Семейная тайна. Повесть. Глава 11

Глава 11

     Я уставился на запечатанное письмо, не веря своим глазам — пришлось пару раз перечитать имя адресанта и получателя, чтобы в полной степени осознать происходящее. Поглощенный так истощившим меня событием, я, признаться, пару раз вспоминал своего брата — именно так я невольно назвал Ники, признав его значимость в моей прошлой жизни и думая о том, как и чем он сейчас живет. Я подумал о том, что он бы понял и пожалел меня как никто другой, а я как никогда нуждался в жалости. Не в совете, а в сострадании — когда слова излишни. Мне нужны были как воздух снисходительность к слезам, крепкое объятие и пресловутая фраза: «Всё будет хорошо, что бы дальше ни происходило».
     Я распечатал плотную бумагу и зажмурился, до остановки пульса боясь букв, хранящихся в ней, быстро поморгал и принялся за чтение.
     Письмо не было слишком длинным — совсем не в стиле Ники, обожавшего болтать без умолку обо всём, за что только цеплялся его взгляд.

     «Друг! Как ты поживаешь?
     На деле, не нуждаюсь в ответном письме. Было бы приятнее повидаться лично. Я живу в провинции, ныне спокоен и трезв. Будь уверен, что подвоха в виде гибели от пули ждать тебе не придётся. Приезжай ко мне в любое время, если возникнет желание. Буду ожидать тебя по адресу…
     С надеждой на скорую встречу, Ники»

     Я почувствовал, как на лице против моей воли вырисовывается гримаса человека, готового по-детски разреветься. Особенно меня тронуло даже не само приглашение погостить, а то, что Ники всё так же, несмотря на не самое приятное окончание нашего общения, называл меня другом. Я ощутил прилив трепетной радости и нежного стыда. Это письмо пришло как нельзя вовремя — мои мечты о возвращении дорогого друга в мою жизнь внезапно исполнились. В тот же день я решил, что перед встречей с кровными родственниками немедленно соберу вещи и возьму пару дней для отдыха и душевного восстановления — всем сердцем уповая на то, что у Ники мне непременно станет лучше, и душа моя вновь оживет и от бесед с ним обо всём том, что произошло, и от того, что наконец смогу попросить у него прощения.
     Я наскоро собрался, взяв с собой лишь необходимое, и уже через несколько дней трясся в поезде, потерянно наблюдая за пролетающими мимо деревенскими пейзажами. От волнения я не мог даже читать и был вынужден погрузиться в собственные лихорадочные мысли. Они метались от уверенности в незаслуженной мной доброте друга до непонимания, зачем я вообще согласился на эту авантюру, ведь предстояло воскресить в себе воспоминания о собственной подлости, а это грозило очередным приливом душевных мытарств.
     — Ну, здравствуй! — Ники встретил меня в своей манере. Он опирался на косяк входной двери своего скромного домика, ослепительно улыбаясь. Эту улыбку в старые времена я наблюдал постоянно, и от неё на глаза мои навернулись горячие слёзы. Ночное небо украшал объемный причудливый узор из лиловатых туч. Беспокойно и хрустально трещали цикады. Я вскинул голову и глубоко вдохнул плотность свежего южного воздуха, уговаривая себя не падать духом так рано.
     Несколько десятков минут мы просто молчали, опустив головы и обжигая губы душистым чаем. Он не предложил мне выпить за встречу, и, осмотревшись, я не увидел ни одной бутылки. Это было удивительно, учитывая то, каким заядлым приверженцем образа жизни Диониса он был раньше. Я понимал, что это нормально даже для самых близких людей, у которых разошлись жизненные пути. Надо было привыкнуть друг к другу, осознать, что мы больше не призрачная прозрачность и не образы в голове, а вполне осязаемы и реальны.
     Ники заговорил первым.
     — Так как ты поживаешь? — он продублировал вопрос из письма, но по его ровному тону, лишенному присущего Ники живого любопытства, я догадался, что это вопрос-приличие. Он снова всё знал. Правда, было пока неизвестно, откуда, но с чего-то надо было начать, а напрямую спрашивать о произошедшем было неприлично. Годы, проведенные без единой беседы, всё же сказались на ходе нашей встречи. Так ведут себя давние друзья, которые встретились по старой памяти и, храня веру в неразорвавшуюся душевную связь, судорожно ищут тему, интересную обоим, зная, что она теперь вряд ли существует.
     Пару минут мне пришлось молчать, собираясь с духом. Ники дал мне на это время, и я был безгранично благодарен ему за это.
     Я поведал ему всё от начала до конца, начав с момента его исчезновения. Поразительно, но за всю историю мой голос не сорвался ни разу. Возможно, во мне осталась только безграничная пустота, звенящая тишина и больше никаких эмоций, кроме иногда задержанного дыхания перед упоминанием имени моей бывшей супруги. Истинные чувства прорвались в другой момент.
     — Прости меня, Ники, — я выдавил это так же мучительно, как когда-то произнёс фразу, разрушившую нашу дружбу.
     Ники улыбнулся. Ники — представьте себе — просто улыбнулся!
     — Я давно тебя простил, Лекс. Я не мог поступить иначе.
     Я остолбенел. Спустя несколько секунд, пока его слова выстраивались в моих мыслях в логическую цепочку, я совершенно отчаянно разрыдался, закрыв лицо руками и до боли уперев локти в стол. Мне было бы гораздо легче, если бы он вскочил и дал мне пощечину. Обвинил в крушении своей жизни, обозвал последней сволочью. Но Ники, как обычно, ошеломил меня. Он оказался человеком невероятной внутренней силы. Не знаю, обрел он её уже после своего отъезда из Петербурга или был таким всегда, просто в нашем взаимодействии не возникало подходящих ситуаций, чтобы показать её во всей красе — такой, которая буквально сбивает с ног. Возможно, всплеск моих эмоций был вызван ещё и ущемленным самолюбием, ведь своим прощением он автоматически становился на голову выше меня. Проявив злость и гнев, он бы был со мной на одной ступени.
На одной ступени с рыхлым, слабым человеком, не способным совладать со своими желаниями и страстями.
     Он поступил так, как жаждало того моё измучившееся ненавистью к себе сердце — спокойно крепко обнял и тепло похлопал по вздрагивающей спине. Он тихо ждал, когда я, наконец, справлюсь с собой — и это произошло через несколько тяжелых мгновений.
     — Конечно, никто не отменял того, что ты тот ещё мерзавец, — лукаво подмигнул он мне, — но мерзавец слишком родной, который слишком хорош, чтобы вышвырнуть его из своего сердца.
     Я засмеялся впервые за много месяцев. Мне и впрямь стало легко на душе — как было всегда, когда рядом находился Ники, такой здоровый, такой жизнерадостный и непременно счастливый, умеющий сохранять свою любовь к окружающему миру в любой ситуации.
     — Как, кстати, и Веру, — добавил он, внезапно став серьезным, — упокой Господь её душу.