роман Красавчик трилогии Благодарю... Гл. 10

Глава 10
Экзамен
               Ни в одной страсти себялюбие не царит
               так безраздельно, как в любви; люди всегда
               готовы принести в жертву покой любимого 
               существа, лишь бы сохранить свой собственный

В Москву пожаловала хорошая погода. Яркие солнечные дни располагали людей к отдыху и сразу после работы они отправлялись в парки покататься на лодках; просто посидеть вблизи благоухающего куста сирени или под клёном в его спасительной тени. Активизировалась молодёжь. Тёплые вечера постепенно переходили в такие же тёплые ночи, и звук гитар не смолкал до рассвета. Каждый день становилось всё жарче и жарче. Неужели на экзамен в тридцатиградусную жару придётся надевать платье? Хотелось одеться, как и подобает – строго. К тому же, зной не способствует хорошей работе мозга.

Первым экзаменом сдавали литературу. Для подготовки у меня всего  один вечер. Полистала школьные и техникумовские тетради, но записи оказались какие-то бестолковые. Тогда достала все учебники (ума хватило не выбросить и не сдать в макулатуру, хотя сколько раз порывалась это сделать!) и засела за них. Спать легла далеко за полночь.

Несмотря на жару, пришлось соблюсти правила этикета и на экзамен одеться строго. В таком виде буду смотреться лучше абитуриенток, которые придут в сарафанах и шлёпанцах. Хотя моё обострённое чувство стиля не давало мне покоя, наряд всё-таки неподобающий для лета. Но другое, более строгое платье по сезону в моём гардеробе отсутствовало. Поэтому пришлось натянуть тёмно-синие брюки-клёш, а вместе с ними одеть красивую модную блузку мужского стиля – белую с рассыпанными по ней небольшими рисунками синего и серого цвета. Образ завершала жилетка из такого же материала, что и брюки, которую сшила собственноручно. Едва выйдя из дома и попав в пекло жаркого дня, сразу поняла, что с нарядом я промахнулась. Раскалённое солнце нависло над городом и испытывало людей на прочность. Воздух замер – ни ветерка. По пути к остановке стоячий, как в бане, воздух, сменялся другим потоком, ещё более жарким. Войдя в зону парилки, казалось, что сейчас всё, что меня окружает, начнёт плавиться. Надо было всё же презреть этикет и явиться на экзамен, одевшись по погоде. Но возвращаться уже поздно – я могла опоздать.

На душе хреново. Душа болит, потому что мне стыдно беспокоить людей, занимать их время, и всё это при совершенно пустой голове. Точнее говоря, я надеялась только на знания, которые давным-давно получила в школе. Школьные уроки я помнила лучше, чем техникумовские. Последние просто “выпали” из сознания, а может быть, и не впадали вовсе – так неинтересно, скучно и тоскливо проходило время на уроках Ирины Александровны. Но сильно я не переживала, прежде всего рассчитывая на свой интеллект, на свой пусть не совсем “программный” литературный багаж.

Ирина Александровна бывшая дворянка, которая так и не смогла перестроиться на новый лад, и хотя была ещё совсем ребёнком, ненависть к большевикам впитала вместе с молоком матери. Со своих высоких позиций ей трудно оказалось  подобрать себе пару, она так и осталась одна. Своё пренебрежение к социализму педагог проецировала и на молодёжь, несмотря на то, что они родились в иных общественных условиях. И даже к нам она испытывала неприязнь, которую даже и не пыталась скрыть. В её воображении всегда присутствовал образ воспитанниц пансионов, в которых обучались девицы из благородных семейств.

И тут мы – свободных нравов, в невообразимо коротких юбках, едва прикрывающих ноги, и главное – со своим особым мнением, которое ничто по сравнению с огромным жизненным опытом старшего поколения. Учительница превратилась в скалу, неприступную как для нас, так и для педагогического состава, ибо в них она тоже наблюдала развращённость и бескультурье, что принесла с собой революция. Но для молодёжи она тоже выглядела как сухарь, а ведь ей было едва за 50. Безжизненное без эмоций серое лицо, невзрачная бесформенная одежда сероватых тонов, какую обычно носят женщины преклонного возраста, с длинными почти до щиколоток юбками. Если к такому привидению ещё добавить монотонный скрипучий голос, из которого, судя по тембру, невозможно было выжать даже долю искры, станет понятно, почему мы на 15-й минуте лекции начинали засыпать...

Итак, экзамен.
Билет содержал два вопроса: “Гроза” Островского и биография Маяковского с одним или двумя стихотворениями наизусть. Тут я поняла, что села в лужу. Маяковского никогда, ни в школе, ни в техникуме принципиально не учила. Передо мной встал выбор – говорить о своих соображениях по поводу творчества поэта или нет? Рискнуть? А если выгонит? Cкажет – ваша точка зрения меня мало интересует, надо, чтобы вы знали программу средней школы!.. Тем более, в СССР не принято высказывать собственное суждение, а нужно хором произносить фразы из комментариев к данному произведению определённых авторов. Преподаватель может быть тоже по-своему прав. Не знаешь – пошла вон! Лезет тут со своей исключительностью и особым мнением, умная нашлась! Все учат, а она – нет.

Вышла для сдачи экзамена, немного волнуясь. Экзаменатором оказалась женщина средних лет, внешне она произвела приятное впечатление. Преподаватель внимательно посмотрела на меня. На первый вопрос я ответила без запинки.
– Так. Хорошо. Давайте второй вопрос.
– Биография Маяковского и наизусть стихотворение.
– Пожалуйста.
Я собралась с духом – говорить или нет? выгонит или нет? – и произнесла:
– Относительно Владимира Владимировича Маяковского осмелюсь высказать свою принципиальную позицию. Вернее, на его творчество. Дело в том, что его стихи я стихами не считаю. Образно воспринимаю их как рубку дров. Я не считаю Маяковского великим поэтом. Мне неприятно читать его стихи, а тем более их заучивать.

С каждой фразой у экзаменаторши глаза всё больше лезли на лоб. На какое-то время она как будто лишилась дара речи. Мне было страшно, я шутила с огнём, а с огнём в нашем обществе шутить не положено. Потом преподаватель пришла в себя и – о, удивление! – я обнаружила на её лице признаки уважения.
– Честно говоря, я в замешательстве, – медленно проговорила она. – Я уважаю вашу позицию, не часто приходится такое слышать. Но риск у вас большой, не все могут понять…
– Я отвечу на любой вопрос любого билета.
– Погоди… Маяковского вы не любите, а что вы любите?
– Из классиков или советских?
– Вообще.
– Я люблю произведения Бондарева, Васильева.
– Конкретно… Поконкретнее, пожалуйста, – продублировала она вопрос, явно волнуясь.
И тут я, конечно, села на своего любимого конька, расписала все прелести военной прозы любимых писателей, из чего она смогла оценить мою эрудицию и ход мысли.
После весьма достойного ответа она задала ещё один вопрос, и на прощание сказала:
– Я бы поставила вам пять, но из-за Маяковского, к сожалению, сделать это не могу. Хотя уважаю вашу позицию и смелость.
Ур-р-ра!!! Не пара! А запросто могло быть и так – не знаешь, привет родителям, иди домой и не кашляй!
После экзамена приехала домой счастливая. Если бы все вопросы оказались такими лёгкими!
Следующий экзамен – история, в моём распоряжении три дня. Целых три дня! Времени много – успею подготовиться, а сейчас отосплюсь, отлежусь, отмолчусь. У Миши я вымолила две недели разлуки. Хотя разумом понимала, что для него это нереально, и он через неделю придёт. Я самым строгим образом запретила беспокоить меня раньше.

Днём покайфовала от безделья, а к вечеру засела за учебники. Историю знала хорошо. В техникуме намуштровали – раз, и историчка давала классные конспекты – два. Недаром она всегда говорила: “Я даю вам вузовский уровень. Работайте в полную силу сейчас, зато в институте можете не писать, там будет то же самое, один к одному к тому, что вы сейчас пишете”. Раньше она преподавала во МГИКе (в нашем профильном институте) и читала эти лекции там. Весь материал состоял из планов и в конспектов планов. Записывать приходилось с напряжением всех сил, что давалось крайне сложно, все выматывались на лекциях, она диктовала быстро, мы не успевали. Планы историк требовала заучивать наизусть, как стихи, но зато отвечать по планам гораздо проще… Я просмотрела тетради, в которых записи лекций сделаны аккуратным каллиграфическим почерком, и осталась собой довольна. Беспокойство вызывали только даты, обилие которых не давало возможность запомнить все. Можно подстраховаться шпорами; отложила это на последний день. А пока решила заняться тем, что тревожило больше всего – английским, – и в меньшей степени русским языком. Английский планировала выстоять на шпорах, а вот русский – правила, спряжения, склонения и прочая ерундистика – с ним придётся повозиться. Ведь никого не волнует, что я интуитивно пишу грамотно, не руководствуясь никакими правилами...

Только я засела за учебники, а было около 12 часов дня, как прозвенел звонок в дверь. Воскресенье, все дома, кто бы это мог быть?
Папа вошёл в комнату и сказал:
– Кира, к тебе Миша.
Миша, как свой, сразу входит. Улыбка – до ушей. Мне не до смеха.
– Миша, мы же договорились…
– Ну и что, я тебя, наоборот, проветриться поведу. Позанималась, и хватит.
– Какой проветриться? Мне из-за стола вылезать нельзя, я два месяца за учёбу не бралась.
– Нельзя столько заниматься, нужна передышка, иначе голова работать не будет.
– Правильно, не раньше, чем через неделю может быть передышка, – намекнула я на некоторую поблажку в плане сроков.
– Ты вчера занималась, сегодня с утра, пора и отдохнуть. Пойдём искупаемся, позагораем, – не обращая внимание на моё снисхождение в плане сроков, продолжал он.
– ???
– Ну чего ты? – продолжает он улыбаться, игнорируя недовольный вид, – одевайся, пошли…
– …

– Кирьяна, не пугай меня, ты же не скульптура, пошевелись, скажи хоть слово.
– По-моему, тебе без толку что-либо говорить. Как об стенку горох!
– Правильно! Поэтому не спорь; одевайся!
– Миша, я устала повторять, как попугай, одно и то же.
– Хорошо, бери учебники, на природе поучишь. Давай, давай, Кирюша.
– Не хочу.
– Но я не могу без тебя! Я места себе не нахожу. Третьего не виделись, четвёртого, сегодня с утра не виделись. И позвонить нельзя, хоть голос услышать. Кошмар!
– …
– Сегодня воскресенье, все идут купаться. А я, как дурак, один, как будто у меня никого нет.
– Мы встречаемся каждый день, я бросила институт. Теперь я прошу хотя бы в экзамены потерпеть, ты даёшь честное слово и не в состоянии его сдержать. Как это называется?
– Так, всё, я не могу без воздуха. Пойдём, я хочу купаться… Кира, я всё равно от тебя не отстану.

Я разозлилась, но сдержалась. Упёртый до безобразия! Только чтобы ему было хорошо. Поняла, что он действительно не отстанет.
Пришлось идти в лес. Вернее, ехать. Михаил иногда отдыхал в Горенках*, за городом, по железнодорожной ветке недалеко от нас. В Горенках чистые пруды и приятный пляж, до которого мы добирались через перелесок. Огромная утоптанная тысячами ног до асфальтовой прочности тропа и исполинские сосны по обочинам вели нас к главной достопримечательности – пруду. Наконец, мы вышли на простор. Озеро в жаркий летний день как магнитом притягивало к себе гостей. Голубоватая поверхность его во всю ширь отражала небо. Белые облака, разбавленные 

-------------------------------------------------------
* Горенки – Горьковское направление железной дороги.

рябью, меняли свою незыблемую форму и дрожали подобно пламени свечи. Если они висели совсем низко к воде, то сливались с ней в одно целое и горизонт пропадал. Мозг отказывался принимать очевидное – стёртость границы земного и небесного. Загипнотизированная рассуждениями высокого порядка, я продолжала по инерции идти рядом с Мишей. По мере приближения к заветному пляжу, звуки большого количества людей становились всё громче и сливались в монотонный гул.

В пригороде, как ни странно, так же людно, как и на московских пляжах. Природа в Горенках действительно чудесная. Единственное свободное место оказалось в гуще народа. Мне хотелось подальше от глаз, потому что на мне нет купальника, я просто собиралась поднять юбку, чтобы подсмуглились ноги. И пусть на меня с неприлично задранной юбкой “полюбуется” Миша. Но ставить себя и его в неловкое положение не стала, экспериментировать в соседстве с таким количеством любопытствующих не была готова. Мы приземлились на постеленное Мишей одеяло в центре толпы отдыхающих. Я уселась, по-деловому вынула из пакета учебники, толстую тетрадь с конспектами и на всякий случай прихватила карандаш, вдруг понадобится. Пока отложила всю эту абитуриентскую артиллерию в сторону, оголила ноги и приготовилась 5 минут позагорать. Мало того, я надела на голову белую косыночку от солнца. И ещё вдобавок я была не накрашена.

Миша неторопливо разложился с нехитрыми пляжными аксессуарами, после чего скинул одежду и направился к воде. Я раскрыла учебник, тетрадку и стала учить. Несколько красивых девчонок, в компаниях по двое по трое, с ребятами или без – очень внимательно разглядывали нас и с нескрываемым удивлением оглядывали Мишу. Что молодой человек делает рядом с этой крестьянкой, то бишь, со мной? Мне смешно смотреть на озадаченные лица: знали бы они, что я не прилагаю ни малейших усилий, чтобы удержать возле себя такого красавчика. И знали бы они, какой он хороший парень – если бы только красивый!

...Моё сокровище, только уже мокрое, с довольной физиономией подошло ко мне и прилегло рядом.
– Уф, здорово, Кирюша! Давай со мной в следующий раз, а?
– Некогда! Учу!
– Ну-ну, учи. Молчу.
“Предложения с одним главным членом в форме сказуемого, – читаю я название темы. – Определённо-личными называются такие предложения, у которых имеется один главный член в форме сказуемого – глагола 1-го или 2-го лица изъявительного наклонения (настоящего или будущего времени)…”. Сосредоточиться не получается, ведь рядом лежит моя раздетая любовь. Я опять делаю над собой усилие: “…или повелительного наклонения, такие как – иду, идёшь, идём, идёте, иди, идите…”. Да идите вы все подальше, любопытствующие! Я с моей внимательностью к деталям сейчас не реагирую ни на что, как будто и нет пляжа – надо учить. Малюсенький коридорчик для интереса – только Миша. Но чужой интерес настолько откровенный, что поневоле всматриваешься, кто нас опять разглядывает…

Сам красавчик не обращает внимания ни на кого – загорает, прикрыв лицо рукой. Остановила на нём взгляд. Засмотрелась. Ну как можно учить в такой обстановке? Украдкой любуюсь Мишиной рукой, его мощной шеей. Какой он у меня здоровый! И у нас будет такой же здоровый сын… Я неожиданно пугаюсь, гордость за крупного сына пропадает, потому что у меня узкий таз, при котором могу элементарно не разродиться. Мне бы мужа не такого великана… И всё, я потеряла покой. Надо спросить у Софьи Николаевны, какой Миша родился, может, он потом такой выдул.
Я перескакиваю мыслями с одного на другое, и замечаю, что ничего путного в голову не лезет. Делаю усилие, чтобы сосредоточиться. Только начала вчитываться и вдумываться в текст, как Миша поворачивает голову. Чувствую – смотрит.

Терплю, потом не выдерживаю и говорю сквозь зубы, продолжая смотреть в учебник:
– Миша, не мешай.
– А чего я тебе?
– Сам знаешь…
– Уж и посмотреть нельзя.
– Было бы на что смотреть.
– Не было бы, не смотрел.
– Я сегодня не накрасилась, не знала, что здесь будет столько народа. И настроения нет, – говорю я, продолжая смотреть в учебник.
– Ну и хорошо, что не накрасилась.
– Чувствую себя белой вороной. Все намазанные.
– И чего в этом хорошего? А ты естественная!
– Всё равно как-то не по себе.
– Ты бы разделась, а то все в купальниках, – делает он акцент на другом.
– Я сюда не загорать пришла и не купаться.
– Ну ладно, учи, учи.
– Не смотри.
– Ну чего ты?
– Не смотри, говорю. Отвлекаешь.

Занимаюсь 10 минут. “Союзы при однородных членах. Сочинительные союзы, соединяющие однородные члены, делятся на три группы: соединительные, разделительные, противительные…”. Споткнулась об это слово – вообще такого не помню из школьной программы. Надо же – противительные звучит как противные. И зачем придумывать такие названия, которые вызывают неоднозначные ассоциации?.. Солнце между тем палит нещадно. Открываю зонтик и скрываюсь в его тени. Вскоре ложусь рядом, лицом к лицу. Отдохнула. Ждала, может, обнимет. Не дождалась. Опять поднимаюсь на локти и начинаю учить. Вдруг он обнимает – телепатия в действии. Бросаю на него взгляд – смотрит на меня внимательно, а на дне глаз озорство. Начинается перестрелка глазами. Поединок длится несколько секунд, я первая отвела взгляд и расплылась в довольной улыбке. Впрочем, как и он. И какое тут может быть ученье?.. Миша убирает руку и лежит, закрыв глаза. Я учу. Сосредоточилась.

Потом он говорит:
– Фу! Опять жарко, пойду ещё раз искупнусь.
Он поднимается. Я продолжаю запоминать правила. “Согласование – это такой способ связи, при котором…”. И вдруг Миша, как мешок с картошкой, c грохотом падает рядом, что сопровождается ругательством: “Фу ты, чёрт!”. Он лежит весь красный, на лице досада. Возникло какое-то затруднение, что именно – непонятно. Но мне недосуг! Я занята делом!
“…зависимое слово уподобляется…”.
– Ты чего? – спросила я. Но мыслями я отсюда далеко-далеко!
“…главному по формам числа, падежа, рода…”.
– Ну, вообще! – пыхтит Миша.
“Управление – это такой способ связи, при котором…”
– Что случилось?
“…главное слово требует употребления зависимого…”
– Ч-чёрт побери! – выдыхает Миша, паровозное пыхтение заканчивается гудком.
“…в определённом падеже с предлогом или без предлога”.
– Да что ты чертыхаешься, в конце концов!
“Примыкание – это такой способ связи, при котором…”.
– ..Кира, я стесняюсь, не спрашивай… Не видела, что ли?
“…неизменяемое зависимое слово…”.
– А чего я должна была видеть? Ты встал и пошёл купаться.
Не видела. Не знаю. Мне не хочется выныривать из дебрей русского правописания и одновременно где-то на задворках души гложет любопытство – черта, присущая исключительно женщинам – неужели я пропустила что-то самое главное? Но как стойкий оловянный солдатик, я, совладав с искушением, опять окунулась в родную стихию теории русского языка.

“…связывается с главным только по смыслу”.
– И не смог идти, – глубокомысленно заявляет Миша.
– Почему? – задала я вопрос, отвлеклась и наконец-то посмотрела на него.
– Ну, какая ты, право…
Я стала злиться, трудно, что ли, объяснить, намёки какие-то делает.
– Да ну тебя, водит за нос, сказать толком не может.
Он так и не сказал: лежал красный, как рак, и молчал, как партизан.
Я обиделась. Прошло какое-то время, и он прокряхтел:
– Ну, я тебя обнял, за руку взял. И всё!
– И что, “и всё”?
– И этого было достаточно.
– Для чего?
– Кира, какая ты недогадливая.
– Слушай, ты мне надоел со своими загадками.
– Ну, он встал.
– Кто?
– Кира, я отказываюсь с тобой разговаривать.
– Ну и пожалуйста!
Лишь потом, среди суффиксов и прилагательных, предлогов, междометий и сказуемых, я постаралась вникнуть в проблемы Миши и наконец-то догадалась, в чём дело. Я чуть не расхохоталась. Но нюансы мне как девушке понятны не были.

Из Горинок мы поехали к Мише. Чувствовала себя некомфортно, хотелось быстрей под душ смыть пот и песок. Пришли домой, там пусто. Ура! Значит, можно расслабиться.
– Миша, а после душа что? После него надо обязательно полежать в тепле. И нужно отдохнуть!
– Я тоже устал от жары. А что, и полежим. Я чистый комплект постелю, мамка как раз красивый индийский купила.
– А удобно?.. А вдруг мама или сестра?
– Да не должны… Ну, а если придут, так и скажем, что отдыхаем после пляжа.
– Придётся полежать. Я слишком утомилась! И ещё хочу быть чистой!.. Ой, а что одену в постель, я же в платье не лягу. А нижнее бельё в песке.
– Дам тебе Юлину рубашку или мою.
– Нет, Юли. А удобно?
– И сегодня её состирну.
– Умничка ты моя!
– А она чистая, Юля их даже проглаживает.
– Чистюлечки вы мои!

– Стараемся! Только чтобы угодить вашей светлости.
– О-о, какой высокий слог!..
– Кира, у нас в ванной комнате замка нет, – сказал Миша и посмотрел на меня озорными глазами.
– Как же вы тогда моетесь?
– Мы знаем, что кто-нибудь из нас моется и всё.
Его не к месту шаловливое настроение мне не понравилось.
Поэтому я устроила “проверку”:
– Тогда я не полезу.
– Да не войду я к тебе! – стал уверять он.
– Нет, – недоверчиво покачала я головой.
– Ты думаешь, я голых баб на картинках не видел? Я прямо побегу на тебя смотреть!
– Что, что, что? – “голых баб”? Это что-то новенькое, – изумилась я.
– Извини… Ну, прости, дурака, слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Прошу прощения и даю слово, что больше такое не повторится.
– И дай слово, что не войдёшь в ванную, – приказала я.
– Даю слово.

Я разделась и встала под душ. Моюсь себе спокойненько, наслаждаюсь. Вдруг дверь приоткрылась.
– Любимая, я с тобой хочу.
– Марш отсюда!
– Я с тобой хочу!
– Советую тебе меня не злить.
– Да ладно ты, я сестру видел, мать. У вас всё одинаково, что ты стесняешься?
Заходит в ванную. Загораживаюсь занавеской. Смотрит, сволочь. 
– Мишка, ты меня вынуждаешь…
– Да ладно, ладно. Я рубашку тебе принёс! Прогладил ещё раз, с внутренней и с внешней стороны…
– Молодец. А теперь ступай.
– Кирюша, дай я тебе спинку потру.

Наглый, стоит уже рядом. Я вся укуталась, но всё равно – сам факт!
– Я тебе сейчас потру со всего маху по физиономии твоей! Мочалкой!
Вздыхает, уходит… Когда спускалась на кафельный пол, с опаской поглядывала на дверь. Вот ведь незадача – настырный оказался! Быстренько натянула рубашку, которая подошла мне тютелька в тютельку, и вышла в коридор. Миша находился на кухне. Я прошмыгнула в комнату и юркнула под одеяло. Бельё чистое, мягкое, кровать удобная, пружинит. Блаженствую. Теперь Миша стал мыться. Интересно, что сейчас будет? Как бы нам, разморившись, в самом деле не уснуть. Страхи все позади, потому что он в ванной. Теперь лежу в длинной по колено рубашке. Можно расслабиться.
Миша пришёл и прилёг рядом. Обнял. Стал целовать.
– Ой, давай отдохнём.

*    *    *

Ему не терпелось поскорее узнать всё то, что волновало его во мне, тревожило и томило душу ожиданием счастья и неземного блаженства, что заставляло колотиться сердце при виде объекта обожания. Но теперь он всего лишь хотел прикоснуться к этой тайне, хотя бы краешком испытать удовольствие от близкого общения. Мише казалось, что он обойдён вниманием, и на его взгляд сегодняшняя спонтанная встреча подтверждала это предположение, что усиливало желание добиться своего. Но очевидно, проницательность на этот раз изменила ему. Обеспокоенный своими внутренними течениями, он рвался вперёд. Не рассуждая. Не анализируя. Находясь под влиянием душевных или просто физиологических порывов. Волнение нарастало молниеносно. Пока оно не затмило другие чувства, надо было действовать.

Я сказала тихо, но максимально твёрдо:
– Всё. Пора домой.
– Давай ещё немного отдохнём.
– Нет, вдруг твои придут.
И это была не поза, я действительно этого боялась.
Мы еле доплелись домой. Я взяла с него железное слово, что он придёт не раньше, чем через неделю. Миша сказал, что после сегодняшнего дня он не будет спать ночь и станет мечтать обо мне и моей любви. Но я сказала, что если он нарушит обещание и придёт раньше, то я, хоть и люблю его, но из принципа разорву отношения.

Михаила больно ранили эти слова и позже он мне отомстил.

А пока я радовалась, что наконец-то одна, и впереди меня ждёт долгожданный отдых.

История прошла так же здорово, как и литература. Попались два хороших вопроса – Парижская коммуна и Китайская республика. Над вторым вопросом пришлось покумекать. А первый… это вообще чудо. Я прочла вопрос. Сосредоточилась. Вроде знаю, а голова пустая. Тогда закрыла глаза и вдруг перед моим внутренним взором предстала страница из тетради с планом этой темы, и я прямо по тетради стала записывать. Буквально – сидела с закрытыми глазами и писала то, что видела перед собой. Но картинка вскоре исчезла, и концовку пришлось дописывать по памяти.
Экзаменовал меня мужчина, чуть ударившийся в пожилой возраст, очень приятный, с сединой на висках, по-моему, еврей. Он очень доброжелательно разговаривал со мной. Я привыкла к повышенному вниманию со стороны мужчин, они любуются мной, просто томятся...

Немного замялась с Китаем, немного в датах, и на дополнительные вопросы тоже ответила не на все. Но, в общем, отвечала уверенно, поскольку историю любила со школы и знала на четыре-пять. Поэтому не удивилась, когда получила четвёрку.
На этот раз я не радовалась, потому что следующим экзаменом был английский. И это ужасно!

Села учить. Прочитанное почему-то не откладывалось в голове, хотя зубрила честно – с утра и до вечера с небольшими перерывами. Прошло три дня после расставания, и пока Миша не заявлялся. К вечеру мне стало не по себе. Не могла найти причину – почему так плохо на душе, как будто какой-то части меня самой нет сейчас рядом. Внутреннее беспокойство нарастало. С другой стороны, хвалила его – надо же, держится, молодец!.. После пятого дня я стала сама не своя. Теперь понимаю, почему так себя чувствовала – он маялся, и его состояние на расстоянии каким-то образом передавалось и мне. Оказывается, в это время в его душе происходила ломка. О которой я пока знать не могла.

Предстояло два последних и самых трудных экзамена – английский и диктант. Самого диктанта не боюсь, но разбор предложений и слов, все эти причастия, деепричастия, падежи – это тихий ужас. Как, впрочем, и английский язык. Готовясь к нему, заранее знала, что без шпор не обойтись. На историю тоже писала, но воспользоваться не пришлось.

Итак, за прошедшие дни я немного отдохнула от суеты и от любви, состояние наконец-то стало стабильным и даже невесомым. Но спасти меня это не могло. Когда на экзамене я взяла в руки текст на английском языке, который предстояло перевести, поняла, что это всё. Тем не менее, как можно хладнокровнее подвинула к себе толстый словарь и пыталась выплыть. Но воронка сложностей засасывала всё глубже и глубже. Билась за студенческую жизнь минут сорок. Конечно, даже если я и пропустила два месяца занятий, то могла наверстать упущенное перед экзаменами или в процессе; но, увы, я гуляла. И вот результат. Отвратительный перевод – чёрт ногу сломит, невозможно связать двух слов, плюс незнание правил. И главное – объём: большой лист мелким слепым шрифтом почти вся страница, – просто издевательство над людьми! Состав экзаменующихся сменился раза два, пошёл уже третий поток, и далее засиживаться не стоило. Поэтому я встала и направилась к кафедре, за которой расположились преподаватели.

Экзаменатором на этот раз оказалась моложавая женщина. С такой надеяться на что-то бесполезно. Мы почти ровесники, а у молодых преподавателей соперничество перекрывает здравый смысл. Вытаскивать она точно никого не будет, и даже просто помогать – тоже. Мы спокойно посмотрели в глаза друг другу. Всё было понятно без слов. Но я пересилила себя.
– Очень трудный текст, – сказала я, желая нащупать хотя бы мизерный контакт.
Чем чёрт не шутит?
Она обдала меня холодом равнодушия.
– У всех такие тексты. Будете отвечать или нет? – деревянным голосом, лишённым эмоций, спросила преподаватель.

В её исполнении “нет” прозвучало, как приговор. Мои предчувствия подтвердились. Бревно. Какой смысл отвечать? Чтобы лишний раз даже просто своим тоном она могла меня унизить? Молодёжь, как правило, предъявляет слишком высокие требования, старшее поколение снисходительнее. Но мне не повезло встретиться именно с ней, хотя за столом сидели преподаватели в возрасте, и среди них есть даже пожилые. Возможно, с ними можно было как-то договориться и вытянуть предмет хотя бы на троечку.

Вышла из аудитории и навалилась какая-то апатия. Как будто мне всё равно. Не поступила – ну и не надо! Морально я была готова к такому исходу и пыталась убедить себя, что всё логично. Ещё в приёмной комиссии предупредили, что на факультет библиографии приходит самое большое количество абитуриентов с красными дипломами, следовательно, выше проходной балл и труднее пройти всем остальным. Абитуриенты, которые получат хотя бы одну тройку на экзамене – вряд ли пройдут. Английский язык с самого начала был камнем преткновения и самым серьёзным для меня испытанием – на что я могла рассчитывать? Диктант по грамотности будет на пять, а вот разбор предложений вызывает сомнения, но только совсем немного. Получив хотя бы одну тройку, моё дальнейшее пребывание в этих стенах оставалось под большим вопросом. Правда, на других факультетах как раз и ждут таких.

Например, на факультете библиотековедения. А если и там уже набран курс, то тогда пришлось бы менять профиль или вообще профессию – пойти на отделение культпросвет и в дальнейшем заниматься развлекательной деятельностью: готовить концерты, заведовать художественной самодеятельностью в клубах и ДК, и прочая и прочая в том же духе. В принципе, тоже неплохо. Но всё же, оставаясь верной своему выбору и желая совершить восхождение на писательский Олимп и средоточие человеческой мысли – Библиотеку, надо было признаться себе со всей откровенностью, что шансы мои поют романсы. Похоже, в этом году мне не видать институт, как своих ушей. Единственное, что жалко – такие хорошие вопросы были по литературе и истории, ведь в следующем году по закону подлости попадётся какая-нибудь гадость.

Дома задумалась – выходить на работу или нет? Может, позволить себе импровизированный отдых?.. Позволила. Через два дня апатия сменилась жалостью к себе. Трудно выдержать подобную гонку – работать и учиться с перерывом только на сон. Потом эта любовь, опять гонка – работа и прогулки, и теперь Миша не давал расслабиться. Вспомнила его навязчивость на экзаменах и стала злиться – это из-за него я не поступила, из-за него провалила экзамен… Да, кстати, прошла уже неделя, а его нет. Странно. Минуло ещё два дня, я продолжала себя терзать – тем, что провалилась, тем, что помешал Миша, а теперь ещё и тем, что не приходит… Ладно, выйду на работу, он знает число – позвонит.

Вышла на работу. Вздрагиваю от каждого телефонного звонка, но это в очередной раз не Миша. На следующий день – опять молчание. Мама ничего не говорит. Позвонил только на третий день и обычным голосом стал со мной разговаривать.
– ...А почему ты не спрашиваешь об экзаменах? – задаю ему правомерный вопрос.
– Мне это неинтересно. И потом, ты знаешь, чего я хочу.
Нет, чтобы пожалеть меня хотя бы ради приличия! Родители равнодушные, он. Всем абсолютно безразлично, что творится у меня в душе.
Встретились. Михаил холоден, почти официален. Что такое?..  Но особо меня это не трогает, я ещё в переживаниях об институте. Почти весь вечер молчим, и тишина тягостно нависает над нами.

На второй вечер он говорит:
– Ну что, так и будем молчать?.. В общем, как я понимаю, с институтом у тебя всё?
– В смысле?
– В смысле, ты поняла, что это не для тебя, ты не в состоянии. И это не нужно, у нас сейчас другие проблемы, более важные.
– Я в состоянии, Миша, просто мало занималась.
– В этом, конечно, виноват я?
Впервые слышу от него язвительный тон.
– Конечно, ты.
– Ладно, хорошо. А то, что я, как дурак, все эти дни был один, – тебя не волнует? А вот я за это на тебя обижаюсь.
– Ну ладно, короче…
– Короче? А если короче, то мне неприятно, что ты несерьёзно относишься к нашим встречам. Иногда даже как будто недовольна, что мы часто видимся…

Он говорил правду. Я действительно из-за института, а потом из-за физической усталости и эмоциональной напряжённости не прочь была встречаться пореже. Михаил не мог этого понять, и такое отношение его оскорбляло. Я постаралась уйти от ответа, хотя и чувствовала, что любимый настроен на выяснение отношений. Если Миша не пересилит себя и не оставит свой тон, тоже могу сорваться. Я и так напряжена, как натянутая струна. Но он настаивал.

А я представляла, что он меня обласкает, пусть даже поздравит с провалом, но всё это произойдёт по-дружески, с улыбкой, на волне хорошего настроения. Думала, что сразу закружит в водовороте любви и наконец сделает официальное предложение, ведь с этого момента нам ничего уже не препятствует… А оно вон как повернулось! Титаническими усилиями мне всё же удалось достичь того, чтобы мы не поругались. Но расстались мы холодно.

На следующее свидание Миша привёл меня домой. Мама уловила наше настроение и заступалась за меня. Чем больше Софья Николаевна защищала, тем презрительнее смотрел на меня Миша, что стало бесить, но внешне я никоим образом своих чувств не проявляла. Я спросила Софью Николаевну, какой Миша был маленький. Мама стала рассказывать и как бальзамом смазывала мои раны, нанесённые только что любимым. Потом она попросила Мишу принести альбом.

– Да я его давно не видел, наверное, завалился куда-то. Где я сейчас его буду искать? – с противной улыбочкой ответил Михаил.
При их порядке в доме – “завалился”? Кого он пытается обмануть? Стало стыдно перед Софьей Николаевной. Альбом никуда не делся, и все это прекрасно понимали. Отношения трещали по швам... Как бы между прочим я задала вопрос о родах и услышала именно то, чего так боялась услышать.
– А родился Миша богатырём. У них весь род такой, все крупные, я еле разродилась, – сказала женщина и тут же спохватилась. – Ну, ничего! Сейчас такая медицина, вытащат!

Мне стало по-настоящему страшно. Если раньше я боялась родов по естественным причинам, то теперь дело осложнялось могучими размерами потенциального папаши. Если я выйду замуж, не иметь ребёнка никак нельзя – Миша хотел, да не одного, речь шла даже о троих. Мотивация у него железная – дети рука об руку будут вместе идти по жизни, им никогда не будет в этом мире одиноко. А потом их дети объединятся – двоюродные сёстры и братья, будет куча племянников – это же здорово! Мне, как никому другому, понятны его настроения, ведь сама страдала, будучи одна-одинёшенька на всём белом свете. Мише я завидовала – и мама у него мировая, и с сестрой любовь. Своим будущим детям я могла желать только самого хорошего. Тем более, финансовые вопросы Михаил брал на себя, говорил, что это его забота. Если он решился на такой серьёзный шаг, как женитьба, то понимает ответственность, которая ложится на плечи. Его семья ни в чём не будет нуждаться – уверял он, хоть на три работы устроится, но семью обеспечит. Причём, ни о каком равноправии речь даже не шла, само собой подразумевалось, что я буду сидеть дома с детьми. Он представлял собой образец добропорядочности. Логика железная, рассуждения правильные – всё это так. Но… Всё настроение сбивалось страхом трудных родов.

Под вечер он пошёл меня провожать. Молчал. При маме мы хоть как-то общались. “Ну, вредничай-вредничай...”, – думала я. Потом он всё же открыл рот и что-то изрёк. Лучше бы он его не открывал, потому что продолжал предъявлять претензии. В одном, в другом, в третьем. В конце концов, обвинительный тон вызвал реакцию, и я перешла в наступление. Смутно помню существо последнего разговора, всё было как в тумане. Вроде он говорил, что неосмотрительно с моей стороны надолго оставлять его одного. Кругом красивые девушки, и он может обратить на кого-то из них более пристальное внимание. Я ответила, что поскольку мы любим друг друга и собираемся соединить наши судьбы, то должны быть верными и преданными друг другу до конца своей жизни. И вообще, при чём здесь какие-то посторонние девушки и юноши?

Для меня оскорбительно то, что ему нужно только моё присутствие, чтобы не замечать подобных взглядов. Он уже не маленький и должен понимать, что всю жизнь быть рядом с ним я не смогу, и это вопрос личной порядочности – замечать взгляды посторонних или нет, и как на них реагировать. Я высказала недовольство тем фактом, что он не только замечает такие взгляды, но и истолковывает их не в мою пользу. Любовь – это священное понятие, и никто другой не может вторгаться в это единство. Даже взглядами. Вне зависимости – есть рядом твой любимый человек или нет. Поскольку он поддаётся на такие мысли, то, значит, недостаточно ответственно относится к нашим отношениям… А если он уедет, к примеру, в командировку? Надеюсь, что в командировки он возить меня с собой не будет? Если он замечает взгляды и ещё ставит меня в известность, то можно сделать вывод о несерьёзности его чувств ко мне. В таком случае стоит ли вообще дальше встречаться… Вот к такому ужасному выводу я пришла. Сама.

И Миша на моё, по-моему, правильное и объективное мнение заплатил нехорошей монетой. Свои убеждения он оформил, как всегда, в красивый фантик. Но внутри была не конфетка. Он сказал, что я сама ответила отрицательно на вопрос имеет ли смысл встречаться дальше. И ещё сказал, что я очень много о себе думаю, мало за него держусь, недооцениваю его любовь. Другие девушки, в отличие от меня, всячески заискивают, добиваясь хотя бы дружбы, не говоря уже о любви. А некоторые даже вешаются на шею, но он их не воспринимает серьёзно. Но, правда, при этом Миша краснел, понимая, что поступает нескромно, сам себя нахваливая. Дал понять, что при моей внешности я должна вести себя иначе. Я полагала, что он ценит мою душу, как и я ценила, прежде всего, его душевные качества... 23 июня произошёл этот роковой разговор. Миша обидел меня до глубины души, и ушёл, гордый и независимый…

Вечером я написала Сергею, который сразу прервал переписку, как только ему сообщила, что влюбилась (хотя мы считались просто друзьями) и излила душу: “Очень нехорошо, сплошные неприятности и огорчения. Мне очень-очень плохо… Да ещё ты не пишешь. Это число будет самым гадким днём в моей жизни...”.
Так закончился этот ужасный день.

Буду помнить жизнь чужую
Так, как помнила свою.
Буду жить, тоску минуя,
Как в дороге полынью.
Отведу твою остуду,
На душе посею свет.
Я назло тебе забуду
Всё, что ты сказал мне вслед.
Там, где ты остался втуне,
Ворошить свои дела, –
Только тень от тени лунной.
Только пепел и зола.
А душа твоя, блуждая,
Ищет выхода во сне.
Жизнь мою – ключи от рая –
Ты вернул зачем-то мне.
          Марина Соловьёва, 2004.