Сашенька

В холодное, прозрачное осеннее утро 1740 года в имении Каменка, что под Новгородом, воздух был звонким и хрустальным. Утренний иней покрывал темные ели у границы парка, словно серебряный бархат. В высоком, немного сумрачном кабинете хозяина дома пахло дымом от камина, воском от полированной мебели и сладковатым духом сбитня.

Старый генерал-аншеф Абрам Петрович Ганнибал, прославленный сподвижник Петра Великого, отставил глиняную чашу с горячим напитком и подошёл к окну. Его тёмное, испещрённое морщинами лицо оставалось неподвижным, но глаза, эти живые угольки, сверкали неукротимой мыслью. Он гостил у своего старого друга Василия Ивановича, и за неторопливой беседой речь, как водится, зашла о детях.

— Ну, как твой Сашенька? — спросил Ганнибал, его низкий голос был густым и немного хриплым. — Уму-разуму учится?

Василий Иванович, человек основательный и немного тяжелый на подъем, вздохнул.
—Книжки одолевает. Да вот только не усидчив он у меня, Абрам. То на конюшне пропадает, то с дворовыми мальчишками в снежки да в баталии разные играет. Ему бы в тихой канцелярии службу нести — польза была бы, а с его то здоровьем... Хиленький Сашенька у меня какой-то.

Ганнибал не дал ему договорить. Он молча указал пальцем за окно. Во дворе, на припорошенном снегом плацу, тощий мальчишка с лихорадочно горевшими глазами сражался с воображаемым противником. Деревянная сабля в его руках свистела в морозном воздухе. Он не просто махал ею — он фехтовал: делал выпады, отскакивал, парировал невидимые удары. Каждое его движение было отточенным, яростным и полным странной, недетской грации.

— Видишь? — тихо произнес Ганнибал. — Это не игра, Василий. Это репетиция.
Он развернулся к другу, и вся его фигура выражала непоколебимую уверенность.
—Твой сын рождён для войны. Канцелярия? Канцелярия такому душу выдует, как ветер догорающую свечу. Он не писарь. В нём огонь полководца. Я таких видал. При Петре.
Василий Иванович нахмурился. Он видел перед собой не воинскую доблесть, а тяготы и опасности солдатской доли.

—Он ещё юн, Абрам... Худой, болезненный. Врачи и то дивятся, как он жив остаётся. Какая уж тут война...
— Врачи лечат тела, а не дух! — отрезал Ганнибал, и в его глазах мелькнула тень его далекой, пылающей Африки. — Они не видят, что в этом тщедушном теле живёт сталь. Дай ему саблю, а не перо. Дай ему армию. И поверь мне, Россия ещё скажет тебе спасибо за такого сына.

Эти слова, сказанные с горькой твердостью человека, который сам прошел путь от арапчонка до генерала, повисли в тишине кабинета. Они были тяжелы, как свинец. Василий Иванович молча смотрел на своего гостя, на его седые виски, на шрамы — знаки былых сражений, и впервые задумался всерьез. Может быть, его осторожность — это малодушие? Может, эта «игра» и есть истинное призвание его мальчишки?
Несколько дней спустя, провожая Ганнибала до коляски, Василий Иванович крепко пожал ему руку.

—Решено, Абрам Петрович. Записываю сына в Семёновский полк. Будь по-твоему.
Ганнибал, уже сидя в экипаже, снова взглянул на двор. Александр, раскрасневшийся от бега, стоял по стойке «смирно», провожая знаменитого генерала. Его взгляд был не детским — в нем горели решимость и восторг.

Старый арап Петра Великого улыбнулся своей сокровенной, чуть грустной улыбкой. Он откинулся на подушки и пробормотал себе под нос, чтобы не слышал кучер:
—Удивишь, паренёк. Ещё как удивишь этот мир.

И время, неумолимый судья, благосклонно кивнуло в след уезжавшей коляске, подтверждая его правоту. Правоту провидца. Тем мальчишкой был Александр Васильевич Суворов.