Осколки мозаики, Глава 4. Вечер

Глава 4. Вечер

Души живут вечно


«Мэм сегодня грустны-с?» – осведомился Александр.
Ироничное «Да-с» слетело с уст Хранителя: «Как никогда». Он вяло повел крылом, встрепенулся.
Александр Сергеевич едва не спросил: «Случилось что-нибудь?», но, вспомнив нелепость ситуации, продолжил жест, потянувшись к сверкающему предмету на столе. Хранитель кивнул благодарно, подавая небрежно оставленный браслет. Камушки редчайшей огранки с бриллиантовых островов выложены на платиновой основе как булыжники мостовой.
– Вещица тяжела необыкновенно. Затем и брошена? Угадал? – заметил он.
Пушкин лукаво отражал снопы искр, заигравших в полумраке пустынной залы, некогда танцевальной, где он любил бывать и прежде, и сейчас, иногда забывая, сколько всего минуло. Заслышав о некоем мятежнике, сохранившем островок былого, он устремился на выгоревшую планету, давно не голубую, чей красноватый свет тревожил мирозданье последнее тысячелетие.
Вслед за ним потянулись былые тени, не поверившие, что следы, ими оставленные, могут исчезнуть. Екатерина Вторая с Петром Первым правильно поняли друг друга и вступили в общество в зрелом возрасте с регалиями самодержцев. Их шествие по стилизованной пустой улице до слёз рассмешило хозяйку единственного жилого дома. Очень живая и взбалмошная особа весьма тактично выслала им навстречу личную свиту, досконально знающую любой этикет. Государи остались довольны и, облюбовав соседний особняк, часто навещают загадочную пару.
В небольшом закрытом пространстве сгодится любая разночинная компания. Пушкин продолжал подтрунивать, нарочито не отвлекаясь от переливов браслета, будучи давно осведомлен Факиром о том, что ангелам известно всё иным способом – никак не слухом.
– Не лукавьте, сударь, я же знаю, что вы хотели спросить, – вздохнул хранитель.
– Может быть, затеем бал в духе наполеоновского расцвета?
– Бал?..
Он сделал вид, что прислушивается. Пауза затянулась.
– Вы услышали смех?
– Катюшка с Петром встретили Гришку Распутина, тот навеселе и рассказывает смачные непристойности, на которые соблазнил одну легкомысленную мамзель, указавшую на винный погребок. Дурица наивно полагала, что этот дух не сумеет воспользоваться винцом, не имея материальной сферы. Я понимаю, конечно, что мой запрет не подействует, но, знаете, традиции… Стало гораздо хлопотней с тех пор, как понизилась температура Земли.
– Надо же! Я ничего не слышу, а выпить бы не отказался. Скажите, как вам сие удаётся? Будьте великодушны и простите за излишнюю откровенность, сударь, но иногда мне кажется, что вы побаиваетесь своей дамы сердца? Отчего ж ей будет не по нраву бал?
– Сейчас увидите!
Хранитель резко поднялся.
– Досточтимейший сударь, в новой жизни я пренепременнейше опишу ваши оригинальнейшие отношения-с. Я полагаю, что с Гришкой Факир, и они отпустили пантеру с поводка, возможно, и клетку открыли. Я не замечал в библиотеке хрусталя, бьющегося сейчас. Вы нашли склад, подарили барышне позабавиться? – Александр Сергеевич театрально вскинул глаза к потолку.
– Насколько вы всё-таки, человек. Прекраснодушнейший, но… человек, – вздохнул хранитель.
Он вышагивал вдоль стола, от стены к стене, мало чем отличаясь от взволнованного вьюноши.
Пушкин наблюдал, надеясь заприметить в тени уютных кресел одну из виновниц шума. Гувернантка Судьба скучала у рояля, изредка балуясь клавишей до, отворачиваясь на вертлявом стульчике от мадмуазели Легкомысленность, пробующей очаровательные улыбки у зеркал и вздымающей кружевами нижних юбок неслышные па. Вот кому танцы весьма по душе!
Леди Забвение замерла ближе к камину, потягивала свой коктейль через соломинку. Мадам Необходимость в ответ пожала плечами, не отрываясь от кона Мадам Свобода всё еще листала альбом.
Курит и курит!
Герцогиня Трагедия надменно опустила вуаль: «При чём здесь она? Подозрения неуместны».
Великой княгини Разлуки не видно, как и государыни Надежды. Леди Неизвестность по-приятельски кивнула Пушкину. С ней никогда не соскучишься.
Звон осколков, сметаемых на мраморной лестнице, потревожил и озадачил.
Ангел остолбенел, увидев, что необточенные камушки и бриллианты летят градом, побивая драгоценные живые розы, ее встречавшие у распахнувшихся дверей.
– Ты с ума сошла, – вскричал он, – алмазная пыль опасней яда.
– Я же не приготовила вам кофе с истертыми алмазами, – с милой улыбкой вспыхнула она и выпрямилась.
Веер, послуживший метлой, постукивал по мрамору перил в такт ногам, выглядывающим в разрезы алой туники, оголившей плечо с родинкой.
«И ноздри ея трепетали», – подумалось Пушкину. Такой сдержанно злой, страстной он еще ни разу не заставал ее.
– Объяснитесь, сударь, – Алфея хлопнула веером об стол, ушла вглубь залы, одним взглядом согнав с дивана черную пантеру. Вытянулась, закинув руки за голову и помахивая туфелькой. Пантера затаилась, посверкивая ошейником.
Девчонка намерена дразнить дикую кошку?
Ангелу становилось не по себе. Туфелька чиркнула по носу пантеры. Грозное рычание доставило шутнице опасное удовольствие. Никто не успел ахнуть, правая туфелька тоже не промахнулась, пантера взвилась в прыжке.
Трюк удался!
Она смеялась навзрыд, стуча обосевшими ножками по ковру.
– Господин Случай, вы благоволите жестоким чаровницам? Зачем смеетесь вы, проводя их по лезвию ножа? Неужели так уж скучно просто жить? – возмутился поэт.
– Факир был пьян! Гришке удалось несусветное! Ха-ха! Представьте, мой факир был пьян! Семьсот земных веков не удавалось сотворить подобное!
Для всех осталось тайной: как они разминулись?!
Недоумение клацнуло зубами, а на мраморе лестницы теплятся следы крови, – пантера поранилась осколками, приняв чей-то тающий призрак за обидчицу, живущую на втором этаже. Вероятно, в неволе дикие животные теряют нюх, ей невдомек оглянуться.
Двустворчатые белые двери закрыли на ключ. Все действующие лица ошеломлены. Все забыли черного демона страсти.
Что вспомнилось вдруг?
И кому?!
Никто не знал, даже няня Правда, шаркающая меж знатных дам, слегка обескураженных. Безучастная, отринутая от дел гувернантка Судьба наигрывала старые романсы, словно для себя – вполголоса…
В закрытую дверь стучать не могли, но сетования и грохот были очевидны. Вход в библиотеку-кабинет через внутренний дворик охраняла заржавевшая решетка ворот, чтобы не утомлять хозяйку нечаянно любопытными взглядами.
Факир, стакнувшись с Распутиным, стал непредсказуем. Вот и сейчас компания ввалилась, держась друг за друга и рыдая о сбежавшей пантере, сорвавшей все замки. Екатерина и Пётр, старательно пробрались к столу, желая незаметно вооружиться державными знаками, уйти на свои парадные места, явно смущаясь нарушением устоев и с трудом сохраняя церемонную осанку.
Хранитель прикрыл глаза ладонью, шевельнул крылом, мол, делайте, что душе угодно.
Мутно блуждающий Факир оказался, прав, обходя гостей с шутовскими поклонами:
– Б-б-бриллиантовые острова рассыпались! Александр Сергеич, милый, уж вы-то видели их? Хрустальные замки – вдребезги, мадам… не помню вас. Нижайший поклон, княгиня, ваши миражи клубятся алмазной пылью, я видел – в безнадежном пепле. Пустыня. Там бродит пантера, ваша пантера, Мэм. Она не сумеет снять одетый вами ошейник. Там, в остывшем пепле жив еще огненный ветер. Да-да, смутная память-погоня сгоревшей мечты. И вам не жаль дикой кошки, жестокие затворницы?
Факир расшаркивался и паясничал, изумленно отшатываясь от надменных жестов призрачных леди, проверяющих маски невинности в отражениях зеркал и встречных взглядах.
Герцогиня Трагедия, спокойно откинув вуаль, строгим тоном отвела подозрения:
– Сударь, нас пригласили на бал, будьте любезны, развеять сомнения и объявить о предстоящих салонных чтениях.
Факир-управитель замер от восторга. Как ловко они избегают выслушать приговор о себе!
Пушкин подошел к Хранителю, взирающему на Алфею, подал браслет. Мягкий щелчок на умиляющем запястье. Кончиками пальцев он провел по смуглому плечу, с неземной нежностью целуя узкую кисть, примирил ее с неизбежными атрибутами, не всегда легковесными, успокоил тем, что не следует пренебрегать неудачным опытом.
– С вашего позволения, я могу объявить бал? – шепнул он.
Она обвела взглядом многоликую свиту и, заметив государыню Надежду, согласилась, присела в реверансе, обнаружив бриллиантовое колье в декольте наполеоновских времен, овеяв Пушкина ароматом женской кожи.
Факир уже в белом фраке взмахнул дирижерской палочкой: «Полонез»!