Зарисовки в больнице

Голлум.

Пятнадцать лет назад я оказался в преддверии вечного покоя — в палате интенсивной  терапии и потом в палате  неврологического отделения.
 Сказать «лежал» — значит не сказать ничего.
 Я был неподвижен, как памятник самому себе.
Из всего тела жизнь теплилась лишь в глазах и, пардон, в половом члене .

За четыре с половиной месяца моего странного существования в тех стенах сменилось немало соседей — от таких же лежачих, до тех, кто мог кое-как передвигаться.
Одних увозили в морг санитары — уже окоченевшие трупы, порой сутками лежавшие с простыней на лице.
Других, ещё тёплых, забирали два невероятно жизнерадостных работника «конечной инстанции».
 Надолго здесь никто не задерживался — неделя, от силы две.
Лишь я, благодаря маминым связям и деньгам, «прожил» в этой скорбной палате несколько месяцев.
 Со мной неотлучно дежурили близкие: мама, сестра или подруга из Калуги.
 Все они, увы, уже ушли из этого мира, а я вот делюсь с вами воспоминаниями.

Среди этой больной публики попадались поистине занимательные экземпляры.
 В основном же это были блёклые, ничем не примечательные полутрупы, переведённые из реанимации.
 Но один сразу врезался в память — некий Голлум.
Он обратил на себя внимание моим же собственным, как мне тогда казалось, проницательным взглядом, едва появившись на пороге в сопровождении санитарки и дежурного врача.

Он был «ходячим», даже гиперактивным — невиданная роскошь по меркам нашего отделения.
Мы мгновенно нашли общий язык.
Как выяснилось, в прошлом он был инженером, а перед самой болезнью занимался фермерством: какие-то поля картошки, подворье со скотом и курятники — в общем, что-то в этом роде.
 Лицо его было ужасно некрасивым, а улыбка — откровенно отвратительной.
Но при этом — умный, проницательный взгляд живых глаз.

«Игорь, а любите ли вы куриные яйца?» — спросил он у меня как-то.
«Люблю», — ответил я.
«А вы знаете, что их можно есть не одно или два, как велят нам врачи и диетологи? — продолжил мой сосед. — А, к примеру, пять или шесть! И даже десять — за один присест! И ничего с вами не случится. Ни-че-го-шеньки!»

Я мысленно почесал своей парализованной рукой яйца, и подумал: скучать с ним мне точно не придется.