Быстротечность мира делает его прекрасным!

В Японии проходит «Ханами» — сезон, когда люди собираются, чтобы посмотреть на цветущую сакуру.

Это древняя традиция, которая с тех пор стала популярной во всем мире, и подобные встречи проводятся по всему миру. Но ханами – это не только красивые цветы...

Начнем со старой истории о царе Персии. Предположительно, он собрал мудрейших людей страны и спросил их, есть ли какое-нибудь предложение, которое всегда было бы истинным, когда бы оно ни было произнесено.

Они нашли ответ — и это пройдет.

Как сказал Авраам Линкольн в 1859 году:

«Говорят, что один восточный монарх однажды поручил своим мудрецам придумать для него приговор, который всегда будет на виду и который должен быть правдивым и уместным во всех временах и ситуациях. Они представили ему слова: «И это тоже пройдет». Как много это выражает! Какое наказание в час гордости! Какое утешение в глубине скорби!»

Идея о том, что «это тоже пройдет» — что ничто в жизни не вечно — встречается в культурах по всему миру.

Но они не всегда делали из этого одинаковые выводы...

Некоторые черпали силу из этого послания — как сказал Боэций в 522 году нашей эры, ожидая казни в своей тюремной камере:

«Хорошие времена проходят, но вместе с ними проходят и плохие. Изменчивость — это наша трагедия, но это также и наша надежда. Худшие времена, как и лучшие, всегда проходят».

Таким образом, фраза «и это пройдет» становится призывом к смирению тех, кто обладает властью и влиянием.

Как писал Томас Грей, «пути славы ведут только в могилу».

Независимо от того, насколько вы богаты, могущественны или знамениты, в конце концов это неизбежно исчезнет.

Так думал Перси Шелли, когда писал «Озимандиас» — стихотворение, вдохновленное новостями об огромной разрушенной  статуе фараона Рамсеса II, обнаруженной в Египте.

Величие гибнет всегда.

Но это относится не только к сильным мира сего — это относится ко всем.

Отсюда и эта картина Николя Пуссена 1638 года. Четыре пастуха в идиллической обстановке находят могилу, на которой выгравированы слова «Et In Arcadia Ego».

Что это значит? «Даже в Аркадии я есть». Говорит кто? Смерть. В таком прочтении «я» — это Смерть, которая обращается к смертным с напоминанием, что и в самом счастливом и беззаботном месте всех когда-нибудь ждёт неминуемый конец.

Крайность этой точки зрения — что мир быстро уходит, что ничто материальное не может длиться — демонстрирует традиция «трупных гробниц».

Большинство погребальных памятников изображают умерших такими, какими они выглядели при жизни, часто прославляя их при этом.


Между тем, гробницы трупов изображали их такими, какими они будут выглядеть... после смерти.

Как и гробница Рене Шалона, созданная Лижье Рише.

Возможно, это ужасно, но цель заключалась в том, чтобы напомнить людям о быстротечности жизни — призыв сосредоточиться на том, что действительно важно.

Однако для других фраза «и это пройдет» стала своего рода гедонистическим призывом к оружию.

Как в знаменитом стихотворении Роберта Херрика, написанном в 17 веке.

В этом суть «carpe diem», латинской фразы, впервые приписываемой Горацию, которая обычно переводится как «лови момент».

Фраза и идея, получившая  известность благодаря фильму 1989 года «Общество мертвых поэтов».


Но романтизм - движение конца 18-го и начала 19-го века в искусстве, литературе и музыке - придерживался довольно мрачного взгляда на то, что «и это тоже пройдет».

Для таких людей, как лорд Байрон, живое воплощение романтизма привело к глубокой неудовлетворенности состоянием мира.

У этого чувства есть имя — Weltschmerz.

Немецкое слово, которое буквально переводится как «мировая боль», но лучше всего его понимать как неизлечимую меланхолию, вызванную тем фактом, что ничто в жизни, особенно ничего хорошего, не может длиться долго.

Такая романтическая меланхолия имеет отголоски «аккидиэ».

Первоначально это было греческое слово, которое в средние века и эпоху Возрождения стало обозначать состояние духовной апатии.

Описано Эдмундом Спенсером в его аллегорической эпической поэме «Королева фей».

Пожалуй, лучшая визуализация аккидие была сделана великим немецким художником Альбрехтом Дюрером на гравюре под названием «Меленколия I» в 1514 году.

Это яркое изображение всепоглощающей тревоги показывает путь, по которому многие прошли, осознав, что «это тоже пройдет».

И, как ни странно, и Weltschmerz, и Akkidie имеют какое-то отношение к абсурдизму.

Эту философию популяризировал французский писатель Альбер Камю, который был очарован очевидной иронией естественной потребности человечества в смысле во вселенной, в которой его нет.

Итак, мы приходим в Японию, где концепция под названием «моно-но-арай» существует уже много веков.

Это трудно перевести, но по сути это относится к тому, как осознание непостоянства может углубить наше понимание и понимание вещей.

Это другая сторона слова «и это пройдет».

Как писал в XIV веке буддийский монах Ёсида Кенко, быстротечность — это именно то, что делает наш мир стоящим.

Вещи не были бы ни красивыми, ни интересными, если бы они длились вечно.

Ханами, таким образом, является прочным воплощением этой идеи.

Традиция любования сакурой восходит, по крайней мере, к 8 веку нашей эры, и не обязательно всегда сопровождалась понятием «моно но арай».

Но со временем связь наладилась.

В конце концов, вишневые деревья удивительно красивы — и живут они недолго, всего несколько недель с марта по май.

Были бы они менее красивыми и собирались ли бы посмотреть на них менее значимыми, если бы присутствовали круглый год? Конечно.

Удивительной особенностью изображения ханами в японском искусстве является то, что акцент всегда делается на людях — наблюдателях, а не на самом цветении сакуры.

Как в этом укиё-э Ёсю Чиканобу, где мы видим лишь несколько падающих лепестков.

Итак, существует много разных способов, которыми человечество отреагировало на непостоянство мира и всего, что в нем, некоторые из них воодушевляют, а некоторые вызывают больше беспокойства.

И ханами предлагает одну из них — идею о том, что сама быстротечность мира делает его прекрасным.