Она была в десятой палате
Профессор – тогда ещё третекурсник, с аккуратно причесанными волосами и в белом накрахмаленном халате – получил курацию этой палаты в рамках своей первой летней практики. Он впервые видел пациентов не на картинках или в учебных фильмах, а вот так – дышащими, страдающими, настоящими. И именно тогда понял, что всё, чему его учили до сих пор, – лишь верхушка айсберга. Под водой были взгляды, которые держат тебя сильнее, чем руки, и диагнозы, которые не читаются в анализах.
История болезни этой девушки была для него закрыта – статус студента обязывал к скромности. Но он записывал всё: её дыхание, ход мыслей, повороты головы, мельчайшие жалобы. Потом шёл домой – в душную летнюю комнату – и писал на скрепленных страницах то, что в учебниках называлось «реферативная работа». Он чувствовал, что с ней что-то не так: не опухоль, не инсульт, не психогения, а что-то тихое, подступающее волнами. Возможно, хроническая нейроинфекция, медленная, но неумолимая. Его выводы были смелыми – как и положено 20-летнему студенту, впервые столкнувшемуся с настоящей загадкой.
На зачётном занятии профессор – седой, с бледной кожей и железной интонацией – долго читал его заключение. Потом отложил папку и медленно произнёс:
– Неверная трактовка данных. Топическая ошибка. Но, зачёт. Ввиду правильной логики.
Но Профессор – тогда ещё не Профессор – не расстроился. Он выдохнул с такой лёгкостью, словно сбросил с плеч камень. Значит, ошибся. Значит, всё не так страшно. Значит, она будет жить.
Лето пролетело в тревогах, беготне за подписями, первых наблюдениях за процедурами. А потом, будто кто-то выключил солнце – в южный город опустилась осень. Надо было уезжать в областной центр, возвращаться к лекциям, экзаменам, кафедральной суете.
Он вышел из типовой трёхэтажки городской больницы – такие строили в Казахстане по одному проекту в каждом городе с населением больше полсотни тысяч. Был завершающий день летней практики. Бумаги подписаны, халат в рюкзаке, зачётка в кармане. Уже на выходе его окликнули. Голос был женский, тихий, срывающийся.
На скамейке, в послеобеденной тени здания сидела маленькая женщина. Её лицо показалось знакомым. Мать той самой девушки. Глаза её были красными от бессонных ночей.
— Где она? – спросил он, сам удивившись, что голос прозвучал без дрожи.
— В реанимации... На ИВЛ. Стало трудно дышать.
Он не спросил больше ничего. Или спросил – но не запомнил. Помнил только, как шёл обратно в ординаторскую и, не говоря ни слова, вытащил из рюкзака студенческую историю болезни. Рвал. Медленно. Страницу за страницей. Как будто с каждой полоской бумаги отрывал от неё то, что уже не сработало, не спасло.
Прошёл год. Весна в областном центре наступает сразу – с капелью, ветром и светом. Он возвращался в неврологию уже как четвёрокурсник, уверенный, что всё идёт по накатанной. И вдруг, у лестницы на второй этаж – Она. Стояла, держась под руку с матерью. Улыбалась.
Он прошёл мимо, не подавая вида, но потом обернулся. Она тоже посмотрела. Кивнула. И этой секундной паузы хватило, чтобы что-то сдвинулось в нём навсегда.
Он не знал – помогло ли его порваный в мелкие клочья отчёт, помогло ли неравнодушие. Но где-то во Вселенной что-то сложилось правильно. А больше и не надо.
Свидетельство о публикации №225100501342