Ни слова лжи

В пять лет бабка помыла рот Августу мылом за вранье. Он забыл закрыть клетку с кроликами. И ничего не случилось, звери и не вздумали разбегаться. От вида бабки в ярости Август так испугался, что признаться было никак невозможно. С нее станется выпороть крапивой так, что потом ноги покроются зудящими волдырями. Но за вранье наказание оказалось еще более суровым: бабка схватила его за шиворот так сильно, что воротом рубашки почти задушила его, подтащила к раковине и стала мыть его рот мылом, обычным кусковым мылом. От ужаса Август зарыдал и забился, наглотался мыла, его начало тошнить... в общем, картина, хоть прошло уже тридцать пять лет, так и стояла перед его глазами. С тех пор, стоило ему соврать, во рту стоял вкус мерзкого мыла и его начинало тошнить. Так Август старался никогда не врать. Это стоило ему карьеры и брака.

На работе надо было врать. «Наш заказ точно готов к отправке?» (А он еще на стадии верстки, и главный по дизайну запил). Нет, он врал, конечно, в крайних случаях, но во рту стоял вкус мыла и содержимое желудка подбиралось к горлу. Поэтому он и работал без карьерного роста, менеджером по работе с клиентами. Начальник, похожий на жабу, считал, что Август не инициативный. Не то что, мол, тезка, император Октавиан. И каждый раз Августу хотелось послать босса на три буквы. И он молчал. Потому что врать не умел. И копил в себе невысказанные слова, которые кололись в горле словно ежи. Именно поэтому он и постоянно болел ангинами. От этих злых правдивых слов.

Брак его тоже распался. Его буквально взяла в оборот одногруппница в универе на последнем курсе, ей не хотелось возвращаться домой в Калугу к родителям, и она на себе женила Августа, который не смог сказать ей как есть, что не любит настолько, чтобы связать с ней свою судьбу. Ну и дальше понеслось: рождение дочери, которую он не хотел и к которой не был готов. Бесконечные скандалы, ругань шёпотом на кухне, чтобы не разбудить ребенка. В итоге он лишился родительской квартиры, оставил ее бывшей жене и ребенку при разводе. И завязал с отношениями.

Нет, конечно, он пытался обращаться к психотерапевтам. Первая была похожа на школьную училку, классную даму Димидроль, которую он тихо ненавидел до выпускного и которая постоянно прохаживалась по нему на уроках математики, он «плавал» в геометрии. На второй сеанс к ней он не пошел.

Второй был молодой хипстер, у которого стол был заставлен семейными фотографиями: три поколения семьи, куча родни, дети, все улыбаются, и даже две собаки породы лабрадор. И они улыбаются. Ну и как такому хлыщу рассказывать о том, что родители скинули его на бабку, потому что он мешал им жить в свое удовольствие. А бабке он был не пришей к одному месту. Она постоянно это ему и твердила. Что он не пришей к одному месту. И он воображал себя потерянным хвостом ослика Иа-Иа.

Если бы он знал, к чему приведет последняя встреча с Хмырем, он притворился бы эмигрировавшим на Кубу. Да, учу мулаток крутить на бедре сигары. Да, девственниц исключительно. И пусть бы его тошнило хоть всю ночь потом. Плевать. Уж лучше, чем встречаться с институтским дружком. На самом деле друзьями они никогда не были. Просто остальные Хмыря обычно терпели недолго и давали от ворот поворот, а Август был вечным терпилой. Который слушал бесконечное хвастовство Хмыря про могущественных родственников и соблазненных девиц. Количество девиц росло с космической скоростью. По словам Хмыря, ему «давали» все. Ага, обычно думал Август, догоняли и еще раз давали. С Хмырем Август пытался быть честным, но Хмырь пер как танк. И на правду Августа было ему плевать. И Август научился молчать. На бесконечное хвастовство. На то, что Хмырь вечно исчезал в кафе, когда надо было платить, на то, что вечно занимал до завтра, а потом из него деньги буквально приходилось выбивать. Так Хмырь занял у Августа деньги, которые тот собирался потратить на подарок той, кто ему действительно нравился. И Хмырь занял до утра, «мне родаки переведут, клянусь». В итоге Август, конечно, занял. И даже получил долг назад. Спустя почти год. Хмырь бросил ему в лицо купюры со словами: «Ну ты и жлобяра».

Ну а та, которая нравилась, разобиделась на Августа, а ведь он сказал ей чистую правду про Хмыря и долг. А она психанула, мол, ну и кто тебе дороже. И бросила Августа. С тех пор он предпочитал помалкивать вместо правды. А ведь мог, мог соврать, что собранные ей на кольцо деньги (и зачем ее заранее поставил в известность) пошли больной бабушке на лекарства. Так, может, и стал бы в ее глазах героем. А не лошарой, как обидно она обозвала его напоследок. И назло ей, да точно назло ей, он и женился на Светке.

Хмырь появлялся в жизни Августа пару раз в год. Исключительно с целью похвастаться. Дела идут, контора пишет, любит прихихикнуть Хмырь. Дела, делишки, баблишко. Августа от Хмыря просто передергивало. На их встречах он сидел как истукан, прямой как палка, заливая в себя пиво и не чувствуя его вкуса. А Хмырь разливался соловьем о себе любимом. Как у него все хорошо, как у него дела идут в гору. Август кивал, молчал, врать о том, что счастлив за Хмыря, не мог, как и сказать правду о том, что видеть его не может.

На следующий день Август стандартно заболевал от переживаний. Первые несколько дней ходил на работу под парацетамолом. Потом сваливался в лихорадке с температурой под сорок. На работе его за бесконечные больничные терпеть не могли. В детстве бабка тоже постоянно упрекала за то, что он постоянно болеет. «Всю душу мне вынул, окаянный». И Август всегда думал о том, что надо ее, эту душу, для начала иметь. Чтобы дать возможность окаянному внуку ее вынуть. Бабка была совершенно бездушная.

В этот раз, когда Хмырь позвонил, Август честно пытался слиться. Он и правда был чертовски занят на работе, и врать не пришлось. «Так я и не сегодня зову», — хохотнул Хмырь, — «давай через две недели». И Август обреченно согласился. Надеясь на то, что Хмырь забудет. Но Хмырь уже с утра написал смс: «В баре "У Юры", как обычно». «Да пошли вы… Со своим Юрой…» — подумал Август и пробормотал, что будет.

Перед встречей он честно прослушал ролик на Ютубе на тему «как противостоять манипуляторам». И даже сделал себе заметки в телефоне. И даже шел на встречу в приподнятом настроении. Но Хмырь его просто убил. Добил. Он как обычно разливался соловьем о своих успехах. «Слушай, ну вложил в крипту, то, се, фьючерсы, инвестиции. Дом купил. Женился». И показал Августу фото дома и жены. И Август просто упал под стол. Это было фото дома его мечты, с большим садом и фото женщины его мечты. И это досталось Хмырю. Он кивал как китайский болванчик, отвечал невпопад, и в голове у него крутилось: «За что! Почему Хмырь! За что ему такое счастье!!»

Обычно осадок от встречи с Хмырем длился недолго. А тут фотография дома августовской мечты и женщины августовской мечты буквально стояли у него перед глазами. И он заболел. Не как обычно ангиной. А апатией. Ему просто перестало хотеться жить. А смысл, если ты никогда не купишь себе такой дом, и никогда не встретишь такую женщину. Нет, он ходил на работу. Но потом просто лежал, отвернувшись к стене. И у него дико болела голова. Так он попал к неврологу. А потом к психотерапевту. Психотерапевта посоветовала невролог. Он работал в частном порядке, и невролог заверила его, что он лучший специалист в городе. И она сама лично за Августа попросила у Михал Михалыча, чтобы принял. И Михал Михалыч Августа принял. И даже разговорил. Августу со своей апатией было все равно, что о нем подумают. И про бабку рассказал, и про мыло, и про Хмыря. И про дом его мечты тоже. И про то, что ничего сказать не может. Врать не может, потому что тошнит, а правду боится. И Михал Михалыч научил его писать. Оказалось, что когда он пишет ложь, его не тошнит. И правду писать тоже легче. Писать и не отправлять. И Август начал вести блокнот со своими мыслями. Постоянно записывал, что думает. Хмырь позвонил, и Август совершенно честно признался ему, что у него депрессия и он не может никуда выходить. И повесил трубку, не дожидаясь ответа. И написал себе в блокнот: «Да, глаза мои тебя б не видели, козел. И деньги верни за пиво. Фьючерс, блин». Да, в прошлый раз Август снова заплатил за двоих.

А потом случилось такое. Такое! Август зашел выпить чая в кофейню в ТЦ в незнакомом районе, он ездил на встречу с клиентом, не мог найти дорогу, плутал, замерз. И вот после встречи зашел отогреваться с чаем. И тут он увидел в окно, как ко входу в ТЦ подъехала шикарная машина. «Как у Хмыря», — подумал Август. И с водительского сиденья вышел Хмырь. И открыл дверь почтительно, склонившись в три погибели, буквально. Открыл дверь. И оттуда выбрался некий господин и его дама, та самая «жена» Хмыря с фото. И Хмырь закрыл за ними дверь почтительно и пошел назад, на водительское сиденье, парковать шикарную машину.

Август сидел с чашкой чая, и мир вокруг него треснул. Не физически, а метафизически. Он наблюдал не просто сцену — он наблюдал крах всей вселенской несправедливости, на которой держалась его личная геенна. Хмырь... Шофер. Почтительный, подобострастный шофер. Он не парковал свою машину. Он парковал чужую. Он не был хозяином дома и мужем женщины мечты. Не было никакой удачи, никаких фьючерсов, никаких слияний и поглощений. И супер-карьеры не было.

Август не почувствовал злорадства. Он почувствовал... тишину. Оглушительную, абсолютную тишину внутри собственного черепа. Внутренний монолог, десятилетиями твердивший о несправедливости, — умолк.

Он достал свой блокнот. Рука не дрожала. Он вывел четким, ровным почерком:

«Сергей Хмырь. Не владелец. Водитель. Не муж. Шофер. Дом не его. Машина не его. Всё — ложь.  Он не украл мой дом мечты. Он припарковал перед ним чужую машину. И я... я все эти годы завидовал вранью».
Он закрыл блокнот. Сделал глоток чая. Чай был вкусным. Горячим. Настоящим. Сделал глоток поспешно, поперхнулся и опрокинул чашку вдобавок. «Идиот! Косорукий кретин!» Дамочка за соседним столом протянула ему пачку салфеток. «С вами все в порядке?» «Нет! Я понял, что идиот и кретин!» (О, как приятна была правда. Она ощущалась на языке как пирожное). «Я застукала мужа с секретаршей час назад. Хотела сюрприз ему сделать, у нас годовщина сегодня. Вот заехала на свою голову», — сказала она ему. — «Тоже сижу и чувствую себя идиоткой, потому что не знаю, что делать дальше». «Брак — мрак», — ответил ей Август. (И снова правда). — «Был там сам и никому не посоветую. Там акулы, там гориллы, там большие злые крокодилы». «Не ходите, дети, в Африку гулять», — продолжила его собеседница. «Я, кстати, Анфиса. Не повезло с имечком». «Да уж», — кивнул Август, — «и мне не повезло».

Потом она рассказала ему, ну после второй бутылки игристого, которую они выпили, о том, как ее поразил контраст тела пятидесятилетнего мужа и двадцатилетней секретарши. «Она же просто порно-дива, и как я раньше не замечала, на ней еще эти чулки такие с поясом развратные. И она на муже сверху скакала как лань. А у него повышенное давление, между прочим». Он рассказал ей про Хмыря, что он не «Фьючерс», а «Водила», а он ему завидовал и думал про себя, что он, Август, лошара. Он мог говорить ей правду, потому что она сама говорила ему правду. Про мужа, любовницу, про растерянность и обиду, про то, что муж избегает секса дома, потому что стресс на работе, а сам закрывается в ванной с телефоном. И про то, что она, Анфиса, считает себя толстой и старой. Август Анфису не считал ни толстой, ни старой. Про это он мог бы поклясться на Библии. Или на чем там еще надо клясться. «На бочке рома, по-пиратски?» Об этом он ей и сказал, конечно. Эта правда была приятна на вкус как ванильный мусс. «Ты хороша и прекрасна, Анфиса». Так и сказал ей. «И я бы с тобой замутил». От слова «замутил» они хохотали так громко, что даже официантка подошла, сделала замечание. Они синхронно кивнули как нашкодившие школьники.

Они просидели в кофейне до самого закрытия. История Анфисы была зеркальным отражением истории Августа, только с другого ракурса: она была тем, кого обманывали, а не тем, кто не мог обманывать. Ее муж был тем, кто лгал из трусости и слабости, а Хмырь — из пустоты и тщеславия. «Знаешь, — сказала Анфиса, с аппетитом откусывая второй кусок чизкейка, — а ведь мы с тобой сегодня оба увидели одно и то же. Ты — что твой Хмырь водила. А я — что мой муж... ну, в общем, тоже не пилот
 космического корабля, а так, пасется на низких орбитах».

Они смеялись. Громко, бесстыдно, исцеляюще. Август не помнил, когда смеялся в последний раз так, чтобы не думать о последствиях. «Замутить, говоришь? — подмигнула Анфиса, собираясь уходить. — Это мы еще посмотрим, Август-не-Октавиан. Но... спасибо. Ты спас мой вечер. А возможно, и жизнь. Я сейчас пойду не бросаться с моста, а в ювелирный — вот возьму и куплю себе серьги с изумрудами. Назло». «А я, наверное, пойду и... куплю себе нормальный чайник, — сказал Август. — А то мой треснул». Это была правда. И она тоже была приятна.

На следующее утро Август проснулся без головной боли. Без апатии. С чувством легкого похмелья от смеха и избытка чувств. Он посмотрел на свой блокнот, лежащий на столе. Открыл его на последней записи.

«Встретил Анфису. У неё кризис. У меня — просветление. Спасибо, Хмырь-водила. Твоя ложь привела меня к её правде. И она... красивая».

Он улыбнулся. И вдруг осознал, что не боится. Не боится, что это «неправильно». Не боится, что надо будет врать или притворяться. С Анфисой можно было просто быть. Потому что они начали с самого дна — с правды, горькой, как полынь.
Он написал ей сообщение. Простое, без уловок. «Доброе утро. Я купил чайник. И вспомнил, что ты красивая. Если захочешь провести совместные испытания чайника — я пью из него сегодня вечером».
Ответ пришёл почти мгновенно. «Чайник — это серьёзно. Мои изумруды согласны. Пиши адрес».
Август с Анфисой стали двумя одинокими кораблями, которые, потеряв курс, случайно наткнулись друг на друга в тумане и решили плыть рядом. Просто потому, что так веселее. И надежнее. Она взяла с него обещание никогда не врать, потому что наслушалась вранья от мужа, теперь уже бывшего. Который, прижатый к стенке, не стал упираться и радостно уплыл строить новую ячейку общества с секретаршей. Секретарша взвыла от его язвы, давления и привычки постоянно бурчать по поводу и без. Вдобавок на работе узнали о производственном романе, и его, ловеласа, понизили в должности за нарушения правил компании. «Карма», — хихикала Анфиса, которая бывшего мужа обратно не приняла. — «Сбросила сто кило — и полегчало», — шутила она. Она вообще постоянно шутила, чем изумляла Августа до глубины души. Даже когда они притащили с помойки умирающего кота и заплатили за его лечение целое состояние — «золотой кот получился» — шутила. Даже когда рожала Августу ребенка, долгожданную несравненную Полинку, шутила. Что ее можно в космос отправлять теперь. Слезы лились из глаз, а она шутила. Полина орала сутками — «оперной певицей будет». Шутила! И даже подружилась с его дочерью от первого брака. Она просто стала ее звать в гости каждую субботу и не обращала внимания на подростковые фыркания — «Ну, Август, мы теперь одна семья».
И даже в гости зазвала Хмыря. И держала Августа за руку, и надела все свои бриллианты от первого брака, так что в глазах слепило. И Хмырь смотрел на нее и сдувался на глазах, смотрел на красивую, веселую, с дочерью на руках, да, да, счастливы до умопомрачения, как в любовных романах, дом — полная чаша, Август просто подарок. Посидел и откланялся, поспешил — дела, дела, фьючерсы, битки, инвестиции. Анфиса пошла укладывать дочь, а Август зашел в ванну, достал кусок мыла, положил его в раковину и смотрел, как его растворяет текущей из крана водой. «У тебя больше нет надо мной власти», — сказал он громко. — «И в эти игры я больше не играю». Достал кусок мыла из раковины и выбросил его в мусорное ведро. И вышел обратно в мир, где  ждала женщина его мечты. «Ну, как все прошло, с Хмырем?» — спросила она, обнимая его за талию. «Враг повержен наповал», — ответил он. И они пошли спать.
До следующего кормления оставалась всего пара часов.