Метр до счастья

 
  Метр до счастья

В середине 80-х годов в Советском Союзе, и в Рязани в частности, царила Эпоха Всеобщего Дефицита. Колбаса, сыр, хорошее сливочное масло, импортные консервы — все это было не товаром в свободном доступе, а предметом ежедневной охоты и символом маленького личного счастья. Очереди, растянутые на часы и дни, стали неотъемлемой частью быта, а умение «достать» дефицит или отстоять свой метр до прилавка ценилось выше диплома. Именно в этой атмосфере и развернулись события.

«Ох, и денёк, ох, и денёк», — стонал Афанасий Петрович, по прозвищу Фан-Фаныч, припавший лбом к холодному прилавку в гастрономе на улице Ленина. Время — среда, ровно семнадцать сорок пять. Скверный час для всякого, кто решил, что его личный ужин важнее графика прихода свежей колбасы.

Это был 1985 год в Рязани. Город жил своей неспешной, но напряжённой жизнью. На улице пахло угольным дымом и талым снегом, хотя календарь уже намекал на весну. В магазине, давно не видевшем ремонта, стоял стойкий кисловатый запах квашеной капусты, мочёных яблок и заветренного сыра, смешивавшийся с ароматом свежей, но пока недоступной «Докторской». Колбаса — вот истинное мерило счастья и успеха в этом городе и в эту эпоху. Здесь, среди пустых полок и громоздких весов, вершилась судьба каждого рязанца.

Афанасий Петрович, завхоз в местном НИИ, стоял у прилавка, как часовой на посту. Его старый шерстяной пиджак был примят со всех сторон, а в руках он сжимал авоську, ту самую, не рвущуюся, советскую, готовую вместить любой, даже самый внезапный, дефицит.

Фан-Фаныча нервы, и без того натянутые, как струны на расстроенной гитаре, рвались в клочья. А всё почему? А потому что ровно в семнадцать сорок пять в этот гастроном привозили «Докторскую» — ту самую, по ГОСТу, с жирком, а не ту резину, что продают по соседству. А за «Докторской» всегда выстраивалась особая, почти ритуальная очередь. Здесь не действовали ни должности, ни знакомства — только локти, толщина кошелька и воля к победе.

— Ну что за толкучка, что за толкучка! А как ни быть, ежели с утра дух свежей сдобы и подошедшего теста вели щекочущий ноздри аппетитный диалог? — бурчал он в свой серый шарф, на котором уже проступала испарина. Он чувствовал, как воздух в магазине становится густым от людского желания.

— Толкнёмся, не извольте беспокоиться! — отрезала ему сзади сухонькая, но невероятно боевая старушка, Евдокия Макаровна, прозванная за хватку Баба-Хват. — Тут вам не в цирк пришли, а за товаром! Стойте, Афанасий Петрович, по-человечески! И нечего тут носом шмыгать, простудой нас заражать! Вам уже сколько раз говорили: не дышите на колбасу!

— По-человечески, говоришь? — Фан-Фаныч чуть не чихнул от возмущения. — Где же тут человечность, когда метр до прилавка уже двадцать минут не могу одолеть?!

Очередь — это была главная арена жизни. Она не движется, она пульсирует, словно живой организм, подчинённый законам физики и голода. И нужно завоевать не просто место, а «зону влияния» — тот самый метр до прилавка, где лежало мгновенное, колбасное счастье. Фан-Фаныч, будучи человеком расчётливым и жадным, сразу отмёл вариант стоять в других отделах: «Там одна варёная рыба! Да я на эти деньги неделю тёщину гречку ем!» А стоять в очереди за молоком — это просто потеря времени.

Поэтому он включил режим «Я-танк-я-пру». Он медленно, словно баржа по Оке, начал прижимать соседей, сканируя прилавок, где уже выставляли заветные батоны в сине-красной обёртке.

— Вот, вот она, — зашипел он, увидев просвет между двумя крепкими покупателями, размером... ну, почти метр!

Он выдвинул вперёд локоть — сигнал в рязанской иерархии, означающий: «Это моё, попробуй поспорь, и я тебя потом вспомню на всех общих собраниях!» — и начал манёвр.

И тут же, словно гриб после дождя, в эту щель вклинилась румяная продавщица Зина, которую все боялись как огня, и поставила перед собой коробку с майонезом. При этом она оглядела очередь взглядом, который ясно давал понять: «Здесь главная я, и если надо, то прилавок закрою до завтра».

— Куда? Куда ты лезешь, окаянная? — взвыл Фан-Фаныч, едва не уронив свои счёты, которые он носил с собой для проверки кассиров. — Ты что, людей не видишь?! И так в магазине дышать нечем! Дай пройти честному человеку!

Еле-еле удержавшись на ногах (настолько «еле-еле», что до батона колбасы осталось расстояние, которое в народе зовут «на полпальца»), Фан-Фаныч выдохнул. Победа? Увы, нет. Гастрономический покой в Рязани недостижим.

Он взглянул на часы. Семнадцать пятьдесят. Успевает! Но как пробиться к Зине?

«Вот, вот она, Рязань-матушка! Город-то старинный, а нравы — новые! С очередью справился, а как товар получить — не подумал!» — проворчал он, осознавая, что застрял между Бабой-Хват и полным ведром квашеной капусты. Он ощущал, что здесь, в этом полумраке, среди шума и запахов, и есть истинное, неприукрашенное лицо эпохи.

Делать нечего, пришлось включать режим «Рязанский Крот». Скрипя зубами и кряхтя, он попытался просунуть вперёд свою сумку-авоську.

— Чёрт бы побрал этот дефицит! — прошипел Фан-Фаныч, уворачиваясь от зонта, который пустила в ход Баба-Хват. — Вечно они всё не так! И почему бы сразу на прилавок не выставить, чтобы не толкаться тут, как в трамвае в час пик?!

Он, наконец, дотянулся до прилавка, похожий на пловца, совершившего неудачный заплыв в киселе, и с ненавистью посмотрел на Зину, которая уже нарезала кому-то сыр, отмеряя каждый грамм с точностью аптекаря.

Тут же, словно голубь на свежую крошку, в разговор встрял некий гражданин в приличной кепке. Заведующий. Ещё один бич Божий для покупателя.

— Фан-Фаныч! Вы что, прилавок ломаете? — металлическим голосом объявил заведующий, уже подняв свой рабочий блокнот.

— Где? Я же только что подошёл! Я только... — Афанасий Петрович от возмущения задохнулся.

— Ваша сумка, — бесстрастно ткнул пальцем заведующий. — Метр до прилавка, но налицо нарушение Кодекса. Сфотографировано. Рязань — город культурный, тут у прилавка по одному стоят, а не всей гурьбой! Не создавайте давку, товарищ!

— Да вы... да вы что, правила на метры растягиваете?! Это же Рязань! Здесь, если не прорваться, то колбасы на ужин не будет! Я к жене! Она голодает! — последнее слово прозвучало непроизвольно и прозвучало как присяга.

Заведующий даже не моргнул. Он был частью системы, бесстрастным оком, которому плевать на чьё-то голодание.

— Колбаса будет отпущена только после того, как вы отойдёте от прилавка. И не кричите. Товар — собственность государственная, а не ваша личная.

Фан-Фаныч отступил. Он был побеждён. Искусан. Обобран морально. Он чувствовал себя, как тот самый лещ, которого выпотрошили и бросили на солнце. Никакого ему счастья. До прилавка оставался ровно метр, и этот метр он преодолевал, как дорогу в изгнание, размышляя о несправедливости рязанского гастрономического мироустройства, где даже колбасное счастье доставалось с боем и под надзором.

Он посмотрел на Зину, а потом на Бабу-Хват.

— Фан-Фаныч! Ты где? Ты же в первом ряду стоял! — зашипела Баба-Хват. — Что за вид? Ты... ты что, отступаешь? На, подержи мой зонт! Он у меня крепкий, я им дорогу всегда расчищаю!

— Проблема, Баба-Хват. Серьёзная. Заведующий. — Он снял шарф. — Меня чуть не оштрафовали за метр! Ещё бы, сказал, что я прилавок царапаю! Вот до чего дожили!

— Ой, Фан-Фаныч, опять ты со своими счётами! Надо было сразу кричать громче! — она отпила из бутылки с лимонадом, купленного, видимо, по блату. — Ну ладно, не расстраивайся. Сейчас посидим, посмотрим. Колбаса-то никуда не денется, пока Зина её не спрячет.

Баба-Хват решительно выставила свой локоть вперёд, закрепив за собой метр до счастья.

— А мне, пожалуйста, «Докторской» — не меньше килограмма! И пожирнее! — провозгласила она Зине. — Что ты будешь, Афанасий Петрович? Бери, пока дают!

Фан-Фаныч посмотрел на неё, на этот оазис показного спокойствия посреди толчеи. На «Докторскую» колбасу. На свои пустые руки.

— Мне? — он поправил сбившуюся набок шапку. — Мне, Евдокия Макаровна, принеси просто шкалик «Старки». Следки, если можно. И чтоб никто не видел. Как говорится, с утра не выпил — день насмарку. А тут я, можно сказать, вообще не пил, только нервы тратил.

— Что? «Старки»? Ты что, дед? Фу, Фан-Фаныч! Мы же в гастрономе! Мы же культурные люди! Давай-ка ты лучше по-нашему! — Баба-Хват скривилась. — Ну ладно, давай тогда просто... батон «Нарезного». Тебе надо хлебушка, а то ты выглядишь, как после смены на заводе, а не как завхоз.

Фан-Фаныч вздохнул. Очередь победила, но надежда на бутылочку, спрятанную в буфете дома, оставалась.

— Да будем здравы, — пробормотал он, примиряясь с неизбежным. — Да будем здравы и... богаты, чтоб покупать без очередей. Потому что традиции живы, где не до наживы!

А из-за прилавка, сверкая глазами, вышла Зина с пустым ящиком, в котором ещё недавно лежала «Докторская». Круг замкнулся. Воистину так и вовеки бы.

С тех пор прошло много лет, десятилетия. Эпоха Всеобщего Дефицита и бесконечных очередей канули в небытие. Теперь в Рязани, как и везде, прилавки ломятся от товаров, а «Докторская» колбаса стоит, не дожидаясь ни утра, ни вечера. Жизнь стала динамичной, насыщенной, по-своему интересной: на смену потёртым авоськам пришли объёмные супермаркетные тележки, а вместо завистливых взглядов в очереди — вежливые улыбки менеджеров.

Афанасий Петрович, который давно уже не Фан-Фаныч, а просто Афанасий Петрович в приличном пальто, сидел как-то вечером, листая старый фотоальбом. И вдруг его осенило. Всё есть: и машина новая, и колбаса в холодильнике, и никто не штрафует его за лишний метр у прилавка. Вроде бы, вот оно, то самое абсолютное счастье. А его нет. Ощущение, словно до финиша, до полного и искреннего блаженства, не хватает ровно метра.

Он вспомнил тот густой кислый запах в гастрономе, колючий взгляд Бабы-Хват, свой сдавленный крик. Вспомнил, как все в той очереди, несмотря на ненависть и толкотню, были связаны единой, почти кровной целью. Это была общая, народная война, а победа в ней, даже маленький кусочек «Докторской», была дороже золота и давала ни с чем не сравнимое чувство единства.

И Афанасий Петрович вдруг понял, чего не хватает в этой новой, комфортной жизни. Не хватает не дефицита, а той страсти, того коллективного напряжения, которое давало вкус даже к самому простому.

«Всё бы ничего, но..., — подумал он, — ради ностальгии, ради подлинного, а не купленного ощущения жизни, сделать один день в неделю Днём Дефицита? Как раньше был рыбный четверг, так теперь будет колбасный. Открыть магазин, поставить одного злого завмага и одну Зину, привезти один батон “Докторской” и пустить очередь по талонам. Никаких телефонов, никаких карт. Просто постоять. Снова локтем потолкаться. Снова увидеть, как глаза загораются от предвкушения победы. Чтобы хоть на один день почувствовать, что ты не просто покупатель, а Добытчик».

И только тогда, с этим воспоминанием, с этой ироничной тоской по коллективной борьбе, он почувствовал, как этот недостающий метр до счастья вдруг сократился.