Наровчатские зори

СЛОВО ОБ ОТЦЕ
(Авторское отступление)

     Только через девять долгих лет (в молодости они тянутся, а в старости стремительно бегут) состоялась неожиданная встреча, когда мы с мамой жили уже на Урале, на станции Миасс. Точнее, жила мама с двумя женщинами на окраине станционного поселка, снимая квартиру (конуру-времянку!) на огороде у чужих людей рядом с их большим домом. А я училась в Златоусте, заканчивая второй курс педучилища. Раз в месяц, на воскресенье, приезжала к маме.
     В квадратной девятиметровке были заняты все четыре стены: три старых кровати у трех стен, на четвертой – оконце, перед которым стоял небольшой стол, а середина комнаты – жалкий «пятачок». Все личные вещи квартиранток были запрятаны у каждой под кроватью.
     Одна из них, Маша, была односельчанка, даже родственница, моей мамы. Маша никогда не унывала, всегда была веселая, богатая своими шутками и прибаутками:
     – Што щас я вам рас-ска-жу-у-у… – наша «избушка на курьих ножках» закачается от смеха!..
     Неистощимая на выдумки, она скрашивала жалкий быт своих подруг, и я любила ее слушать, дивясь такому таланту, которому место на большой сцене.
     Никогда не забуду, когда весной 1954 года, открыв дверь «времянки», неожиданно увидела отца, узнала его сразу! Но как же он изменился, мой дорогой, незабываемый папа! Стал сгорбленным, ниже ростом, постарел. Слегка прихрамывая, подошел ко мне, остолбенело стоявшей у порога, прижал к груди и заплакал, многократно повторяя: «Как же я вас любил!..».
     Пришла с работы мама, она в то время работала весовщицей на железной дороге. «Вид у нее измученный», – помню, отметила я. Кажется, она на отца почему-то сердита, даже не глядит, будто его здесь нет…
     Так и есть. Когда он ненадолго отлучился из времянки, она проворчала:
     – Приехал гол, как сокол, ни гроша в кармане, ни скинуть – ни надеть нечего, зато полный чемоданчик исписанной бумаги и тетрадей – «великая» ценность!.. А знала бы ты, как его по ночам трясет, так и «взбулындывает»… Страшно как!..
     Что я могла ответить маме? Она сама знает, почему его «взбулындывает»: последствия многочисленных контузий, «эхо войны» его трясет.
     Рассказывал же он, как прямой наводкой из пушки стрелял по врагу, и его вместе с пушкой «накрывали» фашисты, а потом свои откапывали еле живого.
     А мама, видно, сердится на него за то, что он уехал весной 45 года и не вернулся. Целый год она ждала от него весточку, а он – ни звука. В мае 1946 мы с односельчанами приехали с ней на Урал «горе мыкать» и голодовать…
     Ночью я спала с тетей Машей и слышала, как «взбулындывало» отца, мне было страшно, что сейчас… он не выдержит, затихнет навсегда…

     На другой день мы с отцом пошли посмотреть кинофильм в станционный клуб, шагать до которого примерно полчаса. Шли медленно, прогулочным шагом, отец старался вышагивать прямо и не прихрамывать.
     – Какие фильмы о войне тебе нравятся? – спросил он меня.
     – «В шесть часов вечера после войны», – не раздумывая, ответила я. – Там артист Евгений Самойлов похож на тебя.
     – Это многие мне говорили, – усмехнулся он.
     – Помнишь, папа, ты хотел после войны увезти нас с мамой в Днепродзержинск? Тогда я была маленькая и не могла выговорить это трудное слово, – напомнила я ему невыполненное обещание.
     – Да, в войну я там чудом остался жив… Понимаешь, чудом!.. – дрожащим голосом повторил он и продолжал. – Битва за Днепр была жестокой. Мы первыми прорвались на другой берег Днепра, ударили из своих пушек по врагу. Фрицы, как шакалы, обрушили огонь на нас, подмоги от своих не получили… Понимаешь, я выплыл на свой берег один! Потом еще несколько бойцов присоединились, а все остальные… погибли…
     Отец поморщился и остановился, пошарив зачем-то в карманах. Через пару минут мы пошли, и он снова заговорил:
     – Это только в кинофильмах война нестрашная, на самом деле она жестокая и кровавая. В чемодане у меня записи о настоящей войне, невероятно лютой, бесчеловечной, кровожадной…  Но их, к сожалению, не напечатают, для этого надо быть писателем. Поеду в Москву, есть там у меня один земляк, ему все отдам, его напечатают…
     А кинофильм, который мы с ним смотрели в небольшом станционном клубе, назывался «Серебристая пыль». Никогда его больше не видела и не слышала, но запомнила на всю жизнь: фильм о радиации, совсем не понятной в те годы, хотя отец пытался мне что-то объяснить.
     Простившись с отцом, уехала я в Златоуст, а через неделю решила снова примчаться к маме и отцу. Но, к сожалению, его уже не было.
     – Укатил в Москву твой папуля, – сообщила мне мама. – Я свое черное пальто зимнее отдала проводнице, чтобы взяла нашего отца в вагон, ведь с деньгами у него туго, как и у меня.
      
     Пробегали год за годом, его дочь прочитала множество книг о войне, изучила все военные произведения К.Симонова и других (известных) писателей, стараясь понять, кто же из них «земляк», но нигде ничего похожего, отцовского. Уже смирилась с тем, что эти поиски бесполезны, ничто иное, как женское любопытство, значит, ни к чему.
     В памятное для нас с мамой лето 1983 года, когда мы побывали на своей родине в Наровчате и деревне Азарапино, то после посещения Абрашкиных мы подошли к дому, в котором жил двоюродный брат моего отца со своей семьей. Они в это время сгребали привезенное на телеге душистое сено. Поздоровавшись, мама спросила их о Николае. Ей ответили, что он уже умер, года полтора назад, в Воронеже, в своей однокомнатной квартире. Пришедшая к нему женщина, его подруга, своим ключом открыла дверь и увидела на полу упавшего со стула Николая с ручкой в руке… На письменном столе остались недописанные тетради: сердечный приступ или инсульт сразил его наповал. Было письмо им от этой женщины, а где оно теперь, уже не найти…

(продолжение следует)