Обезьяна - хранительница равновесия-4. Э. Питерс

Элизабет Питерс.

                ОБЕЗЬЯНА - ХРАНИТЕЛЬНИЦА РАВНОВЕСИЯ

-4-

Конечно же, я сообщила Эмерсону о предложении Масперо.
– А как насчёт Абусира, Эмерсон? Или Медума? Да и в Саккаре (80) есть обширные районы, требующие раскопок. 
– Ты так готова бросить наш дом в Луксоре, Пибоди? Мы построили дом, потому что планировали сосредоточиться в этом районе на долгие годы. Проклятье, я поклялся закончить работу, и меня возмущают твои попытки… –  Но затем его лицо смягчилось, и он ворчливо продолжил: – Я знаю, ты по-прежнему тоскуешь по пирамидам, милая. Просто позволь мне провести ещё один сезон в Долине, и… Ну, а там посмотрим. Удовлетворительный компромисс? 
По моему мнению, это был вовсе не компромисс, поскольку он ничего не обещал. Однако тёплые выражения, сопровождавшие эту речь, были вполне удовлетворительны. Я ответила ему с привычной признательностью, и тему закрыли – на время.
Этот разговор состоялся в «Шепарде», моём любимом каирском отеле. Эмерсон любезно согласился на моё предложение провести там несколько дней перед отъездом из города. Я перебралась в отель под предлогом того, что там будет удобнее организовать ежегодный званый ужин; но, хотя и не хотелось в этом признаваться, милая старая дахабия стала слишком мала для нашей большой семьи. В ней имелось всего четыре каюты и одна ванная комната, а поскольку все мы были заняты делами, салон настолько завалили столиками, книгами и справочными материалами, что места для обеденного стола не нашлось. Фатима не могла спать на нижней палубе с членами экипажа, а это означало, что одну из кают пришлось отдать ей. (Она предложила спать на тюфяке в коридоре или на полу в комнате Нефрет – ни то, ни другое не рассматривалось.) Поэтому Давиду и Рамзесу пришлось делить спальню, и, думаю, не нужно описывать состояние этой комнаты ни одной матери молодых людей. Чтобы добраться до кроватей, приходилось пробираться сквозь книжные завалы и кучу сброшенной одежды.
Скорбно вздыхая, я признала истинное положение вещей (я, но не Эмерсон, который, будучи мужчиной, даже не замечал упомянутых мною неудобств). Пока дети находятся с нами, « Амелия»  не предлагает достойного жилья. Однако я напомнила себе, что так не будет продолжаться вечно. Давиду исполнился двадцать один год, и он уже зарекомендовал себя как художник и скульптор. Однажды, как и положено, он начнёт самостоятельную жизнь. Нефрет непременно выйдет замуж; меня лишь удивляло, что она до сих пор не приняла предложение кого-либо из многочисленных женихов, которые постоянно её осаждали. Рамзес… Нормальному человеку невозможно предсказать, что сделает Рамзес. Я была почти уверена, что мне это не понравится, но, по крайней мере, в конце концов он уйдёт и займётся этим в другом месте. Такая перспектива должна была радовать. Снова остаться наедине с Эмерсоном, без этих милых, но отвлекающих молодых людей, когда-то было моей самой заветной мечтой. И, конечно, осталось ею по сей день…
После полезного разговора с месье Бэлером (81) об организации званого ужина, я удалилась на террасу, чтобы дождаться Эмерсона и Нефрет, которые должны были присоединиться ко мне за чаем. Солнце сияло с безоблачного неба, освещая яркие тарбуши (82) и расшитые золотом жилеты драгоманов (83), собравшихся у ступеней отеля; лёгкий ветерок доносил до моих благодарных ноздрей аромат роз и жасмина с тележек продавцов цветов. Даже стук колёс и крики извозчиков, рёв ослов и мычание верблюдов ласкали мой слух, ибо это были звуки Египта, освящённые чувством родственной привязанности. Эмерсон сказал, что собирается во Французский институт (84). Нефрет сказала, что собирается пройтись по магазинам. С собой она захватила Фатиму из уважения к тому, что с удовольствием называла моими старомодными принципами. Мальчики куда-то уехали; они больше не отчитывались передо мной в своих действиях, но у меня не было оснований полагать, что они поступают как-то неподобающе. Почему же тогда смутные предчувствия тревожили разум, которому полагалось быть спокойным?
Предчувствия эти отнюдь не были вызваны моим давним противником и (как он утверждал) поклонником, Гением Преступлений. Эмерсон привык предполагать, что за каждым угрожающим инцидентом или таинственным событием стоит Сети. Тот факт, что он часто ошибался, не ослаблял его подозрений, и я знала (хотя он и пытался скрыть это от меня), что он рыскал по сукам (85) и кофейням в поисках доказательств того, что Сети последовал за нами в Египет.
У меня имелись свои причины быть уверенной, что это не так, и эта уверенность, если говорить совсем откровенно, являлась одной из причин моего недовольства. Впервые за много лет не предвиделось никаких интересных событий, даже писем с угрозами от неизвестных злодеев! Я и не подозревала, насколько привыкла к подобным вещам. Надо признать, наши приключения часто оказывались приятнее в ретроспективе, чем в реальности, но если выбирать между опасностью и скукой, я всегда выберу первое. Однако реальность оказалась чертовски удручающей, особенно учитывая, что наши раскопки не обещали ничего интересного.
Я взглянула на часы. Нефрет не опоздала – ведь мы не оговаривали время – но уже должна была вернуться. Я решила отправиться на её поиски.
Когда я постучала в её дверь, ответа не получила, и решила, что она ещё не вернулась. Но когда я уже собиралась уйти, дверь приоткрылась на несколько дюймов, и показалось лицо Нефрет. Она выглядела слегка взволнованной.
– О, это ты, тётя Амелия. Вы готовы пить чай?
– Да, и уже четверть часа, – ответила я, встав на цыпочки и пытаясь заглянуть в комнату, откуда доносились какие-то шорохи. – В комнате кто-то есть? Фатима?
– Э-э… нет. –  Нефрет попыталась перещеголять меня взглядом, но, конечно же, не преуспела. С лёгкой улыбкой она отступила назад и открыла дверь. – Там всего лишь Рамзес и Давид.
– Не понимаю, к чему такая ненужная таинственность, – пожала я плечами. – Добрый день, ребята. Составите нам компанию за чаем?
Они стояли, но кто-то из них, по-видимому, раньше улёгся на кровать, поскольку покрывало было смято. Я, однако, воздержалась от комментариев, поскольку мальчики были одеты, как положено, за исключением галстука, который отсутствовал у Рамзеса как на шее, так и на других видимых частях тела.
– Добрый день, матушка, – ответил Рамзес. – Да, мы собираемся выпить с вами чаю, если вы не против.
– Конечно. Где твой галстук? Найди его и надень, прежде чем спустишься вниз.
– Да, матушка.
– Тогда встретимся на террасе.
– Да, матушка.
– Через полчаса.
– Да, матушка.

 

Из рукописи H:
Нефрет закрыла дверь, подождала тридцать секунд, а затем снова приоткрыла её ровно настолько, чтобы можно было выглянуть.
– Она ушла.
– Ты думала, она будет подслушивать у двери? –  спросил Давид.
Никто из них не потрудился ответить. Рамзес осторожно откинул смятое покрывало и с облегчением вздохнул.
– Повреждений нет, – доложил он. – Но мы не можем действовать прежним образом.
– И не будем, – согласилась Нефрет. – Но нам требовалось детально всё рассмотреть, а на дахабии мы не могли рисковать. У нас слишком тесно, и Фатима постоянно заглядывала ко мне, чтобы узнать, не нужно ли чего-нибудь. Ты поступил очень умно, уговорив тётю Амелию забронировать номера в отеле.
– Она думает, что это её собственная идея, – бросил Рамзес.
Давид спроектировал и соорудил контейнер, представлявший для обозрения по одной двенадцатидюймовой панели за раз, с отсеками по обоим концам для хранения развёрнутых и вновь скрученных секций. На панели, открытой в настоящий момент, был изображён тот же сюжет, что и на папирусе в музее – «взвешивание души» – но эта картина была гораздо точнее и изящнее. Стройное тело испытуемой просвечивало сквозь одеяние из прозрачного белого льна. Перед ней стояли весы: на одной чаше лежало её сердце – вместилище понимания и совести, а на другой – перо Маат, олицетворяющее истину, справедливость и порядок. Участь, следовавшая за обвинительным приговором, была поистине ужасна: быть пожранной Амнет, Пожирательницей Душ, чудовищем с головой крокодила, телом льва и задними частями гиппопотама.
– Конечно, этого не произошло, – продолжил Рамзес. – Сам папирус гарантировал успешный исход, не только подтверждая его, но и…
– Я не хочу слушать лекцию о египетской религии, – перебила Нефрет. –  Похож на папирус царицы, но гораздо длиннее, а работа ещё более тонкая. 
– Он на двести лет старше, – сказал Давид. – Девятнадцатая династия. Папирусы этого периода светлее и менее хрупкие, чем более поздние образцы. Не думаю, что мы его повредили, но Рамзес прав: его нужно держать закрытым и больше не разворачивать.
– Интересно, – пробормотал Рамзес.
– Что ты имеешь в виду?
– При обычных обстоятельствах я бы согласился, что к нему следует прикасаться как можно меньше. Но у меня есть ощущение, что кто-то хочет вернуть его. Нам нужно иметь копию на случай, если похитителю это удастся.
– Чепуха, – усмехнулась Нефрет. – Уже три дня нас никто не беспокоит.
– За исключением пловца, которого Мохаммед видел позавчера вечером.
– Мохаммеду показалось. Или он это выдумал, чтобы доказать, будто неусыпно бодрствует, после того как профессор застал его спящим на дежурстве.
– Возможно. И всё же, думаю, нам придётся рискнуть. Давид, сколько времени тебе нужно, чтобы сфотографировать эту штуку?
Давид в ужасе уставился на него.
– Часы! Дни, если я буду работать так, как полагается. Что мне понадобится для фотолаборатории? Как сделать так, чтобы тётя Амелия ничего не узнала? А если я его испорчу? Как…
– Мы обсудим детали, – прервала Нефрет, отмахиваясь от этих трудностей со свойственной ей беспечностью. – Я помогу тебе. Как думаешь, откуда он родом? Изначально, я имею в виду.
– Фивы, – ответил Рамзес. – Она была принцессой, одной из дочерей Рамзеса Второго. Вопрос только в том, где именно в Фивах она находилась.
– Королевский тайник? –  предположил Давид.
– Дейр-эль-Бахри? –  Нефрет уставилась на него. – Но эту гробницу расчистили много лет назад. Мумии и другие предметы находятся в музее.
– Не все, – Давид закрыл крышку контейнера. – Ты знаешь эту историю, Нефрет. До того, как их поймали, семья Абд эр-Рассул (86) продала ряд предметов торговцам и коллекционерам. Возможно, не все эти предметы были обнаружены.
– Можно с уверенностью сказать, что некоторые из них не были подлинными, – сказал Рамзес.
Наступило короткое молчание. Затем Нефрет раздражённо выпалила:
– Почему ты не говоришь то, что думаешь? Сети занимался этим, когда Абд эр-Рассулы тайно торговали предметами из королевского тайника. Предположим, он купил папирус принцессы…
– Конечно, такая возможность приходила мне в голову, – согласился Рамзес.
– Конечно! – голос Нефрет был полон сарказма. – Неужели ты думала, что я съёжусь и закричу при упоминании его ужасного имени?
– Это была лишь возможность, не более того. Мы порасспросили всех торговцев в Каире и не нашли ни малейшего намёка на возвращение Хозяина, как они его называли. Такие вещи не скроешь: можно не знать, где спрятан труп, но запах невозможно не почувствовать.
– Какая элегантная метафора, – заметила Нефрет.
– Мы не могли этого не заметить, – настаивал Рамзес. – И всё же папирус  использовали, чтобы заманить нас в ловушку. Если её устроил Сети, это означает, что не мы являемся его главной целью. Ему нужна матушка. Его попытка похитить её в Лондоне провалилась, поэтому он попытался заполучить кого-нибудь из нас, а то и всех сразу, чтобы добраться до неё.
Нефрет кивнула.
– Мне тоже приходила в голову такая возможность — хотите верьте, хотите нет. Профессор не выпускал её из виду с момента нападения в Лондоне, и даже ей хватило бы здравого смысла не идти ночью в Старый город одной.
– В отличие от нас, – усмехнулся Рамзес. – Но она пошла бы хоть в ад, размахивая этим своим зонтиком, если бы подумала, что кому-то из нас грозит опасность.
– Да, – тихо подтвердил Давид. – Не задумываясь.
Звук за дверью заставил его испуганно вздрогнуть. Нефрет рассмеялась и похлопала его по руке.
– Это всего лишь немецкий граф, чьи комнаты дальше по коридору; он ревёт, как бегемот. Ты боялся, что вернулась тётя Амелия? 
– Она и вернётся, если мы не поторопимся, – заметил Рамзес. – Так, Нефрет, дай мне футляр.
– Положи под кровать. Суфраги (87) никогда там не подметает. –  Нефрет подошла к зеркалу и принялась поправлять выбившиеся пряди волос.
– Я бы предпочёл не оставлять его у тебя. Если кто-то придёт его искать…
– Они будут искать его в твоей комнате или в комнате Давида, – перебила Нефрет. – Даже если они опознают вас обоих, всё равно не смогут понять, что я – твой… Как ты меня назвал?
– Маленький козлёнок. – Рамзесу не удалось сдержать улыбку. – Не обращающий внимания на других.
– Хм-м. Мне нужно переодеться, как думаешь?
Она поправила блузку и разгладила юбку на бёдрах, критически оглядывая своё отражение в зеркале. Через мгновение Рамзес сказал:
– По-моему, ты одета как надо.
– Спасибо. Где твой галстук?
Они нашли его под кроватью, когда Рамзес опустился на колени, чтобы спрятать папирус. Он отказался от её предложения помочь с завязыванием, Нефрет надела шляпу, и Давид открыл дверь.
– Когда ты расскажешь профессору и тёте Амелии? –  обеспокоенно спросил он. – Строго говоря, папирус – собственность Ведомства, а они – члены Совета. И придут в ярость, когда узнают, что мы скрыли его от них.
– Но ведь и они что-то от нас скрывают, не так ли? –  Рамзес несколько отстал, чтобы насладиться видом Нефрет. Она утверждала, что нервничает, когда он порой таким образом смотрит на неё – словно на образец под микроскопом, по её словам. Она бы нервничала ещё больше, если бы знала, почему он так смотрит. С любого ракурса и во всех деталях девушка была прекрасна – наклон головы под этой нелепой шляпой, локоны, ниспадающие на шею, узкие ровные плечики, изящная талия, округлые бёдра и… Господи всемогущий, с каждым днём становится всё хуже, подумал он с отвращением и заставил себя прислушаться к Давиду.
– Мне неловко их обманывать. Я им так многим обязан…
– Перестань чувствовать себя виноватым, – оборвал Рамзес. – Они всё равно обвинят меня, как всегда. Давайте ничего не будем говорить, пока не уедем из Каира. Отец устроит чёртову драку с Масперо за то, что тот не смог прикрыть чёрный рынок древностей, а матушка схватит зонтик и отправится искать Юсуфа Махмуда.
– Ты ведь его не искал, да? –  спросила Нефрет.
– Не как Али-Крыса, нет. Мы решили, что этому обаятельному персонажу будет полезно на время затаиться.
Нефрет отстранилась от Давида и повернулась к Рамзесу.
– Не как Али? А тогда кто же? Чёрт возьми, Рамзес, ты дал мне слово!
– Я его не нарушил. Но ты прекрасно знаешь, что единственный шанс узнать происхождение папируса – начать с Юсуфа Махмуда.
– Перестань её дразнить, Рамзес, – улыбнулся Давид. Он взял Нефрет за руку. – Честно говоря, вы оба способны свести с ума любого здравомыслящего человека. Кричите друг на друга в общественном месте!
– Я не кричала, – угрюмо возразила Нефрет. Она позволила ему себя вести. – Рамзес и святого выведет из себя. А я не святая. Что вы задумали?
– Пытаемся купить древности, – объяснил Давид. – Рамзес – очень богатый и очень глупый турист, а я – его верный драгоман.
– Турист... – повторила Нефрет. Она снова остановилась и резко обернулась, так резко, что Рамзесу пришлось отскочить назад, чтобы не столкнуться с ней. Она погрозила ему пальцем чуть не перед самым носом. – Не тот ли это дурацки выглядевший англичанин с соломенными волосами, который пожирал меня глазами сквозь монокль и говорил…
– Ей-богу, чертовски красивый гель (88), – согласился Рамзес, растягивая слова с нарочитой интонацией дурацки выглядевшего англичанина.
Нефрет покачала головой, но не смогла сдержать улыбки.
– Что ты узнал?
– Что не слишком щепетильный турист с кучей денег может найти любые древности, какие только пожелает. Однако нам не предложили ничего подобного папирусу, хотя я презрительно усмехался, что бы мне ни демонстрировали, и продолжал требовать лучшего. Юсуф Махмуд так и не показался. Обычно он один из первых, кто наживается на доверчивых туристах.
– Они убили его, – выдохнула Нефрет.
– Или он спрятался, – возразил Рамзес. – Заткнись, Нефрет, там матушка. Она за милю чует слово «убийство».

 

Хотя всё было организовано наилучшим образом, я не получила обычного удовольствия от нашего ежегодного званого ужина. Многие старые друзья ушли, канув в тень вечности или, быть может, в вечное изгнание. Не было ни Говарда Картера, ни Сайруса Вандергельта с женой; знание того, что мы встретимся со всеми троими в Луксоре, не могло полностью компенсировать их отсутствие. Что касается месье Масперо, я, конечно же, пригласила его, но втайне обрадовалась, когда он сослался на то, что уже приглашён в другое место. Пусть я и осознавала, что нет смысла негодовать, но не могла не испытывать это чувство, и когда я слышала, как другие с восторгом расхваливают свои пирамиды, мастабы (89) и богатые кладбища, пока мы обдумывали ещё один утомительный сезон среди второстепенных гробниц Долины, моя неприязнь по отношению к директору Ведомства лишь усиливалась.
Мистер Рейснер (90) очень любезно пригласил меня посетить Гизу, где владел концессией на Вторую и Третью пирамиды, но я отказалась, сославшись на то, что через день мы отплываем. Честно говоря, я не видела смысла мучить себя, разглядывая чужие пирамиды, когда у меня не было ни одной собственной. Эмерсон, услышавший предложение, бросил на меня смущённый взгляд, но не затронул эту тему ни тогда, ни позже. В тот вечер его проявления нежности были особенно трогательны. Я ответила с энтузиазмом, который всегда вызывают действия Эмерсона, но в моей душе промелькнула крошечная частица раздражения. Совершенно по-мужски – полагать, что поцелуи и ласки отвлекут женщину от более серьёзных дел…
На следующий день после званого ужина Нефрет сидела с нами за ланчем в одном из новых ресторанов. Утром она зашла на дахабию за кое-какими вещами.
– Это был Рамзес? –  спросила я, обернувшись, чтобы взглянуть на знакомую фигуру, удалявшуюся со скоростью, которая свидетельствовала о том, что этот человек не желает задерживаться. – Почему он не присоединился к нам?
– Он был со мной, – ответила Нефрет. – Но у него назначена встреча, поэтому он не смог остаться.
– С какой-нибудь молодой женщиной, наверное, – неодобрительно заметила я. – Всегда находится какая-нибудь молодая женщина, хотя я не понимаю, почему они к нему тянутся. Надеюсь, это не мисс Вериндер. У неё ни капли мозгов.
– Мисс Вериндер больше не участвует в гонке, – улыбнулась Нефрет. – Я о ней позаботилась. –  Заметив выражение моего лица, она быстро добавила: – Тётя Амелия, ты видела это?
Протянутый ею предмет оказался газетой, хотя и не слишком впечатляющим образцом. Шрифт – размазанный, бумага – настолько тонкая, что мялась от малейшего прикосновения, и всего несколько страниц. Я читаю по-арабски не так легко, как говорю, но без труда перевела название:
–  «Молодая женщина». Где ты это взяла?
– У Фатимы. –  Нефрет сняла перчатки и взяла меню, которое ей подал официант. – Я всегда нахожу время поговорить с ней и помочь ей с английским.
– Знаю, дорогая, – ласково сказала я. – Это очень мило с твоей стороны.
Нефрет так энергично покачала головой, что цветы на её шляпке затряслись.
– Я делаю это не из доброты, тётя Амелия, а из-за сильного чувства вины. Когда я вижу, как лицо Фатимы загорается, стоит ей произнести новое слово, и когда я думаю о тысячах других женщин с такими же высокими устремлениями, но не имеющих даже её возможностей, я презираю себя за то, что не делаю больше.
Эмерсон похлопал по маленькой ручке, лежавшей на столе. Она была сжата в кулачок, словно предвкушая битву.
– Ты чувствуешь то же, что и все порядочные люди, размышляющие о несправедливости вселенной, – хрипло произнёс он. – Но ты – одна из немногих, у кого чувства не расходятся с делом.
– Всё верно, – подхватила я. – Если не можешь зажечь лампу, зажги маленькую свечку! Тысячи маленьких свечек могут осветить… э-э… большое пространство!
Эмерсон, сожалея о своей сентиментальности, бросил на меня критический взгляд.
– Мне бы очень хотелось, чтобы ты не извергала эти банальные афоризмы, Пибоди. Что это за газета?
– Созданная женщинами и для женщин, – объяснила Нефрет. – Разве это не волнующе? Я и понятия не имела, что в Египте практикуется подобное.
– Таких изданий было довольно много, – возразила я.
Лицо Нефрет вытянулось. Людям, сообщающим то, что они считают новым и поразительным, нравится, когда их воспринимают с возгласами изумления и восхищения. Это естественное человеческое чувство, и я пожалела, что испортила впечатление.
– Неудивительно, что ты о них не знаешь, – объяснила я. – Мало кто знает. Большинство, к сожалению, просуществовали недолго. Этот издание для меня ново, хотя то же название – «Аль-Фатах» (91) – носил журнал, издававшийся несколько лет назад.
– Пф, – фыркнул Эмерсон, просматривавший первую страницу. – Риторика не очень-то революционная. «Вуаль – это не болезнь, которая нас сдерживает. Это, скорее, причина нашего счастья». Чушь!
– Нельзя достичь вершины горы одним прыжком, Эмерсон. Серия маленьких шагов может... э-э, ну, ты понял, о чём я.
– Вполне, – коротко ответил Эмерсон.
Я посчитала нужным сменить тему разговора.
– Откуда эта газета взялась у Фатимы, Нефрет?
– Её роздали Фатиме и другим ученикам на уроке чтения, – объяснила Нефрет. – А ты знаешь, тётя Амелия, что она посещала занятия каждый вечер, после того как завершала свою работу?
– Нет, – призналась я. – Стыдно признаться, но я не знала. Мне следовало бы поинтересоваться. Где проходят занятия, в какой-нибудь миссии?
– Их проводит мадам Хашим, сирийская дама – богатая вдова, действующая из соображений чистой благотворительности и желания улучшить судьбу женщин.
– Я хотела бы с ней встретиться.
– Правда? –  выпалила Нефрет. – Фатима боялась спрашивать, она просто благоговеет перед тобой, но я знаю, что она была бы рада, если бы мы посетили одно из занятий.
– Боюсь, времени до отъезда не будет. Ты ведь помнишь, что сегодня наш последний вечер в Каире, и я пригласила Резерфордов отужинать с нами. Я постараюсь навестить эту даму, когда в следующий раз буду в городе – ведь тебе известно, что я всячески поддерживаю подобные начинания. Грамотность – первый шаг к эмансипации, и я слышала о других дамах, которые проводят такие скромные частные уроки без поощрения и без государственной поддержки. Они освещают…
– Ты опять читаешь лекции, Пибоди, – перебил муж.
– Тогда ты не против, если я пойду с Фатимой сегодня вечером? –  спросила Нефрет. – Я хотела бы подбодрить её и узнать, как проходят занятия.
– Полагаю, всё будет в порядке. Эмерсон, как по-твоему?
– Конечно, – согласился Эмерсон. – Более того, я продемонстрирую свою поддержку делу эмансипации, сопровождая Нефрет.
Я прекрасно знала, что задумал Эмерсон. Он терпеть не может как официальные званые обеды, так и Резерфордов. Последовавшая дискуссия сопровождалась довольно громкими криками (со стороны Эмерсона), и я настояла на том, чтобы мы удалились в гостиную, где Нефрет уладила вопрос, усевшись на подлокотник кресла Эмерсона и обняв его за шею.
– Профессор, дорогой, очень мило с вашей стороны предложить это, но ваше присутствие только смутит всех. Занятия только для женщин; ученицы онемеют от благоговения перед Отцом Проклятий, и мадам придётся надеть вуаль.
Эмерсон что-то неразборчиво пробурчал.
– Тебе лучше послать слугу к мадам с сообщением о своём визите, Нефрет, – заметила я. – Просто из вежливости.

Из коллекции писем B:
Я сообщила Рамзесу и Давиду, куда направляюсь. В данном случае это было излишним, но я стараюсь соблюдать наше соглашение, чтобы у них не появилось повода уклониться от него. Рамзес начинает нервничать, как старая незамужняя тётушка; он пытался убедить меня отказаться от этой затеи, а когда я посмеялась над ним, он заявил, что они с Давидом пойдут со мной. Право же, мужчины бывают такими несносными! Я думала, что из-за Рамзеса и профессора мы никогда не выберемся.
Но профессор – просто прелесть. Он нанял экипаж, чтобы забрать Фатиму с дахабии и отвезти нас на её занятия. Бедняжка пришла в полное замешательство; когда она появилась в гостиной, то едва могла связно говорить, пытаясь поблагодарить его.
Профессор покраснел. Он хмыкнул, как обычно, когда смущается или пытается скрыть свои чувства.
– Хм-м. Если бы я знал, что ты ходишь в город на эти занятия, то смог бы устроить так, чтобы тебя возили на них. А тебе следовало бы не раз подумать, прежде чем везде бродить одной.
Любой, кто не знает профессора, подумал бы, что он сердится. Но Фатима его знает. Её глаза сияли, как звёзды, над чёрной вуалью.
– Да, Отец Проклятий, – пробормотала она. – Я слушаю и повинуюсь.
Он проводил нас до улицы, посадил в экипаж и пригрозил кучеру неисчислимыми неприятностями, если тот поедет слишком быстро, врежется в другую коляску или заблудится. Он не боялся, что мы собьёмся с пути, поскольку Фатима могла давать точные указания.
Дом находился на улице Шариа Каср эль-Эйни – симпатичный маленький особняк с небольшим садом в тени перечных деревьев и пальм. Слуга в галабее и тарбуше открыл  дверь и с поклонами провёл нас в комнату справа.
Это была маленькая, пустая и довольно убого обставленная комната. Мы ждали, как нам показалось, довольно долго, прежде чем дверь открылась и вошла мадам, многократно и велеречиво извиняясь за то, что заставила нас ждать.
Должно быть, в молодости она отличалась незаурядной красотой. Как и многие сирийки, она была светлокожей, с мягкими карими глазами и изящно очерченными бровями. На ней было чёрное шёлковое платье и хабара, или головной убор, из той же ткани (92); но из-под длинного, до щиколоток, платья виднелись модные сандалии с ремешками, а белая шифоновая вуаль была низко опущена так, что обрамляла её лицо, словно покрывало средневековой монахини. (Возможно, я и сама начну носить подобное, когда достигну среднего возраста; это выглядит очень романтично и скрывает такие мелкие недостатки, как обвислый подбородок и морщинистую шею.)
Мадам поприветствовала меня по-французски:
– C'est un honneur, mademoiselle (93). Но я надеялась, что вас будет сопровождать высокочтимая мадам Эмерсон.
Я объяснила на своём довольно-таки ломаном французском, что у уважаемой мадам Эмерсон уже назначен иной визит, но она передаёт свои наилучшие пожелания и надеется на встречу в будущем.
– Я разделяю эту надежду, – вежливо улыбнулась мадам. – Мои усилия ничтожны; поддержка мадам Эмерсон была бы неоценима для нашего дела. –  Открыв другую дверь, она провела нас в соседнюю комнату, где на полу сидело несколько женщин. Их было всего восемь, включая Фатиму, и все разного возраста: от девочек десяти-двенадцати лет до морщинистой старушки.
Я села на стул, на который указала мадам, и с большим интересом слушала, как продолжался урок. Учебником был Коран. Женщины читали по очереди, и я с удовлетворением обнаружила, что Фатима читает чуть ли не быстрее всех. Некоторые говорили так тихо, что их едва было слышно; полагаю, присутствие гостьи явно выбило их из колеи. Пожилой женщине чтение давалось с трудом, но она упорствовала, раздражённо отвергая попытки остальных ей помочь, и, закончив свой стих, одарила меня беззубой, торжествующей улыбкой. Я улыбнулась ей в ответ, и не стыжусь признаться, что в моих глазах стояли слёзы.
Занятие длилось всего сорок минут. Когда ученицы разошлись, я попыталась выразить своё восхищение. Мой французский иссяк, как это часто бывает, когда я волнуюсь. Я поблагодарила её за то, что она позволила мне прийти, и пожелал ей доброго вечера.
– Вам не следует уходить так скоро, – воскликнула мадам. – Выпейте чаю, и мы поговорим.
Она хлопнула в ладоши. Вошедший слуга был мужчиной. Поскольку мадам не носила вуаль, я подумал, не был ли бедняга – как бы выразилась тётя Амелия? – лишён какой-то физической функции. Сейчас подобные вещи запрещены законом, но в прошлом встречались довольно часто. На вид ему было не больше сорока, и на его высоком теле мышц было больше, чем жира.
Мадам повернулась к нему и собиралась что-то сказать, когда я услышала громовой стук в дверь дома. Этот стук ни с чем не спутаешь – по крайней мере, мне так показалось.
– Проклятье… – начала я. – Э-э… mille pardons (94), мадам. Боюсь, что за мной пришёл профессор Эмерсон. Он весьма нетерпелив.
Мадам улыбнулась.
– Да, я слышала о профессоре Эмерсоне. Конечно, мы будем рады его видеть.
Она махнула рукой слуге, тот поклонился и отступил. Белая шифоновая букра (95) была украшена золотыми петлями, зацеплявшимися за уши. Мадам подняла вуаль, и дверь гостиной открылась, впустив не профессора, а Рамзеса и Давида.
Мне хотелось их убить, но я невольно почувствовала лёгкую гордость за своих мужчин. Они выглядели особенно нарядно. Давид, как всегда, опрятен и ухожен, а Рамзес — в своём лучшем твидовом костюме. Я предположила, что он забыл шляпу, поскольку его волосы  развевались; они были очень волнистыми и обычно слишком длинными, так как он не любил тратить время на стрижку. Было видно, что посетители произвели на мадам благоприятное впечатление, несмотря на вуаль, скрывавшую большую часть её лица. Она медленно и неторопливо оглядела их, а затем жестом пригласила Рамзеса сесть рядом с ней на диван.
Рамзес покачал головой.
– Дорогая мадам, мы и не думаем отнимать у вас время. Мою сестру ждут в отеле на ужин. Я искренне рад возможности выразить своё восхищение и восхищение моих родителей вашей деятельностью, которую мы от всей души поддерживаем.
Рамзес говорит по-французски, как и на многих других языках, бегло и идиоматично. Когда мадам ответила, в её голосе мне послышалось удивление:
– А... Так вы тоже верите в эмансипацию женщин?
– Иначе и быть не может, мадам.
– Naturellement (96). Я надеялась уговорить вашу матушку написать небольшую статью для нашего журнала. Вы, наверное, уже видели его?
– Пока нет, но с нетерпением жду этого. Я передам вашу просьбу матушке. Уверен, она будет рада помочь. А теперь, если позволите…
– Un moment, s'il vous pla;t. (97) –  Её руки поднялись к затылку. Через мгновение она опустила их и показала золотую цепочку с небольшим резным кулоном. – Небольшой знак уважения для вашей уважаемой матери, – сказала она. – Это эмблема нашей организации.
Рамзес поклонился.
– Вы весьма любезны, мадам. Несомненно, это подлинное древнеегипетское изображение – павиан, один из символов Тота.
– Это уместно, n'est-ce pas? (98) Обезьяна, сидящая рядом с весами, взвешивающими сердце. Это можно считать символом справедливости.
– Можно, – согласился Рамзес.
Невежливый ответ, подумала я, и потом, Рамзес слишком долго монополизировал разговор. Я потянулась за маленькой безделушкой.
– Справедливость, которую заслуживают женщины, и которую они когда-нибудь обретут! Я передам ей ваш подарок, мадам. И знаю, что она будет им дорожить.
– Давайте я надену его вам на шею, чтоб не потерять.
Она настояла на том, чтобы сделать это собственноручно. Кулон был вырезан из красно-коричневого камня. Он оказался на удивление тяжёлым.
Мадам не проводила нас до дверей. Маленький садик, благоухавший сладким ароматом жасмина, был волшебным местом в ночных тенях, но мне не разрешили задержаться; Рамзес схватил меня за руку и скорее с силой, чем с вежливостью, втолкнул в экипаж. Давид помог Фатиме усесться, и мы тронулись в путь.
– В чём был смысл этого представления? –  резко спросила я.
– Я хотел взглянуть на эту женщину, – холодно ответил Рамзес.
– Я догадалась. И что ты о ней думаешь?
– Я пришёл к выводу, – продолжил Рамзес, – что она не из тех, кого я встречал раньше.
Этого я не ожидала, предполагая, что Рамзес играет роль старшего брата из общих соображений.
– Боже правый! – воскликнула я. – Сети? Рамзес, это самая неправдоподобная гипотеза…
– Не такая уж и неправдоподобная. Однако, похоже, моя теория оказалась необоснованной. Сети – мастер перевоплощения, но даже ему не удастся уменьшить свой рост на восемь дюймов или уменьшить размер выдающегося орлиного носа. Вуаль дамы была достаточно тонкой, чтобы я мог разглядеть очертания её лица.
– А я видела эти черты лица открытыми, – напомнила я ему. – Не может быть никаких сомнений в её поле. Щёки были гладкими, а лицо – благожелательным и добрым.
– Добрым, – вмешалась Фатима, которая внимательно следила за разговором и поняла, как минимум, одно слово. – Добрый, хороший учитель.
Рамзес перешёл на арабский:
– Да. Мы найдём тебе другого учителя, когда доберёмся до Луксора, Фатима. Правда, Нефрет?
– Ты имеешь в виду меня, как я понимаю. Конечно, если не найдём никого получше. Проклятье, Рамзес, с чего ты взял, что Сети мог выбрать карьеру учителя?
Рамзес выглядел немного сконфуженным. Это трудно определить, не отрицаю, но я изучила выражения его лица, какими бы они ни были. «Сконфуженность»  – это два быстрых моргания и лёгкое сжатие губ.
– Отец внушил мне. Конечно, он не совсем здраво рассуждает о Сети, но как только подбросил мне эту мысль, она нашла благодатную почву. Ты никогда не видела Сети в деле. Этот человек – настоящий гений, Нефрет.
– Что ж, на этот раз вы с профессором ошиблись.
– Ты ведь не сердишься, что мы пришли за тобой, правда? –  спросил Давид.
Я злилась, но не на него. Поскольку прекрасно знала, кому принадлежала идея  «спасательной» экспедиции. Я наклонилась и откинула локоны со лба Рамзеса. Он терпеть не может, когда я так делаю.
– Вы хотели как лучше, – призналась я. – Но мне трудно простить вас за то, что вы вернули меня ко времени ужина с этими скучными людьми.

 

Нам потребовалось почти две недели, чтобы добраться до Луксора, несмотря на помощь сопровождавшего нас моторного буксира. Задержки были обычным делом, но моя интуиция, которая редко ошибается, уверяла меня, что все выглядели озабоченными и практически на грани срыва. Больше всех беспокоились мальчики, бродя по палубе весь день и чуть ли не полночи. Не оставалось никаких сомнений, что наша милая старая дахабия слишком тесна для таких энергичных людей, хотя Фатима заблаговременно уехала на поезде, чтобы привести дом в порядок, и Давид смог вернуться в свою комнату.
Я пыталась отвлечься научной работой, но даже я, несмотря на свою дисциплинированность, не могла ни на чём сосредоточиться. В прошлые годы я уже заработала себе репутацию благодаря переводам египетских сказок, но, просматривая имевшиеся материалы, не находила ничего, что меня бы заинтересовало. Работу над самыми занимательными из них я уже завершила: «Сказание об обречённом принце» (99), «Повесть о двух братьях» (100), «Приключения Синухе» (101), «Потерпевший кораблекрушение» (102).  Когда я поделилась своими трудностями с Эмерсоном, он посоветовал мне обратиться к историческим документам.
– Брэстед (103) опубликовал первый том своих текстов, – добавил он. – Ты могла бы отредактировать его переводы.
Очередная шутка Эмерсона. Мистер Брэстед из Чикаго был лингвистом, которого уважал даже Уолтер, и выход прошлой весной первого тома его «Древних записей Египта»  встретил всеобщее одобрение. Я вежливо улыбнулась.
– Я не собираюсь задевать чувства мистера Брэстеда, Эмерсон.
– Тогда наступи на любимую мозоль Баджу (104). Его перевод «Книги мёртвых»  полон ошибок.
– Этим, похоже, занялся Рамзес, – ответила я. Я видела фотографии на столе Рамзеса и задавалась вопросом, когда и где он их приобрёл.
– У него, вероятно, другая версия, а не та, которую исковеркал Бадж. Та копия находится в Британском музее, как тебе должно быть известно – одно из гнусных нарушений Баджем закона, запрещающего приобретать антиквариат у перекупщиков. Почему руководство музея продолжает потакать этому негодяю…
Я вышла из комнаты. Мнение Эмерсона о мистере Бадже было мне слишком хорошо знакомо.
В общем, несмотря на то одни, то другие мелкие неприятности, я обрадовалась гораздо больше, чем в прошлые годы, обогнув излучину реки и увидев перед собой монументальные руины храмов Луксора и Карнака, а также здания современной деревни Луксор. Деревня быстро превращалась в город, повсюду росли новые отели и правительственные здания. Вдоль берега выстроились туристические пароходы. Среди них было несколько дахабий; некоторые состоятельные гости, особенно те, кто возвращался в Египет каждый сезон, предпочитали комфорт личного судна.
Наш друг Сайрус Вандергельт был одним из них. Его дахабия, «Долина Царей», стояла на западном берегу, напротив Луксора. Он был так любезен, что согласился разделить с нами свой личный причал, и когда «Амелия»  плавно подошла к берегу под умелым управлением реиса Хассана, я увидела, как обычно, ожидавшую нас группу гостей. Там были Абдулла, величественный, как первосвященник, в своих любимых белоснежных одеждах, и Селим, его любимый младший сын, и Дауд, Ибрагим и Мухаммед – люди, которые так долго работали на нас и стали нашими друзьями и ценными сотрудниками.
С течением лет некогда формальное обращение Абдуллы со мной постепенно смягчилось; теперь он взял мою протянутую руку обеими своими и тепло пожал её.
– Ты хорошо выглядишь, Абдулла, – улыбнулась я. Чистая правда, и я отметила это с радостью – ведь годом ранее он перенёс лёгкий сердечный приступ. Я не знала точно, сколько ему лет, но, когда мы повстречались впервые, он уже был седобород, а это случилось больше двадцати лет назад. Мы давно отказались от попыток уговорить его выйти на заслуженный отдых; ему было бы очень тяжело оставить как нас, так и работу, которую он любил так же сильно, как и мы.
Абдулла расправил плечи.
– У меня всё хорошо, Ситт. А ты – ты не меняешься. Ты всегда будешь молодой.
– Абдулла, – рассмеялась я. – Кажется, это первый комплимент, которым ты меня удостоил.
Я передала его в почтительные объятия его внука, Давида, и подошла к Рамзесу, обнимавшему своего коня. Прекрасный арабский жеребец был подарком нашего старого друга шейха Мухаммеда, у которого Рамзес и Давид жили какое-то время, обучаясь верховой езде и стрельбе, и, как я подозревала, и другим вещам, в которых они мне никогда не признавались. Резвый, но кроткий, такой же умный, как и красивый, Риша давно покорил наши сердца, как и его супруга Асфур, принадлежавшая Давиду.
Дружелюбные проклятия Эмерсона положили конец этому зрелищу, и мы направились к дому. Фатима ждала нас на веранде, и я с радостью обнаружила, что виноградные лозы, посаженные мной в прошлом году, пышно цветут. Абдулла никогда не удосуживался их поливать. Теперь они обвивали зелёными ветвями шпалеры, обрамлявшие открытые оконные проёмы, а цветущие розы рассыпали багряные лепестки по пыльной земле.
Молодёжь тут же отправилась в конюшню в сопровождении Селима; им легко овладевало возбуждение, и даже Рамзес не мог вставить ни слова, пока Селим докладывал о скоте, оставленном на его попечение. Ослы были вымыты, коза Тетишери растолстела как никогда, а кобылка…
Асфур и Риша стали гордыми родителями годом ранее. Нефрет, чьи права на прекрасное маленькое создание никто не отрицал, назвала её Лунным Светом; она была серой, как и отец, но более бледного оттенка, и блестела перламутром. У Нефрет была почти сверхъестественная связь с животными всех видов; к тому времени, как мы весной покинули Египет, кобылка уже следовала за ней, как щенок. Конечно же, она никогда не знала прикосновения седла и уздечки.
Когда Нефрет вернулась, её лицо сияло от радости.
– Она меня помнит!
– Конечно, помнит, – ответила я, потому что Лунный Свет следовала за ней по пятам, явно собираясь, судя по всему, составить нам компанию за ланчем. Потерпев неудачу, она подошла к окну и вопросительно ткнула носом в Гора, сидевшего на карнизе. Гор привык к лошадям, но не на своей территории. Он с шипением вскочил, вздыбив шерсть, а кобылка принялась щипать мои розы.
Нефрет, наконец, уговорила её пойти с Селимом, и мы все сели за стол. Подобное братание, вошедшее у нас в привычку, стало источником скандальных сплетен в европейской общине Луксора. Самые «либеральные»  её представители время от времени снисходили до того, чтобы принимать у себя египтян из богатого и образованного класса, но никто из них не стал бы сидеть за столом со своими рабочими. Наши рабочие, конечно, были людьми высшего сорта.
Разумеется, я не пригласила Фатиму присоединиться к нам. Она пришла бы в такой же ужас от одной мысли сидеть рядом с мужчинами, как и сами мужчины. Поэтому просто сновала туда-сюда, распоряжаясь подачей еды и напитков.
Когда мы обсудили все сплетни – о браках, смертях, болезнях, рождении новых детей – Эмерсон отодвинул стул и достал трубку.
– Что ж, Селим, – добродушно бросил он. – Чем занимались в последнее время твои негодяи-родственники в Гурнахе? Нашли новые могилы?
Тень досады мелькнула на невозмутимом лице моего сына, который занял свою любимую позу на подоконнике, прислонившись спиной к колонне. Мне показалось, что я понимаю её причину, поскольку разделяла его чувства. Эмерсон настолько честен и прямолинеен, что не понимает: подобные вопросы не следует задавать столь откровенно. Селим состоял в кровном или брачном родстве со многими гурнахцами, а многие гурнахцы были опытными грабителями гробниц. Прямой вопрос поставил всех наших, особенно Абдуллу, в затруднительное положение, поскольку им пришлось выбирать: донести на своих родственников или солгать нам.
Селим, сидевший на уступе рядом с Рамзесом и Давидом, выглядел смущённым. Он был красивым молодым человеком с большими тёмными глазами и точёными чертами лица, унаследованными от предыдущих поколений, и очень напоминал своего племянника Давида, который был всего на несколько лет моложе его. Бросив извиняющийся взгляд на Абдуллу, он сказал:
– Никаких новых гробниц, Отец Проклятий. Ничего. Одни слухи. Обычные слухи…
– Какие слухи? –  не отступал Эмерсон.
– Эмерсон, сейчас не время для подобных разговоров, – вмешалась я, сжалившись над расстроенным юношей. Я знала, что Эмерсон уже расспрашивал Абдуллу, но Абдулла большую часть лета провёл вдали от Луксора, навещая родственников в Атии, недалеко от Каира, так что нельзя было ожидать, что он будет знать о происходящем в Фивах столько же, сколько Селим. По крайней мере, у него был веский повод заявить, что он не в курсе.
– А как насчёт торговцев антиквариатом? –  продолжала я. – Нашли что-нибудь необычное и интересное?
Это было безопаснее: ведь как только украденный предмет попадал в руки торговцев, он становился достоянием общественности. Селим, оживившись, перечислил артефакты, поступившие на рынок. Даже Эмерсон не нашёл среди них ничего особенно ценного. Это его очень раздражало; он надеялся на появление доказательств того, что гурнахцы обнаружили новую богатую гробницу, и у него появится  повод поискать её.

На следующее утро после нашего приезда я снова попыталась убедить Эмерсона в необходимости действовать более разумно. Мой подход, как всегда, был тонким и окольным.
– Сайрус и Кэтрин Вандергельт пригласили нас сегодня вечером на ужин, – заметила я, просматривая поступившие к нам сообщения.
Эмерсон хмыкнул. Он завалил половину стола своими блокнотами и просматривал их. Я сняла один из них с его тарелки, стёрла маслянистые крошки и попробовала ещё раз:
– Сайрус планирует в этом году проводить раскопки в Асасифе (105). Уверен, он будет благодарен за помощь. Его сотрудники…
– … вполне подходят для этой цели. –  Эмерсон поднял взгляд, картинно нахмурившись. – Ты снова за своё, Амелия? Сегодня мы начнём работу над гробницами в той небольшой долине – если я смогу найти схему, которую рисовал в прошлом году. Рамзес, ты опять брал мои записи?
Рамзес сглотнул – он только что доел последнюю ложку овсянки – и покачал головой.
– Нет, отец. Не те записи. Я позволил себе…
– Неважно, – вздохнул Эмерсон. – Полагаю, вы с Давидом к нам не присоединитесь.
– Как я уже говорил вам, сэр, мы намерены начать копировать надписи в храме Сети I. Но если вы хотите, чтобы мы…
– Нет, нет. –  Эмерсон глубоко вздохнул, и мускулистая грудь его расширилась. – Ваша публикация о Колоннадном зале Луксорского храма (106) была великолепна. Вам следует продолжать копировать. Серия таких томов создаст вам репутацию и станет бесценным архивом.
– Если бы ребята нам помогли, мы бы закончили раньше, – заметила я.
– Нет, Пибоди, я этого не допущу. Рамзес прав, ты же знаешь.
– Рамзес прав? –  воскликнула я. – В чём?
– В важности сохранения раскопанного материала. Как только памятник, храм или гробница обнаруживаются, они начинают разрушаться. И в недалёком будущем наступит время, когда единственными следами значимых исторических данных будут копии, подобные тем, что делают мальчики. Деятельность Рамзеса и Давида имеет для египтологии большую ценность, чем вся моя работа в целом.
Голос его был тихим и надломленным, брови нахмурены. Он склонил голову.
– Боже мой, Эмерсон! – вскричала я в тревоге. – Никогда не слышала, чтобы ты так говорил. Что с тобой?
– Я жду, что кто-нибудь мне возразит, – отозвался Эмерсон обычным тоном.
После того, как Эмерсон насладился своей шуточкой за наш счёт, он признался, что его предыдущее заявление также было несерьёзным.
– Нам нужно начать работу не раньше, чем через пару дней. Я хотел бы осмотреть Долину, прежде чем решить, с чего начать. Остальные, конечно, могут поступать, как им угодно.
Не удивительно, что все решили: поездка в Долину – именно то, что им нужно. По привычке мы пошли по тропинке, ведущей вверх по скалам за Дейр-эль-Бахри и через плато. Эмерсон шёл впереди, держа меня за руку, а дети отставали. Нефрет тащила на себе кота, который изъявил желание сопровождать её. Она обращалась с ним, как с котёнком, которым он, к сожалению, не был (на целых пятнадцать фунтов тяжелее), а сам кот безжалостно пользовался её любезностью.
Косые лучи раннего утра очерчивали скалы и хребты сине-чёрными тенями. Через несколько часов, когда солнце окажется прямо над головой, бесплодная земля выбелится до бледно-кремового цвета. Пустынное плато, раскалённое днём и пронзительно холодное зимними ночами, большинство людей сочло бы неприступным, даже пугающим. Для нас же оно являлось одним из самых захватывающих мест на земле – и по-своему прекрасным. Единственными признаками жизни были следы на белой пыли тропы, по которой мы шли: следы босых и обутых ног, следы копыт ослов и коз, скользящие изгибы, отмечавшие проползших змей. Некоторые из наиболее энергичных туристов тоже шли этой тропой, но с другой стороны, после посещения Долины. Единственными людьми, которых мы встретили, были египтяне, и все без исключения приветствовали нас с улыбкой и учтивостью, свойственными этому народу. Изящные (хотя и рваные) складки их пыльных одежд соответствовали пейзажу.
Как и мой супруг. Эмерсон, шагая бодро, держась прямо и сияя от предвкушения, чувствовал себя здесь как дома, а его повседневная одежда подчёркивала мускулистую фигуру гораздо лучше, чем официальный наряд, навязываемый в цивилизованных странах. Загорелая шея, обнажённые руки, развевавшиеся на ветру чёрные волосы – зрелище, способное взволновать любую женщину.
– Ты шутил, Эмерсон, да? Я согласна с тобой насчёт важности копирования записей, но то, что делаешь ты – это ещё и своего рода сохранение. Если бы ты не нашёл гробницу Тетишери, эти замечательные артефакты были бы украдены или уничтожены.
Эмерсон удивлённо посмотрел на меня. Затем его изящные губы изогнулись в улыбке.
– Моя дорогая Пибоди, беспокойство вполне в твоём стиле, но совершенно излишне, уверяю тебя. Ты когда-нибудь видела, чтобы я страдал от излишней самоуверенности?
– Никогда, – ответила я, улыбнувшись в ответ.
– Я самый счастливый человек на свете, Пибоди.
– Да, дорогая. Что значат несколько скучных могил? Мы здесь, где нам нравится быть, с теми, кого мы любим больше всего. –  Я оглянулась через плечо. – Какое же это красивое трио, честное слово, и как они дружны друг с другом! Я всегда говорила, Эмерсон, что у них всё будет в порядке.

 

Из рукописи H:
Нефрет снова читала нотации.
– Ты уверял, что мы расскажем им после отъезда из Каира. А потом отложил до Луксора. Чего мы ждём? Согласна с Давидом: если нас будут ругать…
– Никаких «если»  здесь быть не может, – мрачно перебил Рамзес.
– Тогда покончим с этим! Ожидание всегда хуже реальности.
– Не всегда.
– Для меня – да. Когда я сегодня утром посмотрела в зеркало, то обнаружила две новые морщины! Разве ты не заметил, какая я бледная и осунувшаяся?
Рамзес посмотрел на золотую головку у своего плеча. В таком настроении она была совершенно неотразима: топала ногами, словно капризный ребёнок, и ругала его голосом, в котором всегда слышалась нотка смеха.
– Нет, я не заметил, – ответил он.
– Да и не пытался. Я знаю, в чём дело. Ты хочешь доказать профессору и тёте Амелии, что можешь справиться с этой неприятностью без их помощи. Ты не хочешь показывать им папирус, пока не расскажешь, откуда он взялся, и не преподнесёшь им на блюдечке вора, живого или мёртвого…
Он был уверен, что никак не отреагировал, разве что чуть задержал следующий шаг, но Нефрет поймала себя на том, что ахнула, и повернула голову, чтобы посмотреть ему в лицо.
– Я не хотела. Извини. Я думала, ты уже справился с этим.
– С чем?
Он пошёл быстрее. Она ускорила ходьбу, не отставая от него.
– Чёрт возьми, Рамзес…
– И не ругайся. Матушка этого не любит.
Нефрет остановилась.
– Ад и проклятие! – закричала она.
– Теперь она оглядывается, – с опаской сообщил Рамзес. – А отец сердито смотрит на меня через плечо. Не могла бы ты оказать мне любезность, перестав кричать и постаравшись выглядеть вежливой, пока я не угодил в серьёзные неприятности?
Нефрет бросила на него оценивающий взгляд. Затем она запрокинула голову и разразилась пронзительным сопрановым хохотом. Смех перешёл в ещё более пронзительный визг, когда Гор вонзил в неё все свои когти. Он не любил, когда ему кричали в ухо.
– И опусти на землю этого проклятого кота! –  У Рамзеса чесались руки от желания вырвать зверя из её рук и проверить, всегда ли кот приземляется на лапы, когда его роняют с высоты. Однако он знал, что лучше не пробовать. – Ты не сможешь нести его всю дорогу до Долины, он весит почти двадцать фунтов.
– Не мог бы ты…  – начала Нефрет.
– Я бы с радостью умер, чтобы угодить тебе, но не могу нести на себе этого ленивого хищника.
Нефрет взглянула на Давида, пристально вглядывавшегося в горизонт. Гор его абсолютно не интересовал. С мученическим вздохом она осторожно опустила Гора на землю. Кот злобно посмотрел на Рамзеса. Он знал, кто виноват в этом унижении, но уже давно обнаружил, что тяжёлые сапоги неуязвимы для зубов и когтей.
Они пошли дальше, кот следовал за ними. Рамзес знал, что Нефрет злится на себя за то, что бередит старую рану, и на него – за то, что он отказывается говорить об этом. Без сомнения, она была права: следовало бы открыто проявить свои чувства и принять утешение, которое девушка так жаждала предложить; но сдержанность была старой привычкой, от которой трудно избавиться. И, пожалуй, чертовски раздражающей привычкой для Нефрет, которая никогда не оставляла сомнений в своих чувствах к чему бы то ни было. Немного умеренности не повредит никому из них.
Она не хотела его расстраивать. Откуда ей было знать, что будет так больно, когда его застали врасплох? Теперь он редко думал о том отвратительном происшествии, за исключением редких случаев, когда кошмарный сон воскрешал в памяти все ужасающие подробности отчаянной борьбы во тьме и её невыразимого финала – звука костей и мозга, разбивавшихся о камень… (107)
Она молчала, отвернув лицо, и Рамзес продолжил разговор с того места, на котором остановился до её непреднамеренной ошибки:
– Признаюсь, я бы не прочь немного похвастаться, но надежды на успех мало. Мы движемся вслепую, и отчасти потому, что матушка и отец по-прежнему обращаются с нами как с беспомощными младенцами, нуждающимися в защите – особенно с тобой, Нефрет.
Рамзес пнул камень. Он пролетел за добрых два фута от Гора, но кот взвыл и перевернулся на спину. Нефрет подняла его, прижала к себе и промурлыкала ласковые слова. Рамзес хмуро посмотрел на Гора, который презрительно усмехнулся ему через плечо Нефрет. Так или иначе, Гор получил то, что хотел.
Они приближались к концу тропы и крутому спуску с плато в восточную долину. Плечи Нефрет опустились, вероятно, под тяжестью Гора, поскольку голос её звучал совсем как прежде.
– Ты прав, и я намерена предпринять шаги, чтобы это изменить. Я обожаю их обоих, но иногда они меня просто бесят! Как они могут ожидать, что мы будем им доверять, если они не говорят нам то, что нам следует знать?
 

Тропа, которая вела в Долину, крутая, но несложная, если вы в хорошей форме – чем мы все вполне могли похвастаться. Я уговорила Нефрет поставить кота на землю и надеть шляпу. Гор жаловался, но даже у Нефрет хватило здравого смысла не пытаться спуститься с котом на руках. Вокруг толпились туристы; сезон был в самом разгаре, и гробницы закрывались в час дня. Некоторые из присутствовавших нахально поглядывали на нас, особенно на Гора. Эмерсон нахмурился.
– С каждым годом становится всё хуже, – ворчал он. – Они повсюду, и жужжат, как мухи. Невозможно найти достаточно уединённое место, где можно спокойно работать, не подвергаясь пристальным взглядам и не задавая назойливых вопросов.
– Боковой участок вади (108), где мы работали в прошлом году, довольно удалённый, – напомнила я ему. – Туристы нас отвлекали редко.
– Это потому, что мы не нашли ничего стоящего, – огрызнулся Эмерсон. Туристы всегда приводили его в скверное настроение. Без дальнейших церемоний и комментариев он пошёл по расчищенной тропе, которая вела не к упомянутому мной каменистому оврагу, а к главному входу в Долину и ослиному парку.
– Куда он идёт? –  спросила Нефрет.
Я знала ответ, и, конечно же, Рамзес тоже. Он превосходно контролирует дыхание и всегда опережает меня.
– Он хочет взглянуть на номера Три, Четыре и Пять. Он не теряет надежды, что ему позволят их раскопать, особенно номер Пять.
Даже я не стану утверждать, что могу идентифицировать все гробницы в Долине по номерам, но об этих гробницах было известно всем нам. Поскольку мы слишком часто слышали, как Эмерсон о них разглагольствовал. Все они были известны археологам, работавшим ранее; ни одну из них должным образом не расчистили и не зарегистрировали; никто особенно не хотел их расчищать; но условия фирмана Эмерсона не позволяли исследовать их ЕМУ, поскольку эти могилы считались царскими гробницами. Картуши Рамзеса III нашли в гробнице номер Три, хотя этот монарх был похоронен в другой, гораздо более изысканной, гробнице в другом месте Долины. Гробница номер Четыре, приписываемая Рамзесу XI, использовалась арабами-христианами в качестве конюшни и, как предполагалось, была добросовестно разграблена. Имя Рамзеса II встречалось в гробнице номер Пять, но у него была и другая могила, и попытки исследовать эту гробницу – последнюю предпринял наш друг Говард Картер пятью годами ранее – увенчались неудачей из-за твёрдо слежавшегося щебня, заполнявшего камеры.
Эмерсон первым признал бы, что вероятность обнаружения чего-либо необычайно интересного невелика, но его приводило в ярость то, что ему помешали предпринять попытку из-за произвольного и несправедливого указа. Фирман, разрешающий поиск новых гробниц в Долине Царей, находился в руках мистера Теодора Дэвиса, и его исполнение строго контролировалось не только месье Масперо, но и местным инспектором мистером Артуром Вейгаллом (109).
– Нам лучше его догнать, – с тревогой сказала я. – Если он встретит мистера Вейгалла, он наверняка скажет что-нибудь грубое.
– Или сделает что-нибудь грубое, – ухмыльнулась Нефрет. – Во время последней встречи с мистером Вейгаллом он угрожал…
– Поторопитесь, – взмолилась я.
Большинство туристов шли в противоположном направлении, поэтому мы продвигались медленнее, чем мне бы хотелось. Мне пришлось согласиться с оценкой Эмерсона: в целом они выглядели глупо – неподобающе одетыми и с отсутствующим взглядом. У мужчин было преимущество, поскольку их не обременяли туфли на высоких каблуках и корсеты. Как мужчины, так и женщины глазели на Нефрет, которая шагала легко, как стройный юноша в удобных ботинках и брюках. По моему настоянию она надела куртку, но ворот рубашки был расстёгнут, и золотисто-рыжие локоны выбились из-под пробкового шлема и обрамляли лицо. Она не обращала внимания на дерзкие взгляды – критические со стороны женщин и совершенно противоположные со стороны мужчин.
Как я и ожидала, мы обнаружили Эмерсона, прочно обосновавшегося перед гробницей номер Пять. Только гробницы, содержавшие расписные рельефы, снабжались запертыми воротами. Преграда, препятствовавшая входу в эту гробницу, была столь же эффективной: куча щебня и всякого мусора скрывала всё, кроме очертания двери.
Мне было жаль, что моё предчувствие оказалось верным. Напротив Эмерсона, спиной к гробнице, стоял молодой человек в аккуратном твидовом костюме и огромном пробковом шлеме – мистер Вейгалл, нынче занимавший ту должность инспектора Верхнего Египта, которую раньше занимал наш друг Говард. Ни их позы, ни выражения лиц не были воинственными, и я уже собиралась отбросить свои предчувствия, когда Эмерсон взмахнул рукой и ударил мистера Вейгалла прямо в грудь. Вейгалл упал навзничь, в полузасыпанную дыру.
 
ПРИМЕЧАНИЯ.
80. Абусир - царский некрополь в окрестностях древнего Мемфиса, на левом берегу Нила. Медум или Мейдум — египетский некрополь в мухафазе Бени-Суэйф, примерно 100 км южнее современного Каира. Сакка;ра — селение в Египте, примерно в 25 км к югу от Каира. В нём находится древнейший некрополь столицы Древнего царства — Мемфиса.
81. В 1896 году тогдашние владельцы «Шепарда» продали отель «Egyptian Hotels Ltd.», британской компании, которая впоследствии сдала его в аренду»Compagnie Internationale des Grands H;tels». Эта компания, в свою очередь, была приобретена швейцарским гостиничным магнатом Карлом (Шарлем) Бэлером. Ш. Бэлер — швейцарский отельер, сделавший блестящую карьеру за пределами родины. В молодости, полный амбиций, он отправился в Египет, где сначала отточил свои управленческие навыки, а затем начал сдавать в аренду или приобретать всё больше уже существующих, удачно расположенных отелей, стремясь превратить их в прибыльные инвестиции. Со временем он стал управляющим крупнейшей гостиничной сети к югу от Средиземноморья, заслужив титул «некоронованного короля египетских отелей».
82. Тарбуш, известный также под названием феска, представляет собой головной убор в форме перевёрнутого цветочного горшка — шляпу в форме невысокого цилиндра с усечённым (без козырька) верхом, обычно красного цвета и с прикреплённой к верхушке кисточкой чёрного цвета.
83. Драгоман – устный, письменный переводчик и официальный посредник между турецко-, арабо- и персоязычными странами и державами Ближнего Востока и европейскими посольствами, консульствами, вице-консульствами и торговыми факториями. Драгоман должен был знать арабский, персидский, турецкий и европейские языки. В контексте романа – местный уроженец, назойливо предлагающий услуги гида и посредника иностранным туристам.
84. Французский институт восточной археологии — французский научно-исследовательский институт, расположенный в Каире и занимающийся изучением археологии, истории и языков различных периодов египетской цивилизации.
85. Сук (шук) – арабский базар, рынок.
86. Абд эр-Рассул — реально существовавшая семья (чьи потомки здравствуют и ныне). В 1871 г. Ахмад Абд эр-Рассул обнаружил Королевский тайник. В течение длительного времени члены семьи подпольно продавали добытые из тайника артефакты. Спустя несколько лет их разоблачили и привлекли к суду, однако они ни в чём не признались, несмотря на пытки, и суд их оправдал. Но после процесса они перессорились между собой, после чего два брата явились к губернатору и обо всём ему рассказали. После этого Эмиль Бругш приказал изъять содержимое тайника и перевезти его в музей. Описание гробницы не проводилось, документация не велась, что впоследствии навлекло на Бругша подозрение в краже древностей. Эмиль Бругш (1842 – 1930 гг.) – немецкий египтолог, чья карьера охватывала конец XIX и начало XX веков. Он известен, как чиновник, «эвакуировавший» мумии из Дейр-эль-Бахри в 1881 году, и как помощник куратора музея в Булаке – основного элемента нынешнего Египетского музея.
87. Суфраги — здесь: коридорный (арабск.)
88. Игра слов. Рамзес сказал  «gel» («гель») вместо «gal» («девушка, девчонка»). Звучит очень похоже.
89. Мастаба – здесь: гробница в Древнем Египте периодов Раннего и Древнего царств. Второе значение – каменная скамья.
90.   Джордж Эндрю Рейснер (1867 – 1942 гг.) — американский археолог-египтолог.
91. «Аль-Фатах» («Молодая девушка») – арабский женский журнал, издававшийся в Александрии, Египет. Журнал был первым арабским женским журналом и одним из первых изданий в стране. Выходил в свет с 1892 по 1894 год.
92. Однако, согласно словарю, «Габара/хабара (араб. habarah, от hibarah — полосатая материя) — большой шёлковый плащ, носимый знатными женщинами в Каире». Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка. Чудинов А. Н., 1910. А также Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. — С.-Пб.: Брокгауз-Ефрон. 1890—1907.
93. C'est un honneur, mademoiselle — Это большая честь для меня, мадемуазель (фр.).
94.   Mille pardons – Тысяча извинений (фр.).
95.   Ещё одно противоречие. «Букра» по-арабски означает «завтра». А вот бурка, она же чадра и паранджа — верхняя одежда, укрывающая тело и лицо, которую женщины носят в некоторых исламских традициях, чтобы прикрывать себя на публике. Но, судя по контексту, в данном случае речь идёт о разновидности покрывала/вуали, закрывающей лицо.
96. Naturellement — Естественно (фр.).
97.   Un moment, s'il vous pla;t — Минутку, пожалуйста (фр.).
98. N'est-ce pas? – Не так ли? (фр.)
99. Об этой истории подробно рассказано в седьмом романе серии – «Змея, крокодил и собака».
100. «Повесть о двух братьях» — древнеегипетская сказочная история, которая датируется временем правления фараона Сети II, царствовавшего с 1200 до 1194 годы до н. э. в эпоху XIX династии Нового царства.
101.   «Приключения Синухе» («Странствования Синухета») – древнеегипетский рассказ эпохи Среднего царства (приблизительно XX—XVIII века до нашей эры), действие которого происходит во время правления фараонов Аменемхета I и Сенусерта I из XII династии, одно из древнейших сохранившихся произведений художественной литературы. Вероятно, первое в мировой литературе произведение, в котором детально нарисована картина подлинных событий, без всякого привнесения фантастических элементов.
102.   «Сказка о потерпевшем кораблекрушение» (также «Змеиный остров») — произведение древнеегипетской литературы эпохи Среднего царства (ок. XX—XVII века до н. э., XII династии). Сказка описывает фантастические приключения героя, спасающегося после кораблекрушения на острове с огромным Змием.
103.    Джеймс Генри Брэстед (1865 – 1935 гг.) — американский археолог и историк, занимавшийся вопросами египтологии, а также влияния цивилизаций Древнего Ближнего Востока на становление западной и православной цивилизации.
104.   Эрнст Альфред Уоллис Бадж (1857 — 1934 гг.) — британский археолог,  египтолог, филолог и востоковед, работавший в Британском музее и опубликовавший большое количество работ о Древнем Востоке. Эмерсон приходит в бешеную ярость от одного упоминания его имени. Это во-первых. А во-вторых, и Эмерсон, и Амелия использовали одно и то же идиоматическое выражение («step on (someone’s) toes», буквальный перевод – «наступить на пальцы ног»), но я умышленно перевёл её по-разному, подчёркивая различное отношение четы Эмерсонов к Брэстеду и Баджу.
105. Асасиф (Эль-Ассасиф) — некрополь на западном берегу Нила в Фивах, в долине, ведущей к Дейр-эль-Бахри, южнее некрополя Дра-Абу-эль-Нага. В Эль-Ассасифе находятся захоронения XVIII, XV и XVI династий.
106. Колоннада Аменхотепа III в Луксорском храме Древнего Египта – одна из самых зрелищных достопримечательностей храма: гигантская площадь протяжённостью 100 метров, которую обрамляют 64 колонны с бутонами, расположенные в два ряда.   Считается, что царь построил этот зал для того, чтобы свободно смотреть на солнце и небо, пространство открыто со всех сторон. Колонны, стены и потолки храма украшены рельефами, изображающими сцены праздников, военных побед, церемоний и мифологических сюжетов.
107. См. девятый роман – «Увидеть огромную кошку».
108.   Вади (сухое русло) – узкая долина с крутыми склонами в пустынях и полузасушливых регионах.
109. Артур Эдуард Пирс Броум Вейгалл (1880 – 1934 гг.) – английский египтолог, художник-сценограф, журналист и автор, чьи работы охватывают весь спектр от историй Древнего Египта до исторических биографий, путеводителей, популярных романов, сценариев и текстов песен.