Мы едем к тебе. Глава 10

На следующий день мы резвились почти как дети. Он, немного неуклюжий, бегал за мной наперегонки по яблоневым садам. Мы играли в зарослях в прятки и салки.
А еще через пару дней случилось наше первое грехопадение.
Я стояла на стремянке, собирая всё те же яблоки в корзину. Павлин возник неожиданно. Я знала, что хочу его давно и сильно. Рдела желанием и смущением.
Я стала неуклюже слезать со стремянки, нога поехала, и я зацепилась за ветки пеньюаром. Выпала из него. Я ничуть не ушиблась, просто с меня слетел пеньюар, оставшись висеть на дереве большим цветным полотнищем. А поскольку дни стояли очень жаркие, на мне не было панталон.
Дальше всё произошло синхронно. Мы упали в траву, и свершилось желанное, немного нелепое и страстное, при ярком свете дня, среди садов вокруг. Он пыхтел, а я стонала.
Потом все закончилось мощной разрядкой, будто вспышкой. Память и реальность вернулись, и мы опомнились на мягкой куче травы, томные и слегка уставшие. И нежно прижимались друг к другу. И молчали. Был легкий ужас и восторг. И теперь стало просто хорошо и расслабленно. И хотелось только валяться рядышком, без всякого стеснения.
И мы лежали и лежали, глядя в ясное небо с легкими облаками. И налетал теплый ветерок, приятно остужая наши тела. А потом мы наконец прикрылись и ненавязчиво заговорили. И тогда он рассказал о себе всё.
Итак, ему удалось подняться на безлюдные почти неприступные вершины и провести ряд исследований над квиллитом. Он так и помнил эти ночи в высотном воздухе, среди туманов и воя далеких ветров. Таинственный мрак вокруг, огонь переносной свечи Яблочкова и огни приборов.
Большинство способов повлиять тем или иным образом на породы квиллита приводили к одному и тому же: к значительному увеличению показателей магнетизма в окружающей тропосфере. Почти любая попытка глубоко исследовать странный камень давала его бесконтрольный выброс.
– Тот самый магнетизм? – ошарашенно спросила я.
– Да! – ответил Павлин, сразу догадавшись, о чем я – об этом же вещал теперь весь ученый мир, и уже все обыватели знали о продолжающемся усилении магнитного поля.
– Пойми меня правильно, Наташик, – объяснял Павлин. – Вовсе не значит, что я один запустил это всё. Но – так или иначе я внес свой вклад. То есть пока квиллит лежал просто так в далеких высоких горах и его не исследовали – он не давал никакого магнетизма, вообще ничего особенного, помимо странных и красивых природных явлений. Однако при большинстве моих попыток его обрабатывать разными воздействиями от химического до ультразвукового – он бросал разряды магнетизма, которые неминуемо и непосредственно присовокуплялись к этому процессу, тревожащему теперь нас всех.
– Что это за процесс? – спросила я самого близкого теперь мне мужчину. Умненького и грустного, с такой вот жуткой тайной прошлого, – который сидел рядом со мной, на фоне садящегося солнца, на сене.
– В двух словах, – принялся объяснять молодой ученый Павлин, – как ты знаешь, у нашей Земли есть свое магнитное поле – на нем работают компасы. Незначительное, как бы противоположное поле существовало в околоземной части атмосферы. С некоторых пор оно начало увеличиваться. Это фиксируют приборы. Теперь всё более чувствуются два поля – земли и атмосферы. Никто пока не определил, отчего именно началась эпопея. Пока ее ничто не может остановить, хотя ее изучает и пытается понять весь мир. Но с каждым днем понемногу тропосфера магнетизируется. Влияние этого уже видно – на железных дорогах, полетах дирижаблей.
– Это влияние отрицательное? – спросила я.
– И да, и нет, – ответил Павлин. – То есть – если раньше, к примеру, дирижабль мог лететь свободно на любой высоте, теперь на определенных высотах на него действует магнитное поле атмосферы и сбивает с пути. Если он летит чуть ниже – это не происходит, чуть выше – тоже. Довольно легко с помощью современных приборов найти правильную траекторию полета, но теперь над этим надо работать, а магнитные линии, повторяю, всё усиливаются. Как влияет на человека и его цивилизацию подобное нарастание магнетизма – не изучено. А неизвестное пугает. В нем может крыться опасность.
– И ты невольно, не желая, исследуя квиллит, тоже влиял на нарастание этого процесс?
– Да, ты всё правильно поняла, Наташенька, сомнений в том не осталось. Я свернул мои исследования и вернулся домой. Лучше не вспоминать те месяцы моей жизни. Я не ожидал такого. Но вскоре я просто отбросил всё это и решил – ну можно же попробовать иначе! Исследовать более тонкими методами! Я не мог без этого… Но – ничего, конечно, не вышло. Никто уже точно не собирался спонсировать подобные исследования.
Я молча слушала.
– Резюмируя – я оказался в четком положении. Я мог изучать квиллит, но постоянно рисковал навредить тем самым всему миру. И более того – за риск, в которой я вкладывал уйму сил, мне никто не дал бы даже денег, хотя, дай мне их, может, я сумел бы благодаря еще более кропотливым разработкам найти безопасный подход к квиллиту. Однако – мне их не дали.
– И единственное, – вздохнул он, – что мне осталось, – это образование, ученая степень, возможность каких-нибудь текущих исследований в своей области… Папины деньги, в конце концов. Короче, осталась уйма простых и доступных возможностей… Которые совсем не радовали меня. Потому что цель, мой основной смысл, вне которого я не видел ничего кроме рутины и скуки, пропала. Превратилась в неразрешимую дилемму. И это очень грустно.
Я понимающе молчала и только легонько положила ему руку на плечо.
– Вот теперь моя жизнь. Я не беден. Я свободен. У меня есть кое-какая текущая работа. Кое-какие хобби. Вокруг меня красивые сады и вроде бы всё нормально и спокойно. Но исчезла главная наполненность, «стержень». Наступила пустота в душе, которую нечем заполнить. Мне говорили: займись чем-то другим. Я занимаюсь – но всё это уже не то… Все свои основные эмоции, весь молодой запал я уже оставил там, в горах, на квиллите! И теперь у меня стоит слишком серьезный внутренний барьер страха, ответственности. Я ведь все-таки ответственный ученый и не имею права разрушать мир! Я люблю этот мир, и свою жизнь, в конце концов. И я не могу попереть вот так… Однако куда переть в таком случае дальше? Ничего уже нет по целям, сравнимого с тем квиллитом, но эта «мета» оказалась мистически недоступна. И вот потому я такой – холодный, свободный, одинокий, хотя, может показаться, вполне устроенный и даже почти успешный в жизни…
Да, я всё понимала. И что могла ему сказать? Однако, повторяю, мне все-таки робко казалось и то, что я стала утешением, маленькой отдушиной ему. Почти как его вино.
– Мне могут молвить – да как ты смеешь печалиться? Ты – не бедный, сытый, когда в мире, в странах далеких варваров, уйма людей пухнет от голода! Что я могу ответить? Я знаю, что это так и мне как бы не на что жаловаться, но ведь от самого себя я же не могу спрятать ту оставшуюся пустоту!
Я тихо кивала. И ему, наверное, это тоже нравилось.
Нам было хорошо вместе. А может, в этом все-таки и заключался теперь новый смысл? Хотя он и говорил, что практически морально не способен к творчеству семейному, но…
– Как видишь, я стал другим, – обронил он. – Я решил погрузиться в спокойное бытиё и найти в нем утешение, раз жизнь дала мне это. Я уже редко хожу в походы, мало-помалу перестал грезить о великих открытиях и местах, куда не ступала ничья нога. Спокойно провожу вечера за кино и пирожками. Оброс, как видишь, жирком. Увы, часто налегаю на спиртное. Но все-таки, наверное, мое теперешнее положение пока – лучший вариант из возможных.
И вот теперь я рядом с тобой, – сказала я, кажется, не вслух.
Он замолчал. Окончательно наступил вечер. С просто красивым закатом.