Смерть Антона Дельвига

В ноябре 1830 года Дельвига окончательно подкосил резкий разговор с графом Бенкендорфом: за «недостойные» публикации в «Литературной газете», шеф жандармов грозился сослать издателя в Сибирь.

После этого разговора Антон Дельвиг заболел и долго не выходил из дома. Лишь 5 января 1831 года он решает выбраться с Андреем Дельвигом по издательским делам в магазин казённой бумажной фабрики. На этой прогулке поэт сильно простудился, но ещё неделю принимает у себя друзей, поёт песни своего сочинения с аккомпанементом на фортепиано.

Далее, Андрей Иванович Дельвиг вспоминает:
 
«Когда в этот день (11 января) Дельвигу сделалось хуже, послали за его доктором Саломоном, а я поехал за лейб-медиком Арендтом. Доктора эти приехали вечером, нашли Дельвига в гнилой горячке и подающим мало надежды к выздоровлению. Слушая в это время курс в Институте инженеров путей сообщения, я…мог оставаться при больном Дельвиге только между тремя и пятью часами дня и по вечерам.
14 января, придя по обыкновению в 8 часов вечера к Дельвигу, я узнал, что он за минуту перед тем скончался. Не буду описывать того, до какой степени был я поражен этой смертью… 17 января в день именин Дельвига были его похороны. Встречавшиеся, узнав, кого хоронят, очень сожалели о потере сочинителя песен, которые были тогда очень распространены в публике. Тело Дельвига похоронено на Волковском кладбище…»

Итак, стресс, питерская сырость и гнилая горячка (тиф) 14 (26) января 1831 года, в возрасте 32 лет, свели в могилу одного из самых талантливых поэтов XIX века. В восемь часов вечера Деларю закрыл ему глаза. Эта трагедия послужила сильным ударом для всей литературной среды.

Свидетель кончины Плетнёв пишет Пушкину: «Ночью. Половина 1-го часа. Середа. 14 января, 1831. С. П. бург. Я не могу откладывать, хотя бы не хотел об этом писать к тебе. По себе чувствую, что должен перенести ты…. Знаешь ли ты, что я говорю о нашем добром Дельвиге, который уже не наш?... Итак в три дни явная болезнь его уничтожила. Милый мой, что ж такое жизнь?»

Сомов  — в Москву Баратынскому: «С чего начну я письмо мое, почтеннейший Евгений Абрамович? Какими словами выскажу вам жестокую истину, когда сам едва могу собрать несколько рассеянных, несвязных идей: милый наш Дельвиг — наш только в сердцах друзей и в памятниках талантов: остальное у бога! Жестокая десятидневная гнилая горячка унесла у нас нашего друга!

Бедная вдова – да подкрепит ее бог! покамест сносит ужасную свою потерю с геройским самоотвержением: видит, постигает роковое событие, но всё еще хочет себя уверить обманчивою надеждой, помня и выражая святые обязанности матери. Удар этот рушился над нами вчера, в среду, 14-го янв. в 8-мь часов вечера.
 
Ради бога, постарайтесь видеться с Михаилом Александровичем Салтыковым, если он еще по письму своего сына (о крайне опасном положении Барона) не отправился из Москвы; предупредите его: ибо сия смерть не может не сделаться гласною скоро и в Москве, чрез газеты или чрез письма...

Приготовьте Пушкина, который верно теперь и не чает, что радость его возмутится такой горестью.

Скажите Кн. Вяземскому, И. И. Дмитриеву и Михайлу Алексан. Максимовичу — и всем, всем, кто знал и любил покойника, нашего незабвенного друга, что они более не увидят его, что Соловей наш умолк на вечность.
 
– Баронесса сама приказала мне писать к вам и к Сергею Абрамовичу. Она тверда, но твердость эта неутешительна: боюсь, чтоб она не слишком круто переламывала себя. Вчерась она плакала, и ей было легче. Малютка здорова; но неспокойна, вероятно, от испорченного молока своей кормилицы-матери.
 
В субботу (17-го в день именин покойника) мы отдадим ему последний братский поцелуй на этом свете. Утрата сия для меня горьче, нежели утрата ближнего родного. Сердце мое сжато и слезы не дают дописать. Весь Ваш О. Сомов»  Модзалевский. Примечания: Пушкин. Письма, 1831-1833. (Издание 1926г. Том 3)

16 января 1831 г в № 4 «Литературной газеты» был помещён «Некролог Дельвига», написанный Плетневым и статья В. Туманского «К гробу барона Дельвига», а также стихи: «На смерть Дельвига» Гнедича, «Полет души», «К могиле Дельвига» «Б. С. М. Д-г» (баронессе Софье Михайловне Дельвиг) и «К Лизиньке Дельвиг» (дочери) М. Деларю; «Баронессе Елизавете Антоновне Дельвиг», «Тени друга» барона Розена.
Пушкин из Москвы — Вяземскому: Вчера получили мы горестное известие из П. Б. — Дельвиг умер гнилою горячкою. Сегодня еду к Салтыкову, — он вероятно уже все знает <…>. 19 января.

Пушкин из Москвы — Плетневу: «Что скажу тебе, мой милый? Ужасное известие получил я в воскресение. На другой день оно подтвердилось. Вчера ездил я к Салтыкову объявить ему все — и не имел духу. Вечером получил твое письмо. Грустно, тоска. Вот первая смерть, мною оплаканная. Карамзин под конец был мне чужд, я глубоко сожалел о нем как русский, но никто на свете не был мне ближе Дельвига. Изо всех связей детства он один оставался на виду — около него собиралась наша бедная кучка. Без него мы точно осиротели. Считай по пальцам: сколько нас? ты, я, Баратынский, вот и все. <…>Баратынский болен с огорчения. <…>21 января».

Смерть супруга стала потрясением и для Софьи Михайловны. В феврале она пишет подруге: «Это – рана, которая никогда не закроется. Потерять такого друга, как он, в таком возрасте! После того что я испытала такое глубокое счастие в продолжение пяти лет. Можно ли когда нибудь забыть его! Он был человек необыкновенный и муж необыкновенный… Конечно, я не была достойна такого человека, однако было слишком жестоко отнять его у меня».
Очень характерной была реакция на смерть Антона Дельвига Анны Керн, которая писала Александру Вульфу: «Барон Дельвиг переселился туда, где нет ревности и воздыханий».

27 января друзья поминали Дельвига, о чём поэт Н. М. Языков писал в письме брату: «Вчера совершалась тризна по Дельвигу. Вяземский, Боратынский, Пушкин и я, многогрешный, обедали вместе у Яра, – и дело обошлось без сильного пьянства».
Андрей Дельвиг в свои 17 лет впервые столкнулся со смертью родного человека так близко. А Антон стал для него по настоящему родным, и не только по зову крови.
Друзья Антона: Пушкин, Боратынский, Яковлев сразу приступили к разбору бумаг, уничтожая те, что могли бы привлечь внимание жандармов.

Тогда же обнаружилось исчезновение из бюро Антона Дельвига всего его состояния: «более 60000 рублей ассигнациями, а именно – часть приданого, полученного Дельвигом за женой в сумме 100000 руб. ассигнациями, и 5000 руб.»
 
Теперь вдова оказалась в весьма трудном материальном положении, одна с дочерью, которой на момент смерти её отца, было 8 месяцев от роду, и двумя братьями покойного мужа. Все друзья Дельвига продолжали посещать его вдову и помогать ей, по мере возможностей. Часто бывали Плетнёв и Делярю, а Сомов и Яковлев – ежедневно. Каждый день обедал у Софьи Михайловны и Андрей Дельвиг, а когда ему не надо было посещать институт, оставался ночевать.

Для экономии средств, ей пришлось переехать в съёмную квартирку во дворе Кузнечного переулка. В том же доме квартиру побольше снимали москвичи Левашовы, с которыми предстояла скорая встреча в древней столице.

Выручить вдову охотно взялся Михаил Лукьянович Яковлев. Он при переезде разместил на первое время у себя всю лишнюю мебель Дельвигов. Эта мебель так и останется не востребованной хозяйкой, но зато послужит Михаилу Яковлеву козырем в его сватовстве к Софье Михайловне. Не соблюдая никаких правил приличия, и, невзирая на траур вдовы, Яковлев спустя два месяца написал о своей любви и обратился с предложением руки и сердца, заявив, что в случае, если Софья примет его предложение, будет очень удобно – не надо возить мебель туда-сюда.

Брат Софьи, Михаил Михайлович Салтыков, узнав о предложении Яковлева, написал сестре, что в её теперешнем положении, стоит согласиться. Не имея подруг в Петербурге, и не зная, как лучше поступить, она обращается за советом …к 17- летнему Андрею Дельвигу, и тот советует не отвечать на письма Яковлева.

Студент принимает решение взять на себя обучение малолетних двоюродных братьев, так как Софье нечем было уже оплачивать им пансион. Для этого он каждый день, по окончании дообеденных лекций в институте, приходит к Софье Дельвиг, полтора часа занимается с мальчиками, и, поев, возвращался на вечерние лекции в институт. Жить теперь молодому человеку приходится только на деньги, получаемые от матери, поскольку от дополнительного заработка преподаванием математики, пришлось отказаться.
 
Перед тем, как сесть с братьями за уроки, Андрей варит малышке Дельвигов кашу. Общий быт, растущая привязанность к девочке и постоянное общение с Софьей, не могли не пробудить в юноше совсем иные чувства к женщине, чем дружба. И как-то, варя кашку, он проговорился. Софья была возмущена этим неожиданным поступком Андрея, и указала ему на дверь. Будущий военный инженер, а пока ещё юный романтик, сильно переживая своё фиаско, излагает сердечную тоску в стихах, и отправляет другу. Но с этим литературным опытом он, словно, выплеснул на бумагу весь свой любовный порыв: вскоре он успокоится и снова помирится с Софьей. Но к поэтическим изложениям своих чувств он больше никогда не вернётся.

В начале мая Андрей Иванович, закончив занятия в институте, уезжает в Москву. Вскоре к отцу в Москву собирается и Софья Михайловна. Она часто задумывается над тем, как похоже складываются их судьбы с матерью Андрея Дельвига. Их мужья умерли в одних летах, и Александра Андреевна (Волконская) осталась вдовою с четырьмя детьми на руках. Она больше не выходила замуж, и всю свою жизнь посвятила детям. Вот и Софья Михайловна теперь планирует уехать жить с дочкой в деревню к свекрови…

Но уже в начале мая, сразу после отъезда Андрея Дельвига, О. С. Павлищева пишет мужу: «Баронессу Дельвиг я видела только два раза, она не любит, чтобы ее посещали, женщины, разумеется. Но она всегда со своим кузеном Сапуном и Сомовым, и видели, как она кокетничала в церкви с Резимоном». И всё это можно было бы отнести к разряду сплетен, если бы не приезд в конце мая в Петербург по приглашению Софьи Михайловны Сергея Абрамовича Боратынского.

Он говорит, что жить без Софьи не может, умоляет выйти за него замуж, клянётся любить её дочь, как родную, и, в традициях тех лет, заявляет, что в случае отказа, покончит с собой. «Его отчаяние, – пишет Софья Михайловна подруге, – малая надежда на изменение его страшного решения, отвращение к предстоявшей мне совместной жизни с моим отцом, наконец, одна минута слабости, все это решило мою судьбу, и я не могла получить от нетерпеливости Сергея отсрочки, которая требовалась хотя бы приличием».

*

ДАЛЕЕ: "Тяжёлый год" http://proza.ru/2025/05/15/1174


ВЫ ЧИТАЕТЕ "СВЕТ И ТЕНИ МОСКОВСКОГО ФЛИГЕЛЯ" http://proza.ru/avtor/79379102895&book=24#24