Мир не без добрых чудес!

Мир не без добрых чудес!

Слегка опоздав, едва войдя в не слишком шумную комнату, гостиную изображавшую, понял: подозрения были совсем не напрасны, его пригласили, чтобы барышень веселить, цветник репейником хоть как-то разбавить. Барышень, прикинул, штук восемь, пацанов: раз, два, он третий, один совершенный задохлик, маленький, щупленький, без очков, линзы, наверное, а между ног наверняка ничего достойного ни одной из восьми барышень так и не выросло и уже не вырастет никогда.
Увиденное подтвердило самые скверные ожидания. Хотелось чего-то очень лёгкого, очень шампанского, очень французского. Легкое белое вино, легкий белый танец, на который его белокурая красавица пригласит, после которого легко откроется белая дверь, легко одежды с обоих слетят, белоснежно не загоревшие места обнажая, он легко войдет в раскрытую белоснежность, белокуро и там нежным волосом опушенную, и, вволю попрыгав-подрыгав, бурно и нежно спустит, чтобы подняться с белой постели с легкой душой в слегка подсыхающей малофье белесоватой и легкими опустевшими яйцами.
Как всегда, гладко было в мыслях, в реальности было немного иначе. Точней, совсем было не так. Хотя, скажем сразу, чтобы пугливого читателя не потерять, все кончилось хорошо. Поразмыслив, зачеркнув «хорошо», напишем отлично. Хотя, добавим до точности, до полной правдивости, совсем не так, как мечталось. Что поделаешь, мечты на то и мечты, чтоб не сбываться.
И то сказать, избыток счастья, удачной разделенной любви, как мудрецы утверждают, человека делают идиотом. Так повелось, так устоялось, с чего же меняться?
Всех, кроме хозяйки, пригласившей его, видел впервые. Взглядом пробежав по сторонам и ни на одном лице не задержавшись, совсем мрачно поцеловал подставленную щеку хозяйки в платье с голой спиной. Дресс-код намекал на свободные, открытые отношения между собравшимися, до его прихода успевшими перезнакомиться и пару раз выпить.
Его приходом все были очень довольны, соотношение, пусть не кардинально, но все же улучшилось.
Его представили. Его познакомили. Ему налили. Даже выпили за него.
Включили медленное, хозяйка сама его пригласила. Сделав последний глоток — виски был уже тепловат — к партнерше прижался, она была вовсе не против, и стал правой рукой, стараясь о музыке не забывать, лапать голую спину, норовя, когда в темные углы уводило, пробраться спереди, ниже, пролезть под трусики и нащупать местечко, где раздвоение личности начинается.
Тем самым учинялась проверка. Самое главное, как барометр отреагирует. Второе, поощрит ли усилия барышня, если нет — придумать, как от нее отвязаться, и поиски, времени не теряя, продолжить; а если да — оценить, насколько дальнейший путь быть обещает тернистым.
Барышня на движение руки, до заветного места добравшейся, отреагировала не очень понятно. С одной стороны, не препятствовала, с другой — тесней, как ожидалось при раскладе таком, к нему не прижалась, рука ее вниз, к его заветности не скользнула, хотя освещенность угла вполне позволяла.
И хорошо, что не скользнула. Там, как было немного тесно и чуточку потно, так, несмотря на изменившиеся обстоятельства, и осталось: не прыгнуло, не разбухло, не вздулось.
Тем временем танец продолжился, к более освещенным местам направляясь. Правая рука медленно, не торопясь, с солидным достоинством от раздвоения к вполне легитимным ключицам, поднявшись, прилипла, головы повернулись, взгляды встретились, попрощавшись, музыка к концу подошла, и они церемонно за танец друг друга полупоклонами поблагодарили.
Она поспешила к задохлику. Второго по счету после него пацана успели уже подхватить, так что, хоть и хозяйка, выбора не было.
Собственно, выбора не было и у него, хотя на стульях, на креслах яркими бутонами неразобранный цветник, грустя, процветал. Слева направо — по-русски. Справа налево — уже по-еврейски. От перемены направления взгляда результат не менялся. Барометр забастовал, сигналов не подавая, хотя после известной процедуры минуло два дня, и ему большую резвость проявлять полагалось.
Новая музыка была чуть резвей и требовала выбора немедленного: здесь и сейчас. Нельзя же столбом стоять посередине с уже пустой — виски еще больше нагрелся — рюмкой в руках.
Значит так. Рюмку на стол и приглашаем вон ту, которая вроде бы в шортиках цвета непонятного, в каких-то диких узорах. На узоры плевать. Задача — исследовать, что там под ними, желательно, спереди.
Шортики, похоже, слегка удивились, что выбрали их, худых, невысоких и немного растрепанных. В отличие от партнера, выпившего, не закусывая — не особо было и чем — три рюмки виски подряд, к чему он был совсем не привычен, шортики не пили совсем, какой-то безалкогольный коктейль все время сосали, не дососав.
Хоть в голове слегка было туманно, зато руки-ноги и прочее стали свободней, и, следуя прежней программе, обхватив талию партнерши руками, он сразу повел ее к самому темному месту, где только что до раздвоения личности успешно пробрался.
Такой прыти шортики, видно, привычные ко всему, не удивились. Однако второй настоящий пацан вместе с партнершей без слов, но дружно возмущение проявили: подрезая, быстрей, чем музыка позволяла, туда же, в темный угол проскочить норовили. Видно, приспичило.
Второй настоящий, действуя по сходной с первым программе, план действий начал осуществлять, еще до необходимо-достаточной темноты не добравшись. Пришел раньше, следовательно на рюмку-другую выпил он больше. Придя к такому умозаключению, безусловно себя первым считавший, со все более возрастающим интересом стал рассматривать пару, вступающую в зону темноты, позволявшей энергичные действия и разгулявшуюся турбулентность.
Это наносило несомненный ущерб отношениям с шортиками, уязвленными его никак не вспыхивающим интересом к тому, что там, под ними, и тем, что их обогнали.
Поэтому, когда второй с партнершей слегка покрасневшими выплыли из умеренной темноты, она поправляя блузку, он брюки в месте заветном, шортики, решив взять быка за рога, стали его на освободившееся место  тащить, и он, не подав виду, что ее решительности удивился, сопротивления не оказывал.   
Как задумано было, так точно и получилось. Он исследовал шортики вплоть до голой влажности под трусами, она руку, свободный пояс слегка отодвинув, под брюки и плотные потные плавочки запустила, даже — гляди ты! — пальчиками с длинными, диким цветом намазанными ноготками залупу его оголила, но при выходе из темноты все разочарованно на прежнее место вернулось.
Барометр, несмотря на залупу, ожидаемым образом не среагировал, чем немало его озадачил, а ее, похоже, шокировав, жутко обидел.
Вечеринка не задалась. Несмотря на очевидный прогресс, у второго с партнершей тоже дальше не двинулось. У хлюпика лапать, похоже, нечего было ваще, он к этому делу не был совсем предназначен, хорошо, если сам из себя раз в месяц выдавит курам на смех несколько капель.
Решил сваливать. Чем скорее, тем лучше. Совсем-совсем теплого рюмку выпив на посошок, чмокнув в щечку хозяйку, остальным слегка вежливо поклонившись, оказался на воздухе, который взбодрил свежестью и, что было совсем удивительно, оказал неожиданное влияние на воскресший барометр. Ни с того, ни с сего, внизу отяжелев, отвердев, вверх взметнулся, словно птица, вырывающаяся из силков, из трусов и брюк стремясь выпорхнуть, чтобы, с плотью неведомой слившись, излиться.
И — мир не без добрых чудес! — уже у метро, куда, незнакомыми переулками проплутав, битый час добирался, решив на всякий случай — тащиться немало — за подвернувшийся строительный забор заглянуть, увидел парня уже вытаскивающего. Показалось: тот, второй с незадавшейся вечеринки.
Конечно, хотя под шафе, но этика этикой. Близко не подходя, полумерой не ограничиваясь, всю свою гроздь вытащил на всеобщее обозрение. Тот и луна поглядели, и ей на радость, увлеченно дальнейшее наблюдавшей, пацаны, штаны-трусы опустив, пьяненькими поцелуйчиками для приличия обменявшись, стали друга с медвежьей ласковостью лапать и мять, перепутав, где руки, где ноги, где чья срака, чей входит куда. Смешавшись, все завертелось потно и ласково: бедра, грозди, промежности.
Имен друг друга они не узнали. Объявленные на вечеринке, конечно же, не запомнили: столько барышень, к чему пацанячьи? За забором было уже не до них. Слова не сказали друг другу. К чему? И так все понятно. К тому же губы и язык заняты делом куда поважней.
В ноздри весело, радостно шибануло чистым потом пацанским и терпкой стремительной малофьей, любые дезодоранты в минуту соития перешибающими. Головы от теплой пьяни и похоти жадной кружились, но прочая плоть дело знала твердо и наизусть, в мозгах не слишком нуждаясь.
Поздно наутро проснувшись, все помнил прекрасно. То, где и с кем танцевал, сколько рюмок, раз от разу теплеющих, выпил, как свалил, как вытащенный увидел. Дальше все расплывалось, оборачиваясь пятнами на брюках, трусах, даже рубашке — кто из них туда выстрелил? — которые надо было самому постирать. Не бросать же в общее грязное, чтобы мать догадалась.
А то, что с пацаном, ну и что? Один раз, как утверждает народная мудрость, тем более если обоим было так хорошо, даже прекрасно.