Что значит вопреки

Подборка статей с вопросами, на которые я за десятилетия общения со сталинистами не получил нормального ответа

1. ПОЧЕМУ Я АНТИСТАЛИНИСТ?

1.1. Основная причина
   Почему я антисталинист? Почему я, не живя при Сталине, берусь судить о том, чего лично сам не видел? Почему я, не застав его эпоху, считаю свои суждения приоритетнее тех, кто застал и видел? Да потому, что я знаю, что такое сталинист. Образцовый сталинист – это человек, который, если ему нечего оказывается возразить на приведённые доводы, то вместо того, чтобы их принять, требует заткнуть оппонента. Заткнуть, убрать из истории все его сообщения, забыть, и продолжать дальше вести себя так, как будто ничего не было. Это тот, для которого правда доказывается не доказательствами, а внушением, апломбом, проклятиями, оскорблениями, угрозами, и обвинениями (подкреплённых вместо доказательств громкостью). Это тот, который даже и не понимает, что определённые слова надо доказывать. А просто приводит голословные утверждения, как команды, и ждёт, что они обязаны выполняться. А в случае несогласия вместо доказательства своей правоты требует наказания для оппонента.
    Это человек, для которого правда доказывается не доказательствами, а запретом на критику того, что он называет правдой. А в случае невозможности оного – кусанием локтей, брызганьем слюной, хлопаньем дверью, и выжиданием того, что придёт кто-то, кто уберёт всё, на что нечего возразить, чтобы можно было снова вернуться, и продолжать, как ни в чём не бывало.
    Вот представьте себе человека, который заявляет, что дважды два пять. А его спрашиваешь: дважды два – это во сколько раз больше, чем два? А он на это отвечает: «А! Всё с тобой понятно! Ты либо дурак, либо работаешь на врага!» А его спрашиваешь: «А как так у тебя получается, что ответить на критику нечего тебе, а дурак-враг у тебя я?», а он тебе в ответ: «А с такими, как ты говорить не о чем! Таких, как ты, надо…» Вот это суть разговора с оппонентом, у которого «правда» идёт в обход доказательств.
    Такой может заявлять, что тебе бесполезно объяснять, заявлять: «ты должен заткнуться», «тебя надо заткнуть», «ты должен быть заткнут», «ты будешь заткнут» (и добавлять, что это факт), но доказательств твоей неправоты он не предоставит. Только требование заткнуть того, кто приводит доводы, на которые нечего ответить, и желание убрать из памяти. Вот это и есть типичный образцовый сталинист (ну по крайней мере, такие мне всегда стабильно попадались). Вы не согласны? Ну тогда показывайте иное – будет другое. А кто хочет подтвердить, что всё именно так – продолжайте в том же ключе.
    Конечно, такие деятели бывают и не только среди сталинистов. Они могут встречаться где угодно, но обычно, как исключение. И среди сталинистов бывают другие, с которыми можно нормально пообщаться, но это тоже, как исключение. А вот описанный мною типаж именно, как правило (ну по крайней мере так мне стабильно попадается). И не надо мне говорить, что среди сталинистов полно людей, способных приводить доводы и доказывать – подавляющее большинство тех, кто мне встречались, приводят доводы (и требуют их принятия) только до тех пор, пока рассчитывают, что им не найдутся, что возразить. А как только им приводят контрдоводы, на которые им самим нечего ответить, они оказываются ничего принимать не собирающимися. А просто уходят, оставаясь при своём, и ждут, когда эти контрдоводы забудутся. Чтобы потом вернуться, и продолжить всё так, как будто им ничего не приводили.
    Вот поэтому я антисталинист. Потому, что непонятно мне, что ещё за режим такой должен быть, оставляющим после себя такое наследие, кроме режима, основанного именно на этом?
    Не согласны? Показывайте иное – я пересмотрю своё мнение.

1.2. Ещё причина
    Откуда может браться такое поведение? Лично моя версия в том, что если человеку удобно жить по лжи (в любой теме), то ему и не нужно знать, что должны быть какие-то правила, по которым доказывается правда. Потому, что если он будет про них знать, то ему придётся понимать, что если он им не следует, то он не прав. А некоторые деятели не спешат понимать, что они не правы. Они хотят фанатично верить в свою правоту, и переть с этой верой. Вот и получаются у них правила доказывания без доказательств. И ещё один момент.
    Эпоху Сталина мне не довелось застать, но застал эпоху антисталинизма. Пик был в 90е. И я чётко знаю, чем в корне отличится антисталинизм (дело не в доводах, которые приводились – я приведу другие; дело в самом принципе). Сталина ругали почти все, сталинисты были в критическом меньшинстве. Но в каком бы меньшинстве они не были, их не трогали. У каждого оставалось право на своё мнение, и на его выражение. Они могли доказывать своё, и иметь возможность приводить свои доводы. И этим антисталинизм отличается от сталинизма – сталинизм не терпит инакомыслия. Если человек мыслит иначе – его надо убрать. Ведущие будут действовать, ведомые молча соглашаться. Других среди них практически нет. А если и есть в их кругах, то очень ненадолго. Без этого они просто себя чувствуют не в своей стихии.
    Сталинист никогда не скажет: «Спасибо вам за то, что вы не такие, как мы. Спасибо за то, что не трогали, что не поступали с нами так, как мы бы поступили с вами. Спасибо, что благодаря этому мы имеем возможность продолжать отстаивать свои убеждения». Это совершенно другой тип человека. Неприемлемый для меня тип. Потому, что человеку, который отстаивает правду, затыкать оппонентов не нужно – чтобы все видели, что им нечего ответить на его доводы не потому, что им не дают, а потому, что нечего. А вот чья позиция не держит критики, тому надо скорее заткнуть всех критиков, чтобы никто не узнал, что есть доводы, на которые нечего ответить. И переть на оппонента в состоянии, когда чем меньше есть, что по сути возразить на доводы оппонента, тем больше злобы на него за это. Вот поэтому я антисталинист ещё тоже.

2. ОТКУДА ОНИ БЕРУТСЯ?

2.1. Гордыня
    Откуда берётся сталинизм? Причин ему много, и сталинисты приведут (и имеют право) свои, но я приведу некоторые, которых вы от них не услышите.
    Есть у меня версия, что есть деятели, которым ну очень надо гордиться. Чувствовать себя важными за счёт того, что у них великая история. Причём, не такая, какая есть, а такая, какая им хочется. Вот подай им такую, какую им хочется, и знать они не хотят ничего другого. А хотят они исключительно такую, какой в каждом моменте гордиться и только гордиться.
     Т.е, не те, кто «Я подумал, я взвесил все за и против, и приняв в учёт то, чем располагал, пришёл к выводу, что надо гордиться, но если я чего не учёл, то я вас слушаю, и, если вы сможете обосновать иное, я пересмотрю своё мнение…» Нет. А те, кто «Хочу гордиться, и подай мне такую историю, в которой только гордиться. А всё, что с этим не согласуется, уберите. И я знать не хочу, как это будет сделано, а просто уберите и точка! И я готов поддержать того, кто это будет делать, и любые меры, которые для этого потребуются!» И вот с такой позицией они идут.
    А ещё кому-то нужно вести информационную войну. В рамках которой они хотят доказывать другим народам, что те неправильные и не великие, а эти великие и правильные. А как они смогут это делать, если тот, кто был над ними, не был самым великим и правильным? Значит, он у них должен быть таким, и это уже решено. А какими это способами должно доказываться, уже не главное; главное – что решено.
    Им глубоко плевать, что будет, если в истории всё было не так, как им нравится верить. Что будет, если были ошибки, которые из-за этого не будут пересмотрены. Если будут жертвы, которые будут повторены из-за отсутствия должного анализа. Им плевать, какой ценой может быть наступание на одни и те же грабли. И просто подай «гордиться» и больше им ничего не надо.

2.2. Неуравновешенность
    Кому ещё нужен сталинизм? Есть деятели, которые хотят творить в отношении других людей (или стран) то, аналогичному чего с их стороны в отношении своей бы не потерпели (и это не версия – это просто факт из жизни, в которой мне встречались оппоненты, которые не скрывали таких намерений). А вот чтобы это делать, им нужно заткнуть тех, кто будет задавать вопросы, почему позволять себе такое должно быть правильным. Чтобы заткнуть, нужен террор, который заставит молчать тех, на чьи вопросы ответить нечего. А чтобы получить поддержку в установлении террора, нужно пиарить тех, при ком был террор.
    Культ личности Сталина – один из столпов их политики. Вот это вторая версия.

2.3. Стук
    Откуда ещё может браться сталинизм? Есть у меня версия, что нужен он тем, кто называется «хочу стучать». Стучать – это один из способов подняться по социальной лестнице, и просто расправиться с неугодными тебе людьми.
    Мешает конкурент? Донеси на него, убери, вычеркни из соревнования, и пользуйся отсутствием конкуренции. Хочешь на место начальника? Подсиди его, донеси на него, свергни законным образом, и займи его место. Просто зол на соседа, хочешь неприятности ему доставить? Донеси на него, найди за что – он же твой сосед, живёт предельно тесно, все его огрешности видны (и слышны) предельно детально. Завидуешь чьему-то таланту? Донеси. Не за что? Сочини. Главное, чтобы был режим, в котором презумпция невиновности не работала. Ну или хотя бы работала нестабильно. Будет хоть какая-то вероятность, что навету поверят – будет способ создать проблемы. И это ещё не всё.
    Возможность стучать некоторым нужна психологически. Дело в том, что если ты живёшь в обществе, где правду надо доказывать доказательствами, то ты можешь чувствовать себя важным лишь в меру того, насколько ты можешь реально что-то обосновать. А это зависит от того, насколько ты развит, насколько хорошо ты умеешь понимать дело, и доказывать свою позицию. А не развитый там человек там не котируется, и никому его бездоказательные выкрики не нужны. В режиме же, где доказывать не обязательно, такой может чувствовать себя куда более важным. Потому, что достаточно просто угрожать оппоненту, что на него донесёшь. И можешь требовать соглашаться с тобой во всём, с чем опасно не соглашаться.
    В такой среде такие деятели чувствуют себя, как рыба в воде. А вот вне её, как рыба на берегу. Они просто задыхаются от чувства собственной незначительности там, где вес словам могут добавлять только реальные основания. Поэтому им очень нужна система, в которой вес словам мог бы добавлять донос. Без неё им никуда. И тогда можно будет и гордиться всем, во что нравится верить. И не быть обязанным отвечать, почему надо делать в отношении других то, чего в отношении себя бы не потерпел. И чувствовать себя важным за счёт этого всего, и до кучи от того, что тебя боятся.
    В таком формате «хочу стучать» сливается с «хочу гордиться» и «хочу делать, что хочу» в одну сплошную массу, которая требует диктата нужной им идеологии и режима террора.

2.4. Воспитание
2.4.1. Первый фактор
    И наконец, есть версия, что иногда людей вообще не спрашивают, чего они хотят, а чего нет. Их просто воспитывают так, как считают нужным. И после этого они живут твёрдо убеждёнными в том, что всё так, как их научили. Называется, соответственно, «так воспитали».
    Воспитают «Так воспитали» одним образом – будут думать на один манер; воспитают другим – будут думать на другой. И вот они живут, неся убеждения, которые вложили им родители, а тем их родители. Ну а самых первых тоже не спрашивали – им просто прививали культ благоговения перед вождём, и приучали думать так, как от них требовалось.
    Как это делается? Способов много, один из них – то же доносительство. Если в обществе установить режим тотального доносительства, то основную массу народа можно научить думать так, как от неё требуется. Просто устанавливается культ вождя, которого запрещается критиковать, а можно только хвалить, и если общество наводнено доносчиками, то оно постепенно начинает проникаться верой в то, что культ правильный.
    Как это работает? В случае навязывания культа личности просто ангажируются пропагандисты, которые сочиняют в его пользу такую пропаганду, которая звучит максимально убедительно. Она может не соответствовать реальности (как именно – мы разберём ниже), но если в ней задействуют лучшие умы из тех, кого удастся завербовать, то они сочинят так, что большинство в этом несоответствий просто не найдёт. Поэтому единственная возможность у общества не пойти слепо на поводу у такой пропаганды остаётся в том, что этому будут противостоять тоже умы соответствующего уровня, которые найдут то, что не видно остальным. И всё им объяснят, и разжуют. Но если свобода печати и слова в обществе будет отсутствовать, и любая критика вождя будет пресекаться репрессиями, то сделать публично этого они этого не смогут. Смогут только всё объяснить своим ближайшим оппонентам, а те другим, и так через сарафанное радио разоблачения пропагандистских трюков постепенно разойдутся в народе. Но если общество будет кишеть стукачами, то через сарафанное радио разоблачения тоже распространиться не смогут. Потому, что люди просто не будут знать, кому можно что-то говорить, а кому чего нельзя. Поэтому сарафанное радио заглушится, и каждый останется с тем, что он может сообразить сам. А для большинства это будет пропаганда, которой они не знают, что возразить.
    В таком состоянии общество начинает цвести, как непроточный пруд (называется застой), и в основной своей массе народ начинает искренне поддерживать то, что в нормальном состоянии общества поддерживать просто не стал бы.

2.4.2. Второй фактор
    Для тех, на кого это не действует, работает второй приём террора, связанный с доносами. Заключается он в том, что наказать тебя могут не только за то, что ты скажешь что-то запрещённое. А ещё и за то, что это скажет кто-то другой, а ты услышишь и не донесёшь. Потому, что если ты не донесёшь, а кто-то донесёт, что ты слушал и не донёс, то проблемы будут не только у того, кто говорил, но и у тебя.
    Если к тебе подошлют кого-то, кто специально будет говорить такое, за что надо донести (чтобы тебя проверить), то тебя ждёт та же самая участь, как и того. И ты не можешь всегда знать, когда можно не доносить, а когда нельзя. Поэтому либо ты доносишь всегда, либо на свой страх и риск остаёшься не тронутым до первого попадания.
    Т.о, человек ставится перед условием, что, если он хочет жить спокойно и стабильно, он должен для себя решить, что он сдаст любого, кто посмеет говорить то, что запрещено. Даже если против этого будет нечего возразить, и даже если он с этим будет согласен. Если же ты этого делать не готов, то никакой тебе спокойной жизни, никаких планов на будущее – живи, как на минном поле. И жди, что каждый твой следующий шаг может оказаться роковым.
    Что оказывается достаточно тяжёлым испытанием для очень многих людей (а в некоторых обществах и для подавляющего большинства), и многие предпочитают прогнуться под систему, обеспечив себе спокойствие ценой служения режиму. И тогда они отбрасывают принципы, которые оказываются слишком тяжёлой ношей, и начинают жить в соответствии с этим выбором. Но тогда им приходится нести в себе груз совести, которая гложет их изнутри, а для многих и это тоже оказывается слишком тяжёлым испытанием. И тогда они начинают искать себе оправдания, и тянутся к пропаганде, поющей про то, что культ личности хозяина правильный, и что в борьбе с его противниками ничего плохого нет. И постепенно приучают себя не замечать тех вещей, которые бы говорили об обратном, потому, что если они их начнут замечать, то они снова начнут мучиться совестью.
    Разумеется, если оправдания оказываются кривыми, то серьёзной критики они не выдержат. И когда таким людям встретится оппонент, который таковую приведёт, ответить ему будет нечего. И тогда они будут просто игнорировать вопросы, на которые ответить нечего, и пытаться толкать своё в обход них. Потому, что они будут уже приучены не принимать того, что принимать им не хочется. И когда им будут говорить, что так не надо делать, они будут игнорировать это, и снова толкать своё. А если уж совсем будет не отвертеться от ответа, то просто уходить и ждать, когда перестанут задавать вопросы, на которые нечего ответить. Чтобы снова вернуться, и вести себя, как будто ничего не было.
    Так и устроена психология типичного резидента такой системы: он либо ждёт, когда вопрос перестанут задавать, либо сам идёт ходатайствовать, чтобы оппонента заткнули, и снова не было вопросов. И это и есть основной смысл принципа «нет человека – нет проблемы» для таких деятелей.
   При помощи «хочу гордиться», «хочу делать в отношении других стран то, чего в отношении своей бы не потерпел», и «хочу стучать» выстраивается система, которая превращает всех остальных в «так воспитали». И все вместе они превращаются в подавляющее большинство, которое марширует с песней «Слава Хозяину!» Индуцирует друг друга, ассимилирует, приводит к единому стандарту и превращается в одну общую массу, в которой уже и не разберёшь, кто из них есть кто.
    Чтобы всё это было, нужна система доносов, которая будет работать именно таким образом. Так что, если в нашей стране культ личности Сталина (или кого-то ещё ему подобного) потребуется довести до того процента, который был при его правлении, это может быть сделано только при такой системе. И в обратную сторону: если он будет до такого доведён, то можно не сомневаться – за этим будет стоять система доносов.
    Если такую систему довести до предела, то в ней просто не останется людей, которым была нужна какая-то настоящая правда. Только те, кто сделали выбор жить по лжи (сознательно или неосознанно). Все остальные в ней будут просто уничтожаться. И вот такую массу можно заставить жить в соответствии с заданными установками. А они потом воспитают детей, те своих детей, и пойдёт традиция жить в соответствии с тем, что за них решили. И будут люди, которым будет ну очень надо вот именно такое, потому, что за них решили, что им должно быть надо именно такое.
    Такая вот версия. А теперь перейдём к вопросу, какие вещи люди могут самостоятельно не понимать, если им не объяснить.

3. ХОЗЯИН И ХОЗЯЙСТВО

3.1. Что такое хозяйский эгоизм
    Давайте начнём с вопроса, кем был Сталин? Кем он был: тем, кто думал о других, или тем, кто думал только о себе?
    Объясняю на пальцах, в чём разница. Вот допустим, завёл человек кошку (чисто из любви к кошкам). Забоится о ней, гладит, кормит, лотки из-под неё выносит. Если кошка заболеет и умрёт, хозяин расстроится, потому, что любит свою кошку. Про это можно сказать, что он заботится о кошке ради кошки. Но вот допустим, завёл человек (с самой традиционной целью) барана. И тоже заботится о нём, кормит, пасёт, стрижёт, и пр. Если баран заболеет,  хозяин будет его лечить (потому, что не для того столько сил в него вложил, чтобы тот просто так взял и умер). Если баран умрёт, хозяин тоже расстроится, но не так, как тот хозяин кошки. По другому. У хозяина барана чисто практическая цель – баран должен окупиться, вот и весь состав переживаний. А если с бараном всё будет нормально, то, когда придёт время, хозяин пустит его в расход. И наверное, не будет так горевать, как тот хозяин кошки, потому, как изначально к этому готовился.
    Я не знаю, как логика жизни выглядит с точки зрения барана, но я знаю, что есть люди, которые понимают разницу, а есть, которые не очень. Есть, которые рассуждают, что если кто-то о ком-то заботится, то он уже хороший, и больше ничего не нужно. Но это ошибка. Нужно ещё ответить на вопрос – ради кого заботится: ради объекта заботы, или ради себя?
    Различие очень простое: для хозяина кошки есть вопрос, чего бы хотела его кошка; для хозяина барана есть только вопрос, чего нужно ему самому. Интересы барана в учёт не принимаются; забота о нём может быть только меру того, насколько она выгодна хозяину. Но как субъекта, чью волю нужно уважать отдельно, барана для него не существует.
    Аналогичное бывает и на человеческом уровне. Потому, что бывает два вида правителей: одни думают о народе, другие о себе. Некоторые скажут: «Ну понятно, если пьянствует, пирует, тратит всё на роскошь, выжимает и прожигает все ресурсы общества на свои прихоти, и живёт по принципу «после меня хоть потоп», то это думает о себе. А если строит школы-больницы-стадионы – значит, думает о народе…» Нет. Если пьянствует-пирует-жирует – это думает о себе примитивным образом. А вот если строит школы-больницы-стадионы, то это надо выяснить, с какой целью? И если ради людей, то да, а если ради себя, то это значит думает о себе не примитивным образом.
   В рамках не примитивного образа думания исключительно о себе правитель может думать, как ему (например) заставить всех себя прославлять. И состроить режим, в рамках которого не участвовать в прославлении запрещается. Кто не хочет прославлять, того прессуют и уничтожают. А кто хочет, тому позволяется жить. И тогда можно уже подумать о том, как сделать, чтобы те, кому оставляется жизнь, могли жить получше (это выгодно для прославления). Ещё подумать о том, как защитить существующий порядок (а то может прийти враг, который захочет, чтобы вместо тебя его прославляли, и всё твой прославление закончится). И т.п. заботы, но всё это в рамках думания о себе.
    Думания о людях тут нет, потому, как всё, что им даётся, даётся только в рамках того, насколько их благополучие совпадает с интересами хозяина. Думание о людях начинается с того момента, когда им даётся свобода самим решать, прославлять хозяина, или нет. Поэтому вопрос стоит так: кем бы Сталин – первый вариант или второй?

3.2. Чем плох хозяйский эгоизм
    Поскольку не все понимают актуальность вопроса, следует пояснить ещё кое-что. Думание о себе отличается от думания о народе целым рядом проблем. Начинаются они с того, что если существует кто-то, способный подумать о народе лучше, чем данный правитель, то если правитель думает о народе, он должен ему уступить. Ведь народу с тем-то будет лучше, значит, если действительно думаешь о народе, уступи тому, с кем ему будет лучше. Если же правитель думает о себе, он никому ничего уступать не будет. Потому, что ему нужно, чтобы прославляли его, а не того, с кем народу могло бы быть лучше. Значит, народу должно быть с ним так, как получится, но как бы не было, заставят прославлять так, как будто он самый лучший (а то как же ещё можно прославлять-то?) И вот отсюда начинается цепочка подмен и несоответствий, которые, как снежный ком, наматывают всё на себя.
    Если будет война, и такой правитель в ней победит, но победит (допустим), с большими потерями, чем это мог бы на его месте сделать кто-то другой, то значит, народу придётся эти потери понести. И славить его за ту победу, какая есть (сравнивать то всё равно не с чем). И победа ему нужна будет только во главе с ним и только с его именем. Другой вариант он не рассматривает, даже если он бы это был вариант победы куда меньшей ценой для народа. И если такой, допустим, целенаправленно сделает всё для того, чтобы могло быть только так, и никак иначе, то получится, что ни на что другое народ права не имеет.
    Если же так получится, что случится война, которую такой правитель начнёт проигрывать, тогда исход войны должен быть следующим: народ должен идти в бой и умирать до последнего человека, чтобы защитить хозяина как можно дольше. И если (допустим) будет вариант пожертвовать своей жизнью и властью, и тогда (допустим) противник бы народ пощадил, то этот вариант он всё равно не рассмотрит. Потому, что если он думает о себе, то люди ему нужны только для того, чтобы поддерживать его жизнь и власть, а вне этого они ему окажутся и не нужны. А значит, отправлять их в расход до последнего, только чтобы продлить своё оставшееся время на сколько получится.
    Получится унижение достоинства людей, которые чем в больше количестве должны пожертвовать своими жизнями за его прихоти, тем меньше для него стоят их жизни. А если это будет сделано принудительно, не спрашивая народа, устраивает его такое положение, или нет, то, чем больше будет принуждения, тем унизительнее положение. Так что, если на такой войне бойцов заставят иди в атаку с его именем на устах «За Родину и за Хозяина!», то получится, что они имеют право сражаться только за то, чтобы всегда был режим, который позволяет с ними вот так обращаться. И тогда возникнет вопрос: а как таким можно гордиться? Поэтому очень важно выяснить этот вопрос.

3.3. Чем ещё плох хозяйский эгоизм
    Если правитель предельно принципиально думает о себе, то те, кто скажут «а зачем нам такой правитель, который так к нам относится? Неужели среди нас нет другого?» подлежат затыканию и уничтожению. Это значит (помимо того, что уничтожению подлежат самые достойные), что численность народа благодаря такому режиму сокращается. А значит, снижается и боеспособность. Причём, люди, задающие такие вопросы, обычно являются людьми мыслящими, а уничтожение мыслящих людей для общества – как уничтожение нервных клеток (самое критическое, что может быть для организма). Вот не сделает кто-то научное открытие, или не изобретёт какое-то оружие, которое могло бы существенно помочь в бою (какое именно, мы не узнаем, потому, что он их не изобретёт) – вся страна за это поплатится лишними потерями.
    Может получиться и так: уничтожают тех, кто не боится мыслить и говорить то, что думает, появляется определённый вид террора – люди приучаются бояться, руководствоваться страхом. Разводится много появляется больше трусов, которые, когда с врагом придётся биться, предпочтут сдаться, потому, что приучены думать о своей шкуре. Ещё могут не захотеть с ним сражаться те, кто возненавидит режим именно из-за этого – те, кто в ином случае готов был бы биться. Из-за этого враг прорвётся, в окружении окажутся уже другие, которые сдадутся только потому, что их отрежут – как ты сумеешь посчитать все беды, которые принесены тем, кто думает только о себе?
    Культ хозяина – это всегда определённый уровень террора. Это режим, который будет тебя судить не только за то, что ты украл, или убил, или ещё как-то навредил честным людям: это режим, где тебя будут прессовать за то, что ты критикуешь хозяина. И не критиковать его ты не сможешь, если тебе принципиальна нужна будет правда, а в культе эгоистической личности правда всегда в том, что это не лучший культ для общества.
    Чтобы критиков заткнуть, нужен соответствующий уровень террора, который сведётся к тому, что люди должны особо сильно бояться делать что-либо без разрешения (а запрещено будет максимально много). Станет вообще больше людей, которые боятся и думают больше о своей шкуре, чем о какой-то справедливости. Наплодится больше стукачей и трусов, а стукачи воевать обычно не очень умеют; они на бумаге хорошо воевать могут с «врагами народа»; а на реальном поле боя из них бойцы, как из … пуля.
    Среди командиров станет больше тех, кто побоится действовать без приказа там, где надо бать инициативу в свои руки, и гасить пожар поражения. Ну или наоборот, тех, кто скорее бросят бойцов в атаку, зная, что у них нет шанса, чем ослушаются приказа. И если враг из-за этого прорвётся, как ты будешь измерять, где чья-то личная вина, а где коллективная вина общества, которое позволило установить такой режим, который этому способствует?
    Так что же получится, если лояльный контингент в момент строительства такой системы попрётся на демонстрацию с плакатом «слава Хозяину!» Что это будет означать? Что он хочет, чтобы народ нёс все эти потери и унижения? Вот в меру того, насколько такие проблемы будут иметь место, именно так и получится. Поэтому, вопрос этот очень важно выяснить, прежде, чем гордиться всем подряд.
    К сожалению, как довелось выяснить лично мне, такими вопросами никогда не задаются не только сталинисты, но и вообще подавляющая часть любого народа. Потому, что они мыслит исключительно на уровне «пьянствует-гулянствует-жирует – значит, плохой; строит школы-больницы-стадионы – значит, хороший, и точка». Всё. И такое сермяжное удивление «А что ещё должно быть то??» С какой целью что-то делается, им не приходит в голову анализировать. Но когда им начинаешь эти вопросы разжёвывать, они всё же начинают, хоть со скрипом, но соображать «Да, а ведь действительно, есть и такая тема. А ведь надо это обдумать и пересмотреть свои рассуждения…» Ярые же сталинисты отличаются тем, что этот вопрос разбирать не будут, даже если им кол на голове теши. И когда им оказывается него нечего ответить, они просто отворачиваются от него, и идут дальше в обход с таким видом, как будто его нет. И продолжают свою программу «гордиться и только гордиться» всем, что завязано с именем хозяина. И бороться со всем, что мешает гордиться.
    Стратегия у них примерно такая: толкать свою программу настолько массово и громко, чтобы всё остальное просто заглушить. И тогда они соберут максимальную поддержку, и опираясь на неё, установят свои порядки. Запретят критику, и продолжат утверждать своё, уже не боясь, что кто-то посмеет это разоблачить. Это классическая программа типичного сталиниста (ну по крайней мере, в основном мне попадались такие).

3.4. Что нужно для культа хозяина
    Что нужно правителю, который думает только о себе? Ему нужен народ, который никогда ничего подобного не анализирует. Анализирует только на уровне «если пьянствует-пирует, то думает о себе, а если строит школы-больницы-стадионы, то думает о народе…» Всё остальное чтобы было выше его понимания. Всё остальное понимание допускалось чтобы только среди тех, кто всё это будет знать, и молчать, и кого это всё будет устраивать. Кто готов быть частью этой системы и творить то, что она творит, и получать от этого свою выгоду. Всех остальных мыслящих людей (в такой системе они будут называться инакомыслящие) чтобы убирать. И никогда народ не учить тому, чтобы анализировать на уровне поставленного вопроса. Поэтому вопрос, кем был Сталин, может быть, надо было начать с того, кем являетесь вы: теми, кто анализирует такие вещи в первую очередь, или кому это никогда не приходило в голову?
    Второе, что нужно такому правителю, это террор для всех, кто посмеет критиковать его за то, что он думает только себе. Кто посмеет – должен попадать под каток репрессий. И третье, что ему нужно, это культ прославления своей личности. Культ прославления хозяина максимального масштаба, какой только удастся развернуть.
    Который будет прививать любовь к хозяину всеми способами, какие только можно изобрести (с более подробным списком приёмов, которые можно применить, отдельная статья тут http://proza.ru/2025/05/04/1227).
   Такой культ служит не только удовлетворению потребности такого хозяина, но и является технической необходимостью. Если ситуация окажется такой, чтобы народ до последнего человека пошёл умирать за своего хозяина, он должны быть готовы это сделать. В максимально возможном количестве – пусть из-за этого будет опасность умереть как можно большему количеству народа, но зато его собственная вероятность выжить должна быть максимальной).
    Отличительной чертой такого культа является принудительность его навязывания. Т.е. человеку не оставляется права выбирать, хочет он любить хозяина, или нет. Он просто обязан его любить безо всяких вопросов. Если он не захочет, он должен быть раздавлен репрессиями. Этим, собственно, и отличается думающий только о себе правитель от думающего о народе. Потому что думающему о народе принудительно навязанный культ не нужен, потому, что, чем он тогда будет отличаться от того, кто думает только себе?
    Думающий о народе предоставляет ему возможность самому решать, любить или не любить его, и делает всё то, что может заставить его любить добровольно. И, собственно, достигнутый процент и есть показатель его успехов, (и кстати он практически никогда стопроцентным не бывает – какую бы хорошую политику ты не вёл, всегда найдутся те, кто будут тебя не любить), и именно они и являются показателем того, что ты никому ничего не навязываешь. Не навязываешь – значит, уважаешь право людей на своё мнение, значит, думаешь о других.
    Думающий только себе такого себе позволить, естественно, не может, потому, что в этом случае ему придётся оглядываться на волю остальных, а ему это не надо. Ему надо гнуть свою, и плевать на то, что кто-то против, поэтому, заставлять себя любить, не спрашивая, устраивает это всех или нет. Это даст процент тех, кто начнёт не любить его за это из принципа; их придётся так же принципиально прессовать, что породит ещё более сильную ненависть, за которую будут давить ещё сильнее, и так до тех пор, пока не останутся только те, кто готовы любить (ну или кто боятся показать, что не любят). Поэтому у думающего о народе всегда будет процент тех, кто его критикует. А у думающего о себе будут только лояльные.
    У сталинистов логика работает совершенно наоборот: если «весь народ» любит значит, правитель самый лучший.

3.5. Каковы вероятности проблемы
    Какова вероятность того, что к власти в каком-то обществе может прийти именно такой правитель? А вероятность напрямую и в первую очередь зависит от понимания народа, что есть «думать о народе», и что есть думать о себе. Т.е. если в нём достаточно людей, которые понимают разницу (предупреждён – значит, вооружён), и которые готовы не стоять, а что-то делать для того, чтобы так поступать с народом было нельзя, то вероятность минимальная. А вот если таких людей крайне мало, и их голос теряется в гуле толпы, которая мыслит на уровне «строит школы – значит, любит», и слышит только рупоры пропаганды, то вероятность обратная.
    Так же вероятность зависит от способности людей понимать то, что им объясняют. Если им объяснили, и они поняли, и пошли объяснять другим, то волю такого народа подмять под себя достаточно сложно. Но если народ полон людьми, которым объяснишь, и разжуёшь так, что не понять будет невозможно, и докажешь так, что возразить будет нечего, а они встают в позу «А я всё равно не приму, потому, что не хочу!», то с такими людьми прийти к власти именно такому хозяину будет максимально легко. Потому, что все усилия такого народа направлены на не то, чтобы противостоять попыткам такого кандидата, а на то, чтобы противостоять тем, кто это пытается этому противостоять. И сколько бы такой народ не предупреждали, он просто отвернётся от объяснений, и пойдёт слушать того, кому ему нравится слушать.
    Так же косвенно о вероятности того, какие у данного народа были правители, можно по его нынешнему состоянию. Если он находится в состоянии, когда массово игнорирует доводы, если готов защищать именно такую политику, и нет причин считать, что в прошлом он был каким-то другим, то о его прошлом можно судить по его настоящему. Чем больше он себя так ведёт в нынешнем, тем вероятнее он себя он таким же был и раньше.

3.6. Откуда берутся такие тенденции
    Насколько предрасположена масса народа поддаваться на ту тактику, которую применяют сторонники тирании? Достаточно податлива, если её основу составляют следующие категории.
    Первая составляющая: народ не саморегулируемый. Т.е. в нём отсутствует такой момент, что если кому-то объяснил, то они поняли, и пошли объяснять другим, и т.о., народ постепенно сам себя просвещает. В нём ты одному объяснил, он вроде понял и ушёл, а на место его пришёл новый, которому всё точно так же надо объяснять. А тот, который ушёл, никому ничего не объясняет, и молча носит в себе, постепенно забывая. А если объяснит кому-то, то у того в одно ухо влетело, в другое вылетело, и всё снова осталось, как было. И все объяснения, как строительство песочных замков на морском берегу – сегодня ты их построил, а завтра их снова нет, и так всегда.
    Вторая составляющая: люди не знают, как жить без власти. Но и как жить со властью так, чтобы не только она их контролировала, но и они контролировали её, они тоже не знают. Потому, что для этого нужно проявлять сознательность, организованность и ответственность, а этого они не хотят. А ещё для этого надо напрягать мозг и думать, а думать особо много они тоже не хотят; они хотят, чтобы думали за них (и для того им власть и нужна). И тогда остаётся только таком положении признать, что если из-за этого власть позволит себе то, чего позволять не должна, то это по их вине. Но и этого признавать они не хотят. Они хотят, чтобы их ограждали от таких вопросов (и для этого им тоже нужна власть). И тогда они приходят к тому, что если они чего-то не хотят делать, то это каким-то образом должно считаться не нужным.
    Если что-то не нужно, значит, оно каким-то образом должно считаться невозможным, ну а раз уследить за властью «невозможно», значит, следить за этим они как бы и «не должны». А значит, остаётся один вариант: просто верить, что власть их обмануть не может, и держаться за эту веру. Потому, что если может, то тогда они не знают, что делать, и тогда непонятно, как жить вообще, и ради чего жить, и как выстроить на этом какие-то ценности, ради которых им хотелось бы жить. И потому у них выходит требование: дайте им не думать там, где им не хочется думать, и дайте им для этого оправдания. И дайте им власть, которая это поддержит, а всё остальное их не волнует. И такому народу не нужны никакие вопросы, которые не вписываются в эти требования.
    Третья составляющая – контингент, который думает, что правду можно выбрать, какая нравится, и иметь право держаться за неё. Как футбольную команду можно выбрать, за какую болеть, и не быть обязанным объяснять, почему именно за неё, так и правду выбрать, и ратовать за её победу. Ну а какими методами ратовать – это уже зависит от природы того, что ты назначаешь «правдой».
    И вот существует контингент, который рассуждает «А зачем не правда, в которой я должен признавать что-то для меня неприятное, быть обязанным что-то исправлять, и стыдиться, если этого не делаю? Я хочу гордиться, и подай мне такую правду, в которой только гордиться. И чтобы мозги напрягать не надо было сильно для того, чтобы этого заслуживать. А максимум, что требовалось – это идти и бить тех, кто мешает гордиться (ну или ждать, когда их побьют те, кто должны этим заниматься)» И такому контингенту не нужны никакие выяснения – ему нужна власть, которая будет трубить, что данный народ великий (и точка), и затыкать всех, кто посмеет сказать что-то против. Ну а если народ великий, то каким образом во главе его может оказаться не самый великий правитель? Вот и решён вопрос для данного контингента.
    Ну и наконец есть те, кто хотят быть хозяевами. Кто любят жить именно с такой политикой, какая требуется такому режиму. Кто хотят служить такому режиму и иметь блатные места в нём. И для этого им нужна поддержка со стороны всех выше перечисленных. Ну а они со своей стороны готовы поддержать их.
    Все они вместе могут представлять собой массу, которой что-то объяснять бесполезно.

4. СКОЛЬКО БЫЛО РЕПРЕССИЙ?

4.1. Что такое репрессия?
    Прежде, чем переходить к вопросу, сколько их было, нужно сначала определить, что такое репрессия. Потому, что многие думают, что репрессии – это то, что измеряется количеством дел, закончившихся расстрелом, сроком, или ещё какой-то задокументированной мерой наказания. Я так не измеряю. Масштаб сталинских репрессий нельзя измерить количеством расстрелов или лагерных сроков, так же как масштаб чернобыльской катастрофы нельзя измерить тупо мощностью взрыва того злополучного котла. Тут нужен другой спектр измерения последствий, которые они имели для народа. Я поясню, что это значит.
    Вот представьте себе, что живёте вы в деревне, ходите по каким-то дням в храм, исповедуете какую-то веру, которая (допустим) вам достаточно важна. И вдруг однажды приходит в вашу деревню отряд каких-то террористов, выводит вас всех из храма, ставит на колени, выкидывает из храма ваши святыни, бросает на землю, и топчет. Священник пытается её защитить, его бьют прикладом, он сидит оглушенный на коленях, по виску кровь течёт, бабки охают, дети плачут, вы боитесь за себя и за своих близких.
    Вам говорят, что больше свою религию вы исповедовать не будете. Будете другую – ту, которую вам дадут. А если кого-то поймают за исповедованием старой, то будет гораздо хуже. И уходят. И вот вы сидите дома, боясь идти в храм. Боитесь за себя, за своих близких. А другую религию принципиально не хотите. Возникает вопрос: сколько пострадали от террора: один человек (священник), или вся деревня? Так вот есть те, кто скажут, что жертвами терроризма является вся деревня, а есть те, кто спросят: «А мне важнее документы. Вот эта справка от врача, что один получил лёгкое сотрясение мозга – и это все ваши репрессии?» В общем, совершенно разные взгляды на вещи.
    Чтобы рассуждать, что пострадала вся деревня, нужно анализировать и думать. Чтобы считать, что один человек, думать много не надо – достаточно просто упереться в статистику. А статистика не отображает, сколько людей пострадали морально. Только физически. И то, если правдиво составлена. Так вот к сожалению, по моим личным наблюдениями большинству людей ближе второе. Им не нужно ничего анализировать – ты им просто статистику покажи (такую, чтоб увидеть и ахнуть), и вот тогда они скажут «да, это страшно». А если вся статистика одной справкой ограничиваться будет, то они пожмут плечами, и скажут: «Ну и что? Кто-то по голове получил за то, что кого-то кощунником обозвал, и чего?»
     Вот примерно так же обстоит дело и с вопросом репрессий, в котором кто-то всё пытается мерить количеством дел, которым дан ход. И к сожалению, есть люди, которые только так и понимают. Вот им скажешь, что было расстреляны-посажены десятки миллионов – они схватятся руками за голову, начнут охать-ахать. А скажешь, что таковых на всю многомиллионную страну за много лет не было и миллиона – они скажут: «Ну и что?» И тогда, если захочешь на них воздействовать, то придётся цифру, которая на них воздействует, преувеличить (раз этак во много), и тогда они скажут: «Нет террору!» Но только когда это выяснится, они скажут: «Нас обманули, никакого террора не было!», и всё пойдёт в обратную. Другого не понимают.

4.2. Что такое пытки
    Аналогичный образом обстоит вопрос и с темой пыток. Что такое пытки? Это такие меры, когда от кого-то требуется в чём-то признаться, а он не хочет, и тогда ему делают больно, чтоб заставить его это сделать. Это означает, что, с одной стороны, если кто-то в чём-то виноват, но признаваться по-хорошему не хочет, то пытки могут заставить его это сделать. Но если кто-то не виноват, но его начнут пытать, то он может оговорить себя, только чтобы избавиться от мучений.
    Работать может эта система примерно так: допустим, кого-то требуется осудить за то, что он поднял какой-то неугодный вопрос (например, о том, что власть думает больше о себе, чем о людях). Возразить на его доводы, допустим, толком окажется нечего. Но это не проблема, потому, что его начинают пытать, и требуют рассказать о своей «вредительской» деятельности. Он говорит «я этим не занимаюсь!», а ему «врёшь, собака!», и продолжают пытать. И так до тех пор, пока до него не дойдёт, что его пытать не перестанут, пока он не скажет всё, что от него хотят услышать. Когда болевой порог переступается, человек начинает сочинять что угодно, только бы его перестали мучить. После этого ему дают подписать всё то, что насочинял, и с этим тащат на суд.
    На суде обвиняемый должен кивать головой по поводу всего, в чём он «признался», получить приговор, после чего может благополучно отбывать к месту его проведения. Если же на суде он пойдёт в отказ, суд прервут, и уведут на новые пытки, и так до тех пор, пока не будет готов кивать головой на все обвинения.
    Всех подряд пытать не обязательно; достаточно просто, чтобы все знали, что любого, кто заартачится, будут пытать, пока не сломается или не умрёт. После этого мотиваций упираться у большинства не будет. И когда большинство готово признаться в том, чего оно не делает, и настаёт то время, которое называется террор.
    Теперь мы знаем, что признания, полученные под пытками, не могут считаться доказательством. Но есть люди, которым это объяснять бесполезно. Они либо заявляют, что пыток не было, либо, что применяющие их ошибок не делают, либо упираются в то, что пытки нужны, чтобы заставить признаться виновного. А когда их спрашиваешь, а где гарантии, что они не будут заставлять признаваться невиновного, они от этого вопроса отворачиваются. И продолжают толкать своё так, как будто его нет. Как тот студент, который выучил один билет, а вытянул другой. И в конечном итоге всё время клонят к тому, что такие вопросы надо просто запретить. Сделать так, чтобы боялись их задавать. А тех, кто посмеет, обвинять в чём-нибудь таком, что «даёт право» пытать их до тех пор, пока не «признаются», что они враги.
    Для сталинистов это поведение вполне типично. Ну а ко всем остальным вопрос: правда ли, что при Сталине применялись пытки (правда ли, что после его смерти Берия сразу издал указ запретить пытки)? Вопрос этот, разумеется, для тех, кто готов думать и признавать логику вещей. Сталинистов в этот вопрос тыкать бесполезно. У них стоит установка, что Сталин всё делал правильно, а от всех неугодных вопросов отворачиваться под любыми предлогами.
    Расчёт у них простой: им надо просто добиться того, чтобы пытки были (пусть негласно, но) разрешены. И тогда любого неугодного можно будет пытать, пока не сломается или не умрёт. И тогда нельзя будет говорить, что те, кто этим занимаются, неправы. И когда больше никто не будет говорить о том, что они не правы, это будет у них называться, что их правота «всем понятна» (ну такой у них формат правды).

4.3. Сколько было репрессий?
    Теперь можно разобрать вопрос, сколько было сталинских репрессий.  Дело в том, что само слово «репрессии» для разных людей означает разное. Для одних это такие карательные меры за преступления, мешающие жить нормальным людям, и только. А для других это форма государственного терроризма за то, что человек захотел иметь права и свободы, не вписывающиеся в диктат.
    Если кто-то занимается грабежом-убийством-изнасилованиями и прочими вещами, мешающими жить обществу, его обезвреживают и наказывают. А если кто-то не занимается ничем подобным, и всего лишь не хочет, чтобы в отношении него (и всех остальных) можно было творить хозяйский эгоизм, а его за это подвергают преследованиям не менее суровым, чем самого злостного маньяка, то это другое. И репрессией должно называться либо первое, либо второе. Потому, что если будет называться и то и то, то будет непонятно, как относиться к слову репрессии. А этим можно злоупотреблять, когда на неудобные вопросы можно ответить, крутя этим словом, как угодно.
    В вопросе, сколько было сталинских репрессий, у сталинистов эклектика. Одни сталинисты отвечают, что немного было, но не надо, мол, преувеличивать. А другие говорят, что «неправильных» репрессий не было вообще, и все дела были «правильными». В данной статье я разберу, сколько было репрессий в том самом смысле, когда человека прессуют за то, что он не хочет быть бесправным.
    Первое, с чего надо начать, это с того, что народ, претендующий на «гордиться своей историей», должен иметь в достаточном количестве людей, не позволяющих никому осуществить никакой хозяйский эгоизм. Если же таких людей в нём недостаточно, то ему следует не гордиться, а сначала работать над тем, чтобы их было достаточно. А уже потом можно позволять себе гордиться. Поэтому если таких людей в каком-то обществе крайне мало, и репрессий против них потребовалось (соответственно) в тоже малом количестве, то это говорит не о том, что «репрессий» было «немного, и нечего тут преувеличивать», а о том, что мало было самих тех, против кого они понадобились, а если бы их стало больше, то и репрессий было бы больше.
    Далее идёт вопрос, а может ли наделённый достаточным количеством ума, совести и чести народ, позволять хозяину творить хозяйский эгоизм? Как по мне, так нет – он должен это решительно не допускать. Это же несёт обществу и материальный и моральный ущерб. А значит, умный и понимающий народ должен быть полон людьми, которые готовых критиковать власть в определённых ситуациях. А теперь вопрос: а много ли сталинисты могут примести случаев, чтобы Сталина кто-то вообще посмел критиковать, и чтобы критику за это ничего не было? Вот чтобы кто-то встал и сказал в открытую, что тот слишком много власти себе присвоил, и слишком много в ней может оказаться хозяйского эгоизма?
    Не критиковать может человек, который недопонимает суть проблемы. Который мыслит на уровне «ты за наших или за ихних», и на этом вся разборчивость у него ограничивается. И который рассуждает «вот есть свои, и есть враги, и если хозяин против врагов, то значит, он в доску свой, и точка» Такой человек может быть внутренне добрым, самоотверженным, и по своему совестливым, но только в рамках суждений, произведённых на такой основе. И он бы, возможно, осудил бы такую политику, если бы его просветили, в чём разница, но его не просветили, и проблемы он не видит. И он готов пойти воевать «за своих», но ничего не сделает для того, чтобы как-то бороться за то, чтобы в отношении своих можно было творить репрессии.
    Не критиковать может человек, который понимает, в чём суть проблемы, но его это устраивает (свой какой-то интерес в этом имеет). И служит системе, и его она устраивает.
    Не критиковать может человек, который понимает суть проблемы, и которого это критически не устраивает, но говорить он боится. Потому, что знает, что ему за это будет (ну или наоборот, не знает, что именно ему будет: знает, что что-то страшное может быть, а что именно – не знает, и это пугает ещё сильнее).
    Вот все эти люди могут (по разным причинам) молчать, а те, кто не относятся к их категории, молчать не должны. Так вот, если таковых случаев сталинисты привести не могут, то о чём это говорит? Значит, их всех или истребили, или запугали так, чтобы не осталось ни одного, кто посмел бы высунуться и позволить себе говорить то, что думает.
    Поскольку в большом обществе не может быть такого, чтобы умных и смелых совсем не было, значит, какое-то количество в такой системе по-любому должны затыкать. И затыкать так, чтобы боялись говорить (страхом затыкать тоже). И за счёт этого количество не боящихся будет сокращаться сразу с двух сторон: с одной стороны истреблением тех, кто не боится, а с другой стороны превращением остающихся в тех, кто боится. И когда настанет момент, что ни одного не боящегося говорить не остаётся, получается момент, что людей со смелостью определённого уровня просто больше не осталось. А это значит, что репрессии всех убрали (кого-то физически, кого-то морально).
    Поэтому, если сталинисты не смогут привести случаев, что Сталина кто-то смел в открытую критиковать, то получится, что количество репрессий было таким, чтобы уничтожить 100% людей, которые были одновременно достаточно умными, совестливыми и смелыми. Вот всяких вредителей-воров-убийц не всех сумели изловить, шпионов не всех, диверсантов не всех, а вот смелых инакомыслящих сумели всех. Ну а какой процент от общества составляли такие люди – это вопрос к знатокам по части «гордиться».
    Таких людей может быть, было много, может, мало. Вот только если мало, то это не то, чем надо гордится. И это не означает, что если бы их было больше, то репрессий не было бы больше.

4.4. Ещё один вопрос
    Наверное, для многих абстрактные рассуждения будут слишком сложны; им нужно что-то попроще. Какой-нибудь конкретный пример случаев, имевших иметь место быть в истории. Тогда вспоминаем фильм «Если завтра война» (1938). Если кто не смотрел, находим-смотрим, и анализируем, какой обещала предстоявшую войну сталинская пропаганда.
    Фильм получил два сталинские премии, а значит, без одобрения хозяина быть не мог, и поэтому применительно к нему следующие вопросы. Вопрос первый: насколько показанное соответствовало реальности; вопрос второй: могли ли понимающие это люди в свободном обществе об этом молчать; и вопрос третий: много ли сталинисты могут привести случаев, чтобы кто-то посмел об этом говорить в открытую, и чтобы ему за это ничего не было?
    Сколько должно быть людей понимающих и умных, мы уже разобрали – если требующие гордиться давят на аргумент «Сталина поддерживал народ», то это (наверное), подразумевается народ понимающий, а не такой, который не понимает прямо вот таких несоответствий. Так должны ли были понимающие это люди об этом говорить? Ну, наверное, должны – ведь недооценка врага чревата тяжкими последствиями. Так вот сколько случаев актуальной, публичной (и безопасной) критики сталинисты могут привести?
    Анализируем другие темы по такой же схеме, и ещё один вопрос. А правда ли, что осуждённых по политической статье на фронт не брали? Уголовников брали, а «политических» нет? Момент этот важно уточнить применительно к вопросу, что было бы, если бы кто-то позволил себе критиковать Сталина (и систему) за недооценку противника? Не было бы за это ничего, или было бы, и если было бы, то что именно? Проходил ли такой критик по «просто уголовной» статье, или по «политической»? Потому, что, если бы такой пошёл по политической, а политических в армию не брали, то что получается? Что сталинский режим ставил условие, что если человек достаточно умён, чтобы предсказать то, что на самом деле будет, и достаточно неравнодушный, чтобы это попытаться предупредить, и достаточно смелый, чтобы не молчать, то таким в армии не место?
    Вот этот вопрос важно уточнить. Насколько данное явлением могло быть. С какой вероятностью и за что могли быть репрессии, по какой статье бы велось дело, и насколько строго в данном случае был закрыт путь «искупить» кровью свою «вину».

5. ТЕПЕРЬ ПРО ВОЙНУ

5.1. Гладко было на бумаге

    Когда общество переходит из мирного состояние в военное, армия первое время несёт повышенные потери. Это происходит потому, что выявляются и исправляются те слабые моменты, которые в теории заметить труднее, чем на практике. Свершаются ошибки, извлекаются уроки, делаются выводы.
    Уроки оказываются чаще всего дорогостоящими, поэтому период этот оказывается не самым легким. К сожалению, в случае тоталитарного культа личности эгоистичного хозяина к этому фактору добавится ещё один.
    Есть такие люди, питающие особую страсть к бумагам. То, что написано документе, для них истина в последней инстанции. Написанное в документе для них сомнению принципиально не подлежит. Какие гарантии, что там написана правда – вопрос никогда не разбирается; разбирается только вопрос, соответствует ли какое-то заявление документу. Вот выбили из человека пытками признание в том, чего он не делал, заставили подписать – всё, теперь для них это правда. И никогда не будет ставиться вопрос, а где доказательства, что человека нельзя было заставить подписать неправду. Потому, что если такие вопросы будут, то рухнет всё то, что они городят (и во что порой фанатично верят). Поэтому таких вопросов они принципиально не допускают. И поэтому всегда правдивость всего у них проверятся ихними документами, а сами документы на предмет правдивости не проверяются.
    На этом строится вся суть культа личности эгоистичного хозяина. Вот хочет он, чтобы его любили, запускает пропаганду, что он самый лучший, самый непогрешимый. Что его доблестные опричники ошибок не делают, что армия его самая сильная, и что с ним людям бояться нечего. А если кто-то посмеет это критиковать, то его сразу хвать – и на допрос. А всем после этого документы: вот виновен. По таким-то и таким-то статьям (сам признался), вот материалы дела, вот приговор – какие ещё вопросы?
    Система работает. Пролы рассуждают «Ну ведь если критикующий оказался преступником, значит, его критика была неправильная!» И не важно уже, что он приводил доводы, на которые нечего возразить – люди рассуждают: «Ну и что, что я не знаю, что на них было возразить, но ведь главное, что они неправильные. А чем неправильные – это умные люди знают, им виднее, а я человек простой, мне главное знать, что они неправильны, и больше ничего не надо….» А кто не будет так рассуждать, будет молчать себе в тряпочку, или окажется следующим «преступником», поэтому система работает, и культ личности процветает.
    И вот живёт такой народ и верит, что его армия самая сильная и несокрушимая, и что врага всегда уделает, как в пропагандистском фильме показано. И привыкает к этому, и воспринимает это, как должное, и привыкает к тому, что правду можно назначить такой, какая нравится, и это будет иметь приоритет над любыми доводами. Но вот однажды случается война, и общество сталкивается с другой реальностью, в которой всё получается так, как получается, а не так, как оно привыкло получать.
    Если общество готовили к тому, что врага шапками закидаем, то оно просто психологически не готово к ударам выше определённой силы. Его не готовили к тому, что надо будет собрать в себе в себе всю волю в кулак, чтобы удержаться на ногах. Или чтобы найти в себе силы, будучи сбитым с ног, встать на них снова и продолжать драться. Оно готовится к тому, что сейчас врага пощёлкают, как орехи, и можно праздновать победу. А когда людей готовят к такому, то они пойдут в бой первое время без страха, но только до той поры, пока не получат такие удары, которые заставят их понимать, что реальность совсем не такая, к какой их готовили. И после этого они проявят последствия всей той нехватки подготовки, в которой надо было сильнее напрягаться заранее.
    Те, кто готовили общество не к той реальности, оказали ему медвежью услугу, и в той ли иной мере общество поплатится за это. Но они не просто не подготовили его собираться, они не подготовили его принимать правду такой, какая она есть.
    Общество приучалось жить в режиме, что если факты противоречат реальности, то тем хуже для фактов (и для тех, кто их утверждает). Но вдруг неожиданно эта схема перестаёт работать. Перестаёт в самый трудный момент, когда и без этого трудно, и надо собираться с силами, и перестраиваться из мирного состояния в военное.
    И можно, конечно, сгладить острые углы, и написать в газетах, что противник продвинулся не так значительно, как это обстоит на самом деле. Но если он продвинулся не так незначительно, как ты написал, то он будет стоять там, куда продвинулся, а не там, где ты написал. И ты хоть расстреляй того, кто скажет, что ты написал не то. Это не заставит противника отступить. И от того, что сгладишь углы, ничего не изменится – насколько ты их сегодня сгладил, настолько они завтра окажутся ещё более острыми, когда придётся объяснять, почему противник оказался ближе, чем сегодня все думали.
    И ты можешь переложить вину за то, что происходит, со своей головы на чужую (в обществе, где правда доказывается не доказательствами, такое может быть вполне обыденно), но от того, что появится целая куча бумаг с обвинениями и приговорами, враг наступать не перестанет. Потому, что если наказали не того, кто действительно в этом виновен, то проблема останется, и слабое место не уберётся. И пока это не будет исправлено, враг продолжит этим пользоваться.
    Поэтому, пока война все эти проблемы не выбьет, кондиционно воевать такая армия не начнёт. Так вот, чем больше в системе будет таких, для которых правда строится на «бумага всё стерпит», тем дольше будет этот период. И всё это в нагрузку к фактору перехода армии из мирного в военное время. Цена уроков будет соответствующей.

5.2. А от чего же Сталин всех спас?
    Историю очернять нельзя. Это неблагодарно в отношении тех, кто жил и делал что-то более достойное, чем оно будет выставлено в рамках очернения. И это может иметь негативные последствия для народа в виде незаслуженного к нему отношения со всеми из этого вытекающими. Но и обелять её тоже нельзя. Потому, что если в ней были какие-то ошибки, то заштопывание их белыми нитками (до побеления) может убрать их из памяти. А значит, приведёт к не извлечению из них уроков, которые должны быть извлечены. И наступанию на одни и те же грабли. И если кто-то хочет обелять какие-то критические ошибки, то он может принести вреда не меньше, чем самые злостные очернители.
    К сожалению для некоторых (угадайте кого) никакого «не надо обелять» не существует. Для них самая белая версия истории и есть единственно признаваемая ими правда. А всё остальное у них называется «очернять». И всё то, что не хочет работать на обеление, должно подвергаться у них преследованию по обвинению в очернении. И с этим они прут обелять историю, повторять ошибки, и преследовать людей за то, что те не хотят последствий этого повторения.
    Одним из полей битв в этом вопросе является статистка статистика потерь в войне, соотношением которых меряют правильность или не правильность политики стоящих за этим руководителей. Чтобы не было лишних вопросов, я не буду пихать никакие цифры, которые буду требовать принять за истину в последней инстанции. Я просто объясню, как можно анализировать данные. А нужные цифры вы сами выбирайте, какие считать правильными.
    Итак, представьте себе условную модель боя, где в чистом поле сходятся два строя стрелков, где с одной стороны 50, а с другой 100. Подготовка и вооружение одинаковые, вероятность поражения противника стопроцентная, цели распределены. Происходит обмен залпами, и со счётом потерь 50:50 сторона со ста стрелками выигрывает бой. Но допустим, стрелки не подойдут друг к другу на расстояние стопроцентного попадания, а начнут стрелять с такого, где вероятность поражения, скажем, 1/2. Как сложится наиболее вероятный сценарий боя?
    После обмена залпами от тех 100 останется где-то примерно так ~75, а от этих пятидесяти останется 12-13 (при двух стрелках на одну цель вероятность поражения будет двойная). Затем снова обмен залпами, и там эти ~13 убьют где-то 6, а те 75 будут стрелять по 5-6 стволов минимум в одну цель (каждый дополнительный ствол уменьшает шансы цели выжить в два раза). Что останется от тех 12-13? Мало чего. Итог боя: сторона с сотней стрелков потеряла 31-32 стрелка. А сторона с 50ю всех.
    А теперь представим себе, что бойцы начнут стрелять с расстояния, когда вероятность попадания один к пяти. Первый залп стороны 50 бойцов убьёт ~10 противников. Те в свою очередь убьют ~18. Остаётся 32 против 90. Следующий обмен залпами унесёт от 90 ещё ~6, и останется ~84. А эти 90, стреляя почти по три ствола в одну цель, поразят с вероятностью 7/8, и от тех 32 останется 4 человека. Ну дальше, может, при следующем обмене залпами у 84 будет ещё - 1, но это уже предел того, что с этой стороны смогут сделать. Итак, 83 осталось от 100, от 50 не осталось ни одного. Уровень бойцов был одинаковым, все остальные параметры одинаковые, сыграл только фактор численного превосходства одной из сторон.
    Конечно, я не всё посчитал, можно ещё добавлять факторы и уточнять картину, но общее направление её развития должно быть понятно: чем больше сил в твоём распоряжении, тем легче разгромить противника с разгромным счётом. И казалось бы, эти потеряли всего-то 18, а те 50 – славная победа первых и бесславное поражение вторых, но… Нет, так только кажется только тем, кто смотрит поверхностно. А те, кто умеют анализировать, понимают, что в некоторых случаях это результат абсолютно одинакового выполнения боевых задач и теми и другими, просто при таком раскладе должно получаться именно так. И только ниже счёта ~18 будет уступкой противнику в доблести, а всё, что выше, будет превосходством, даже если всё равно не дотянет до 50...
    Поэтому все полководцы обычно стараются стянуть как можно больше сил для объединённого взаимодействия. Чтобы легче победить и минимизировать потери. А если кто и воюет не числом, а умением, так это надо превосходить или уровнем подготовки, или технологий, или просто воли к победе. А те, кто чем-то не превосходят, не лезут на тех, кто их превосходит, а сидят у себя и воюют только, если полезут на них. И тогда укрепляются в обороне и минимизируют потери за счёт этого.
    Теперь мы знаем, что нельзя по числу одних только потерь оценить эффективность воюющих – надо ещё учитывать фактор соотношения сил. И можно, конечно, бросить в бой против 100 противников 150 своих воинов, и в зависимости от того, пойдут ли они все в бой грамотно организованным построением, или разрозненными волнами, результат будет совершенно разным.
    И если эти 150 пойдут в бой волнами по 50, то скорее всего, первая волна разобьётся об противника с минимальным результатом, и вторая волна, скорее всего, тоже. Но третья, возможно, всё же сумеет победить. Но это будет совсем не та статистика, которая должна была бы быть при таком изначальном соотношении возможностей. Потому, что 150 должны будут победить с достаточно ощутимо меньшими потерями, а победят они с равным или даже большим. И может так случиться, что, возможно, во всех трёх эпизодах каждые 50, сумеют всё же нанести противнику больший урон, чем должны были нанести при таком раскладе, но это будет совершенно незаметно на фоне общей статистики, которая получилась благодаря тому, кто не смог это всё более лучшим образом организовать. Так что, отметить высокий уровень доблести, проявленный бойцами, можно будет только, признав соответствующую степень ошибок командования. И только при допущении последнего возможно будет воздать должный уровень признательности первому.
   Так вот, в рамках всего выше описанного требуется ответ на всего один вопрос. Всего один ответ, но обстоятельный. В войне СССР против Германии первый мобилизовал почти вдвое больше солдат, чем сумела последняя. И поставив под ружьё всех, кого только смогла, она рухнула, обескровленная, не в состоянии продолжать дальнейшую войну. А соотношение потерь получилось вроде как примерно равным. И да, СССР воевал не только против Германии. И Германия тоже воевала не только против СССР. Но это были два основных противника. Всё остальные были на вторых ролях. И во всяком обществе есть те, кто сражаться могут и хотят, есть те, кто могут, но не хотят, есть те, кто хотят, но не могут, и есть те, кто не могут и не хотят.  И когда война идёт до упора, то в бой обычно идут сначала первые, потом вторые и третьи, а потом уже последние. И на уровне доблести всё это сказывается соответствующим образом. Поэтому тот, у кого больше мобилизационный запас, должен иметь больше тех, кто умеет и хочет. Так что при меньшем мобилизационном запасе общества это ещё один фактор, который играет не в его пользу. А значит, при оценке эффективности это надо учитывать.  А теперь вопрос:
    Какое количество сил было мобилизовано на фронт СССР против Германии, и какое было общее количество всех тех сил, которые были брошены Германией на фронт против СССР? Просто, чтобы установить, от чего Сталин всех «спас», как это заявляют его верные приверженцы? От другого человека, который мог бы на его месте суметь закончить с другим счётом? Или на всю страну не было таких людей?

5.3. Сколько было трибуналов?
5.3.1. Причины высокого числа
    Числом убитых в войне людей противником список вопросов к сталинизму не заканчивается. Ещё есть вопрос по числу убитых своими же.
    Дело в том, что за весь период войны было такое количество трибуналов, что эта тема представляет собой отдельный вопрос. Цифры приводятся разные и (кем-то пятизначные, кем-то шестизначные), и я не знаю, каким на сто процентов можно доверять. Но если сравнить со статистикой других стран, или России других времён, то статистка просто выделяется в сравнении со всем остальным. У кого-то двухзначные цифры, у кого-то четырёхзначные, а у нас шестизначные. И даже принять за правду пятизначные, то всё равно выделяется. И это только по трибуналам, а сколько ещё было расстрелов без суда и следствия, число которых должно быть (наверное) пропорциональным всему сопутствующему?
    Это значение обязательно надо установить (и доказать, что оно было именно таким), а без этого судить о значении репрессий невозможно – можно только предполагать и обсуждать разное. Вот только упёртого сталиниста это не волнует – его волнует только то, что задокументировано, и всё, что задокументировано, у него заведомо правильно. Итак, сколько было расстрелов (и других мер репрессий) и насколько это было оправданно?
    Понятное дело, что на каждой войне есть свои предатели, и с ними приходится расправляться. Но нормальное общество на то и нормальное, что их процент там не может быть слишком велик. Потому, что, если он слишком большой, значит, у общества проблемы. Значит, либо люди аморальны, либо их довели до такого состояния, при котором они не хотят нормально воевать за свою страну.
    Вот взять и сравнить, например, войну с Гитлером и войну с Наполеоном: кто был цивилизованнее? Ну понятное дело, Наполеон. Он не занимался геноцидом, у него не стояла задача уничтожать русский народ миллионами, его армии даже памятник стоит на Бородинском поле, и ни у кого это не вызывает особого возмущения. Потому, что воевал цивилизованнее. Казалось бы, в отношении кого меньше ненависти должно быть? Ну, наверное, в отношении него.  Но какой процент бойцов захотел сдаваться в плен первому и сколько второму? Какой процент захотел перейти на сторону Наполеона в сравнении с тем, что это было в отношении Гитлера? А как так? Ведь во времена Наполеона в России всё было достаточно печально: было крепостное право (это узаконенное полурабство), и народ жил в унижении. И всё равно не было столько пленных и перебежчиков. Так что же надо было сделать с советским народом в стране «где так вольно дышит человек», чтобы довести до такого состояния?
    На такие вопросы я никогда не получал от сталинистов вразумительных ответов; только «всех врагов надо нещадно карать!» Кто людей таковыми сделал – вопрос принципиально не разбирается; разбирается только, что надо (было) делать с ними, и разбор, что было бы, если этого не делать….

5.3.2. Фактор погрешности
    Всякое правосудие (даже самое порядочное) имеет свой процент погрешности. И чем больше дел, тем больше будет несправедливых приговоров (это естественно). И если количество дел измеряется двузначным числом, то и количество ошибок (если вообще будет), то скорее всего в пределах однозначного. А если дел четырёхзначное число, то количество ошибок может быть и двух, а может даже и трёхзначным. Ну а если пяти-шестизначное число, то сколько может быть ошибок в рамках него?
    Вообще, война – это такое время, где всё делается максимально быстро и грубо. Это во время мира можно долго судить-рядить, рассматривая со всех сторон каждую мелочь. А во время войны надо быстро решить: расстрелять, или оправдать, и обратно вернуть в строй к следующей атаке. Есть у тебя дезертир – ты ему если это с рук спустишь, то завтра у тебя может быть уже ещё десять. И может, он не дезертир, может это недоразумение, но разбирать времени нет, и вот тут все подводные камни правовой системы начинают себя проявлять самым острым образом.
    Вот и непонятно мне – как можно всегда без ошибок всё определять? Вот, есть, например, бегущие с поля боя – это трибунал. А если не бегущие, если отступающие? Если вынуждены оставить боевые позиции из-за того, что другие со своих позиций убежали? И они не могут оставаться потому, что это бессмысленно: их окружают и уничтожают – единственный выход вырываться из образующегося окружения. Вот только у всех отступающих, допустим, дежурное оправдание, что они выходили из окружения, как всех точно-то проверишь? Да сколько сложных ситуаций может быть, где, если рядом не стоял и не видел, то не знаешь наверняка, кто где выходил из окружения, а кто где бежал? И что, всегда была презумпция невиновности?
    Или, например, были такие самострелы (ну те, кто сами себе в руку стреляют, чтоб в санчасти отлёживаться) – это тоже трибунал. Ну самострелов обычно видно: рана с ожогом (стрелял сблизи), рана туда, куда «не сильно страшно» (в мягкие ткани), боя не было, а ранение появилось (откуда?), и т.п. вопросы. А если трассирующей прошили (а она тоже ожог оставляет)? А если в то место, куда самострелы обычно целят? А если из окружения выходил, и там только самому выходящему известно, где были перестрелки, а где нет? Но с раной, и как раз в левую руку (как правши-самострелы любят), и условия для самострела идеальные? Что, всегда презумпция невиновности?
    А ещё были всякие несамо-стрелы (руку высунул из окопы, и жди, когда пулю словишь – «голосующими» их вроде называли) – говорят, и такие были. И тоже трибунал. Но рана «как настоящая»: и во время боя, и пулей немецкой, и не обязательно в мягкую ткань; разве только разве что только вот в руку, а не в живот. А если боец из окопы гранату кидал, и в пуля руку, а никто не видел (товарищи-то все в прицелы смотрели, а не на него оборачивались), и у особиста он уже давно на особом счету был?
     Вот как можно в таких ситуациях всегда обойтись без ошибок? Ошибки будут, и при высоком количестве трибуналов будет соответствующее число невиновных.

5.3.3. Ещё одна причина
    Ещё причиной высокого процента трибуналов могло быть, обстоятельство, что расстреливали за такие вещи, за какие в других армиях расстреливать бы не стали. За мелкие проступки, за то, что не выполнил какой-то приказ, за то, что сказал что-то неразрешённое.
    Как кровососущие, когда кусают, впрыскивают вещества, которые препятствуют сворачиванию крови (и от которых всё зудит потом в месте укуса), так и хозяйский эгоизм, когда насаждает культ личности, может впрыскивать в общество пропаганду страха и ненависти. Нужно несогласных с культом подавить – значит, нужны оправдания для запуска репрессивной машины. Оправдания находятся в том, что кругом полно врагов и предателей (которых давить - не передавить), и которым только дай поблажу, они сразу всех сожрут. И в таком режиме народ заставлять вариться год за годом, привыкая в это верить и не видеть в этом никаких несоответствий.
    И народ приучают жить в условиях максимальной строгости, и приучают считать это нормальным. Приучают, что всё держится не на доказательствах, а на страхе. Приучают к тому, что они уже и перестают понимать, как иначе удержать порядок. И когда начинается война, общество просто переводит на военные реалии все свои привычки. Начинают расстреливать-расстреливать-расстреливать настолько больше, насколько утеря порядка во время войны страшнее. Вот и получается высокое число расстрелов, без которого в других режимах умеют как-то обходиться.
    Кого-то за то, что какой-то приказ не выполнил. Может, мелкий, не особо важный, но командир боится, что его перестанут слушаться. Сегодня в мелком, а завтра в крупном. Вот и расстрелять, чтобы боялись.
    Или не в мелком – серьёзный приказ не выполнил. Критически важный, да только вот скорее всего невыполнимый. И потому не выполненный. Да только вот командир так не считает, и не хочет слушать оправданий. Потому, что, если виноват не ты, значит, виноват он. И если задача не будет решена, спросят с него. А так он виноватого нашёл, и на виноватого можно будет всё повесить.
    Или за то, что сказал что-то неугодное. Например: «Сталин нам обещал образцовую победу, и репрессировал за критику, а теперь попавшие в окружение командиры самолётами улетают, а бойцы остаются на произвол судьбы. А почему никто не отвечает за это несоответствие, и в пол глаза не опускает при таком вопросе?» Вот если за такое был (бы) расстрел, то это и есть случай расстрела за неугодную правду.
    Мне, конечно, скажут, что такие разговоры надо было решительно пресекать, потому, что они вели к подрыву и развалу фронта. Но только вот, по-моему, это не они ведут. Потому, что если (адекватные) люди на фронте, где позади дом и семья, а спереди прёт враг, который хочет это всё уничтожить, то никакие вопросы о том, кто и как наверху облажался, к подрыву их стремления защищать своих родных не ведут. Он скажут «Вот вернёмся и разберёмся», и продолжат воевать с врагом. Так что делу фронта это не мешает; это мешает культу личности хозяина. Вот если у него изначально заложена была программа, что победа нужна только во главе с ним, и никакая другая не нужна, тогда всё может идти навыворот.
    Если же режим такой, что никто ничего спросить, когда вернётся, не посмеет, (а если и посмеет, то с него сорвут все погоны и ордена, и отправят в лагеря), и люди это понимают (и особисты понимают, что они это понимают), тогда от людей можно ждать на фронте разного. И есть основания бояться этого самого разного. И всех подозреваемых пробивать самым бдительным образом. Чтобы всех «виноватых» наказать.
    Кроме одного виноватого – того, кто такой режим состроил.

5.3.4. В чём расхождение
    Разумеется, количество трибуналов сокращает численность армии. И чем больше ты своих расстреляешь, тем меньше останется тех, кто должен воевать. Поэтому неумение обойтись малым числом трибуналов есть одна из форм неумения воевать. Но только упёртому сталинисту это объяснять бесполезно, потому, что у него «особисты ошибок не делают». А значит, каким-то образом, всё, что делалось, делалось «правильно», и этим надо, наоборот, гордиться.
    Ну не делают ошибок особисты в системе, где буквально несколько лет назад масштабные чистки были. Где палачи расстреливали друг друга, а потом расстреливали тех, кто расстреливал. Это просто одна какая-то большая ошибка была, что кого-то расстреливали (или ошибкой было принимать на такую работу тех, кого потом расстреливать понадобилось), но на неё не надо обращать внимания. В остальном-то всё «правильно». И народ они просто так не трогали. Ну ещё просто пытки используются для выбивания признаний, и проблем в этом никто из них не видел. В остальном-то всё правильно, и ошибок не делают. А на войне у них тем более ошибок быть не могло – на войне же идеальные условия для разбирательства. Вот и не могут они делать ошибок, а если кто скажет, что могут, того расстрелять, и вопрос закрыт.
    Вот только мне знаете, что непонятно в этой логике? Если важна память о тех, кто сражался и проливал свою кровь за свой (и не только свой) народ, то память о тех, кто сражался, и получил самую несправедливую участь, наверное, должна быть превыше всего. Потому, что должна быть справедливость, и если их участь уже ничем исправить нельзя, то хотя бы компенсировать это тем, что их судьбе будет отдано больше всего внимания? И если кто-то сражался за то, чтобы мы могли жить, и получил нож в спину от системы, которая не соизволила исправить свои проблемы, то для меня самый главный долг сделать всё для того, чтобы никогда не повторилось то, что произошло с ним. Проявить уважение к тому, что у него было на душе, и с чем он уходил из этой жизни. И только после того, как этот долг будет выплачен полностью, можно думать о том, чтобы чем-то гордиться.
    Как можно гордиться в обход решения этой проблемы? У образцовых сталинистов шкала ценностей другая. Вот оскорбил хулиган ветерана, сказал про него гадость – пороть хулигана (или посадить). А вот сталинисту обзывать предателями всех, кого расстреляли из-за сталинского расстрелобесия, и кто, и не может встать из могилы, и ответить ему – это пожалуйста. И лить на них «Все они такие, так им и надо, всё правильно делалось!»

5.3.5. Итог
    Конечно, даже шестизначные цифры не могут иметь решающего значения в войне, где счёт идёт на восьмизначные. И даже если количество расстрелов было очень велико, технически оно было не главной проблемой. Но сам подход к вопросу настолько деморализует, что я его никогда не приму. Просто есть путь доверия, а есть путь недоверия. И если Родина доверяет бойцу, то чем сильнее она ему доверяет, тем совестное ему её предать (ну это если сознательные люди в сознательном обществе, коими должны являться те, чья история претендует на гордость). А вот если не доверяет, тогда цепочка причин и следствий в мотивациях выворачивается наизнанку.
    Вот поднял боец вражескую листовку, с которой можно идти и сдаваться в плен врагу (говорит, на самокрутку бумага нужна) – можно верить, можно нет. И если поверишь, а он тебя предаст, то будет к тебе вопрос, куда ты смотрел? А вот если не поверишь, то вопросов по-любому уже не будет. Все вопросы расстрелянный унесёт в могилу. Проблем в этом плане будет меньше. Но могут быть другие проблемы.
    Вот сражался человек за страну, кровь проливал, жизнью рисковал (многократно), думал, заслужил доверие. Думал, ну если он не возьмёт на самокрутку, то это будет понятно, что на самокрутку. А кому-то оказалось непонятно. Кто-то будет отступать по вынужденной причине, а примут за бегущего. Кто-то рану получит, на самострел похожую, а разбираться не станут. Кто-то просто неугодную правду скажет, которая слишком сильно кому-то глаз кольнёт. А кого-то просто крайним сделают, потому, что где-то кому-то надо оправдаться будет за не выполненную задачу. И будет один такой случай, другой, третий – и подумает иной боец «А за что мы сражаемся? За режим, который с нами вот так вот? А зачем мне это?» Появится вероятность, что кто-то не захочет дальше сражаться вот именно из-за такого.
    Появится опасность, что действительно кто-то захочет пойти в плен сдаться (с той самой листовкой, на которой с одной стороны написано, что твои враги – это твои командиры, а с другой стороны пропуск во вражеский плен). И появится причины действительно очень серьёзно относиться к хранению таких листовок.
    Появятся причины – появится больше трибуналов. Будет больше и ошибок, а значит, ещё больше стимула у сомневающихся сомневаться. А значит, появится причины относиться к этому ещё серьёзнее, ну и так далее (эффект трясины, где чем сильнее дёргаешься, тем быстрее затягивает). Это и есть путь террора – путь эскалации взаимонедоверия, и всего из него вытекающего. И этими вытекающими надо не гордиться, а вычёрпывать это. Вёдрами. И выплёскивать как можно дальше, чтобы даже запах этого больше не вдыхать.
    Люди должны понимать, за что сражаются. Это помогает сражаться. И страна, за которую они сражаются, должна им доверять. И уважать их жизни. И когда люди будут знать, что сражаются за тех, кто им доверяет и уважает, у них будет мотивация сражаться лучше.
    И чем лучше страна относится к людям, тем меньше кому-либо придёт в голову предать и пойти сдаваться. Но у сталинистов понимание выстроено радикально наоборот. Нужно расстреливать, расстреливать и расстреливать. Расстреливать тех, расстреливать этих, расстреливать пятых, расстреливать десятых. Расстреливать тех, кто против расстрелов, затем тех, после этого станет против, затем тех, кто станет после того станет против. И вот когда расстреляют «всех предателей», тогда настанет «очищение».

6. ПОСЛЕ ВОЙНЫ
6.1. Сколько мы потеряли?
    Цифры на эту тему приводились достаточно разные. Сталин в 46м году назвал цифру в 7 млн. всего с учётом всех убитых и угнанных в плен. Хрущёв назвал цифру в 20 млн. При Горбачёве эта цифра увеличилась до 26 млн. Ещё кто-то называет цифру в 15 млн., и кто-то в 42.  Наиболее чаще звучащей является цифра в 26, и я её разберу, но сначала 7 млн.
    Что есть 7 млн. для страны с предвоенным населением в 198 млн. человек? Цифра в большинстве случаев не настолько ощутимая. Это, как если бы вы жили в деревне с населением в 198 человек, и однажды вернувшись, застали бы там всего 191. Среднестатистически получается разница визуально почти незаметная. Но вот 26 млн. – это нечто совсем другое. Дело в том, что в этих 26 млн. число мужчин и женщин не одинаково.  Цифры приводятся тоже разные (кто-то приводит 3 млн. женщин из этих 26, кто-то 6), но возьмём для примера 6 млн. женщин и 20 млн. мужчин.
    Понятное дело, что вся эта разница в основном состояла из мужчин мобилизационного возраста. Т.е. мужчины от 17 до 50. Этот возраст примерно совпадает с актуальным возрастом для составления пары с женщиной. И если считать, что средняя продолжительность жизни 70 лет (кто-то больше, кто-то меньше, но условно будем считать, что все живут до 70), тогда получается, что из 198 жителей деревни надо вычесть 26, но 20 из мужчин возраста 17-50. И если у нас 99 мужчин и 99 женщин, то остаётся 93 женщины и 79 мужчин. И если средний возраст 70, то получается среднестатистически все жители у нас идут с разницей в 1.4 года.
    Из 99 мужчин у нас было где-то ~24 тех, кто до 17ти, ~47 от 17ти до 50ти, и ещё ~28 от 50ти. И вот из почти одних этих 47 надо вычесть 20. Из женских 99 надо вычесть всего 6. И там, если допустим, 3 от 17 до 50, и 3 на всех остальных (и мужчин возьмём 3 на симметрию), то останется 17.
    47 минус 17 и 47 минус 3, и того на 44 женщины остаётся всего 30 мужчин в возрасте от 17 до 50. Выше и ниже разница если и есть, то не такая заметная, а вот в самом интересующем друг друга возрасте разница получается почти в полтора раза (и это в среднестатистической деревне, а есть же ещё деревни, которым повезло меньше других).
    При 7 млн. потерь на всю страну такой эффект, разумеется, был бы намного слабее. А вот при 26 получается что-то вроде этого. Для женщин, думаю, такой расклад незаметным оказаться никак не мог. И для умеющих считать людей всё должно быть понятно. Так что не нужно было ждать оглашения статистики, не нужно лично заниматься переписью всего населения, нужно было просто уметь считать, чтобы по одной разнице в этом моменте примерно составить представление о том, сколько было потеряно.

6.2. Почему первые 20 лет не праздновали?
    Точнее, первые два года праздновали официально. А потом Сталин это дело в 48м прекратил. Что, по-моему, было ещё хуже, чем изначально не делать праздником. 9 мая стало рабочим днём вплоть до 65г., когда Брежнев снова сделал это день государственным праздником. Как-то неофициально где-то праздновали, где-то были салюты, но официально праздника не было. В чём же могла быть причина такого явления?
    От сталинистов слышал такую версию: страну надо было восстанавливать. Лишний праздник был непозволительной роскошью. Вот на 1-2 мая не жалко было два дня. А на 9е каким-то образом жалко и одного. Подтекст, видимо, политический: надо было перестать гордиться орденами, полученными на фронте, и начать гордиться орденами, получаемыми за труд (ну так сам Сталин и сказал). И отменой праздника он пытался воздействовать на мотивации, типа нечего, мол, праздновать, а значит, и гордиться нечего. И т.о. заставить людей больше работать (ну времена трудные, и решения приходилось принимать трудные). И так 20 лет страну и надо было восстанавливать, пока Брежнев не решил, что всё, хватит, восстановили.
    Как по мне, версия натянутая. Ну т.е. как бы да, могли иметь место такие обстоятельства. Но чтобы вот ради этого празднование такого дня, вот так взять и отменить, и чтобы никто не запротестовал, это оставляет вопросы. Наверное, должны быть ещё какие-то причины.
    Вообще, чем больше бед принесла война с врагом, тем больше желание отпраздновать от него избавление. Чем ненавистнее был враг, тем больше должно быть желание выразить в этом праздновании свою волю, своё неприятие его воли, и свою решимость и далее оказывать достойный отпор любому подобному. Поэтому количество потерь само по себе я не знаю, как может демотивировать желание праздновать. Демотивировать может количество неоправданных потерь. Когда люди не просто хлебнули горя, а увидели столько неоправданности, столько безответственности, столько несправедливости, переплатили такую цену кровью и слезами, что праздновать перед ними оказалось неудобно. А вот через 20 лет, когда количество таких людей порядком сократилось, кто-то с чем-то смирился, и появилось новое поколение, которое знало об это то, чем его учили в школе, вот тогда праздновать стало легче. Но всё равно с уточнением, что это Праздник со Слезами на Глазах.
    Это моя версия. Как одна из причин, почему тогда не праздновали. Конечно (я убеждён) на всё была воля Сталина, и как он приказал бы, так бы и было – спорить никто бы не стал. Приказал бы праздновать с пышными гуляниями – были бы гуляния, а приказал отменить – отменили и слова никто сказать не посмел. Но понял он по ходу, что народ посчитал цену, сколько и за что, и какая-то инфа всё же как-то разошлась по сарафанному радио (война оное как-то растормошила), и почувствовал хозяин, что слишком много людей, празднование перед которыми не делает ему чести. Вот и прекратил праздновать. Ну, по крайней мере, одна из причин решения.
    А по другой версии вопросы: если надо было перестать гордиться орденами за боевой фронт и начать гордиться орденами за трудовой, то что же это получается – что слишком много было недостаточно сознательных людей среди орденоносцев? Что так сильно они перебарщивали, что из-за них потребовались такие меры? Как это сочетается с вашей идеологией «гордиться, гордиться, и не уставать гордиться?»
    И ещё такой вопрос: вот все они, которые особо гордые и храбрые в преследовании любого, кто посмеет хоть косо посмотреть на что-либо, связанное с тематикой Победы – они бы как себя повели, если в то время переместились? Сказали бы «Товарищ Сталин, ты не прав!», или тут же забыли про своё «гордимся», и сказали бы: «Ну раз Сталин сказал хватит гордиться, значит, правильно…»?
    Или только тут умеют быть важными и грозными?

6.3. Ветераны
    Понятие «ветеран» у образцовых сталинистов всегда употребляется в одном смысле: это ветеран, который нахваливает Сталина. Про других ветеранов от них не услышишь. Их как будто не существует. Они как будто не заслуживают того, чтобы знать, что они были, что у них было какое-то своё мнение, что у них есть (было) какое-то право на своё мнение, и на уважение к ним и к их мнению. Для упёртых сталинистов существуют только лояльные.
    Это является частью определенной политики. Дело в том, что в глазах очень многих людей мнение ветерана авторитетно уже потому, что это мнение ветерана. И поскольку сталинисты обычно любят воздействовать не на логику, а на чувства, они любят надавливать авторитетностью. Вот только работает это приём хорошо лишь в том случае, если вся авторитетность всегда направлена в одну сторону. Если найдутся другие авторитетные люди, которые будут высказываться в другую сторону, то эффект пропадёт. А вот если всё время в общем поле зрения будут только авторитетные люди, стабильно высказывающие только в одну сторону, тогда у сталинистов будет достаточно существенный козырь. Поэтому у них политика видеть только тех, кто им нужны, показывать только на них, говорить только о них, стараться сделать так, чтобы все видели только их, слышали только их, и всячески создавать общее впечатление, что есть только такие.
   «Вот есть сталинизм, смотрите – за него ветераны, а есть антисталинизм – за него (в лучшем случае) непонятно кто» – это типичная политика образцовых сталинистов. Очередная непонятная (с моральной точки зрения) для меня политика – как можно так себя вести? Ну вот я, например, антисталинист, но я-то знаю (считаю себя обязанным), что есть ветераны, которые за Сталина. Я уважаю их право на своё мнение, на их право отстаивать его, приводить свои аргументы, и требовать принятия, если возразить на них будет нечего. Что мешает сталинистам поступать аналогично? А у них принцип, видимо, другой: если человек имеет заслуги, то они считаются только, если он хвалит Сталина. Если он ругает, то все его заслуги должны быть обнулены и забыты. Вот и нет для них ветеранов, которые были бы недовольны Сталиным. У них же основной принцип – если вопрос неугоден, от него просто отвернуться, и можно дальше себя вести так, как будто его нет. И так и со всеми неугодными вопросами, и неугодными людьми, и ветеранами с неугодным для них мнением.
    Возникает вопрос: а с чего они взяли, что других не было? Как такое могло быть в стране, в которой обещали врага шапками закидать (и затыкали репрессиями всех несогласных), а потом, как началась война, командиры солдат в окружении бросали миллионами, и никто за это не извинился? И почему не могло такого быть, что были люди, которые ненавидели Сталина и до войны, но войны не избежали, и тоже сражались (не за него – за своих близких, за твоих, за всех – против общего врага, который пришёл забрать у всех их землю и жизни)? И как могло так быть, что после войны никто ему этого не вспомнил (ну или приведите мне случаи, чтобы кто-то посмел в открытую вспоминать Сталину катастрофу 1941г, и ему за это ничего не было)? Можете мне объяснить, как такое могло быть? Это какой уровень террора должен быть, или гипноза, или чего?
    Могло быть другое. Могли быть люди, которых чем с меньшим уважением к их жизням использовали, тем больше у них было претензий к тому, кто стоял за всей этой системой. Но чем с большим неуважением система относилась к их жизням, тем меньше таких выживало. А кого использовали в более щадящем режиме, у тех выживаемость была выше. Поэтому среди выживающих недовольных могло получаться меньше, чем среди не выживающих.
    Ещё могло быть вот что: когда человек верит, что стоит победить, и жизнь наладится, то ему и воевать легче. А когда не верит, и знает, что несправедливость останется, то и заставлять воевать себя труднее. В первом случае легче найти в себе силы для боя. А сил требовалось и без того на пределе. И выше предела где-то даже сил требовалось. Так что во время войны мысли о несправедливости своего режима слишком трудны были. Такие вопросы надо решать до войны, ну или после уже – задним числом, но не во время её. Вот и получалось у многих, что война – это мораторий на претензии к режиму. И запоминается она такой со всеми настроениями, какие в ней были.
    Ещё была пропаганда, которая неустанно работала всю войну. И в ней работали лучшие умы, которых только система смогла задействовать. И работали они так, чтобы поверить хотелось максимально многим. Особенно условиях «моратория».
    А ещё могло быть так, что были люди, которые воевали, и которые имели претензии к Сталину, но боялись их высказать (не потому, что трусы, а потому, что это было самоубийственным и бессмысленным). И эти люди потом не особо имели желание вылезать, и бить себя в грудь «Вот смотрите на меня, вот такой я был, я был против, но я молчал, потому, что боялся…» А вот кто не имел к Сталину претензий, кто верил в другое, и кто не боялся об этом говорить, тому более сподручно было потом говорить «Вот смотрите – я говорил, что думал, и не боялся!»
    Все эти (и другие) факторы на руку сталинистам, и они, естественно, их максимально используются. Но у меня вот знаете, какой вопрос остаётся? А как так получилось, что после войны никто Сталину не припоминал катастрофу 41го? И как так получилось, что при этом всё же никто не посмел с ним спорить, чтобы не праздновать День Победы? Как это сочетается?

6.4. Что такое заградительный миф?
    Настало время подвести итог. Сталинисты всё время кричат, что надо вернуть Сталина. Как именно вернуть? Толи воскресить, толи найти другого такого же. Причём другой такой же не будет заниматься продвижением культа Сталина – он будет все силы вкладывать в продвижение своего собственного культа. Но им этого толи не понять, толи их это устраивает (для них типично говорить одно, подразумевать другое). Толи остаётся вариант каким-то образом воскресить, что тоже за пределами моего понимания, а для них – им виднее.
    Впрочем, для меня и без этого более-менее ясно, чего они хотят в конечном итоге: повторить все особенности этого культа, и сотворить со всеми несогласными то, что творил этот культ. Ну т.е. уничтожить всех, то хочет быть людьми, а не резидентами культа хозяина. А всю тематику Победы использовать, как опору этого процесса.
    Им нужен «заградительный миф», заключающийся в том, чтобы памятью о патриотических жертвах полностью закрыть все неудобные вопросы, которые я поднял в данной работе. На сами вопросы никак не отвечать, а просто противопоставлять им рассказы о патриотических жертвах. И противопоставлять в таком объёме, чтобы внимания ни на что другое просто не оставалось. Т.е. излагать свои темы сплошным непрерывным потоком, в которой не должно вклиниваться ничто другое. И излагать так, чтобы этих вопросов просто не хотелось. И когда в сознании целевой аудитории будет исключительно это, тогда там не останется места для понимания ничего другого.
    Им нужно, чтобы всё, что связано с ролью Сталина в теме войны и Победы, было подано исключительно в формате «гордиться, гордиться, и ничего более, кроме гордиться». Чтобы это стало настолько привычно, что разбирать ничего другое сознание людей было просто не готово. Чтобы любая мысль о том, что там может быть что-то такое, чем гордиться нельзя, казалась просто немыслимой и возмутительной. Чтобы сознание целевой аудитории варилось в таком режиме так долго, что ему было просто непонятно, как такое может быть, чтобы всё общество всегда пребывало в режиме исключительно «гордиться», а тут вдруг обнаружилось бы, что надо не только гордиться? Чтобы любая на вписывающаяся в это положения мысль казалась неправильной уже только поэтому. Чтобы такие вопросы казались неправильными уже только поэтому. Ну т.е. довести общество до состояния, когда оно ничего разбирать не готово, а хочет только без разговоров убирать всё, что не вписывается в заданную программу.
    А ещё им нужно, чтобы любая попытка критиковать Сталина означала попытку отменить всю гордость, все празднования, саму Победу и её результаты. Чтобы нельзя было сказать: «Да не надо мне отменять то, чем надо гордиться, мне надо только не повторить то, чем не надо гордиться. Вот сделайте так, чтобы повтором этого ничто не угрожало, и гордитесь, сколько хотите». Чтобы это было только одно: «Или Победа=Сталин, или никак», потому, что только так можно повторить всё то, что им зачем-то очень нужно повторить. Потому, что только так можно преследовать тех, кто не хочет повторения культа хозяина. Потому, что если будет «уберите только то, что не надо повторять», им будет труднее обосновать преследования требующих. А вот если будет как бы «Уберите Победу», тогда основания будут другие. Вот для этого им и надо вогнать общественность в такое состояние, когда она сможет понимать только на таком уровне.
    Если им это удастся, сама тематика Победы станет инструментом преследования людей за нежелание повторять культ хозяина. А этого допускать нельзя. Это неуважение к тематике Победы. История такая, какая есть. Спекулировать ей нельзя.