Мы едем к тебе. Глава 27

Мы сидели рядом. И он рассказал всё.
Экономика менялась, менялись законы. И папа не признавался нам тогда, что его картель отмывал деньги не самым честным путем.
Он понял, что как пить дать наказание теперь наступит. Конечно, тюрьмы у нас были не такие страшные и суровые, как темницы в той же империи Раму-Аму, и все же папе не хотелось туда. И он решил сам принести повинную, и отправился с ней к губернатору, сделав вид, что уехал из дома и исчез. Он рассчитывал на снисхождение и его получил.
Солидную часть капитала он отдал в виде штрафа государству, еще одну часть пожертвовал на благотворительность. И – удостоился заключения в одиночной тюрьме возле озера со звероящером. Этот последний стал его молчаливым стражем, лишь изредка подающим свой красноречивый рев, холодящий душу до самых глубин. И для искупления папа посылал остальные части своего капитала нам, в семью, в виде посылок, и намеревался делать это и дальше.
Никто его не беспокоил, кроме ненавязчиво надзирающих вдали лиловых полумесяцев. Так что он мог даже покидать свой каменный однокомнатный домик с решеткой и гулять вокруг по лесам. Только далеко он уйти не мог – ящер в такие моменты начинал красноречиво подавать голос из пучины недвижного озера. И папа вынужден был возвращаться в свой ссыльный дом.
Но он жил там не совсем уж ужасно. Темнело в каменной одиночной тюрьме задолго до заката, и ночью падало лишь несколько синих лунных лучей. Кругом спали темные леса, а над горизонтом мерцали зарницы.
Днем светило яркое солнце, и папа сидел на матрасе и читал газеты, которые ему приносили туда. И – снова вернулся к любимому ранее делу. Он рисовал углем и пастельными карандашами, потому что времени на это тут было много. Только теперь не пел при этом самовлюбленные песни. Он рисовал красивое граффити на стене каменной камеры, на пергаменте тоже. И становилось почти хорошо.
Ел он в основном манку, хлеб, сосиски и яблоки. Иногда можно было заварить чай или кисель. Он боялся сразу сообщить нам, где именно он. Он решался это сделать, но… Но мы сами отправились за ним.
В общем, так миновало почти всё лето. Конечно, он не рассчитывал на окончание срока сейчас. И вдруг, в очередной раз гуляя вокруг своего каменного временного дома, он увидел упавший с дороги лиловый полумесяц, потерпевший аварию. Он приблизился.
Внутри оказались мужчина за рулем и – совсем маленький мальчик рядом, в специальном кресле для ребенка. Мужчина явно погиб – голову пробило так, что виднелись брызги мозга. Однако ребенок, поскольку был легонький и крепко пристегнутый, остался жив и, похоже, даже совсем не пострадал.
И тут из опрокинутого автомобиля повалил дым.
Мой папа понял сразу, что надо действовать без промедления. Он отцепил ремень, вытащил пацана из кресла и со всех ног с ним на руках помчался прочь. И вовремя – через пару мгновений показался огонь, грохнул взрыв и весь лиловый полумесяц полыхнул как огромный факел… Черным, пустым и оплавленным мы и видели его потом.
И вскоре оказалось, что в полумесяце, потерпевшем аварию рядом с озером ящера, ехали личный водитель полковника спецслужб и – его маленький сын, которого иногда вот так одного перевозил шофер.
Полковник, узнав о происшедшем, не только благодарил папу, а подал заявление о его досрочном освобождении за его поступок.
Папа просто выполнил тогда долг, подсказанный его существом. Перед ним был ребенок, маленький невинный человек, неважно чей сын. И он не колебался ни секунды. Сделал что требовалось. И – освободил себя.
Через три дня решение вынесли окончательно. Однако еще раньше мы достигли озера.
Папа увидел нас. Вряд ли он в самом деле мог узнать меня под маской и мантией, да еще не на самом близком расстоянии… Или все-таки родительские сердца обладают особым даром? В любом случае он не мог выйти к нам – в ту же минуту предупреждающе завыл ящер… И тогда он изо всех сил, издали крикнул, где укрытие – подземный ход. Он давно его разведал. Но знал, конечно, что с другой стороны – гвардейская застава, и потому сам не мог пойти туда. Ведь его дело еще не решили окончательно.
Но теперь – мы сидели рядом, и папа курил сигарету вместо трубки, и рассказывал, что в заточении у него в конце концов появилась идея большой картины. Возможно, самой главной своей работы. Не исключено, что писать ее он будет до старости.
Полковник не только походатайствовал за моего папу, он еще распорядился о двух дальнорейсовых дирижаблях, на которых, с одной пересадкой, мы должны были отправиться домой.
Мы дошли; и он вернулся. С чуточку поседевшими висками, бритый, иной. Изможденный и… обогащенный.