Музыка это война, в которой побеждает тишина

Белое мороженое и красные войны

(Александр Аит)

Перед чтением включите Вивальди — “Времена года. Зима”.
Не спешите. Пусть музыка вольётся в вас,
пусть каждая нота ляжет на строку, как снег на землю.

Я слушаю Вивальди. Самые известные его композиции.
Музыка идёт, как время — безжалостно и свято, как сама жизнь.
Каждая нота — это не просто звук, это нерв, это стук сердца мира,
который ещё живёт, хоть и трещит по швам.

Передо мной — тарелка белоснежного мороженого.
Оно тает, сладкое, холодное, простое,
и в этом простом — всё, что ещё чисто в человеке.
Я ем и думаю: как странно — можно чувствовать вкус жизни,
даже когда она пахнет войной.

Дай Бог здоровья моей маме.
Чтобы жила долго.
Чтобы не видела новостей,
где смерть подают под музыку заставок,
и не слышала, как умирают города.
Пусть варит суп, стирает, дышит спокойно,
и не знает, что сын слушает Вивальди и пишет о войне.

Музыка кружит, как мир — вся в нервах, в ветре, в разрывах.
Я думаю о войнах.
О тех, где нет прикрас и оправданий.
О войне, где люди перестают быть людьми,
а становятся командами, статьями, целями.
Война с нацистами, война с ложью,
война между своими, где русские убивают русских,
одураченные, ослеплённые, уверенные, что бьют за правду.
А правда там же, где и Бог — не в выстреле, а в падении.

Двадцать минут я слушаю Вивальди.
И вот — эти переходы, эти переломы звука.
Каждая смена тональности — как взрыв, как вдох.
Где-то между ними вижу Донецк:
там падает снаряд, и мирные снова бегут в подвал,
а музыка будто знает, куда упал первый осколок.
И всё же — среди этого грохота — пробивается любовь.
Хрупкая, тонкая, как трель в морозном воздухе,
как голос ребёнка под завыванием сирен.

А потом — переход, жёсткий, как Европа,
тужащаяся против России,
пытающаяся родить смысл в пустоту.
Эти страны, эти голоса, этот ледяной хор —
всё звучит фальшиво на фоне скрипки,
в которой боль — настоящая.
Где Вивальди, и где я со своими мыслями?
Где музыка, а где новости,
что врут даже в момент смерти?

Я смотрю на тарелку.
Белое мороженое растаяло,
и на дне — розовые, коричневые, бурые пятна.
Они похожи на кровь, впитавшуюся в снег.
Мир стал похож на эту тарелку —
когда-то детскую, простую,
а теперь — с пятнами войны.
Тарелка с пятнами крови.
Я не могу её отодвинуть.
Она — часть меня,
часть времени, в котором живу.

Но всё проходит.
И вот — новая мелодия.
Светлая, прозрачная, будто музыка сама вспоминает,
что была создана не для боли, а для надежды.
Она говорит:
«И это пройдёт».
Но не забывай.

И вот начинается “Зима”.
Скрипки звенят, как хрупкий лёд на венах планеты,
клавесин шипит, как дыхание ветра над пустыми городами.
Я печатаю в такт музыке.
Каждый удар по клавише — как шаг по насту,
где под снегом шевелится память.

Зима наступает.
Не только в календаре — в душах, в глазах, в словах.
Холод входит в умы,
в решения политиков, в тишину домов.
И кажется, сама Европа дрожит —
не от мороза, а от воспоминаний.

Польшу подталкивают палочкой в бок:
«Пора, твой час».
А она помнит, как снег может быть мокрым от чужой крови.
И от своей — забыла.
Напомним.

А рядом — Молдавия.
Мягкая, доверчивая,
уже примеряет рожки еврожеланий —
тонкие, хрупкие, чужие.
И думает, что это — корона.
Россия молчит.
Смотрит.
Помнит.
Не допустит.

А Вивальди всё играет.
Его “Зима” — это не про холод.
Это про память.
Про то, как боль может звенеть,
как лёд хранит тепло,
и как человек способен не сломаться,
даже если мир трещит вокруг.

Я слушаю — и понимаю:
всё это — одна симфония.
Ближний Восток, Россия, Донецк,
мама,
мороженое,
тарелка с пятнами крови —
всё это одно полотно.
Хрупкое, уставшее, но живое.

Музыка соединяет всё.
Она проходит сквозь флаги, армии, пропаганду,
и остаётся — чистой.
Как белый снег,
на котором когда-то играли дети.

И где-то между нотами рождается тишина.
Не та, что после взрыва,
а та, в которой приходит понимание.
И, может быть,
там и есть спасение.

«Музыка — это война, в которой побеждает тишина.»
— А. Аит