Мы едем к тебе. Глава 21

И вот, пройдя валунные гряды и песчаные пляжи, мы вышли на скрытое кустами каменистое место. В большой природной нише скалы виднелся камень с высеченным на нем крестом и надписью: «Доктор Лидия». А ниже, мелко, лаконично, но – выразительно – весь список, перечень ее заслуг.
И до сих пор не увядшие букеты цветов лежали художественно небрежными кучками, а бриз немного трепал их головки и ленточные перевязки.
И мы стояли в тишине. Что тут было говорить?
А потом мы нашли тот самый грот рядом, посидели в нем, перекусили. Я с удовольствием пососала соленый огурец, а Марианна снова курила.
И отсюда начиналась дорога на Черол, если верить указаниям. Свой автомобиль мы оставили там, на далекой парковке, и теперь нам оставалось топать пешком.
Мы шли по шоссе, две одинокие фигурки на ее обочине, и тянулись сосны и лиственницы. Редкие автомобили проносились мимо. И их с каждым часом становилось все меньше и меньше.
Вечерело, и среди леса, чтобы нас не было особенно видно, мы разбили палатку. Вскипятили чай, нажарили мяса и сидели у огня. И молчали.
А потом вдруг заметили что-то странное. Может, нам почудилось? Мы невольно переглянулись. Нет, вряд ли показалось сразу двум.
По шоссе мимо, одинокий, на не очень большой скорости, прокатил… лиловый полумесяц.
Я никогда раньше не видела его новые модели, да и где могла увидеть? Неужели Павлин и тут не ошибся и знал верно – именно здесь ездили они?
– По-моему, он, – кивнула Марианна, куря.
Я пыталась восстановить в памяти увиденное, зная, что зачастую память воспроизводит последнее по-своему, невольно в той или иной степени обманывая нас… Но все-таки.
Мне казалось, что максимально закрытое авто, с бронированными и тонированным окнами впереди, по форме напоминает скорее даже не полумесяц, чуть наклонённый назад, как рассказывал Павлин, а нечто вроде груши не совсем правильной формы, но тоже полулежащей. Так или иначе, спецавтомобиль проехал почти бесшумно и в то же время быстро скрылся из виду, будто и не появлялось его тут никогда.
Интересно, увидели из него нас или нет? Ответом стало только стрекотание сороки в чаще.
А потом Марианна вдруг закашлялась от вечернего ветра и перхала долго, надрывно, громко, как-то жутковато и очень мучительно.
Зато ночь мы провели в спокойном сне. И утро нас очень даже порадовало. Проснувшись, мы хорошо пописали, круто умылись, с блеском почистили зубы, от души и с треском причесались, аппетитно попили сладкий чай и позавтракали, а я даже слопала пару лимонов. И, сложив палатку, выступили дальше в поход – не сгибаясь, по шоссе, с котомками за спинами и опираясь на деревянные посохи.
Мы прошагали еще несколько верст и больше не видали лилового полумесяца. Может, он в самом деле нам приснился?
Мы не видели больше вообще никаких машин, только слышалось пение птиц. И солнце стояло уже высоко, когда впереди показался превосходный резной дом в два этажа, за частоколом, на котором виднелось несколько сушащихся глиняных амфор.
Мы приблизились к воротам. Я тихонько постучалась, а Марианна снова дико раскашлялась, так что просто согнулась пополам, сначала вся закрасневшись, а потом побледнев и трясясь.
На шум вышел хозяин. Мы представились. Рассказали, кто мы, куда и откуда.
Он присвистнул, услышав обо всем нашем пути. Но впустил к себе. И усадил за стол во дворе.
Он внимательно смотрел на нас. Это был симпатичный мужчина с красивыми большими глазами и ресницами, как у женщины, с гармонично сложенным в меру мускулистым телом. Из кармана его штанов на подтяжках торчали с одной стороны бутылка бренди, а с другой – вкусно пахнущий окорок. А на шее у него висел кулон, ничем не отличимый от соски для грудничка.
– Подождите, подождите! – сказал он. – Память не может мне изменить, она у меня почти безгранична! Я помню ваших папу и маму, конечно! В Набокии, когда мы жили с ними рядом, – в шатре у Зеленого моря!
Я тоже вспомнила тот рассказ.
– Оболонь, – обратилась по имени к мужу женщина с непокрытой головой и длинными прямыми густыми прекрасными рыжими волосами, спускаясь с резного крыльца, – разогревай свой аппарат!
– Ах, Аневер! – погрозил он ей пальцем. – Избегай, умоляю тебя, случайных связей, они сулят непредсказуемые последствия! Прошу тебя, будь всё же верна, Аневер! – нарочито театрально произнес он, приложив ладони к груди.
Женщина в ответ рассмеялась. Как ребенок и как проныра. Наивно и хитренько одновременно.
Вскоре во дворе на траву поставили самовар, на который Оболонь водрузил прямую торчащую вертикально трубу. Бросил туда поленьев, а сверху – что-то еще, запустил в нее руку со спичкой. В трубе зашипело, загудело. А потом вдруг словно раздался выстрел – совсем как тогда, при первом моем знакомстве с Павлином! Мы вздрогнули, а из трубы самовара вылетел длинный сгусток пламени, следом – сноп искр, а затем снова застреляло. И наконец оттуда поднялся к небу мерцающий столб фейерверка, рассыпающий во все стороны искрящиеся огни!
Бенгальский огонь горел так минуты полторы, трещал очередями, поднимался и опадал, вертясь и разбрасывая волны разноцветных бликов. Мы смотрели не отрываясь.
Наконец все стихло, фейерверк, вылетающий высоко из самовара, опал вниз. Там затеплилось, остаток бенгальских огней, сунутых Оболонем в трубу, зажег и щепки; затрещал огонь, и вскоре вместо салюта повалил дым. Самовар закипал.
– Вот так, – довольно повернулся Оболонь, продемонстрировавший свое изобретение-сюрприз нам, молчаливо восхищенно и с легким испугом заценившим его. – Такая у нас тут летает китайская ракетка!
– Ох ты, мой озорник! – весело погрозила ему пальцем приближающаяся летящей походкой жена, покачиваясь абрисом фигуры и развеваясь рыжеватыми волосами. – Ох ты, мой проказник!
– Аневер, ну будь же верна!! – неистово, актерски приложил он в ответ руку к груди. Как будто не ревнующий, а лишь досадующий. И стало окончательно ясно, что ритуал этих фраз у них част и закономерен.

Закипел самовар, и на столе появилась нарезка ветчины в желе, зеленый горошек, жареные форели и несколько бутылок вина и бренди. Всё в основном расставлял Оболонь, а затем громко зажевал, поглощая одно блюдо за другим. Налил себе стакан вина и смаковал яркими элегантными губами. И еще стакан, и еще.
Потом, отвалившись на спинку кресла, он приобнял Аневер, положившую ногу на ногу. На ней было густо-зеленое платье, прямое, с полным отсутствием талии, с разбросанными по основному фону пестринками, и легчайшие сандалики. Супруги как-то осторожно прижались друг к другу.
Марианна снова закашлялась. Все невольно посмотрели на нее.
Меня тревожило, что последние дни она стала очень бледной. Впрочем, обо мне можно было сказать примерно то же самое…
И тут показались их дети.
Юноша. Оказывается, киноактер. Играющий в основном либо обаятельных любимцев женщин, либо авантюристов. От его приглаженной шевелюры пахло лаком.
А когда появилась их дочь, будто светлее стало во дворе дома.
Она была поистине необыкновенна. Походкой, взглядом, всем. Легкой, но не вульгарной синей туникой. Длинной шелковистой косой.
Когда она пела – появлялись синички, когда она танцевала – яркое солнце, когда она ела – алмазы, когда пила вино – сибирские кошечки, когда смеялась – ананасы, когда плакала – георгины, когда чихала – рыбки гуппи, когда причесывалась – медовый аромат.
– Пойдемте в дом, – пригласили нас.
Я пила только чай, а все в основном, а особенно Оболонь, хлебнули спиртного, и Оболонь съел всего больше всех.
В доме на стенах висели гобелены с оленями и охотниками, циновки, пучки сушеных растений. Дочь молча открыла большой резной шкафчик.
– Подождите, я кое-что достану для вас.
Оболонь и Аневер понимающе уселись на мягкий диван, застеленный бархатным покрывалом. И тут я увидела висящий у них же в комнате от руки нарисованный плакат – с озорной рожей и жирно выведенной надписью: «Аневер, не вступай в случайные связи! Их последствия непредсказуемы!! Аневер, будь же все-таки мне верна!»
Я усмехнулась. И тоже села напротив. И мы с Марианной попросили рассказать их про Глёк и Черол.
Оболонь присвистнул и как будто даже протрезвел. Аневер посерьезнела и пригладила волосы.
– Скажите, Глёк сейчас – не легенда? Он в самом деле существует? – брякнула Марианна.
Оболонь усмехнулся.
– Ничего точно сказать не могу. Знаю лишь то, что имеющие предков из Глёка обладают особыми дарами. У них особенное, – посмотрел он в потолок и, забросив ногу на ногу, прищелкнул пальцами, – чутье, интуиция какая-то. Они неплохо видят в темноте и, возможно, слышат те звуки и ощущают те запахи, которые в основном не улавливают обычные люди.
– В темноте? Так вот почему те, кто остался, говорят, в Глёке, и неплохо обитают в нем, когда там погасла бо;льшая часть электричества?! – предположила я.
– Похоже, именно так, – четко кивнул Оболонь. – Глёк по идее – дальше Черола. Да только между нами и Черолом слишком серьезная преграда. Вы же слышали про то, как сгорел лес за Полхаром?
Я кивнула.
– Ну вот, это туда, – махнул рукой Оболонь. – Вы готовы пройти почти целый день по сожженным местам, где из осушенных болот до сих пор поднимаются тлетворные испарения и отравляющие частицы цепляются за всё живое?
– А разве туда нет шоссе?
– Шоссе огорожены и под контролем. Вы видели здесь спецавтомобили?
Значит, нам не померещилось?
– Нет, – ответил Оболонь. – Пройти теоретически можно, однако это максимально нежелательно. Как говорится, на ваш личный страх и риск.
Мы обдумывали сложившееся положение.
– Но это еще не всё, – продолжал Оболонь. – Где оканчивается спаленный лес, за плоскогорьем – озеро, в котором… В общем, могу вам показать книгу или манускрипт, у меня есть копия.
Мы попросили не тратить время на демонстрацию – мы верили ему.
И Оболонь рассказал, что неоднократно упоминалось о темнице, в которую в разные годы и даже века заточались известные личности тех времен – как правило, пленные полководцы или сверженные монархи. Это была одиночная тюрьма, стоявшая там, между лесом и озером. В ней томились «почетные» пленные до решения их судьбы. Даже, говорят, сам автор книги о мальчике-слепце, ставшем известным музыкантом, сидел некоторое время в этой темнице. Так что документы о ней явно не являются перепиской одного и того же источника.
Но вопрос – как охранялись такие люди в заточении, и почему никто не сбежал? Хотя казалось бы, сему не представлялось сложности в столь малообитаемом пространстве.
– Так вот, – продолжал Оболонь, и мы молча слушали. – По-видимому, одиночная тюрьма не охранялась практически никак. А не бежали из нее потому, что боялись другого. И теперь – о главном.
В озере обитает звероящер. О нем тоже упоминается. Иногда, раз в несколько месяцев, в Чероле действительно слышат длительный шум, явно не стихийный и тем более не техногенный. Это голос живого существа, огромного и какого-то нездешнего. Один этот шум наводит ужас. Обитает существо в озере, но может и вылезти на берег.
Вот самое главное. Даже если вы пройдете все-таки тот лес с его ядовитыми испарениями, то никто не гарантирует, где и когда проснется ящер, который, судя по всему, до сих пор та;м и не исчез.
Он-то в те времена и был невольным стражем заключенных и воздействовал на них морально. А теперь он – по сути у вас на пути.
– Но мы же можем его и не встретить? – разлепила губы Марианна. – Вы сами говорите, что по-настоящему громко слышно его раз в год или около того…
– Верно, – кивнул Оболонь. – И я даже не помню, чтобы кто-нибудь видел его. Мы живем здесь, – показал он глазами вокруг, – в безопасной зоне сосновых боров, но туда мы не ходим. Проехать в Черол можно лишь по пропуску, а пешком – может любой, если только рискнет и дойдет. Однако другого пути у вас нет. Только через сожженный лес и мимо того озера. А там – непредсказуемо. Скорее всего, прочапаете мимо. Но честно – не могу этого полностью гарантировать, – развел он руками.
Тут мой взор упал на некий еще один набросок, лежащий у них на столе. Я нечто заподозрила, мой взгляд перехватил Оболонь. Было уже бесполезно прятать рисунок, хозяин смотрел на меня, и я озвучила вслух подозрение.
– Ага, – усмехнулся Оболонь. – Но поймите, фотографий его не помещают в официальной прессе. Поэтому о его истинном внешнем виде можно только догадываться. Говорят, он примерно такой, потому и не показывается всуе. Сын первого губернатора Глёка Дзяпки, ныне формально имеющий там власть.
Я взяла листок и рассматривала. Да, гуманоид карликового роста, с головы до ног в густой, вроде медвежьей, шерсти, сидел в уютном низком кресле и смотрел непонятно куда.
– У него очень высокий показатель интеллекта, – сообщил Оболонь, – однако, по слухам, он не может говорить. Зато всё прекрасно слышит, и ближайшее окружение общается с ним в переписке – всё, что он хочет сказать, пишет на бумаге и передает им.
Мы долго молчали. И тут нас позвала прекрасная дочь Оболоня и Аневер.
Она вынесла из шкафчика несколько мешочков и металлических коробок с душистыми порошками. Тихонечко подошла почти вплотную ко мне и Марианне. Понимающе, вполголоса, но четко-четко, глядя таким взрослым, однако чистым и лучистым взглядом, спросила меня:
– Вы… верно?
– Верно, – кивнула я.
И она протянула мне два мешочка.
– Обязательно пейте эту траву. Она поддержит вас, и всё будет хорошо.
– А вы, – повернулась она к Марианне, – вы больны. Я не смогу помочь вам сейчас. Вам надо побыстрее обратиться к врачу!
Марианна, похоже, не очень поверила ей. Но тоже приняла от нее какой-то подарок.
– Целительница, – любовно усмехнулась Аневер. – Доченька наша – чудо! Уже явно нашла себя в жизни! Всё знает о травах! Выращивает и – ей достаточно посмотреть на человека, чтобы понять, что; его беспокоит. Пойдемте, посмотрим наш сад!
Вокруг их дома росли специи – сандал, перец, миндаль. А дочь собирала и сушила лекарственные растения и в свои юные годы уже вовсю готовила из них целебные порошки, скатывала сладкие полезные карамели и щедро дарила гостям.
– Может, не пойдете? Оставайтесь пока у нас! – предложила Аневер, хотя чувствовалось, что она понимает – мы всё равно не послушаем. Ведь зачем, зря, что ли, мы проделали такой путь? Следовало уж завершить его, а там – будь что будет…
– Ну ладно, – вздохнула Аневер. – Тогда я приготовлю кровати, а утром соберем вас в дорогу.