Вопрос о либеральных основах Американского государ

The Question of Liberal Foundations in the American State
A Juridical Meditation by the Methamonk Angelblazer
2025-10-02

The United States was not born as a one-word political slogan — “liberalism.” It was not the direct and immediate offspring of a single theorist or a faction, for at that time no “political parties” yet existed. The Founders were jurists and merchants, yeomen and slaveholders, Enlightenment philosophers and prudent politicians; they drew upon the arguments of liberty articulated by the Age of Reason, while remaining deeply steeped in English common law, colonial practice, and a sober skepticism toward human nature.

Put plainly: the American founding is best understood as a constitutional project of limitation, not as an unconditional promise of unbounded emancipation. The Constitution of 1787 is no hymn to boundless will; it is a mechanism of checks and balances. Its skeleton is composed of the ribs and spine of separated powers, federal bargains, and procedural locks — all designed to contain ambition by counter-ambition and to make sudden surges of passion for power difficult to realize.

That is why the first crucial conceptual distinction must be drawn. There are at least two different realities that modern discourse indiscriminately calls “liberalism”:

Classical (constitutional) liberalism — the eighteenth-century tradition of rights secured under law: protection of speech, conscience, property; the rule of law; limited government; and an institutional skepticism toward concentrated power. These were the frames within which the Constitution was drafted and the Bill of Rights later proclaimed.

Modern managerial-ideological liberalism — a later twentieth-century amalgam of progressive administrative governance, universalist internationalism, and social policy agendas. It carries certain political preferences and institutional practices that were never coterminous with the prudential settlement of the Founders. Rather, it was fed and accumulated through historical upheavals on the European continent and beyond.

The confusion of these two meanings is the source of great disorder. The possible dismantling of the latter — the contested modern complex of managerial progressivism and globalist elites — does not ipso facto imply the destruction of the constitutional republic. But to dismantle the former — the structural safeguards enshrined in the constitutional text and its amendments — would mean the liquidation of the Republic itself.

This distinction matters urgently, for political rhetoric has blurred it. When a political leader — the President of the United States, Donald Trump — declares that “liberalism must be broken,” the words are intentionally ambiguous. They can mean one of two things:

A call to end the modern managerial consensus — to restore national sovereignty, limit supranational governance, restrain regulatory excess, and reorient policy toward other conceptions of national interest. This is political contestation within the existing constitutional architecture.

A call to overthrow the constitutional guarantees themselves — to undermine judicial independence, abolish due process, annul the Bill of Rights, or centralize power beyond the checks that render republican government durable. This second interpretation would amount to structural rupture.

From a juridical standpoint, the stakes are simple and severe. The United States is a constitutional republic with liberal guarantees, not an ideological monoculture. Its stability depends on a tense equilibrium — between liberty and law, rights and responsibilities, individuality and institutional restraint. The genius, and the fragility, of the system lies in this tension. Remove one pole entirely, and the corrective apparatus collapses.

A further complication must be candidly admitted: the founding compromise itself was imperfect and morally compromised. The Constitution was drafted in a polity that, by political bargains — the three-fifths clause, the fugitive-slave provisions, and other concessions — accommodated and protected slavery, even while proclaiming the principles of liberty. This contradiction is not a marginal footnote; it is a wound at the heart of the Republic, one that later generations were forced to confront, at times by war and amendment. Any honest constitutional theology must reckon with this origin.

What, then, is the responsible course of statesmanship? Not wholesale destruction. Not a theology of rupture. Rather, prudent democratic restoration: pruning branches that no longer serve the tree’s health, and strengthening the roots that sustain its life. Legal reforms, constitutional amendments where necessary, civic education, and institutional restoration — these are the tools of regeneration, not the ax of annihilation.

Therefore, when political actors speak of “breaking liberalism,” precise questions must be asked: which liberalism? by what legal means? toward what constitutional end? Rhetorical thunder is cheap; juridical truth demands diagnosis, method, and restraint.

Finally, a parable for our time. The Constitution is not a hymn but an old cedar standing against the winter winds — its branches must be shaped, its dead wood removed, but its root system must be preserved if it is to endure storms. The true conservator of a republic, like a wise woodsman, knows the difference between pruning and uprooting.

If our present age teaches any lesson, it is this: the survival of the state depends not on slogans shouted in the marketplace, but on the sober labor of judging what must be changed and what must be kept — and on a citizenry willing to render that judgment prudently, by law, and in the light of history.


Вопрос о либеральных основах Американского государства
Юридическое размышление метамонаха Ангелблазера
2025-10-02

Соединенные Штаты не были рождены как политический лозунг из одного слова - «либерализм». Они не были прямым и непосредственным порождением одного теоретика или фракции, поскольку в то время никаких «политических партий» ещё не существовало. Основатели были юристами и купцами, мелкими землевладельцами и рабовладельцами, просветителями и благоразумными политиками; они опирались на аргументы «Просвещения о свободе», оставаясь при этом глубоко сведущими в Английском общем праве (English common law), колониальной практике и трезвом скептицизме в отношении человеческой природы.

Проще говоря: основание Америки лучше всего понимать как конституционный проект ограничения, а не как безоговорочное обещание безграничного освобождения. Конституция 1787 года — это не гимн безграничной воле; это механизм сдержек и противовесов. Её главный скелет — это рёбра и хребет разделения властей, федеративных соглашений и процедурных замков — созданных, чтобы сдерживать одни амбиции контрамбициями и затруднять реализацию внезапных всплесков властолюбия.

Вот почему необходимо провести первое важнейшее концептуальное различие. Существуют как минимум две различные реальности, которые современный дискурс без разбора называет «либерализмом»:

* Классический (конституционный) либерализм — традиция XVIII века о правах, защищаемых законом: защита слова, совести, собственности; верховенство права; ограниченное правительство; и скептический институционализм в отношении сосредоточенной власти. Это рамки, в которых была составлена Конституция и впоследствии сформулирован Билль о правах.

* Современный управленческий идеологический либерализм — более поздняя, сложившаяся в XX веке амальгама прогрессивного административного управления, универсалистского интернационализма и социальной политики. Он часто несет в себе определенные политические предпочтения и институциональные практики, которые не совпадали с благоразумным урегулированием, достигнутым Отцами-основателями. Он был подпитан и накоплен в ходе истрических мировых процессов революций на Европейском континенте.

Смешение этих двух понятий является источником большой путаницы. Возможное разрушение последнего — оспариваемого, современного комплекса политик управленческого прогрессивизма и глобалистских элит — не означает ipso facto ликвидацию конституционной Республики. Разрушение же первого — структурных защитных мер, закрепленных в тексте Конституции и поправках, — означало бы ликвидацию самой Республики.

Это различие крайне важно, поскольку политическая риторика его размыла. Когда политический лидер — президент Соединённых Штатов Дональд Трамп — заявляет, что «либерализм должен быть сломлен», слова намеренно двусмысленны. Они могут означать одно из двух:

1. Призыв покончить с современным управленческим консенсусом — вернуть национальный суверенитет, ограничить наднациональное управление, обуздать регуляторный перегиб и переориентировать политику на иные концепции национальных интересов. Это политическое противоборство в рамках существующей конституционной архитектуры.

2. Призыв к ниспровержению самих конституционных гарантий — к подрыву независимости судебной системы, отмене надлежащей правовой процедуры, отмене Билля о правах или централизации власти, выходящей за рамки сдерживающих факторов, обеспечивающих устойчивость республиканского правления. Эта вторая трактовка означала бы структурный разрыв.

С юридической точки зрения, ставки просты и серьезны. Соединенные Штаты — это конституционная республика с либеральными гарантиями, а не идеологическая монокультура. Её стабильность зависит от напряженного противоречия — между свободой и законом, правами и ответственностью, индивидуальностью и институциональными ограничениями. Гениальность и одновременно хрупкость системы заключена в этом напряжении. Устраните один полюс полностью, и вся корректирующая система потеряет опору.

Следует откровенно признать дальнейшее осложнение: сам компромисс основания был несовершенным и морально ущербным. Конституция была разработана в государственном устройстве, которое посредством политических сделок — положения о трех пятых, положения о беглых рабах и других уступок — допускало и защищало рабство, даже провозглашая принципы свободы. Это противоречие не является marginal сноской; это рана в сердце республики, которую последующим поколениям пришлось исправлять военной силой и поправками. Любая честная конституционная теология должна считаться с этим происхождением.

Что же тогда является ответственным курсом для государственного деятеля? Не тотальное разрушение. Не теология разрыва. А скорее, благоразумное демократическое восстановление: обрезка ветвей, которые больше не служат здоровью дерева, и укрепление корней, которые обеспечивают его жизнь. Правовые реформы, внесение конституционных поправок при необходимости, гражданское образование и институциональное восстановление — вот инструменты возрождения, а не топор уничтожения.

Поэтому, когда политические деятели говорят о «сломе либерализма», мы должны задавать точные вопросы: какого либерализма? каким правовым механизмом? с какой конституционной целью? Риторические украшения ничего не стоят, поскольку юридический ответ требует диагностики, метода и сдержанности.

Наконец, притча для нашего времени. Конституция — это не гимн, а старый кедр, стоящий против зимних ветров — его ветви необходимо формировать, его мертвую древесину удалять, но его корневую систему необходимо сохранять, чтобы он мог пережить бури. Истинный хранитель республики, подобно мудрому лесорубу, знает разницу между обрезкой и выкорчевыванием.

Если нынешняя эпоха и должна повторить какой-либо урок, так это тот, что выживание государства зависит не от лозунгов, выкрикиваемых на рыночной площади, а от трезвого суждения о том, что нужно изменить, а что сохранить, — и от граждан, готовых выносить это суждение благоразумно, в соответствии с законом и в свете истории.