницы».

      Свора именно таких «псов» всё теснее окружала  Александра Сергеевича в 1836, и визгливые голоса  их ядовитой зависти и злобной ненависти звучали яростнее, напористей, ведь подобные им больше ненавидят не тех, кто ниже, а тех, кто выше.

      Только были эти твари  отнюдь не «дикими» –  напротив,  спесиво образованными, аристократически воспитанными, самолюбиво властными, умело пользующимися покровительством высоких хозяев.
         
     Вы думаете, первым я назову Дантеса?  Отнюдь нет! В сравнении с ними он просто щенок, орудие в когтистых лапах.
                ***

        «Пади-и-и!» – несётся крик по осенней улице, кучер взмахивает кнутом,  звонко цокают подковы – посольская карета мчится мимо зданий и, замедлив ход, останавливается на Дворцовой набережной,  у Министерства иностранных дел.  За ней – другая, третья…
      
        Медлительно важные фигуры  поднимаются по мраморной лестнице мимо вышколенно  замерших лакеев – в благоухание оранжерейных цветов (они повсюду), в апартаменты  «австрийского министра  русских иностранных дел».  Так остроумно  метко князь Пётр Долгоруков назвал Карла Нессельроде, много лет преданно служившего фактически австрийским, а не русским интересам.

      «Тень Меттерниха» – ещё одно прозвище Карла Васильевича. Сам же канцлер Российской империи, пережив трёх императоров, тридцать семь (!) лет отвечая за  внешнюю политику России, так и не полюбил ни народ русский, ни страну, ни её культуру.

       После трагедии 1825 года Николай I не доверял родной аристократии, и на важные посты чаще утверждал иностранцев. Так в фаворе оказался Карл Роберт фон Нессельроде-Эресхофен, чей отец, прославился тем, что пять раз сменил хозяев, подданство и страны: Австрию на Голландию, Францию на Пруссию, пока не стал русским посланником в Лиссабоне, там и сына родил, записав  мичманом в русский флот. Не понравилось Карлуше ни на флоте, ни в армии. Проявил он себя в дипломатии.

      В Германии познакомился с Меттернихом. Подражая кумиру, который хорошо «знал, где следует молчать, где говорить и, главное, что говорить», следуя его советам, научился ловко рулить в штормах эпохи: исчезали государства и политики, а Меттерних в Австрии и  Нессельроде в России оставались незыблемыми.

        Великий князь Н. М. Романов в «Русских портретах» оставил характеристику: "Роста малого, худощавый, близорукий, с едва слышною походкою, любитель музыки и цветов, граф Нессельроде не обладал ни силою ума, ни силою характера».  Однако, удачно женившись на дочери министра финансов, упрочил как  состояние, так и положение при дворе.

      Девица Мария  Гурьева, ставшая Нессельроде, отнюдь не была красавицей, но умна, хитра, проницательна и  о-очень властолюбива, а главное, энергична.  Мастерски управляла она  мнением придворных и светских кругов Петербурга!  Язык её (на  русском принципиально не говорила) был острее бритвы: не дай бог попасть в немилость!

       Модест Корф  запомнил её «холодное, презрительное высокомерие ко всем приходившимся ей не по нраву, наклонность владычествовать и первенствовать».

       Она благоговела перед  Николаем I, в этом обожании  было, несомненно, что-то глубоко личное: много общего было в их характерах.  Заклятым её врагом становился каждый, кто покушался на монархию, осмеливаясь противостоять императору или не выполнить его священную волю. 

      Ну, как могла эта, по её представлению, «дурно воспитанная мещанка, деревенщина из каких-то разорённых Полотняных Заводов, незаслуженно возведённая на пьедестал красоты кукла, мраморно бессловесная, с вечно опущенными долу глазами», не ответить на знаки внимания Его императорского Величества?!

      Как смел её муж, жалкий стихоплёт, потомок африканских рабов, желать «на тронах поразить порок»?! 
 
      Сама матрона искренне сожалела, что родилась в России. Путешествуя за границей, вещала в парижских и берлинских салонах: «Россия – отсталая страна!  Далеко ей до  европейского изобилия и процветания, ничтожна культура, язык допотопно груб, а литературы вообще нет!»

      Но, возвращаясь в Петербург, видела успех Пушкина у читающей публики, растущую популярность, чувствовала его независимость, гордое достоинство – и содрогалась от злобы. 

      Завидовала  дивной красоте Натали, её умопомрачительной талии и бархатисто нежной коже. Её собственная талия вместила бы десять Натальиных...
       Пыталась… да-да, как-то раз попыталась подчинить, то есть приручить: без мужа увезла в Аничков дворец, в царские апартаменты, – получила гневный выговор из уст Александра Сергеевича. И возненавидела их обоих с ещё большей страстью.

        Исходила злобой и желчью, готова была на любую подлость, чтобы уничтожить. Как смел он, нищий, очернить её отца едкой эпиграммой?!
                Встарь Голицын мудрость весил,
                Гурьев грабил весь народ.
 Да и про неё уже сочинил, только ей соглядатаи сообщать боятся… 

        Александр же Сергеевич своё отношение к мадам Нессельроде  выразил исчерпывающе гениально, в двух словах:
"Ужасна и опасна".

        Не откажешь в наблюдательности князю Пётру Долгорукову: 
   
        «…взяточница, сплетница и настоящая баба-яга, но отличавшаяся необыкновенной энергией, дерзостью, нахальством и посредством этой дерзости, этого нахальства державшая в безмолвном и покорном решпекте петербургский придворный люд, малодушный и трусливый, всегда готовый ползать перед всякою силою, откуда бы она ни происходила, если только имеет причины страшиться от неё какой-нибудь неприятности»   
                ***

       Вот она, всесильная и всемогущая, полулёжа на атласных подушках дивана, милостиво подаёт входящим холёную  руку для поцелуя. Снисходительно улыбается льстивым комплиментам.

       Под пышной причёской, на обрюзгшем курносом лице с тройным подбородком сверкают властным блеском выпуклые глаза, и ничто не ускользает от их  инквизиторского надзора.
    
     Просторная гостиная постепенно заполняется, и гости, выбирая один из круглых столиков, образуют  группы  по политическим или иным интересам.

      Весь цвет дипломатического корпуса здесь. В основном, те, кто разделял презрение хозяев ко всему русскому, но были и те, кто с уважением относился к русским литераторам, по дипломатической почте снабжая их книжными новинками запрещённых в России авторов.

        Рядом с  австрийским рейхсграфом – его блистательная жена Долли Фикельмон.
 
      Желчный англичанин, лорд Дэрам,  надменно спорит с  прусским послом фон Либерманом.
   
      Лютцероде, саксонский посланник, увлечён беседой с насмешливым скептиком,  французским послом Проспером  де Барантом. Это его сын будет драться на дуэли с Лермонтовым.

       Виконта д'Аршиака (будущего секунданта Дантеса) тоже интересует история. Да и вюртембергский дипломат,   общительный Христиан Гогенлоэ, оставив  русскую жену в обществе Дарьи Фёдоровны, присоединяется к ним.

         Входит  желанный друг четы Нессельроде – нидерландский барон Луи Якоб-Теодор-Борхард-Анна ван Геккерн де Беверваард.

      Долли Фикельмон: «Какое же у него хитрое, фальшивое и малосимпатичное лицо!» Так и есть. Маленькая змеиная голова поднята надменно самолюбиво; залысины  едва прикрыты; выбритые щёки бледны; под подбородком, как у голландских моряков, рыжеватая растительность.

     Недавно им усыновлённый  «прекрасный Нарцисс» в белом мундире кавалергарда,  Жорж Дантес, низко склоняется в поклоне, приветствуя хозяйку. И,  пока долго лобызает руку, голубые глаза, источая нежность, словно прилипают к пухлым щёчкам пятидесятилетней матроны, зажигая румянец приязни. Умеет он обаять женщин любого возраста!

       Ослепляя  голубым мундиром, его сменяет Александр Христофорович Бенкендорф, за ним – знатные вельможи: амбициозно тщеславный министр просвещения Уваров,  любезнейший статс-секретарь Модест Корф и прочие и прочие достойные лица…

       Постаревшего  европейского  селадона графа Григория Строганова сопровождает  соблазнённая им в Португалии Жулиана Мария Луиза Каролина София д'Ойенгаузен, по первому мужу графиня д'Эга, чья красота четверть века назад настолько пленила русского дон Жуана, что он при живой жене привёз её в Россию и, дождавшись смерти супруги, заключил брак. Проведя с горячими любовниками бурную молодость в Европе, Юлия Петровна стала в России охранительницей добродетели и первой дамой императорского двора.
      
       Вы хотите услышать здесь русскую речь? Напрасно надеетесь. Не звучит ни единого русского слова – лишь французские, английские, немецкие сентенции и восклицания!

     – Господа! Я получил письмо от нашего друга князя Меттерниха. Он обеспокоен последними событиями…

       Как же похож Карл Васильевич на филина! Кустистые брови, блеклые глаза за толстыми стёклами круглых очков, крючковатый нос...

       Рядом с массивно высокой, коренастой, расплывшейся фигурой жены, он, низкорослый, тщедушный, выглядит смешно. На одном из раутов кто-то (естественно, шёпотом) назвал его «карлой» (то есть карликом), а граф Ф.Г. Головин пошутил: «Да он просто выпал из кармана жены!» Так и прозвали:  «карманный муж».

      Карманный-то карманный, но, тем не менее, имеющий бо-ольшую власть. Об этом тоже не забывали.

       Его правая рука, граф фон Бруннов, вещает подобострастно:

   – Священный союз – великий замысел, воплощённый в жизнь! Посреди весьма трудных обстоятельств России  удалось сохранить всеобщий мир лишь благодаря тому, что она умеет использовать его охранительную систему. Пока Австрия и Пруссия будут за нас,  мы сможем задержать исполнение честолюбивых замыслов Франции и повлиять на намерения Англии…

      Лорд  Дэрам и де Барант иронически усмехаются, а Карл Васильевич добавляет:

     – Для будущего спокойствия Европы у нашего Августейшего монарха наиважнейшая  роль – примирителя!

     – Его Величество поистине  миротворец! – подхватывает Бенкендорф. – Законодатель и просветитель, гражданин на троне, где торжествует правда и справедливость! 
       
       – Однако в Европе ещё живы революционные бредни, а у  нас на фасаде государственного здания утверждены максимы, с которыми напрасно спорить умам, помраченным ложными идеями! – в голосе министра просвещения неподдельный патриотический пафос:

     – «Православие. Самодержавие. Народность»!  Вот наша идея, воплощённая  благодаря Августейшей Персоне Монарха, к которому  я привязан узами благоговейной привязанности и глубокого почитания, не зависящими от Его высокого предназначения.

    Мария Дмитриевна  улыбается одобрительно:

       – Благодарю вас, Сергей Семёнович! Таких добрых слов, господа,  вы не услышите  от врагов монархии! И, тем более, никогда не дождётесь их от неблагодарного рифмача и вольтерьянца Пушкина. Милости Его Величества императора к нему безграничны. Разрешено издание  журнала «Современник»! А он?!

     – Все знают о преступных политических происках Пушкина! – фон Либерман категоричен  и резок. – Под предлогом пылкого патриотизма в последние дни в Санкт-Петербурге слышны речи, утверждающие, между прочим, что господин Пушкин – представитель народной вольности и прочее подобное!

       – Я уже написал герцогу, – Франш Денери брызгает слюной от усердия. – Пушкин находится во главе русской молодежи и возбуждает ее к революционному движению.

       Модест Андреевич Корф подливает масла в огонь неприязни:

     – Африканский характер! Вспыльчивый до бешенства, погруженный в поэтические мечтания, с пылкими страстями, избалованный с детства льстецами, он и в лицее, и после, выйдя в свет, не имел и не имеет ничего любезного в своем обращении… И по сю пору изощряется в низкопробном остроумии, в пасквилях против почтенных государственных деятелей!

     Взгляд в сторону недовольного Уварова, слава Богу, никто не заметил, а эстафету обвинений  перехватывает Мария Дмитриевна:

    – Скверный тип! Ему не место в нашем обществе и вообще в столице!

      Тихий голос Геккерна поддерживает мадам:

    – Государь ему покровительствует, что очень, на мой взгляд, прискорбно. Да и жена, как вы остроумно выразились, рифмача, признаться, морочит всем головы  своей э-э-э, как бы это сказать мягче, надуманной недоступностью.

         Не молчит граф Строганов, многолетний знаток европейских женских прелестей:

     – Что такое поэтша Пушкина? П-ш-ш, пустое место! Ни-че-го, кроме смазливой личины гризетки! Нет в ней живости, того кокетливого шарма, что украшает истинных королев высшего света!
 
     Он целует руку супруге, затем – Марии Дмитриевне и, довольный, откидывается в кресле.

    – Настало время, господа, окончательно оградить российскую монархию от революционного разврата мыслей и замыслов! – в голосе мадам Нессельроде непреклонная решимость.

       Оливье д'Аршиак  пытается отвлечь её внимание:

      – Господа! Будучи в Вене, я узнал о новых салонных развлечениях.  Игра в анонимные дипломы! Даже привёз несколько образцов.

       – Необычно и занимательно, виконт, – интересуется Юлия Петровна. – Расскажите подробнее.

     – Нет ничего проще, чем сочинить  пресмешные бумаги типа патента или диплома.

     – И в чём же их соль?

     – Соль – в присвоении  забавных званий!  Например, как вам понравится патент «Заслуженного обжоры»?! Или свидетельство «Покинутой любовницы»? Может быть, предпочтёте диплом «Прославленного  глупца»? «Обманутого мужа»?

    – Печатают эти свидетельства в типографии?

    – Можно  и от руки написать. Анонимно рассылают по адресам. Получившие документ, естественно, обижаются, но отправитель-то неизвестный, и обвинить ему некого! Зато остальным – веселье наблюдать и разжигать злость оскорблённого!

       – Априори  догадываюсь, – усмехается Карл Васильевич, – что самый популярный «Диплом Ордена рогоносцев»!

       Холодный блеск в глазах его солидной жены сменяется заинтересованно масленым:

   – Отличная ид-е-е-я! Кое-кого и у нас пора проучить хорошенько!..

            Понимающе переглядывается она с Луи Геккерном.
                ***      
               
       То, что мадам Нессельроде имела прямое отношение к заговору против Пушкина, подтверждает князь А. М. Голицын, сообщив высказывание графа А.В. Адлерберга: «Император Александр II сказал однажды в интимном кругу, что, по словам его отца, пасквиль, вызвавший дуэль и смерть Пушкина, внушён был графинею Марьей Дмитриевной Нессельроде".