Пухом

Версия публикуется без финальных редактуры и корректуры.

Лена ковыряла носком ботильона камень брусчатки. Тот шатался, как молочный зуб, уже готовый отлететь, но всё ещё держался на одном честном слове. Если его хорошо раскачать…
– Ну ты там как долетела? – спрашивал в трубке Кирилл.
– Да как всегда. Эти ночные перелёты… Ты чего не спишь? Гульбанишь?
– Ну да…
– Папин коньяк тронешь – убью.
Кирилл низко рассмеялся и, ка ки всегда в такие моменты, Лена немного оттаяла. Это смех грел её даже сквозь тошноту недосыпа.
– Ты когда до мамы доедешь? – спросил он.
– Двадцать минут. Уже забыл?
– Я давно там не был.
– Мы оба давно здесь не были.
Лена глубоко вдохнула. Летом в этом городе постоянно шли дожди и запах сырой земли у Лены прочно ассоциировался с домом.
 – Лен, ты… – Кирилл замялся.
– Мм?
– Кольцо спрячь.
Лена уставилась на правую руку. Точно. Быстро сняла и спрятала в сумочку золотое кольцо с бриллиантиком.
–Спасибо. Я бы забыла.
– Ну… да.
– Слушай, надо бы им как-нибудь сказать? Ну… Однажды.
Лена вздохнула. В трубке эхом вздохнул Кирилл.

За окном такси мелькали знакомые дома. Сначала показалось, что город этот совсем не поменялся: там же, где и двадцать лет назад стоит детский мир, встречая въезжающих в город разноцветным логотипом. Стоит и трамвайная остановка. В Москве за это время всё перестроили. Стали ходить эти новомодные трамваи, что ломаются, пытаясь поднять свою тушу в гору, и остановки из крашенного в серый чудовища преобразились в элегантные сооружения из стекла. В этом маленьком городе ничего не поменялось. Только построили макдак да разровняли поле.
– Это у нас будет «Лента», – с гордостью, точно про достопримечательность, поделился таксист, – а ещё у нас месяц назад открыли этот… гастробар!
Лена улыбнулась. Живёт её маленький город-старичок, меняется.
– Так, тут не гоните, – встрепенулась Лена, увидев знакомый дом, – навигатор вас к концу дома поведёт, а мне к началу. Да, вот тут, за магазином… – Лена судорожно выдохнула: вывеска содрана, а провалы окон затянуты чёрными мусорными пакетами, – вот за этим углом поверните, пожалуйста.

Как всегда, помялась у двери. Набрала номер квартиры, услышала мамино привычное «кто» с завышением кверху. В подъезде пахло намешанными запахами еды: жаренным луком и котлетами, свежевыпеченной сдобой, а ещё немного борщом. Этот запах не менялся с детства, кажется, просто въелся в бетонные стены цвета грязного индиго. Лена прихватила чемодан и начала забираться наверх. Улыбнулась знакомой дыре между третьей и четвёртой ступеньками: строители плохо залили лестницу при стройке.
– Тащит, тащит! – ворчала со второго этажа мать, – мужика тебе надо, пусть он за тобой вещи таскает.
Лена постаралась улыбнуться. Хорошо, что Кирилл напомнил спрятать кольцо.
– Привет, мамуль, – Лена ткнулась в горячую дряблую щёку, – вот я и дома.
– Явилась не запылилась! Семь лет у матери не была. Ни стыда, ни совести! Бросай чемодан, я блинов напекла. Будешь блины?
– Да я на дие…
Брови мамы поползли вверх.
– Конечно, буду. Какой вопрос…

Блины были с фирменным маминым клубничным джемом, что едва стекал с ложки. Сладкий настолько, что сводило скулы.
– Ну, шо там у тебя. Рассказывай.
И Лена рассказывала. И про партнеров со среднего запада и что скоро надо будет лететь в Баку, про разорванные контракты, про надежды на новые. Мама слушала, как только умеет слушать мать: смотрела долго, почти не мигая, круглыми выпуклыми глазами. Когда Лена закончила, тарелку с блинами сменила полулитровая чашка чая с неровным солнышком лимона, прибившегося к левому краю. От кружки пахло кислым. Пахло домом.
Странно, но Лена никогда не покупала лимон к чаю. Чай с лимоном – вкус дома. Только – маминого дома.
– Я и сладость твою любимую купила, – и мама положила на стол плитку шоколада.
 Ярко-зелёная упаковка, казалось, смотрела на неё с осуждением. Лена осторожно взяла в руки шоколад. Захотелось расплакаться. Да уж. Гормоны. Безжалостно – чтобы самой себе не дать шанса на сентиментальность – Лена разорвала шоколадку. В нос ударила сладость.
Лена аккуратно схватила плитку – та мгновенно начала таять, оставляя на пальцах густой липкий след – надломила и отправила кусочек в рот. Тот начал немедленно таять.
Из-за спины, пробиваясь сквозь стёкла балкона, грело спину солнце. Мерно постукивали стрелками часы, в такт им вторили капельки из крана. Солнышко лимона улыбалось из чашки, Лена подпёрла щёку рукой и начала смотрела в него. Лимон почему-то начал пульсировать.
– А как вы с Танькой этот шоколад любили…
– Мам, ну я же просила.
– И чего вы не поделили? Танька-то переехала.
– Куда переехала?
Горло свела судорога. Только не в Москву. Только не в Москву…
– Не переехала, а при-е-ха-ла. Тетеря ты глухая.
– Не понимаю. Так откуда она приехала?
– Лена?...
Этот голос… Он пробрал до позвоночника. Лена взяла себя в руки, встала и обернулась.
С годами она как-то изменилась, но так и не скажешь – в чём. Всё те же огромные жалостливые глаза и редкие брови. Может, что-то не то с кожей?...
– Таня… – выдавила из себя Лена
– А я вот к тёте Гале пришла соли попросить, у нас кончилась…
А потом уголки губ Тани скривились, как они всегда кривились, если Таня собиралась расплакаться. И столько в этой короткой мимике было знакомого, столько раз она её видела. Семь лет прошло, а Танька всё та же.
– Не реви, – строго сказала Лена. Как всегда.
И Таня храбро сжала руки в кулачки.

– Восемнадцать лет назад –
Лена шла по коридору в уборную. У неё была довольно чёткая цель: туда и обратно. К уроку математики она хотела ещё раз перечитать свою домашку. Математика – её любимый предмет и Лене нравилось копаться в задачках. Но из трёх дополнительных она решила только две, и теперь хотела поскорее вернуться в класс, чтобы до урока успеть разгадать, в чём же там дело.
В углу стояли мальчишки и явно кого-то зажали.
– Ну чё ты, болезная, рыдать будешь? – услышала Лена.
Болезная… Значит зажали эту не от мира сего. Ну и пусть зажимают. Вечно стоит у доски, ни бе, ни ме ответить не может, только смотрит на учительницу своими коровьими глазами и плачет. Мало того что тупая, так ещё и вечно болеет чем-то. И как мальчишки заразу от неё подхватить не боятся.
Из угла раздались какие-то всхлипы.
Ленка скрылась в уборной. В кабинке ей пришлось задержаться, а когда она вышла, то увидела зарёванную Таньку, пытающуюся собрать в странный – с советских времён, что ли? – портфель разодранные тетради. У большинства просто отодрали обложки, но Танька сейчас плакала над особо пострадавшей тетрадкой: её листы разодрали пополам и один держался на честном слове.
Лена подошла к раковине и начала яростно мыть руки. Таня начала подвывать. Это действовало на нервы.
– Не реви, – как-то ожесточённо сказала Лена, – подумаешь, тетради!
– Они порва-аны…
– Ну порваны! И? Скотч зачем придумали? Вот ты ревёшь – они тебя и задирают. Прекращай, ясно?
И Лена пошла на выход.
С тех пор Танька к ней и прицепилась.

Лена резко развернулась. Портфель за её спиной весомо качнулся.
– Не ходи за мной, – зашипела она. И снова эти коровьи глаза. Господи! – Увидят, что я с рёвой-коровой, тоже гнобить станут. Не понимаешь, что ли, тупенькая?
Таня было отстала на пару шагов, но потом снова догнала её.
– А… А как решалась та задача?
– Какая? – Лена ускорила шаг, лихорадочно озираясь по сторонам.
– Ну та… третья. Со звёздочкой.
Лена принялась торопливо объяснять. На бегемотика – три ведра воды, на ослика – два…
– Я же всё объяснила на уроке! Ты слушала?
– Я… Мне плохо стало, вот я и…
Ну точно болезная…
– Может ты мне объяснишь пару задач?
– Нет. Точно нет.

Чтобы Танька от неё отстала, Лена стала втихоря давать ей списывать домашку. Потом втихоря приносила записи классных работ: Таня болела большую часть учебного года. Так выяснилось, что Таня всё-таки не тупая, а просто слишком много пропускает. Лена притащила из дома свои любимые учебники, и Таня всерьёз заинтересовалась математикой. Так, на общем интересе и расцвела их дружба.
В школе Лена запрещала Тане к себе подходить. Лена дружила с правильными, нормальными девчонками. Но после школы они собирались с Таней и обсуждали новые задачи со звёздочкой, которые из года в год становились всё сложнее.

Года шли, и однажды Танька влюбилась. В статного красавца годом старше с огромной копной светлых кудряшек. В школе его по-доброму дразнили Есениным. Может, дразнили бы и по-плохому, но «Есенин» был остёр на язык и скор на то, чтобы дать в табло. В общем, вздыхало по нему пол школы.
И что-то Ленку дёрнуло, и она написала от Таниного имени ему валентинку. А Есенин возьми, да и позови Таню на свидание. И как-то всё завертелось… В общем, так и перестали над Танькой издеваться. Получать в табло не хотел никто.

– Наше время –

Они сидели на лавочке и смотрели, как с клёна облетают листья. Половина веток уже стояли голые, на других – ещё болтались жёлтые листья. Ветер гонял пушистое жёлтое облако по тротуару. Лена отломила кусочек шоколадки и передала Тане.
– Ты вообще… как? – решилась спросить Лена.
Таня закашлялась. Вот болезная…
– Ничего. Стала учительницей начальных классов, как и хотела.
– Это хорошо…
– А в личной жизни… Может ты мне расскажешь? Я понять не могу… Что я не так сделала?

– Семь лет назад –

На выпускной все завалились на квартиру к Есенину. Родаки у него были богатые, квартира аш пятикомнатная. Большая! Хоромы… Весь класс поместился. Достали откуда-то водку, и началось. Намешали всего так, что Таньку вырубило через пол часа. Гульбанили, веселились, народ редел, и только и остались Ленка да Есенин, что пыталсиь в шутку друг друга перепить. Оказалось, оба пьяницы те ещё.
Когда срубило всех, кроме них двоих, Есенин поставил на стол бутылку водки.
Одна за одной, одна за одной.
А потом мягкие губы – в губы. Горячие ладони – под юбку.
И стоны, стоны, стоны…

– Наше время –

– Всё правильно, Танька, – Лена ожесточённо вгрызлась в шоколадку, – просто Есенин мудак.
– И ты меня кинула…
– Так и я стерва. Проблема не в тебе, а что ты людей выбираешь не очень.
А потом Таня обернулась. И у Лены снова схватило горло. Знает. Она всё знает. По коровьим глазам видно – знает!
– Ты, Лена… Просыпайся.
– Что?
– Просыпайся!
И вдруг перед глазами – потолок. тёмный от тени штор, плотно закрывавших глаза от больнично-белого утреннего света. Рядом сидела мама в своём цветастом халатике и нежно трясла Лену за плечо.
– Просыпайся, ночью спать не будешь!
–Как? – Лена резко села и голова отозвалась глухой болью, какая бывает от пересыпа, – Уснула?
–Прямо над чашкой, пока я тебе про Таньку рассказывала.
–Танька! А Танька что?
–Так переехала...
–Куда?
–Да не куда, а кто. Машина Таньку переехала.
И Лена замерла. Снова треклятая боль в горле. Погодите, как это? Каждый день делаешь сотню раз, и вдруг забыла. Как же набрать воздуха в лёгкие?
–Когда?
–Да, месяц назад. В могилу себя вогнала, дурочка. Я тебе всё рассказать хотела, так ты ж, коза, запрещала про Таньку-то говорить! Переехала в Москву, стала журналистом…
Почему не учителем?
– В Коммерсантъ устроилась…
Это же соседняя башня с её офисом…
– Ты не поверишь, за семь лет поднялась так хорошо! Денег семье отсылать стала, говорят, даже машину купила. И выглядела-то! Ну как с картинки.
– И как же?...
– Её ДПСник остановил на дороге. Машина начала вилять – засыпала за рулём. Ну она и вышла за ним поговорить. Только он отвернулся – а потом видит! Как зомби идёт поперёк МКАДа. И под камаз. Ну а там закрытый гроб…
– Месяц. Мама, месяц!
– Я пыталась сказать, ты трубку сбросила!
Да, точно… Сбросила. Ведь они с Есениным были у гинеколога. Принимали непростое для пары решение. Пока месиво, оставшееся от Таньки пытались запихнуть в гроб.
Лена закрыла руками лицо.
– Не реви, – бросила мать, – Плакс никто не любит.

На фотке Таньку было не узнать. Такой она красивой стала. Расставание пошло ей на пользу. На надгробие облетали жёлтые листья клёна. Ветер дул и дул, пытаясь погнать их по траве.
Лена села в новом красном пальто прямо на землю.
– А я тебе так и не сказала, Танька, что всё из-за меня. Всё из-за меня. Дура я, Танька, дура.
А потом Лена достала маленькую стеклянную бутылочку с прозрачной жидкостью внутри, открыла крышку и хотела было из горла… Зазвонил телефон.
– Да, Кирилл. Нет, не рассказала. Танька умерла, знаешь? А вот. Ну да, ну да. Теперь нет никаких препятствий, всем расскажем – Лена всё-таки открыла бутылку, – Знаешь, а пошёл ты…
Она бросила трубку и опрокинула бутылку. Спирт обжёг горло, но Ленка знала, что алкоголь её не возьмёт. Здорово было бы, если б взял. Но нет.
– Знаешь, Таня… Я даже и не знаю теперь, кто из нас с тобой большая стерва.