Из цикла Подумки

Трудонолик

Помните рассуждение Джерома К. Джерома об онлайн-вдохновении отпетого трудоголика? Напомню: «Я люблю работу, я с детства люблю работу, я могу часами стоять и смотреть, как работают!»
В прежние годы, активно переживая собственное безделье, я наблюдал, как время из союзника и поручителя будущего превращается в вязкую заболоченную запруду, где любое движение, да что там движение, желание ; непомерный труд и непозволительная трата сил.
С годами это переживание ушло. Клаустрофобия кулика, вынужденного нахваливать болото, чтобы окончательно не сойти с ума, стала моим естественным состоянием. Я всецело уподобился человеку, лишившему себя не только возможности трудиться, но даже желания вступать с кем-либо в какие-либо производственные отношения. Наблюдать ; да! Трудиться самому ; категорически нет. Не подумай, читатель, что мое отношение к творческому акту сродни ужимкам привередливой недотроги ; дело в другом.
Специфика труда такова, что участник трудового процесса, вложив силы и внутреннюю энергию в производство какого-либо продукта, всегда оказывается в минусе. И вот почему. Мир ; общенародная собственность, значит любая мирская мелочь ; объект, как частного, так и коллективного владения. Поэтому создатель является владельцем не всего продукта, но лишь его части, оставшейся за вычетом коллективной доли.
Далее. С детства пристальное наблюдение за трудовым процессом вызывало у меня острое болезненное переживание. Будто я сам катаю во дворе огромные шары снега, и мои пальцы зябнут в промокших, настывших на ветру варежках. Получив путевку в жизнь, я искал случая прикоснуться к настоящей мужской работе, увидеть, как рабочие карабкаются вверх с грудами кирпичей, как девушка-крановщица поднимает в небо внушительную бадью строительного раствора. «Вот силища!» ; в восторге шептал я, разглядывая стремительность окружающей жизни.
По вечерам в сумеречной тишине жилища я никак не мог заснуть. Лежал, ворочался, представляя, как молодой ученый, мой ровесник, уперев брови в переносицу, переступает границу человеческого знания по причудливому каскаду формул... Казалось, от меня зависит, вонзится его перо, будто меч гладиатора, в плоть супротивных обстоятельств или, воскликнув: «Vita longa!», учёный отпрянет от непобеждённого соперника.
Труд! Как многолик, как притягателен твой призыв! Из безликой плоти, созданной Богом, ты смастерил невиданное в раю существо ; человека умелого (Homo habilis), научил его жить без райских преимуществ, а потом отвергнутого Богом habilis(а) обратил в Sapiens, вернув человеку надежду на возвращение в рай.
Но вот какое дело. В раю труда нет. Зачем трудиться, если всего в избытке. Не растеряет ли человек свой трудовой навык, добытый потом и кровью в сражении с обстоятельствами жизни? Тут-то на ум и приходят тысячи онлайн-трудоголиков, привыкших наблюдать труд со стороны. Во-первых, оказавшись в раю, им не придется ничего терять, так как у них нет опыта приобретения своим трудом. Во-вторых, привычка многочасового наблюдения в кущах Господних весьма кстати, ведь смысл райского существования заключается единственно в наблюдении Бога.
Теперь понятно, райские пилигримы, это не трудолюбцы и не люди с врожденным внутренним беспокойством, но тихие аморфно-изотропические трудонолики.
«В раю таким не место ; ноль и в раю ноль!» ; возразит читатель. И будет прав. Но с другой стороны, бездельнику, не причастному к мирским делам, легче в назначенный час оторваться от земли. Известно, кто хочет быть первым, будет последним, а последний на земле часто становится первым в небе! В наблюдении, как в математике, если вообразить или попросту подписать ноль к невзрачной на вид цифре, она преобразится в такое!..
А вы как думаете?



Солнечный латте

Утро. Дверь кафетерия, распахнутая настежь.
Марина:
; Зайдем?
Зашли.
; Мне возьми латте.
; Два латте.
Расположились за дальним столиком.
; Уютно.
; Как везде.
; Скажи, пусть убавят звук. Нет сил слышать все это.
Оборачиваюсь.
; Сделайте телевизор потише.
Юноша за стойкой:
; Что?
; Потише эту бойню абсолютного слуха сделайте, плиз!
«Плиз» я сказал нарочито громко.
; Не вопрос. Вам по двести или триста?
; По двести. С корицей.
Солнце поднялось над крышами, превратив огромное окно кафетерия в сверкающую поверхность.
; Ух т-ты!.. ; Марина зажмурилась.
Экран телевизора поблек. Я ладонью прикрыл глаза.
; Ваш латте, плиз! ; слово «плиз» бариста произнес нарочито громко. ; Что-то еще?
; Нет, спасибо.
Парень вернулся за стойку. Я посмотрел на Марину. Она сидела, вытянув шею, и шевелила губами, будто пила латте. По нетронутым пенным разводам на поверхности кофе я догадался: Марина пила… солнечный свет! Пила мерно, глотками, так пьют крутой чайный кипяток, стараясь не обжечь губы и одновременно смакуя жар дымящейся плави.
Через минуту небо затянули тучи, солнце рассеялось. Мы допили латте и направились к выходу. Расплачиваясь, я в шутку спросил парня:
; Надеюсь, солнце по прейскуранту бесплатно?
; У нас все включено! ; весело ответил он.
Его улыбка оказалась простой и светлой, вновь превратив пространство кафетерия в солнечный террариум.
Мы вышли.
; Где наш бариста? ; спросила Марина, оглядывая небо и помахивая руками из стороны в сторону, будто разгоняя тучи. ; Ну! Ну же!..
Приметив светящийся краешек небесного силикона, откуда вот-вот должно было брызнуть солнце, я указал жене на просвет в плотной веренице туч.
; Ваш солнечный латте, сударыня!
Ждать пришлось недолго.



Астрономия

; Выдумки фантазеров! ; я захлопнул астрономический атлас и посмотрел в окно. ; Стыдитесь, ученые мужи!
За время, пока я листал увесистый галактический блокбастер и пытался понять, что происходит в небесном планетарии, солнце заметно опустилось и теперь едва выглядывало над верхушками домов.
; Солнце опустилось, значит… никакой солнечной системы нет, ; констатировал я, смакуя истину в собственных мыслях, ; все кружится вокруг Земли. Я свидетельствую!
; И вообще, что есть истина? ; добавил я, вставая перед зеркалом в позу Пилата.
Вдруг огромная центробежная волна, подхватила мои мысли и понесла прочь, туда, где за линией горизонта поверхность Земли обрывалась в бездонную вселенскую пропасть. По неизвестной мне причине, не добежав до края каких-нибудь двадцать метров, волна внезапно остановилась. Я сорвался с пенного гребня и по инерции покатился дальше. И наверняка свалился в бездну, если б в последний момент не ухватился за натянутую, как струна, линию горизонта. Ржавый металлических жгут резал ладони, в пору было кричать от боли, но...
…Моим глазам открылся дивный миропорядок! То, о чем веками твердили Коперники и Галилеи, я увидел собственными глазами! Сверкая великолепием форм, с легким метеоритным по;свистом планеты вращались вокруг огромного неподвижного Солнца. Я заметил, как встречный галактический ветер развевает мои волосы!
Действительно, вопреки людской молве о надуманном главенстве Земли, матушка Гея неспешно совершала свое орбитальное кружение. Правда вела она себя весьма чудаковато: то перемигивалась с пролетающей поодаль кометой Галлея, то гоняла над океанами облака, будто трепала шарфик, приветствуя летящих по соседству Марс и Венеру. Казалось, она кружится в танце на полуночном девичнике, вместо того чтобы исполнять свои космические обязанности!
Вот и все. Пока я дивился вселенской баллистике, мой собственный горизонт переместился на европейскую часть Евразийского материка. Показались шпили Кремлевских башен и рубиновые звезды третьего по счету Рима. Я выпустил из рук металлический канат, размял ладони и пешком направился по Большой Якиманке к Октябрьской площади. Здесь я вырос. Этот уголок старой Москвы был моим центром вселенной, вокруг которого столько лет вращались Солнце и прочие небесные достопримечательности…
Как-то будет теперь?



Белый медведь в малиннике

Падая с ветки, Винни Пух заметил со свойственной ему медвежьей проницательностью: «Чем дольше летишь, тем скорей закончится падение». Четыре ; три ; два ; один ; б-бац!..
Упал еще один Винни Пух. Сколько их, милых пузатиков, думают, что они ловчее обезьян. Однако вот незадача: если Винни Пухи ; это мы с вами, то, согласитесь, падение с ветки даже одного человеческого эмбрионария, может иметь весьма небезобидные последствия.
Мы регулярно падаем. Кто-то падает, споткнувшись о сдвинутую в сторону крышку канализационного люка, кто-то смотрит вниз и не верит своим глазам: земля, будто зеркало под ногами, ни бугорка, ни выемки ; непривычно! ; как не упасть.
Однако вернемся к милашке Винни Пуху. Когда он стремительно приближался к земле, разве он думал, что тысячи вовсе не сказочных Винни падают вслед и вот-вот шмякнутся на торчащие из земли корни. И им, реальным Винни Пухам, в отличие от сказочного милашки явно не поздоровится. «Вот так Винни! ; упрекнёт медвежонка кто-то. ; Вот так добрячок с червоточиной…». Но что это?
Рассерженные голоса наполняют зрительный зал.

; Медвежонок не виноват, ведь он ненастоящий!
Возмущение зрителей понятно: вместо сказочного удовольствия на экране «ломает комедь» очередная антиутопия...
; Сейчас же включите свет! ; требуют зрители и толпой направляются к выходу.
«Дожили!» ; перешептываются они, покидая здание синематографа. То, что киномеханик случайно или сознательно перепутал пленки, и вместо веселой песенки про Винни Пуха звучит надрывный бас Михаила Рыбы из кинофильма «Последний дюйм»: «Какое мне дело до всех до вас...», зрителям невдомек. «В самом деле, какое нам дело до тех, кто вот-вот шмякнется о древесные корни!» ; рассуждают они. Стадное чувство синематографической солидарности провоцирует в покидающих кинозал нечувствительность к чужой боли.

P.S.

; Белый медведь в малиннике! Белый медведь в малиннике!

К выходящим из кинотеатра подбегает паренек с пачкой июльских вечерних газет.

; Вчера под Москвой в Егорьевском малиннике видели белого медведя!

Толпа цыкает на мальчугана.

; Эй, пацан, ты сам-то понимаешь, что говоришь? Белый медведь летом в малиннике! Ладно б зимой такое. Тут уж, как говорится, подобное к подобному.

И только один из выходящих хмыкнул в воротничок:

; Ну, какая зимой малина!..



Безлунные мысли

Ночь. Крохотный очаг света над рабочим столом. За окном черный космос. Как странно! Вселенская громадина не может (или не хочет) выдавить тонкое четырехмиллиметровое стекло и залить чернотой пустякового сорокаваттного антагониста. Вместо этого она мирно соседствует с искусственным, будто нарисованным, как в сказке про Буратино, источником света. Слон рядом с цыпленком! Людям бы так.
Социальные лифты разносят нас по разным этажам, мы не сосуществуем, не торжествуем в сочетании, но добровольно удаляемся друг от друга, распилив взаимность на две пустые половины.
Пишу эти строки, балансируя между добротой космоса и ворохом «сорокаваттных» человеческих устремлений. Пока слон за стеклом, я чувствую себя в безопасности. Но однажды погаснет моя сорокаваттка. Огромное галактическое тело выдавит 4-х миллиметровый велюкс, и я под тяжестью причин исчезну из этого мира. Пустота и молчание сомкнутся вокруг меня. Но знаю: мне суждено пробуждение. «Каков ты!» ; скажу я, просыпаясь и разглядывая себя за поверхностью жизни. И замолчу навсегда ; зачем говорить вслух, когда никого нет рядом...



Счастье с видом на туалет

Дела, обстоятельства, таблетки, снова дела. В этакой круговерти дотянуть до пенсии непросто даже социальному оптимисту. Вы понимаете, что это значит? Я, физически здоровый человек, не надеюсь дожить до пенсии, потому что общество, в котором я живу, не гарантирует мне ни долголетия, ни безоблачного счастья. Согласен, облачные счастливцы ; это дураки с блуждающим взглядом. Но неужели потенциальным дураком является тот, кто хочет жить долго и счастливо?
«Ишь, чего захотел! ; усмехнется мудрец. ; Будда говорил: в выражении «я хочу счастья» убери «я», убери «хочу», останется «счастье»! Так-то оно так. Но счастье без «я» ; очаровательный пирожок в фольге без признаков жизни.
Помню удивление, которое я испытал в Турции на развалинах античного города Иераполис. Наша туристическая группа прошла под аркой городских ворот и ступила на территорию древнего мегаполиса. Слева от улицы, ведущей в центр города, мы увидели пышную колоннаду, вернее, сохранившийся фрагмент внушительного мраморного портика, перекрытого в прошлом величественным фронтоном. Несколько целых колонн, метровых в диаметре и украшенных дорическими капителями, подпирали небо вопреки четырем землетрясениям, оскопившим в разное время многострадальный Иерополис. Несмотря на значительные разрушения, глаз легко конструировал недостающие детали. Казалось, этот придорожный «Парфенон» воздвигнут с какой-то важной градостроительной целью, ведь он первым встречал входящих в город. Изящество форм наводило на мысль, что портик является визитной карточкой Иераполиса, этаким паспортом красоты, предваряющим знакомство с городом как восьмым чудом света, наравне с Висячими садами Семирамиды, статуей Зевса в Олимпии и прочими топ-примечательностями античного мира.
Я спросил гида о назначении этого прекрасного в прошлом произведения греческой архитектуры.
; Что это?
; Видите ли, ; гид не сдержал улыбки, ; это… бывший городской туалет.
; Ту-а... ; поперхнулся я, ожидая услышать что угодно, только не это!
; Да, представьте себе, ; гид рассмеялся, ; обыкновенный античный нужник!
Слова гида опрокинули мое сознание. «Ту-а…» ; повторял я, блуждая взглядом, как прожектором батискафа, среди колонн затонувшего во времени портика. Вспышки восторга, подобно пузырькам воздуха, булькали во мне и отвлекали ум от завершения мысли.
; Борис, не отставайте! ; окликнул гид, уводя экскурсию в город.
; Эврика! ; в ответ воскликнул я, обнимая колонну, как ствол огромного дерева жизни. ; Если человеку для отправления нужды понадобилось ЭТО, ; я провел ладонью по мраморному глянцу античного цилиндра, ; значит, счастье при жизни, ; я набрал в легкие воздух, ; возможно!



Утро

Сегодня в ночь случились первые заморозки. Поутру я долго не мог подняться, мерз, кутался в одеяло и старался не вслушиваться в жалобное поскуливание собаки за дверью. Отлежав последнюю меру, встал, накинул на плечи телогрейку и вышел на крыльцо.
Меня встретила высокая статная женщина в белых сверкающих одеждах.
; Как вы долго! ; улыбнулась она, сдувая порошу с протянутой навстречу мне ладони.
; Простите, Ваше величество! ; ответил я, наблюдая, как снежная королева постепенно тает в лучах утреннего солнца.
В самом деле. Явление декабрьской красавицы преобразило всё вокруг. От неряшливой старушки-осени не осталось и следа. Деревенское разнотравье, походившее еще вчера на нечесаные куски прелой свалявшейся шерсти, покрыла серебристая льдинка инея. Околица, размусоленная осенними ливнями, обратилась в молчаливую залу старинного замка, веселого и хлебосольного в прошлом, а ныне покинутого владельцами. Солнце неспешно скользило над лесом, оплавляя верхушки сосен наподобие витражей средневековой европейской готики. Золото, потревоженное ветром, сползало с дырявых придорожных крон и рассыпалось на отдельные листья-золотинки. Солнечные лучи (как шампуры огненного мангала, начищенные пастой гоя!) выхватывали отдельные блестки и кружили в воздухе, пока те поодиночке не припадали к земле. Перекатившись пару раз по спинам притихших сородичей, золотинки мирно засыпали в обнимку друг с другом.
Пес нагулял аппетит и льнул к ногам. Я взволнованно вздохнул и повернул к дому.



Огородица

Виктор Петрович был заядлым огородником. Его карие глаза цвета бурого суглинка наблюдали землю, едва оттаявшую после долгой зимы и загодя, еще по осени приправленную для посева. «Экая огородица предвидится!» ; говорил он, мысленно любуясь будущими всходами.
А в августе Петрович любовно пересчитывал успенские* корзины, полные зрелой огородичной всячины, и гонял августовских мух, одновременно жалея их и прощаясь до будущего лета.
Рядком с Виктором трудилась его жена Любушка. Распустив по щекам лучистый бреденек морщин, Виктор Петрович наблюдал, как Люба пестовала очередную растительную кроху, глотающую холодок утреннего солнца. «Не застудилась бы дева!» ; вглядывался он с беспокойством в утренний холодок, скользящий по изгибу Любушкиной спины.
; Ну ты и труженик! ; ехидствовали соседи, разливая пиво из трехлитровой банки, припрятанной под доминошную фанеру.
; Так ведь землица просит, ластится, ; отвечал Виктор, не чая соседской иронии, ; «Нагнись, ; говорит она, ; тайну тебе скажу». Вот я и горблюсь.
; Ну-ну, ; хмыкали мужики, косясь на болтающих в стороне жен и подливая водку в пенистый хмель, ; тайна в нашем деле ; вещь необходимая!
Время приходит раннее, а уходит позднее ; состарились милые огородники. И случилась оказия ; помер труженик Виктор. Может, в огороде перетрудился или время пришло ; кто знает.
Плакала Любушка по мужу, звала:
; Погодь, родненький, не ходь шибко далече! Прилечь под бочок дозволь. Бог даст, прорастем рядком, вновь увидимся…
Верно сказала. Аккурат через месяц померла Любушка в ранний час. Утро в тот день выдалось дождливое, под поливку. Схоронили Любаву возле красного кирпичного храма. Прикопали по левую руку от Виктора.
«Экая огородица…» ; воздыхала соседка Марья, глядя поверх сырого холмика на церковный шатер, похожий на перевернутую острием вверх морковку…

*Имеется в виду сбор урожая под праздник Успения Богородицы (28 августа).



Вовсе не бабочка

Чем дольше живу, тем горше становится на душе. Все не так, не целесообразно что ли. Почему живые существа (и человек в том числе), ради продолжения собственной жизни, вынуждены поедать друг друга? Почему, накапливая мудрость, мы с годами теряем силы на ее утверждение?
Эх, если б человечество отважилось существовать по другим, недарвиновским законам бытия, если б исповедало простую истину: «что отдал ; то твое», мир превратился бы в единый подарочный сертификат. Дари ; жертвуй ; радуйся!
Но нет. Дарвиновская генетика не позволяет человеку расслабиться. Подсознание забито страхом. В любой, даже самой безобидной ситуации человек тянет одеяло на себя. Когда же перетянутых одеял становится много, человек сшивает их в рулон. Рулон ; это его оберег и надежда на счастливую жизнь! Обмотав рулон вокруг собственного тела, человек превращается в неподвижный кокон, из которого по всем законам природы должна вылететь прекрасная бабочка.
Лежит человек, ждет, но ничего не происходит. Любопытствующие и любители поживиться задарма спрашивают друг у друга разрешение вскрыть кокон и выяснить причину задержки. Получив обоюдное разрешение, они разваливают кокон на половинки и что же видят?.. Маленькое лощеное тельце человека, этакая египетская мумия, застыло в неоконченном движении под гниющими лоскутами перетянутых одеял. Оно мертво. Лицо обезображено испугом.
Какая уж тут бабочка…



Млечная неопределенность

В потертом галактическом скафандре на коробке из-под марокканских апельсинов сидело небольшое, размером с некрупного первоклассника существо. Толстые прутья металлической решетки отбрасывали клетчатую тень на серебристый пластик его космической экипировки.
У клетки толпился народ. Смельчаки старались подобраться поближе и бросить пришельцу корочку хлеба или надкусанное яблоко, в надежде на эппл-отклик загадочного существа. Однако все людские коннектинки проваливались в бездонную глубину пепельно-голубых глаз инопланетянина, наблюдавших за происходящим из-под выпуклого лба, нависшего над лицевой частью головы. Казалось, мысль пришельца сосредоточена не на положении арестанта, в котором он оказался по стечению обстоятельств, но на том, как поступить с толпой симпатичных живых организмов, окруживших клетку. Если энергетическая связь с материнской платой повелит ему уничтожить фрагмент Солнечной системы, локализованный до пределов пиа;риса* (его нынешнего гипотетического заточения), он будет вынужден исполнить команду.
Наконец космический гость отключился от созерцания толпы и произвел на груди таинственное перстосложение. Солнечная система дрогнула и стала распадаться на множество несвязанных друг с другом пиарисов. Даже Юпитер, несмотря на свой фантастический газовый размер, превратился в мерцающую пустоту, напоминающую спираль Андромеды. Все сдвинулось, пришло в движение!
А что же галактический арестант? Он исчез в суматохе происходящего. Казалось бы, самое время поставить точку, но долг правдивого рассказчика понуждает автора разобраться в случившемся. Итак.
Представим себе пункт российского таможенного досмотра. Капитан внутренних войск вертит в руках коробку из-под апельсинов, переворачивает, заглядывает внутрь и неопределенно качает головой. Коробка пуста.
; Место пусто не бывает, ; говорит он зависшему над табуретом инопланетянину.
Пришелец широко улыбается и на все вопросы отвечает «А-ы», что по мнению двух приглашенных на собеседование лингвистов значит: «Да я». Выясняется, что инопланетянин, пересекая государственную границу РФ, не задекларировал имеющийся у него космический мусор ; коробку из-под апельсинов, которую выбросил в открытый космос один из летавших над Землей космонавтов. Возник прецедент межпланетно-процессуального свойства, и космического гостя до выяснения всех обстоятельств дела этапировали в одиночный пиарис с решетчатым ограждением и массовкой переодетых в штатское гэбэшников.
Теперь понятно, почему по окончании солнцетрясения камера оказалась пустой. Не каждый готов оказаться в положении космического мусора.

P.S.
Известно, тюремные камеры, даже одиночные, являются объектами многоразового использования. Прошли годы. Многие сиживали в том самом пиарисе, где провел незабываемые 24 минуты пленный космический пришелец. И все сидельцы в один голос утверждали: по ночам, когда сквозь оконную решетку видны звезды, в камеру кто-то входит. Спросишь его: «Это ты, друг?» Он отвечает: «А-ы!»

*Пиа;рис (марс.) ; крохотное владение, малая родина, островок.



Волны Житейского моря

Волны Житейского моря набегают на отмель береговой линии и сплетают песчинки человеческих судеб в затейливые сиюминутные узоры. Подцепив пенистыми коготками магические знаки, заключенные в начертании песочных узоров, волны уносят загадочные иероглифы на глубину. Вот почему наши сновидения полны глубинной символики, а утро нового дня схоже с возвращением прибрежной песчинки в солнечные пенаты отмели.
Утащив песочные узоры на глубину, волны кружат нас на мелководье, как поднятый с отмели песок. Так образуется привычка жить мелко - одним днем. Пища, крыша над головой, зрелища и чувственные потребности ; вот список наших неглубинных интересов. Мы не анализируем происходящее и не замечаем, как каждое мгновение, рожденное от будущего, тут же становится фрагментом прошлой жизни. Значит, длительность интервала между прошлым и будущим равна нулю, и настоящего времени попросту нет. Выходит, нет и… нас, ведь мы существуем только в настоящем. На лицо парадокс, который нас пугает, и его следует разрешить!
; Подумаешь проблема! ; усмехнется обыватель. ; То, что не существует, можно просто придумать.
; Верно! ; подхватит толпа и придумает время, отличное от прошлого и будущего, и назовёт это время ; Настоящее.
И станет человек жить-поживать в придуманном настоящем, жить мгновением.  Хорошо ; о прошлом кручиниться не надо, о будущем беспокоится нет нужды. Мелькнул и порядок! Но вот незадача: поддавливает человека в затылок прошлое, бьет хворостиной по лицу будущее. Страх обжимает человека перед полнотой жизни. Выход один: прошлое переписать, о будущем забыть, а из настоящего слепить что-то свое, уродливое, временное, но безопасное.
России к разрухе не привыкать. Русскому человеку наломать поутру дров как выпить стакан хорошей водки.
Слышится реплика:
; А если научить россиян канительному делу и протянуть золотые нити народных судеб не по пустырям и мусорным свалкам, но по лычкам и орденским планкам отцов и дедов? Может, тогда и жизнь наша станет преемственной, теплой, как ухоженная старина? Как думаете?
На реплику народ безмолвствовал.



Разбойники и миролюбцы

Я совершил открытие: могу с высокой степенью точности сказать, кем станет малыш в будущей взрослой жизни ; разбойником или миролюбцем.

Давайте выйдем во двор и приглядимся к поведению детей на детской площадке. Вот карапуз в желтой шубейке катает снежные шары ; один, второй, третий… Кряхтит, поднимает шары друг на друга, уже сверкнула в варежке алая морковка. Затаив дыхание, двор ждет окончания строительства снеговика. Все любуются ; красота! ; и не замечают, как другой такой же карапуз в красном тулупчике нетерпеливо переминается с ноги на ногу, отслеживает рост снеговика и ждет.
Вот взрослые отходят в сторону и заводят разговор о том о сем. Красный тулупчик срывается с места, подбегает к снеговику, рушит красоту наотмаш и исчезает на задворках площадки.
Мальчик в желтой шубейке, отревев, начинает строительство заново, а его красный обидчик ходит поодаль и с показным безразличием наблюдает за процессом реставрации.
Перед нами две манеры поведения. И сколько бы мы ни тратили сил, времени и денег, чтобы выпестовать из ребенка-разрушителя созидательный социум ; наши усилия будут напрасны! В лучшем случае он окончит какой-нибудь приличный институт, потом бросит профессию и уйдет на общественную работу, чтобы, сталкивая человеческие интересы, делать карьеру.
С созидателями проще. Учатся с интересом, живут позитивно, светло. Они ; оплот державы. Если вы попытаетесь увлечь созидателя легкой прибылью, каждый второй ответит: «Нет» и вернется к каждодневному кропотливому труду.
Поэтому давайте внимательно наблюдать наших детей и планировать их судьбы, исходя не только из собственных представлений о благе.



Что отдал, то ; твое

; Дяденька, скажите, что такое «бескорыстие»?
; Представь, мальчик: ты что-то отдал и не жалеешь об этом.
; Потому что не нужно?
; Нет, очень нужно, но другому человеку тоже нужно.
; Не понимаю!
; Я тоже...

Мы часто отказываем себе в естественном удовольствии высокого ума ; радоваться счастью другого человека. Забываем простую истину: чем теплее вокруг, тем нам же самим теплее!
О чем хлопочет человек? Что хочет он сейчас, вообще, всегда? Ответить несложно: добра, справедливости, мира в доме. А что творит на протяжении веков от сотворения мира ; братоубийство, разбой, насилие… Странно! Хочет одно, а творит совершенно другое! Еще апостол Павел, великий мудрец древности, сказал: «Творю не то доброе, что хочу, но то злое, что ненавижу!» Выходит, никакие революции, никакие позитивные реформы не вернут человеку счастье. Не в обстоятельствах жизни зарыта собака, от которой нет нам покоя, но в нас самих…
Завоевать счастье невозможно. Счастье ; это прежде всего гармония. Как можно завоевать гармонию, когда любое завоевание ; это прежде всего насилие!
О том же нас поучают слова «Что отдал, то твое». Мы смертны. Богатства, накопленные нами, рано или поздно станут бесхозными, если в нужное время мы не раздадим их людям. Раздадим, не фарисействуя, не ожидая ответной благодарности, но тихо, тайно поделимся с нуждающимися. Известно, нечаянная радость всегда взаимна. Быть может, и мы, поделившись ею, станем счастливыми!



Признак времени

По развальцованным скрепам старой, почерневшей от времени медной крыши сочилась вода. Крупные капли падали на ступени парадной лестницы, разрушенные непогодой и человеческим невниманием…
Что ж, перенесемся лет на двести назад, в Кронштадт 1822 года. Сверкают промытые до белизны мраморные пролеты лестничного марша, четыре этажа ученической казармы едва сдерживают гудящие толпы курсантов императорского мореходного училища*. Сегодня второе августа ; событие необыкновенное!
В Петровскую гавань Кронштадта входят шлюпы «Благонамеренный» и «Открытие». Корабли покинули Кронштадтский рейд 3 июля 1819 года. За три года беспримерного плавания они прошли по маршруту Петропавловск-Камчатский ; Гавайские острова ; мыс Горн ; Рио-де-Жанейро ; Кронштадт.
Училище ликует ; смотреть, смотреть сейчас же! Ах, как они хороши! Виват, Россия!
; Барышня, что же вы стоите и никуда не стремитесь? Пойдемте! Пойдемте сейчас же! Видите верхушки мачт? Это «Благонамеренный», хорош, правда? А справа-то, справа! Позвольте, барышня, я вас поверну. Видите? Это «Открытие»! Каков, а? Нет, каков! Барышня, что же вы плачете? Ах, понимаю, вам го;рдо за Россию? Я вас люблю, барышня, потому что и мне, и мне тоже!..
…Дождевая влага накапливалась на верхних пролетах лестницы и по ступенчатым сколам ручейками стекала вниз. Дверь в подвал была выбита, мутная «накипь», пузырясь и «пов;рчивая» на перекатах из обломков штукатурки, исчезала в черноте подвального перехода.
В образовавшейся перед дверным порожком луже, среди комьев пакли и обрывков старых газет плавал пожелтевший лист плотной архитектурной бумаги. Сквозь неряшливый налет времени на листе виднелся полустертый рисунок карандашом. В линиях тонкой, по-дюреровски изящной штриховки был подан портрет девушки. Прелестное личико едва выступало из тенистой глубины фетровой шляпы с широкими волнистыми полями. Ярко освещенный солнцем подбородок юной леди, очерченный сильной размашистой линией, хранил первоначальную графическую прелесть и притягивал особое внимание зрителя. Хотелось прикоснуться и провести пальцем по молодой кожице, нежной и солнечной. Справа над рисунком значилась подпись: «Варюшке, в день возвращения героев. Кронштадт, 2 августа 1822 года».
; Все, что осталось… ; ссутулился рассказчик.
; Все, что осталось, ; как эхо повторил автор, ; я знаю.
*Действие рассказа не связано с Кронштадтским морским кадетским военным корпусом МО Российской Федерации (Кронштадт, ул. Зосимова, 15).



Кожаные ризы

; Да-а, ; подумал Адам, ; верно поют ангелы: «все, что Бог ни делает, все к лучшему».
Прародители шли по притоптанной зверем тропе, плутая в зарослях камыша и серого бамбука. Адам шел сзади и с замиранием сердца наблюдал, как телесные прелести Евы, едва тронутые райским загаром, мерцают сквозь переплетения бедренной перевязи. Неведомое прежде смущение манило и одновременно пугало девственное чувство первого человека.
; Девочка, которую я прежде знал как нелепое продолжение собственного ребра, определенно хороша! ; повторял Адам, прикрывая лицо широким пальмовым листом, когда Ева неожиданно оборачивалась и о чем-то спрашивала его.
Но ни пальмовый лист, ни рыжий пушок, вьющийся на месте будущей каштановой бороды, не могли скрыть его рдеющие ланиты.

В раю Адам созерцал сады Эдема, не концентрируя внимание на отдельных формах, цветовых пятнах или трубных голосах ангелов. Он был полон любви к Богу, оттого беспечен и невнимателен. Изгнание из рая опустошило его. Человек потерял способность к макросозерцанию. Вынужденный всматриваться в неведомый окружающий мир ; опасности подстерегали прародителей на каждом шагу ; Адам неожиданно для себя разглядел земную красоту, отличную от красоты райских кущ. Мир живой природы, где каждый элемент смертен, а значит, неповторим, пробудил в нем незнакомое прежде ощущение сбывающегося счастья. Именно «сбывающегося», потому что в раю счастье бесконечно и никогда не может сбыться целиком.
Долгий путь притомил путников. Адам выбрал место для ночлега, развел костер и принялся подносить запасы хвороста. Ева подсела к огню. Обняв руками колени, она стала наблюдать, как языки пламени гарцуют на чернеющих головешках.
; Так и мы, ; произнесла дева, ; куда-то все идем, идем…
; Не печалься, Ева, ; отозвался Адам, сбрасывая с плеч вязанку хвороста, ; нет худа без добра. У меня есть ты, и это сейчас главное.
Он подсел к спутнице и взял ее ладони в свою широкую глинистую ладонь. Два сознания, неискушенные в любви, вспыхнули взаимным ожиданием друг друга.
; Ева!..
Предчувствие грядущего блаженства объяло мускулистое тело Адама, заглушив в нем пронзительный вопль существа, потерявшего непосредственную связь с Богом.