Сапоги-2

II. Если бы не споткнулась.

Наступал конец рабочего дня, и я поехал на работу к Людмиле. Она как раз закончила смену и скоро сидела напротив у моего рабочего стола. За окном печально сгущался черный ноябрьский вечер.

Она была действительно красива, - статная молодая блондинка с правильными чертами лица, однако, кажется, несколько крупными. Дивные пышные волосы ниспадали на ее округлые плечи, стройная фигура и ухоженный вид задерживали на себе взгляд, а глубокие как омуты серо-голубые глаза мягко завораживали.

Внешность казалась великолепной, но, тем не менее, что-то настораживало. Я долго не мог понять, что именно, а потом, наконец, понял, - что-то крысиное во взгляде!

В первые минуты нашего разговора она выглядела слегка смущенной, однако скоро освоилась. Я спокойно сидел за столом и старался быть дружелюбным.

Время от времени она как-то загадочно поглядывала на меня, и мне все больше начинало казаться, что ее интерес постепенно уходит в личную область.

“Я вас прекрасно понимаю,” сказал я.

Она живо вскинула свои четко очерченные брови.

“В самом деле?”

“Зарплата маленькая,” продолжал спокойно говорить я, как будто не услышав ее несколько язвительный вопрос, “а вы - красивая молодая женщина. Вам сам бог велел изысканно одеваться. Вся жизнь впереди, будет жалко, если она пройдет монотонно и серо!”

“Ага, вот вы о чем,”сказала она, и ее щеки покрыл нежный румянец, “а я грешным делом подумала, что…”

“Что, простите?”

“Да нет, ничего. Неважно.” Она как будто дразнила меня. “Итак,
вы пытаетесь читать мои мысли. Что-то не совсем у вас получается!”

“Работа такая, а попытка не пытка.”

Она вдруг томно вытянула руки перед собой, будто кошка лапы, затем провела ладонями по своим притягательным округлым бедрам, словно проверяя, на месте ли они, и снова как-то странно посмотрела на меня. Мне вдруг подумалось, что откровенные повадки кошки и едва различимый крысиный взгляд - весьма оригинальное сочетание.

“Как там у вас все это называется? Ах, да, кражи! Вот область ваших интересов. Узковато, товарищи дорогие. Заработались, зациклились, бедненькие. Шире следует на жизнь смотреть!”

“Наверное, все-таки область наших интересов не кражи, а помощь людям.”

Людмила звонко рассмеялась, в ее взгляде сверкнула молния.
 
“Ага, да, конечно! Извините, не так выразилась.”

“Вы, как я вижу, имели негативный опыт общения с милицией.”

“Да что вы, боже сохрани! Никогда не имела дела с милицией, однако видимо с детства запугали строгими дяденьками в милицейской форме.”

В тоне Людмилы прозвучал неприкрытый сарказм. Я изо всех сил старался оставаться невозмутимым.

“С одной стороны, мы защищаем людей от преступных посягательств,” совершенно серьезно сказал я, “а с другой - мы хотим понять, почему люди совершают преступления. Совершив неблаговидный поступок, намерен ли человек продолжать дальше, вот вопрос!”

“Да, вы, конечно, молодцы,” с ехидцей подхватила она. “Вы такие все непреклонные, честные, целеустремленные и кругом правильные. Родная милиция нас бережет!.. Эх, сказала бы я да не хочу вас обижать. Вы-то, кажется, как раз искренне говорите.”

“Я всего лишь хочу понять, как может так быть, что…”

“У вас глаза очень красивые,” вдруг чувственно приоткрыв рот, сказала она. “В них есть скрытый мужской шарм.”

Людмила, кажется, в самом деле, вознамерилась уйти в интимную область и напрочь забыть о деле.

“У вас, кстати, глаза не менее притягательные,” сказал я.

Она, видя мой откровенно пасмурный вид, жизнерадостно расхохоталась в ответ как девчонка.

“О, спасибо за комплимент, люблю комплименты, особенно, если они искренние. Вот здесь проблема! Впрочем, мужчины все одинаковые. Послушайте, неужели милиция занимается такими пустяками? Подумаешь, сапоги! У моей соседки стянули с бельевой веревки необычайно дорогую древнюю индийскую скатерть. Она, глупенькая, заявила в милицию. Никто никого не искал!”

“Скорее всего, все-таки искали, просто вы не знали.”

“Ах, да, я такая несведущая, опять не туда и снова невпопад! Ох, не знаю я ваших методов, в кино и в книгах, наверное, все описывают, как бы сказать, с художественной точки зрения.”

Людмила широко улыбалась, обнажив свои идеально ровные перламутровые зубы, но было видно, что она не совсем в своей тарелке. Конечно, она привыкла к галантному обхождению, а я выглядел совершенно равнодушным. Она искоса поглядывала на меня, как будто удивляясь тому, что на меня не производит впечатление ее броская внешность.

Я начал заполнять бланк объяснительной записки, мысленно задавая себе один и тот же вопрос. Вроде бы, на первый взгляд, приятная молодая женщина в то же время вызывает смешанные чувства. Что-то отталкивающее вдруг иногда мелькает в красивых глазах, и они становятся неприятными.

  "Зависть!” вдруг понял я.

Людмила откровенно завидует тем, кто в материальном плане живет лучше. Почему-то другие имеют привлекательных целеустремленных успешных мужчин, красивые вещи, а она, вся такая распрекрасная, как ни старается, не имеет!

“Вы меня осуждаете?” вдруг холодно сказала Людмила.

“Почему вы так решили?”

“По вашим глазам! Да, по вашим удивительно красивым глазам.  Шикарный вы мужчина. Насколько, интересно, я вас старше… Три-пять лет? Неужели пять! Почему вы меня осуждаете? Мы легко могли бы найти с вами точки соприкосновения. Я чувствую кожей, кончиками пальцев, и бог знает чем ещё, всем своим существом. Вы чувствуете?”

Я вздохнул, глядя в пустой бланк объяснительной записки.

“Могли бы, конечно, могли! Места соприкосновения… Может быть, у меня вид хмурый, смотрю иногда исподлобья, но я вас не осуждаю. Восхищаюсь, как женщиной!”
 
Людмила скривилась как от зубной боли.

“Вот этого не надо. Бросьте! Я вам, кажется, сказала, что не верю. Слова у вас не от сердца!”

Я видел, как тонкие, но необычайно цепкие пальцы Людмилы нервно сжимают и разжимают край стула. Её блестящая, показная красота в этот момент казалась чем-то вроде приманки, привлекательной маски, за которой пряталась мелкая обиженная хищница.  Если бы не собачья работа и неподходящее окружение, разве бы она позарилась на несчастные сапоги в коридоре! Вот как она рассуждает.

“Людмила, вот скажите мне, всегда ли помогает женская красота делу. Может быть, бывают случаи, когда вредит. Как вы думаете?”

“Опять, дело, дело, дело! Сколько можно? Рабочий день давно закончился, хватит о делах говорить. Как может красота вредить делу? Давайте поговорим о красоте. Я вам нравлюсь? Мужчина вы или нет?”

Когда Людмила стала откровенно тащить меня в свои глаза-омуты, я невольно вспомнил недавний случай. Мы тогда сидели с Ваней Спицыным в одной комнате.

Прихожу я как-то раз поздно вечером на работу, захожу в комнату, чтобы подготовить срочные документы к завтрашнему совещанию у руководства, включаю свет и вздрагиваю от неожиданности. Уважаемый Ваня сидит на стуле за рабочим столом, а у него на коленях устроилась симпатичная привлекательная свидетельница!

Вот так, в темноте, он ее допрашивал. Я видел ее днем, она проходила по делу об очередной краже, которым он как раз занимался.

“Володя, дружище, надеюсь, ты меня понимаешь и жене не доложишь!

“Ваня, какие могут быть вопросы. Будь спокоен!”

“Замётано, друг! Так что если что, комната в твоём полном распоряжении, я ничего не знаю.”

Я, конечно, его понимал и жене его ничего не сказал, но вот сам так допрашивать свидетельниц не мог. Противно, к тому же неразумно, поскольку офицер, совмещающий службу с развлечением, добровольно садится на пороховую бочку. Неужели мало тревог в нашей жизни, их без этого хватает.

Кроме здравого смысла, если вдуматься, ничего больше особо не мешает запереть комнату, выключить свет и посадить Людмилу себе на колени. Время позднее, райотдел опустел, начальство в отъезде, а дежурный всегда звонит по телефону и никогда сам лично не приходит и помощников не присылает.

Должностные инструкции, страх наказания, долг? Просто смешно! Разве они могут удержать от внезапного порыва! Природа неизменно берет верх над разумом, пусть ненадолго, но этого вполне достаточно, чтобы нарушить все, что можно нарушить.

“Наше дело - факты,” сказал я, стараясь быть как можно более убедительным. “Мы не имеем права  осуждать, оценивать, выбирать, что нравится, что не нравится, судим не мы, а суд.”

Людмила испуганно приподняла свои красивые аккуратно выщипанные брови. Она перестала, наконец, шутить.

“Ой, страшно подумать! Неужели по каким-то сапогам будет устроен суд? С ума сойти! Зачем вы меня пригласили? Я ничего не знаю, и на суде буду говорить то же самое, поверьте!”

“Все опасаются, что их могут посадить в тюрьму, но забывают, что наше законодательство гуманное.”

“Ага, да, наш суд самый гуманный суд в мире!” сказала она, вновь вернувшись к своему иронично-язвительному тону. В ее глазах заплясали шаловливые смешинки.

“Вы зря смеётесь! Человек может оступиться. Между прочим, даже закоренелые воры иногда раскаиваются и стремятся начать нормальную жизнь - семья, работа, радость праздников и прекрасных отношений.”

“Ага, да, да, конечно!”

“Сейчас ваша первейшая задача - вернуть сапоги заявительнице. Тогда мы сможем вам помочь, дело не будет направляться в суд. Мы откажем в возбуждении уголовного дела, ограничившись мерами общественного воздействия.”

Она чуть не спрыгнула со стула.

“Как? Вы меня подозреваете?”

“Да, я вас подозреваю.”

Лицо ее залилось румянцем.

“Вот так вот!”

“Вы зря волнуетесь, трудовой коллектив возьмёт вас на поруки.”

“О, вот этого как раз не надо, знаю я, как все будет. Узнают на работе, уволят по статье, потом вообще в нормальное место не устроишься. Нет, я ничего не совершала, и прошу меня отпустить. Все! Говорить не о чем. Я устала и буду жаловаться прокурору!”

“Зачем вам волноваться о том, как все будет оформлено? Вы не хотите, чтобы вас посадили в тюрьму? Вас не посадят. Вы не хотите, чтобы на работе узнали? На работе не узнают.”

“Я ничего не понимаю!”

“Людмила, уголовный розыск работает конфиденциально, видя перед собой конкретного человека. Если можно обойтись без уголовного преследования и огласки, мы рады так сделать. Закон не только позволяет, он требует быть снисходительным к тем, кто оступился, если человек искренне раскаивается.”

Людмила посмотрела на меня долгим глубоким взглядом. Так смотрят на человека, о котором читали в книжке, затем вдруг увидели наяву.

“Если вы забудете сейчас о работе, и мы пойдём куда-нибудь, чтобы забыться, я вам поверю!”

“Часто говорят о неотвратимости наказания,” сказал я, как будто не услышав её предложения, “но дело ведь не в том, будет ли суд и наказание, а в том, раскаялись вы или нет, совершив проступок. Если человек корит себя,  всегда ли следует его наказывать? С другой стороны, какой толк в наказании, если оно только озлобляет!”

“Да, серьезный вопрос вы затронули,” снова со смешинками в глазах произнесла Людмила. “Какой вы умный!.. Слишком даже, по-моему. А слишком умные часто заблуждаются, слишком все усложняют. В жизни все проще!”

“Что будем делать?”

“Вижу, вы крайне серьезно настроены.”

“Как иначе?”

“Иначе, наверное, нельзя. Эх, а я подумала…”

“Время тянуть бессмысленно…”

Она вдруг холодно поджала губы.

“Да с чего вы взяли? Я не брала сапоги! Можете обыскать мою квартиру. У меня ничего нет! Оставьте меня в покое. Я устала. Понимаете, вы или нет? Устала!”

“Очень хорошо. Вы не брали сапоги. Кто их взял?”

“Вы такие вопросы задаете! Откуда мне знать? Ой, я, кажется, вообще ничего не соображаю!”

Она, в самом деле, заметно посерела лицом.

“Я тоже устал, а у меня еще впереди напряженное ночное дежурство. Давайте скорее решим, тогда сразу все закончится.”

“Мне кажется, что наш разговор теперь не закончится никогда.”

“Людмила…”

“Хорошо! Вы были в общежитии?.. Сколько там ходит людей по этому третьему этажу! Сапоги мог взять, кто угодно. Они валялись в коридоре, понаставили обувь у дверей! Народ ходит и спотыкается. Что за люди, разве можно такие шикарные сапоги бросать в общественном проходе!”

“Интересно, почему вы решили, что сапоги были шикарными, и что они валялись в коридоре?”

“Ольга звонила мне на работу и рассказала, что вы приходили. Говорит, молодой.  спортивный, симпатичный, но серьезный до жути и все до мельчайших деталей записывает!”

“Между прочим, этаж я Ольге не называл, а вы знаете, что происшествие случилось на третьем этаже, однако не в этом суть. Вы все правильно говорите, но, к сожалению, кое-что не учитываете.”

Людмила капризно наморщила лоб.

“Что я не учитываю?”

“Вы были в общежитии министерства внутренних дел. Туда приходят гости, они навещают жильцов, которые являются сотрудниками органов внутренних дел. Вы, наверное, заметили, что внизу дежурит вахтер. Предполагать, что общежитие такого ведомста - проходной двор, это, согласитесь, верх легкомыслия. Совершенно посторонние туда не ходят, и вряд ли вор с улицы рискнет там появиться.

Вы можете упрямиться, тем хуже для вас. Вы не хотите признаться себе, что вам понравились сапоги, их трудно достать. Вы взяли их, оправдывая свой поступок тем, что хозяева бросили сапоги у двери, поэтому они им особенно не нужны, а вам они крайне необходимы, вы давно мечтали заполучить именно такие!”

“Я была на четвертом этаже, понимаете? Комната Ольги на четвертом этаже. Как я могла знать о сапогах, которые лежат в коридоре на третьем этаже?!..”

“Ничего  сложного здесь нет,” спокойно сказал я. “Вы отлучились в туалет, но на четвертом этаже туалетная комната на ремонте, и вы спустились на третий этаж.”

“Ах, вот как, вы об этом тоже знаете!” Она как-то сразу потускнела.

“Вы пошли по коридору третьего этажа как раз мимо того самого коврика у двери, на котором тихо-смирно стояли, а вовсе не валялись, модные импортные женские сапоги бежевого цвета. Они никому не мешали, но вы почему-то обратили на них внимание и не смогли пройти мимо.”

“В том-то и дело, что мешали, уважаемый мистер Шерлок Холмс! Я споткнулась о них в полумраке и едва не подвернула ногу, впрочем, вам все равно, никакого сочувствия…”

Она вдруг замолчала, подняла голову к потолку и глубоко вздохнула. Ее лицо и уши горели.

“Что-то случилось?”сказал я и учтиво приподнялся из-за стола.

“Курить здесь можно?” устало сказала она.

Милая внешность девушки оказалась обманчивой. Она улетучилась неизвестно куда, будто необычайно красивая фреска вдруг выцвела под яркими лучами солнца.

“Вам можно.”

Минуту она задумчиво пускала дым в угол комнаты, смешинки в глазах пропали, взгляд налился свинцом. Затем она решительно вскинула голову.

“Хорошо, вам я верю. Именно вам! Я расскажу, как всё было.”

Я тоже глубоко вздохнул, недоверчиво улыбнулся, взял ручку, пододвинул к себе бланк объяснительной записки и приготовился писать.

Она остановила меня взглядом.

“Я расскажу, но не буду ничего подписывать! Так что вряд ли есть смысл записывать за мной.”

“Почему вы не желаете подписывать свое признание?”

“Я прошу вас замять это дело! Я все поняла и больше не буду так несерьезно и легкомысленно поступать. Пожалуйста, сделайте что-нибудь! Не надо никакого дела, не надо никакой писанины. Вы - приятный молодой человек, а я… думаю, что я по крайней мере не противна вам. В общем, всё будет, я вижу, у нас получится, я, можно сказать, гарантирую, я сделаю для вас все, что пожелаете, а дела никакого не надо. Вы мне верите? Я буду ждать вас завтра вечером у себя дома, адрес вы знаете!”

Взгляд ее подтверждал слова и даже, кажется, был красноречивее их. Я положил ручку на стол и задумался.

Вряд ли теперь будет уголовное дело, главное, что мы не повесим так называемый ‘глухарь’ -  нераскрытое уголовное дело. Лицо установлено, а в силу ряда обстоятельств, предусмотренных законом, прокурор, скорее всего, освободит Людмилу от уголовной ответственности, однако по милицейским учетам материал будет зарегистрирован как раскрытое преступление. Такая вот хитрая уголовная статистика. Так что же делать?

Я посмотрел ей прямо в глаза.

“Людмила, вы мне нравитесь, я искренне желаю помочь вам, но путь, который вы предлагаете, нас никуда не выведет. Вы - красивая и привлекательная. У вас ещё всё будет, хорошее, настоящее!”

Ее губы едва заметно скривились
 Она посмотрела на меня с нескрываемым разочарованием.

“Понятно.”

“Вы напишете явку с повинной, тогда мы не будем возбуждать уголовное дело, договорились?”

“Нет, не договорились.”

“В общем, наши тонкости. Главное, что в тюрьму вас не посадят, а на работе не узнают. Мы прекрасно вас понимаем и идем вам навстречу!”

Она снова наморщила лоб, словно ей предложили решить неразрешимую математическую задачу.

“По логике должно быть наоборот. Я напишу, признаюсь, и тогда меня точно посадят!”

“Явка с повинной обязательна, иначе упомянутый вами прокурор не пропустит материал проверки. Вы должны написать ее собственной рукой, тогда прокурор согласится с отказом в возбуждении уголовного дела, которое мы сделаем. У вас будет положительная характеристика с места работы, а вы, как я понимаю, ранее не судимы.

“Нет, конечно, упаси бог! Тем не менее, я не буду ничего писать.”

“Людмила, будьте благоразумны, в таком случае мы будем вынуждены закрыть вас в изолятор временного содержания. Зачем вам страшная тюремная камера?”

По ее лицу пошли красные пятна, она стала кусать губы.

“А я, дура, вам поверила!”

“Завтра на работе скажете, что есть хорошее предложение, не век же вам продавцом работать, однако там просят характеристику. Возьмете ее у начальника и принесете мне. Вот такое свидание я вам предлагаю. Другого не будет!”

Она подняла на меня наполненные слезами глаза.

“Шутник!”

“Сейчас вы собственноручно напишете явку с повинной и вернете сапоги,” твёрдо сказал я.

“Хорошо, я напишу!”

В явке с повинной она подробно объяснила, что пришла в гости около семи часов вечера. Где-то в двадцать два тридцать пошла в туалет на третий этаж, поскольку на четвертом этаже туалет не работал, в полумраке коридора споткнулась обо что-то у двери на коврике и едва не упала. Нагнувшись, нащупала какую-то обувь, чтобы поставить ее на место. Вдруг увидела, что держит в руках модные импортные женские сапоги, о которых давно мечтала, и вот, они как будто сами попросились в руки. Что поразительно, как раз ее размер -  тридцать седьмой!

Она сходила в туалет. Сапоги притягивали, как магнит, и обратно она пошла опять мимо того самого коврика. В коридоре было темно и тихо. Она прислушалась. За дверью комнаты стояла тишина. Хозяева, видимо, легли спать. Людмила решила еще немного посидеть у Ольги, потом распрощаться и на улицу выйти через третий этаж. Проходя мимо нужной двери, она незаметно прихватит сапоги. Пакет у нее есть, в нем она принесла подарок Ольге на день рождения.

Все получилось так, как она задумала. Вновь пройдя мимо той же двери, она забрала с собой вожделенные сапоги, благополучно вышла из общежития и вернулась домой. Утром решила не оставлять украденную вещь дома и отнесла сапоги на работу.

Мы быстро съездили на оперативной машине к ней на работу, вернулись обратно в отдел и оформили акт о добровольном возвращении сапог. Людмила выглядела подавленной.

“Пожалуйста, не говорите ничего Ольге! Мне стыдно перед ней.”

“Хорошо, не волнуйтесь. Ольге я ничего не стану говорить. До свидания! Завтра жду характеристику.”

“Вы просто сделаны из железа. Любой другой на вашем месте, вы понимаете, что бы сделал…”

Я украдкой посмотрел на часы. Девятнадцать пятнадцать, а на рабочем столе меня ожидает целая кипа материалов, по которым горят сроки.

“Людмила, пожалуйста, давайте больше не будем об этом!”

Я постарался свернуть прощание, поскольку боялся сказать лишнее. Она в любой момент могла легко догадаться, что несмотря на всю свою притягательность вызывает у меня лишь одно чувство - отвращение, а мне очень не хотелось такого развития событий. Нельзя показывать свою оценку, свое отношение, нельзя и точка! Это закон, а иначе сотрудник милиции сам себе усложняет исполнение служебных обязанностей. Жаль, что в школе милиции говорили нам об этом лишь теоретически, не предлагая никакой действенной практической методики.

Продолжение см. Сапоги-3.