История храброй кошки

   Это история о кошке-красавице. Очень странной, очень серьезной и вечно настороженной. Её жёлто-зелёные глаза смотрели так строго, что умная мордочка казалась вечно обиженной и презирающей всё вокруг. Свои тревоги и сердечные волнения она заедала — могла съесть вдвое больше обычного, ворча на несправедливость мира. Но стоило ей забраться на колени к хозяйке, как вся её настороженность растворялась без следа. Она зажмуривалась, из её груди начинало вырываться мурлыканье — глухое, басистое, похожее на воркование дикого голубя. Казалось, сама её душа, такая ранимая и тревожная, наконец-то обретала покой.
   
   Другим островком покоя для её ранимой души был сад. В этом зелёном царстве она забывала о всех тревогах. Мягко ступая по нагретой земле, она могла часами лежать в зарослях мяты, наблюдая, как облака плывут над её головой. Шелест листьев и щебет птиц заменяли ей ту тишину, что царила в её сердце, когда она была рядом с хозяйкой.

   Бывали у неё светлые дни, когда в ней просыпалась добрая охотница. Поймав мышку, она торжественно несла её и аккуратно раскладывала у порога. Её взгляд в такие моменты становился ясным и глубоким: «Вот, я тоже приношу в дом своё, я не лишняя». Случайную змейку в палисаднике она не пугалась, а тихо обезвреживала — не из жестокости, а словно говоря: «Видите, я стою на страже нашего мира».

   А бывали и другие дни — когда её будто подменяли. От негромкого стука или шороха пакета она вздрагивала, срывала со стула подстилку и металась, царапая воздух перед невидимой угрозой. Повод мог быть пустяковым — хлопнула дверь, упала ложка. Но для её израненной души и этого хватало. Нервы сдавали, и она уже не могла отличить прошлый ужас от сегодняшнего шума.

   И всё же в этом доме её понимали. Понимали без лишних слов. Видели не только её странности, но и ту тихую пользу, что она приносила. Видели в ней не питомца, а хранительницу — ту, что ловит мышей, сторожит сон, а в трудные минуты просто молча сидит рядом, грея боком и принимая человеческую тревогу как свою. Её ценили. Ценили именно такой — ранимой, чуткой, вечно между страхом и любовью.

   Детство Буси (так её назовут потом) было коротким и голодным. Её выбросили из дома малышкой, а потом чей-то ботинок разбил ей нос — она посмела попросить еды. После этого мир для неё стал чёрным и пустым. Она металась по улицам, заглядывая в лица прохожих, беззвучно вымаливая спасение.

   Потерявшая всякую надежду, исхудавшая кошечка с разбитым в кровь носом бросилась под ноги женщине, от которой пахло чем-то невероятно тёплым и безопасным — пахло добротой. И женщина по имени Марина не отшатнулась. Она схватила эту грязную, дрожащую кроху, прижала к груди и понесла в свой дом, ставший для Буси навсегда родной крепостью.

   И хотя жизнь наладилась, шрамы на душе заживали куда дольше, чем на носе. Буся стала жадной до еды. Она могла воровать со стола, выпрашивать кусочки с таким отчаянным взглядом, будто это ее последняя трапеза, и объедалась до того, что потом лежала пластом. К чужим она была зла и недоверчива, шипела и пряталась под диван. Но к своей Марине, к своей спасительнице, она была привязана с какой-то болезненной, почти собачьей преданностью. Ходила за ней по пятам и смотрела в глаза, как будто боялась, что та растворится в воздухе.

   Однажды это случилось. Пугливое сердце Бусы не выдержало. Что её напугало — грохот упавшей с полки книги, резкий звук из телевизора или просто скрип двери, — так и осталось загадкой. Она метнулась к выходу и исчезла.

   Три дня ее не могли найти. Марина обходила все улицы, звала до хрипоты, расклеивала листовки. Сердце было разорвано на части.

   Всё это время Буся сидела, забившись в глухих зарослях соседнего дома, парализованная страхом, не в силах сделать шаг. 

   Поздней ночью, заглушая собственный страх, Марина вышла на улицу. Знала, что в это время в тишине любой шорох слышен лучше, а значит, есть шанс услышать именно её. И, уже почти отчаявшись, снова и снова звала свою кошку.

   И Буся откликнулась.

   Из гущи дикого винограда донёсся слабый писк. Марина раздвинула колючие побеги и замерла. В зелёной чаще сидела её пропажа. Сначала кошка вжалась в землю. Но знакомый голос и родной запах пересилили страх. Она рванулась к Марине, вцепилась в куртку и прижалась — и сквозь ткань хозяйка чувствовала, как дрожит это тёплое тельце.

   Этот случай стал для Буси суровым уроком. Теперь она несколько дней не отходила от Марины ни на шаг, словно боялась, что та исчезнет, и всё время прижималась к ней так крепко, будто хотела прорасти. Она то и дело заглядывала в лицо хозяйке, тихо мурлыча сквозь сон: «Ты здесь? Ты никуда?» — и нежно терлась щекой о её ладонь, оставляя на коже капельки своего запаха — метки обретённого дома.

   А потом случилось новое чудо. Буся поняла, что мир, оказывается, может быть не только опасным, но и уютным до самого основания. Она родила пятерых котят — все мальчики, крепкие, громкие и невероятно смешные. Материнство изменило ее. Суровая серьезность смягчилась. Она стала терпеливее, хоть и ворчала на ораву, когда те слишком докучали ей.

   Троих котят, когда подросли, отдали в хорошие руки. А двое — хитрый мечтатель Космос и шустрый проказник Нафаня — остались. Так кошачья семья разрослась.

   Но свою странность Буся пронесла через все. Она по-прежнему обожает спать в шкафу, среди Марининых вещей, которые пахнут хозяйкой. Она может пропасть на полдня, а то и на три дня, устроившись в самой невообразимой тайной норке — в корзине с бельем, на антресолях, среди новогодних украшений. Ищет ее тогда вся семья, а найдя, не тревожат. Все знают: Буся переживает свои тревоги так, как умеет. А потом она выйдет, потянувшись, спокойная и умиротворенная, чтобы сесть на колени к своей Марине и завести свой грубый, честный, навеки преданный мотор.