Мысли вслух

О чинах и классах

Люблю читать Гоголя. Иногда натыкаешься на детали, которые раньше ускользали. Перечитывая «Шинель», обратил внимание на чин Акакия Акакиевича: «Он был титулярный советник». А к какому классу в табели о рангах он относился?
Всегда считал, что Башмачкин принадлежал к самому низшему — XIV классу. Но засомневался и решил проверить. Согласно табели о рангах XVIII–XIX веков, XIV класс — это коллежский регистратор, самый низший гражданский чин. А титулярный советник — это уже IX класс! Значит, Башмачкин не так уж и низко стоял — на целых пять ступеней выше последнего ранга.
До 1845 года коллежским регистраторам давалось личное дворянство, позже — только почётное гражданство. Логично было бы предположить, что чиновники IX класса получали ещё больше привилегий. Но табель об этом умалчивает.
«Шинель» написана в 1839–1841 годах, то есть Башмачкин формально попадал под «положение» о льготах. Однако его быт — нищий, жалкий, униженный — никак не отражает статус IX класса. Он скорее вечный мученик, чем чиновник с привилегиями.
Титулярный советник соответствовал военному званию штабс-капитана пехоты. Трудно представить Акакия Акакиевича в роли военного. Он и на гражданской службе едва справлялся. Даже простое задание — перевести глаголы из первого лица в третье — выбивало его из колеи.
Гоголь, похоже, питал слабость к титулярным советникам. В «Записках сумасшедшего» Поприщин — тоже титулярный советник. Оба героя — «пишущие» люди, но с разными мотивациями. Башмачкин переписывал бумаги с наслаждением, даже дома, «для собственного удовольствия». Он был лишён честолюбия, доволен своей участью.
Поприщин — другое дело. Он сочинял дома «Записки», мечтал о карьере: «Будем и мы полковником, а может, и чем-нибудь побольше». Его цель — стать полковником. Вспоминаются строки из песни Вайнберга:
Он был титулярный советник, Она — генеральская дочь... Он робко в любви объяснился, Она прогнала его прочь.
Полковник — VI класс, генерал — от IV до II. Разница — «дистанция огромного размера». Неудивительно, что генеральская дочь отвергла титулярного советника. Не по Поприщину шапка.
У самого Гоголя была драма: он сватался к дочери генерала, но получил отказ. Возможно, отсюда его болезненное внимание к чинам.
В «Носе» герой — коллежский асессор, VIII класс. Разница с Башмачкиным — всего один класс, но Ковалёв живёт куда лучше: может пригласить брадобрея и прачку, а Башмачкин питается картошкой с луком и не может купить шинель.
В России чин всегда имел значение — и, по-моему, имеет до сих пор. Пушкин говорил, что европейцы, не понимающие, что значит чин для русского, никогда не поймут русскую душу. Гоголя невозможно понять без понимания чинов.
С Петра I каждый человек должен был иметь чин. Что бы русский ни делал — чин шёл впереди. Эта иерархия живёт с XVIII века и, кажется, не исчезла в XXI. Может, в этом и кроется тайна загадочной русской души?


Тарковский


Первый раз смотрел «Зеркало» в Доме Актёра. Один-единственный сеанс, вход — только по пропускам, для актёров и режиссёров. Фильм понравился.
Потом пересматривал много раз. Не разочаровался. Остался верен первому впечатлению.
Когда-то мечтал увидеть все его фильмы. Мечта сбылась — теперь они стоят на полке, смотри — не хочу. Но той давней радости, как в Доме Актёра, уже нет. Почему? Как говорил Аркадий Райкин: «Нет дефицит».
«Солярис» люблю, но когда наступают длинноты — не выдерживаю, перематываю. Потом мучает совесть: «Нельзя же так с гением!» Но ничего не могу поделать. Современный кинематограф развратил: клиповый монтаж, бешеный темп, спецэффекты...
Почти как в «Солярисе»: мчишься по тоннелю, вылетаешь на свет — и вдруг звенящая тишина, природа. Но остановиться уже не можешь. Это медленное течение жизни в его фильмах начинает раздражать. Хочется крикнуть: «Ну давай же, двигайся!» — и рука тянется к пульту... палец к кнопке... прощай, шедевр.
Пересматривая Тарковского, всё чаще думаю: фильмы слишком длинные. Ему не хватает чувства меры. Пластический ряд — великолепен, но не всегда соответствует литературной основе. Иногда он существует сам по себе — отсюда и длинноты.


Пластика человеческая и сценическая


Человеческая пластика — это выражение социальной жизни через тело. Опытный человек легко определит профессию, статус, воспитание. Раньше это было проще: сословия были ярко выражены. Аристократа от разночинца можно было отличить с первого взгляда.
Аристократов «дрессировали» дома: воспитание, образование, телесная дисциплина. Разночинец такого тренажа не имел. По уму они могли быть равны, но в телесной культуре — нет. Аристократ владел телом, как инструментом.
Поэтому аристократу было легко сыграть современника на сцене. Современному актеру, чтобы воплотить исторического персонажа, нужен такой же телесный тренинг. Задача трудная, но выполнимая — если есть педагоги. А их всё меньше.
50–60 лет назад этикет преподавали те, кто видел живых аристократов. Они учили обращаться с цилиндром, веером, плащом, тростью. Артист БДТ Стржельчик — мастер обращения с цилиндром. Его учили старые актёры, а тех — настоящие аристократы.
Каждый преподаватель добавлял своё, что-то терялось. Постепенно истинный этикет стал театральной условностью. Настанет время, когда его будут восстанавливать по картинкам и мемуарам — как это делал И.Э. Кох.
Готовя учебник по историческому фехтованию, он столкнулся с нехваткой материалов. Обратился к живописи и литографиям. Эрмитаж предоставил всё, что было. Много лет Кох преподавал фехтование в ЛГИТМИКе, систематизировал опыт, привлёк богатейший исторический материал — и впервые написал учебник, по которому до сих пор учат его ученики.