Поиски

Иван Михайлович, как всегда, проснулся после обеда. Он медленно открыл глаза — и прозвучало громкое, как выстрел артиллерии, «АПЧХИ!», и еще одно, и еще одно следом. Взяв свой спрей для носа, он быстро, как кошка, брызнул в обе ноздри. Сильно, будто это был его последний вздох в жизни, шмыгнув носом, тяжело вздохнув, он еще минуты две–три сидел на кровати, всё время дремая, глядя в пол. Но, превозмогая всё, что только можно превозмочь, он встал, почесал правый бок и пошел в уборную. Хорошенько отхлестав лицо ледяной водой, будто лошадь на скачке кнутом, он вышел, но всё равно чувствовал себя как будто умирающим. Зевнув, словно после долгой зимней спячки, он вышел на кухню.

Налил себе стакан отвара из облепихи, одуванчиков и других трав, начал пить. Пил глотками огромными, будто провел всю жизнь в пустыне. Знаете ли, мерзко ему, но оно же лечебное, а это сказал сам Акакий Петрович де Мергульт, а значит, надо. А Акакий Петрович де Мергульт сказал, что оно стимулирует мозг, вырабатывает много отвечающих за продуктивность гормонов, улучшает мозг и, вообще, если будешь его пить — будешь работать на 101 процент лучше! В итоге, выпив этот стакан отвара, он направился к себе. Комната его была проста: одна кровать, шкаф, книжная полка, заваленная великими творцами — как он, говорил сам Иван Михайлович, — и такой же, как и все, небольшой дубовый стол, а рядом лампа.

Так вот. Уселся Иван Михайлович за стол и попытался что-то схватить левой рукой, а взгляд устремил на листы, что стопкой лежали на столе. Водил левой рукой туда–сюда, влево–вправо, вверх–вниз. И так — несколько минут. Но его величество всё же устремило свой взгляд на руку и на стол. Он озадаченно начал смотреть и там, и сям, но нигде не нашел.

— Где она? Нет! Без нее я не смогу! Где же? Почему ее здесь нет?!

Вам, наверное, интересно, что же эдакого он делает, что она ему так сильно нужна? Дело в том, что Иван Михайлович писал небольшие прозы. Вы, наверное, что-нибудь слышали о таких произведениях, как «Бровь», «Записки сумасшедшего, из палаты номер 66» и «Пахлава». Он считал, что добился больше всех и что стоит, если не выше, в одном ряду с Достоемскимым, Пупушкой и Чехонте. А сейчас — как вскочит со стола! Начал всё, что поднималось, поднимать и всё, что смотрелось, смотреть. Бумаги полетели по комнате. Книги попадали на пол — с лампой и постельным бельем. И кровать со столом он отодвинул. Там посмотрел, тут, ну и, конечно же, и там. Прошел почти час. Он выбежал на кухню — и там всё вверх дном: еда, посуда, мебель — всё попало. Вскочил и в ванную. До свиданья, белье. До свиданья, рыльно-мыльные принадлежности. И спустя полдня было ощущение, что это не Иван Михайлович искал ее, а смерч прошелся.

В итоге он нашел три автоматических пера и пять карандашей. Но он наотрез отказывался писать ими. Ведь то, что он искал, помогало в написании всего удобнее и, как он сам говорил, — «как будто сливочным маслом по сковороде». И эта вещь у него была счастливая.

Уставший и вспотевший, он хотел взять платок из левого кармана, но нащупал что-то странное. Продолговатое, с наконечником. Достает это и...

— Вот она! Мое счастье! Слава богу, что ты нашлась! Моя счастливая ручка! Я наконец-то снова могу писать свои несравнимые произведения! Лучшие всех времен!

И с улыбкой до ушей, почти вприпрыжку, он сел за стол. Взял один лист, что лежал на столе, и начал водить ручкой по бумаге, закрыв глаза от удовольствия. Открыл глаза, чтобы посмотреть, и... погодите-ка... О мой бог! Ручка не пишет! Иван Михайлович ахнул и, вытаращив глаза, как будто увидел всю суть вселенной, начал его цйбить — нет, не тыкать и тому подобное, а именно бить — наконечник об бумагу, но только проделал небольшую дырочку, по размерам как его мозг. Он начал судорожно выкрикивать всякие ругательства — до того, что начал стрелять слюнями изо рта, будто из пулемета, и со всей дури чиркал, чиркал и водил ручкой по бумаге — явно на последнем из дыханий. Но такими действиями только разломал ручку на две части. Он схватился за голову и начал выдирать волосы, которых у него и так нет, и швырять всё, что попадалось под руку. Закричав так громко:

— Да боже, пощади меня! Я больше не могу!

И судорожно схватился за сердце. Упал, свернувшись калачиком. И помер.