Дирижер. Пьеса в двух действиях

                ДИРИЖЁР.
                (ОРКЕСТР, ИЛИ ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ ГАСТРОЛЬ.)
                (СИМФОНИЧЕСКАЯ ПЬЕСА.)
                Автор: ЕВГРАФ ПРОХОРОВ
                ПЬЕСА В ДВУХ ДЕЙСТВИЯХ.                6.10.25
               
                Действующие лица и исполнители.

Фома Караянов, создатель и дирижёр провинциального курортного симфонического оркестра.
Марина Мандаринова, жена Караянова, вторая виолончель и по совместительству директор оркестра.
Борис Базлающий, знаменитый столичный певец, исполнитель собственных песен.

           Действие пьесы происходит в течении двух дней в курортном черноморском городке N. Первый день: прилёт Базлающего, встречи и знакомства наших героев. Второй день: утренняя репетиция, аудиозапись песен в сопровождении симфонического оркестра под руководством Караянова и вечерний пафосный концерт в том же составе.
               
                Действие первое.
                День первый.
                Картина 1.

           Московская квартира. Борис собирается. Лежит чемодан, разбросаны вещи.

           Борис: - Впервые в моей жизни будет такой опыт. Как же я давно о нём мечтал. Только и слышишь попса, ничего не стоящие базлания, ха-ха музыкальные шедевры. Выскочка, откуда он вылез. Ни слуха, ни голоса, ни песен, ни мало-мальских звуков. Кто его тянет. Шансон. Низкопотребщина в угоду пожилых тёток и их собачек. Петь он не может, сплошная фонограмма. Да, петь я не могу, но почему же полные залы по всей стране и даже стадиончик небольшой поднял в Сибири. Или два стадиончика. Десять! В наше-то непростое время. Народ деньги бережёт. Почему народ то прёт, валом валит, лишний билетик спрашивает, голосует между прочим рублём. А мне постоянно приходится доказывать, что я не верблюд. Но я же стремлюсь вперёд, как личность, я же развиваюсь, я ищу в себе новые таланты, новые грани, чтобы все были довольны и счастливы, чтобы не засиживаться на старом и удивлять публику. Новые формы, новые краски вот что мне нужно и интересно. Всё, хватит ныть и причитать. (Раздаётся звонок.) Слушаю! Да, Снежана, я почти готов. Рейс №№. Паспортные данные ввести… понял. Партитуры у них, на всякий случай? Всё подготовила? Умница, чтобы я без тебя делал. Пока. (Положил трубку). А кстати. Запись с симфоническим оркестром, это ли не новые краски? Я знаменитый певец запишу свои песни под полноценный симфонический оркестр. Какая мощь! Золотая пыль. У меня все вздрогнут, мало не покажется, все недруги ахнут и штакетоном повалятся. Лёгкие песенки, да под симфонический, это вам не хлеб с маслом, а уже и с икоркой. По-новому зазвучат песни Бориса Базлающего. Ой, покоя не даёт мне этот провинциальный оркестр. Где я, а где он? Те, думаю ещё там музыканты. Музыканты неудачники, вернее всего. А эту шушеру, я знаю от собственной бестолковости скопом сожрут кого угодно. Ещё и переглазят, перемутят. Тьфу, тьфу, тьфу. (Плюёт через левое плечо.) Вот эта Снежана. Ну, что здесь нельзя было найти для записи оркестр да с хорошим знаменитым дирижёром. Как его зовут-то, этого местного дирижёра… Фока… Фо…ма Марамойкин. Нет Фарамойкин… что-то с карой связано… а Караянов. Ну, точно сглаз какой-то. Тьфу, тьфу, тьфу, мама дорогая. Дурацкая фамилия. Дебильная какая-то. Кажется, знавал я такую. Фома Караянов, дичь какая-то. Нет, не помню. Не может быть хороший человек с такой-то фамилией. Выморочный какой-то вариант. Ладно, в путь, лечу…

                Картина 2.

                Квартира Фомы Караянова.

           Фома (сначала мычит, потом напевает слова из песни Бориса Базлающего): - «Гуд монин жету ю, ну что ж встаю, встаю, ну что же ты малышка не спишь…». Фуга, какая гадость. Это несносно! Это противно! Это мерзость несусветная! Это можно же вот так… ббле-у-от (Показывает, как его может вырвать.) Это же не музыка, это чёрт знает что. Лёгкий жанр на потребу невзыскательной публики. И что я, вот этим должен заниматься? Партитурить, колупаться в нотах, в чужих музыкальственных ошибках? Идиотизм. Я Фома Караянов дожил до развлекухи. Неделю учим эти песняки, давимся можно сказать чужим га… гастрономией, чтобы он вот так приехал на всё готовенькое. Конечно же у него бабок много, он может и симфонический оркестр для записи и репетиций прикупить, чтобы обогатить и насытить настоящими инструментами его писульки. Эти нетленки. Конечно, это у нас новый Берлиоз, Пороссини, Скарлатини… Скарлатти. Кстати, у меня горло что-то болит. Перенапрягся я с этими варягами. Какой же я неудачник, вся жизнь моя не удалась. Зачем было учиться в лучшей консерватории, у гениальных педагогов? А ведь я был любимчиком, лучшим учеником, милейшим проходимцем… ой, студентом, по которого кафедра ненавидела… плакала. Я бы задушил всех. (Пытается плакать.) Чтобы вот так всю жизнь прозябать в провинциальном оркестре, чтобы тобой помыкали непрофессионалы своего дела и всякие выскочки заезжие? Так, да? Я этот оркестр создал собственными руками, выбил квоту, напахал… нахапал грантов, набрал блестящих… в некоторых местах музыкантов с миру по нитке. Работал как вол, чтобы поднять эту махину, чтобы Шниткин зазвучал, Гаврилин затосковал. А теперь, те кто руку не приложил к оркестру, всякие менеджеры, креаторы, пиарщики рекомендуют мне… мне… поработать, записать и выступить с циклом собственных песен столичного бездаря и гастролёра. Ой, я бы его задушил. Меня ждёт классика, а приходится колупаться в чужой дисгармонии, нотной безграмотности. Я вместо того, чтобы разучивать Перголезе, Прокофьева Серёжу, Стравинского буду травиться ядом… отравлюсь этим напыщенным самоуверенным шансонье из столицы… Столько труда, аранжировки, оркестровки для 60 музыкантов и утонуть в чужих кака… какафонии.
               
                Картина 3.

                Караянов и Мандаринова.

           Мандаринова (входит с подносом, на котором кофейник и чашки): - Стоп, стоп, стоп! Никто у нас травиться не будет… пока я не дам отмашку!
            Караянов: - Козочка моя, чтобы я без тебя делал. Козетта Прохоровна.
Мандаринова: - Ну почему Прохоровна?
Караянов: - Потому что отец у тебя Прохор.
Мандаринова: - Вроде не Прохор… А поняла. Забыла. Ох уж, эти твои переименования. (Ставит поднос на стол). Котя… котёрик!
Караянов: - Козя… козёрик!
Мандаринова: - Бегеморик!
Караянов: - Крокодиллер-лёрик!
Мандаринова: - Питончёрик!
Караянов: - Змея подколодёрик!
Мандаринова: - Ах, да кстати. Скоро он прилетает, и ты должен быть готов к репетиции. Завтра вечером концерт. Публики море, все его поклонницы, зал забит, вся администрация приглашена и сам Воров будет с женой и с любовницей. Котя… котёрик, я прошу тебя только без выкрутасов, без самодеятельности.
Караянов: - Самодеятельность? Высокое служение искусству? И даже звание ещё не дали!
Мандаринова: - Прошу по нотам и без яда, как ты можешь, в чём ты мастер.
Караянов: - Купаться в музыке, захлёбываться эмоциями это яд? Быть профессионалом чистейшей музыки это яд?
Мандаринова: - Ой, Караянов, доберусь я до тебя и до твоего апломба. Нам дело надо делать. В кои-то веки подфартило со звездой подработать. Кому нужен твой симфонический на задворках истории…музыкальной. А так глядишь, бегеморик…
Караянов: - Козёрик…
Мандаринова: - В Нергиевы тебя вытащим, в Светлановы нашего времени. Новым Спиваковым будешь, Юровским, Колобовым. Думаешь мне не надоело здесь прозябать в курортном городке на заезжих, временных, загорающих искусство из себя выдавливать. Я всего лишь вторая виолончель и директор оркестра, которому нужно всё это тащить. А тут случай, дополнительные связи, к уже имеющимся. И понесла тройка-мать её… А может нас уже ждёт Париж, Лондон, Вена…
Караянов: - Вены нас ждут от этого бесконечного стояния перед ленивым оркестром, ждущим премий. Устал я совсем, из сил выбился. Один энтузиазм и денег ни шиша.
Мандаринова: - Фома, будь благоразумным, дело выгорит будем в шоколаде! И я в брильянтах. (Орёт.) - Встать к пюпитру я сказала.
Караянов (встрепенулся): - О-о-о! Как мы можем!
Мандаринова: - К пюпитру! (мягко) Ну, ты меня понял, енорик. Я в аэропортёрик. (Уходит.)
Караянов (вслед): - Кашалорик! Ведь может быть сильной, когда захочет, мадам. Как я это люблю. Кто дирижёр? Она дирижёр? Я дирижёр! Дорогу нах… Пюпитр разнеси. Партитуру раздери. Живыми с репетиции не уйдут тунеядцы, бездари, тугоухие, не будь я Фома Караянов. Меня фугой не убить, тромбоном не оглушить. (Уходит.)

                Картина 4.

                Аэропорт. Звучит песня «Сочи». Голос диктора о прилётах и вылетах воздушных лайнеров. Базлающий прилетел в курортный городок N. Поёт песню, раскидывает автографы. 
Базлающий (сам с собой): - Симфонии, сюиты, партиты, крепко темперированный… Бахиана. Помню-помню… Может зря я ввязался в это дело. Мороки много, запись эта ни к чему. Что мне это даст? Какой-то новый уровень, новые чудеса, да ни хр… ни хрюкай ты. Всё у меня есть, концерты шмацерты, бабки текут, золотая пыль, работы на два года расписано. Поклонницы, вся страна знает…Зачем, зачем одни вопросы, что спокойно не сидится? Внутри, что-то ноет, скрежещет, дерёт, мучает… Ой, как же хорошо здесь, воздух хоть пей ковшом, кипарисы, небо бездонное… Ладно, отдохну заодно, развеюсь, и никаких женщин. Слышишь, роднуля, никаких женщин. (Теряется в толпе.)

                Появляется Мандаринова.

Мандаринова (потерянно ищет в толпе Базлающего, сверяет лица пассажиров с фото): - Ну, где же ты мой герой? Автографы что ли раздаёт? Конечно, столичная звезда! Шансонье. Поклонницы уже на части рвут бедолагу, наверное. Как же они падки эти звёзды на публичное признание, ахи-вздохи обожательниц. А тут тяни эту лямку сермяжную, терпи полоумного дирижёра, у которого семь пятниц на неделе. Ни нового платья, ни брильянтов. Не будь он моим благоверным, сбежала бы за тридевять земель с первым встречным супергероем и красавцем мужчиной. Где он этот принц, мечта любви красивой женщины? Любила-недолюбила. А впрочем, что я имею против Фомы? Он так добр, так заботлив, так нежен ко мне… временами. Его любовь безгранична и беспредельна… к музыке. Он может часами признаваться мне в своей любви… к славе и деньгам. Как же я его ненавижу… любя. Ой!

         Базлающий выныривает из толпы беснующихся вокруг него тёток. Видно, что он немножко устал от возрастных «болельщиц» звезды. Ищет глазами встречающих. Мандаринова, увидев Базлающего, резко к нему подходит, вычленяя его из толпы неистовых.

Мандаринова: - Борис, добрый день! Я Мандаринова! Добро пожаловать в наш курортный городок. Лимузин… машина подана. (Немного смущается.) Очень рада видеть вас, так сказать живым… вживую… в рабочем состоянии… ну… нашей встрече рада, конечно. Сначала мы отвезём вас в больницу… ой, в гостиницу, а потом нас ждёт оркестр и Фома Караянов.
Базлающий: - Здравствуйте! Благодарю вас, Ма…
Мандаринова: - Марина.
Базлающий: - Марина, да, очень приятно. (Поддаётся чувству.) Марина, а вы ничего… (Мандаринова серьёзно, как директор оркестра на него смотрит исподлобья, Базлающий ищет новые слова) Ничего, что хорошо меня встретили.
Мандаринова: - Это, моя обязанность директора, хорошо подмазать… э-э-э, хорошо встречать по одёжке. (Про себя.) Ой, что-то я не то несу, раскочегарилась. Разволновалась, что ли перед звездой? Кстати, он, Караянов, уже за пюпитром, ну то есть с вашими… волшебными нотами мучается. (Базлающий недоумённо смотрит). Мучается от счастья встречи с чудесными нотами и вдохновлённый музыкой экстазирует. Ой, запуталась я. Это у него профессиональное. Караянов всегда с нотами… и всегда с оркестром спит... э-э-э, репетирует.
Базлающий (на своей волне истинного творца шансона): - Я так и знал. Сколько озарений я претерпел, рождая свои творения… песенные. Вы знаете – это мои детища любимые. Я благодарен Караянову, что он взялся создать вместе со мной новый классический контент. (Мандаринова, немного коммерчески, смотрит на Бориса, у неё даже огонёк в глазах заблистал и купюры.)
Мандаринова (мягко, но жёстко, как истинная леди): - В машину! Прошу. (Уходят.)

                Картина 5.

                Репетиция симфонического оркестра под руководством художественного руководителя, дирижёра, маэстро Фомы Караянова.
Караянов: - Ну, что ж приступим, голубчики. Я, надеюсь, мне уши сегодня не придётся беречь?! (Оркестр зрительный зал. Оркестр (звучит музыка) настраивается)
Караянов: - Я не понял, а что у нас с виолончелями? Не я ли так скрупулёзно, годами собирал виолончельный ряд? Не я ли добивался удивительной слаженности и чистоты звука? И что же я получаю сегодня взамен?.. Это, как выбитый зуб? Одного нет и зияющая чернота, оскал бомжа, активированный уголь. Я спрашиваю, где она? Где вторая виолончель?
             Мандаринова, виновато озираясь, тихонько на цыпочках крадётся к своему месту в оркестре и пытается сесть на свой стул.
Караянов: - Стоять! Ни с места, Мандаринова! Я не допущу разложения оркестра! Вон отсюда!
Мандаринова: - Ну, что вы право, опять начинаете? Вы тиран.  Тиран. Тиран.
Караянов: - Вы назло мне много лет портите оркестровую дисциплину, и я найду способ укоротить ваши амбиции второй виолончели, это как пюпитр переломать.
Мандаринова: - Я буду стараться ничего не переломать.
Караянов: - Мандаринова, у вас всё не в коня корм. Ничто не может сделать ножку маленькой, а душу большой. О, как я был неправ. Из осинки не родятся мандаринки.
Мандаринова: - Фома Мефодьевич, я не только вторая виолончель, но и директор оркестра и решала только что организационные вопросы.
Караянов: - А почему вы молчали? Клавиром меня оглуши из-за угла. А сразу нельзя было об этом сказать! Ну, почему я должен всё помнить. У меня же голова, а не рояль. Всё ухожу, ухожу в монастырь, в лейпцигский оркестр, куда угодно, раз у меня под носом творятся такие возмутительные безобразия.
Мандаринова: - Ваше величество… не уходите прошу вас! (И указывая на зрительный зал, как на оркестр.) - Оркестр, оркестр, давайте все вместе, дружно. Ваше величество, не уходите.
Караянов: - Ну, хорошо, хорошо, я остаюсь…

                Картина 7.

              Базлающий у себя в номере. Любуется из окна видом на море и одновременно переодевается в лёгкую одежду.
Базлающий: - Море, море, звон прибрежный. Как же давно я не был на море. Годы в Сибири, Урал, Поволжье, Нарьян Мар, Колыма, Воркута, вечная мерзлота. Владимирский централ ветер северный. Оттрубил я хорошо по гастролям немеренно. Какие же люди везде у нас чудесные, добрые, открытые зрители. Угу, укусят так, что гонорар не довезёшь. Ну, нет, это не зрители. Зрители благородные, верные. Какие у них чуткие сердца… пока ты в фаворе у судьбы или у начальства. Хватит, надо же и о себе подумать. На северах хорошо, а на юге лучше. Иначе доброта и сентиментальность сожрать могут. Давно я не влюблялся, вот что меня гложет. А без любви нет новой песни. (Задумывается.) Мандаринова такая… есть в ней что-то манкое… гречишное. Увлечение? Романчик? Нет-нет, я же сказал никаких приключений. Никаких женщин, чёрт побери!
                Раздаётся звонок.
Базлающий: - Слушаю. Да, Марина… Устроился… На пляж собираюсь… Обсудить детали концерта и записи для диска?.. Да нужно… А давайте полежим… на солнышке, на песочке. Я, хотел сказать, прогуляемся по набережной? Есть у вас время? Было бы отлично…

                Картина 8.

           Набережная. Мандаринова прогуливается туда-сюда, она одна, ждёт Базлающего.

Мандаринова: - Не люблю я ругаться с Фомой, но его эти вечные придирки. У него семь пятниц на неделе. А кроме того недоверчивый, подозрительный, всегда ищущий предлог поругаться, не любящий возражений. На работе я не жена для него, а лошадь ломовая. Я и директор, и вторая виолончель, ну и что ещё надо? Трудно мне, ну хоть чуть-чуть ослабь вожжи, так нет ему перечить нельзя. Да как директор я люблю работать, но вот как вторая виолончель. Да никакая я не вторая, мне даже такая нагрузка не нужна, полтора оклада. Я двадцать пятая виолончель. Буду честной перед собой. Хоть и училась в консерватории, на самом деле в этой музыке я бездарь. А Фома тянет меня на эту вторую виолончель. За глаза в оркестре все уже смеются над его этой прихотью. Трудно с ним, настоящий он художник. Страшнейший талант. Кстати, про консерваторию, кого-то мне напоминает наш звездун. И голос какой-то очень знакомый. Да мало ли кого я в своей жизни мельком не видела.
 
                Картина 9.

               Появляется Базлающий (одет по пляжному, с полотенцем). Ищет глазами Мандаринову.
Мандаринова: - Борис, добрый день!
Базлающий: - Рад встрече! Пройдёмтесь. (Романтично настроен. Забыл про суету и рабочий график) Так дышится легко. Море, ласковое солнце. На песочек бы, да на камушки, да всем телом разложились бы… на полотенчико. Чего желать-то ещё. (Осекается от взгляда Мандариновой.) Всё здесь и йод, и все микроэлементы мира. Шепчет благодать версальская.
Мандаринова (строга, сосредоточенна, настоящий директор оркестра): - Борис, давайте сразу перейдём к делу, это очень важно.
Баздающий: - Марина, как скажете. Весь к вашим услугам.
Мандаринова: - Сегодня у вас день отдыха, так сказать адаптация к местному климату. А завтра у нас с вами очень насыщенный день. Репетиция утренняя, в два часа запись с оркестром, и в 19.00 концерт. Фома провёл большую работу с оркестром, все песни назубок, так что вуаля. На концерт все билеты проданы. Выходит, на вас есть ещё спрос.
Базлающий (увлечённо и немного пафосно, как-будто это его жизненная миссия или творческое кредо): - Приходите люди добрые буду петь для вас всерьёз! А, вы, сомневались в моей славе и востребованности? Вы меня пугаете.
Мандаринова (также строго, не обращая внимания на игривость звезды): - Кстати, будет приглашён весь бомонд города и края. Будет Почтенный, Бюджетов, Подачкин, Хитрющий, Исподполов, все будут. Не хочу от вас скрывать, для вас это дело обыденное, а мы с Караяновым многое ждём от этого концерта и дополнительные гранты на развитие, транши и всяческие вливания. Мы зависим от сильных мира сего. Этот оркестр – детище Фомы Караянова. Он его создал с нуля. Он ночами не спал, все пороги оббил и колени, все косяки облизал… ой, чтобы город позволил себе такую роскошь – симфонический оркестр. Это его заслуга, это наша отдушина, после того как мы буквально сбежали из прошлой жизни. (Увлеклась) Горько вспоминать.
Базлающий: - Горько! В тему, кстати, надо про свадьбу новую песню написать. (Мучается догадками, пристально смотрит на Мандаринову): - Все живут как могут. Марина, у меня смутное подозрение, что я вас где-то видел, и даже очень хорошо, мне кажется, знаю?
Мандаринова (ушла в себя): - После консерватории мы были абсолютно опустошены, как мешком по башке… по голове оглушены, разбиты, выпотрошены кишки, сплошной жир и сальдесон, и к тому же никому не нужны. От нас все как-то дружно, склизко, потливо отказались, и педагоги, и покровители, и друзья, не было дружеской помощи…
Базлающий: - Этот голос, этот тембр, эти интонации мне как-то очень знакомы… Ой!.. (хватается за сердце)
Мандаринова (выходя из нирваны): - Что с вами? Сердце? Много работы, мало отдыхали? Накапать вам? С собой ношу, привычка. Фома часто изображает приступы.
Базлающий: - А? Что?.. Вы сказали в консерватории… А где вы учились?
Мандаринова: - Мы с Фомой… в Москве.
Базлающий: - Я всё понял, что меня так мучило… как такое может быть… да, всё меняется и возврата нет… Ульяна?..
Мандаринова (в страшной догадке вглядываясь в Базлающего): - Степан?
Базлающий: - Ульяна?! Это ты?
Мандаринова: - Да, это я! Ой, не поняла?
Базлающий: - Ульяна, ты ли это?
Мандаринова: - С-сте-пан? Как, это возможно, вот так встретиться? Степан! А, почему Борис Базлающий?
Базлающий: - Э-э-э, псевдоним. Я взял его несколько лет назад, как пошла карьера. Я и сам не ожидал, что мои песни кому-то будут нужны. После консервы я выбрал этот путь, писал музыку, песни и всё без толку. А у тебя откуда эта Марина Мандаринова?
Мандаринова: - Ой, это всё Фома. Он же у нас затейник, ты же помнишь его выкрутасы. Говорит: - Ну, что такое – Ульяна Поросёнкина? Ужас! Кошмар! Мы же не в свинарнике с дояркой Улей. Будешь Мариной Мандариновой. Вот с тех пор я такая, ждущая трамвая.
Базлающий: - Марина, а как так получилось, что ты меня раньше не узнала? Мои песни везде звучат, по ящику показывают. Странно, или ты делаешь вид в отместку, что меня не знала?
Мандаринова: - Ты знаешь, Борис, то, что было, между нами, уже давно прошло, раны затянулись. Я не хочу ворошить прошлое. А то, что я искренне не знаю о твоей звёздности, что ты из каждого утюга, так это потому, что мы с Караяновым все эти годы были полностью погружены в оркестр, создавали с нуля, столько было препонов, мы как бешеные ничего не видели кроме нашей цели. Да я услышала твои произведения после того, как мы согласовали наш проект. Но твоя внешность и твой псевдоним, уж извини, далеки от того юноши Степана Мелодичева. Кучеряшки, хохляшки, где они? Где жуткая худоба и наглая застенчивость? Были смутные подозрения, не скрою, но я даже подумать не могла. Боже мой!..
Базлающий: - Ульяна… Марина, я с ума схожу, столько всего нахлынуло… Я сам не свой…
Мандаринова (отстраняясь): - Борис, мне некогда, простите. Меня ждёт Караянов. Кстати, у вас сегодня с ним встреча. Давайте через час. Он будет вас ждать. Концертный зал напротив, не потеряетесь. Я Фоме ничего не скажу, и вас прошу тоже не выдавать себя. Для него это будет удар, он этого не вынесет… встречи с вами и в такой ситуации. Пусть это произойдёт постепенно. Он твёрдо вычеркнул вас из нашей памяти. (Быстро уходит.)
Базлающий остаётся стоять в растерянности и недоумении.

                Картина 10.

            Караянов в своём кабинете в концертном зале.
 Караянов: - Ума не приложу, ну где же Мандаринова? Я без неё как без рук. Это никуда не годится. Не хочу, надоело. Буду увольнять её из директоров. Я имею решающее право в этом вопросе. Не потерплю халатности. Нет, ну она решительно не справляется со своими обязанностями…
                Стук в дверь.
Караянов (в концертном парике): - Входите! (Властно). Ну, входите же. Не надо мешкать.
Базлающий (входит): - Добрый день!..
Караянов (роясь в бумагах): - Вы знаете у меня очень плохой характер… тьфу ты, директор. Она ничего не хочет делать. Все деловая документация в полнейшем беспорядке. Всё на мне. Все вопросы приходится решать, конечно мне. Я её буду увольнять, не мешкая, к чертям собачьим. Какафония и хаос! Смешение звуков-какафонюков, бумаг, корреспонденции.  (Смотрит и во все стороны разбрасывает листы, записки) Депеша от губернатора, требующая срочного ответа, адрес к именинам мэра. Так это что? Облизать спонсоров немногочисленных, но так важных. Депутация от музшкол, делегации алкашей… ал-ка-ю-щих искусства. Манипуляции, манифестации, ажитации… Голова кругом. С живых не слезу.       
Базлающий: - Это ваше право, почтенный дирижёр.
Караянов (опомнившись, не оглядываясь): - Так, а что это я? Вы, собственно, кто? Новый фабрикант… любрикант… соискант… э-э-э, претендент на место в оркестре?
Базлающий: - Э-э-э…
Караянов: - Молчите. Слова неуместны. Тромбон, кларнет, скрипка?
Базлающий: - Да я собственно…
Караянов: - Молчите. Слова для бездельников. О-о-о, сколько я их видел в своей жизни. Барабаны, металлофон, тарелки?
Базлающий: - Я по другому делу…
Караянов: - Молчите. Я вас раскусил. Арфа, что ли?
Базлающий (почти робко, поддаваясь условиям игры): - Ни то, и ни другое.
Караянов: - Сударь, попрошу покинуть зал моего заседания, намочи партитуру, и впредь не попадаться мне на глаза, ударь меня клавир. Вон отсюда. Лишнего билетика нет бездельник!..
Базлающий: - Я, Базлающий Борис.
Караянов (подскакивает на одном месте, не узнаёт Бориса-Степана, голос дрожит): - Ба… ба… ба… Ба! Милейший, так что ж вы молчали, кто вас просил? Столичное светило. Вы и нас туточки сирых осветите… облестите… облещете силой своих лучей… лучей своих таланта. Мы вас так ждали…
Базлающий: - Я вижу, что ждали.
Караянов: - Вы не так поняли. Ходит тут всякая (в сторону) шушера… (Базлающему) непрофессионалы. А вы другое дело. Ваши песни – это цимис, коленкор, вельветон… моветон… ну всё в тон. Свежо, по-новому, чудесные краски. Это по своей сути уже классика, только новая. Я всё внимательно изучил. Шедевр на шедевре, бомба, снаряд высокого калибра.
Базлающий (в сторону): - Если бы ты узнал кто я, смычок консерваторский, ты бы не так запел, сухарь академический.
Караянов: - Вы, что-то сказали, месяц вы наш ясный, сухие вы ножки да при мокрой погоде. Да отогреться бы немного в лучах вашей нетленной славы, а то зачахли мы тут совсем.
Базлающий: - Фома, ты… вы в своём репертуаре, всё хотите надуть любым способом…
Караянов: - Что?
Базлающий: - Я хотел сказать приятно надувать паруса будущего симфонического успеха.
Караянов: - Спасибо вам за моё признание. Этот оркестр я создавал с нуля, его здесь не было и в помине. Мы играем сейчас разнообразнейшую программу. У нас здесь и Шопен, и Бэтховен и Сметана.
Базлающий: - У нас всё сметано, вся смета подбита. Мы с Мариной всё обсудили. 
Караянов: - Даже так, неожиданно. Вы с Мандариновой уже встретились, так сказать вживую?
Базлающий: - И даже поговорили… по делам… обсудили детали.
Караянов: - Да, кстати вернётся к делам. (в сторону) Куда ж запропастилась эта несносная Мандаринова? (Борису) Всё на мне! Мероприятие задумано грандиознейшее, мы проведём его с помпой. Город содрогнётся от такого перфоманса. Палочками по рёбрам постучи… э, по барабану погреми, где-то я с вами встречался, а где не помню? В магазине, в аптеке, на вокзале? Шучу, канешна.
Базлающий (напрягся, чтобы только не узнали раньше времени, в сторону): -Шутник! (Фоме) - Не думаю, возможно, типаж мой с кем-то совпал из ваших знакомых, не более.
Караянов: - Да, да! (в сторону) Тип – это, точно, ещё тот. Ну, что ж, голубчик, вы сейчас можете полностью отдыхать до завтра. А вот завтра… завтра -о-го-го! Завтра будет бурлеск от встречи классики с лёгким жанром. Взрыв пюпитра! Удар клавиром! Представляете, милейший, публика уже неистовствует от синтеза Караянова с Базлающим. Бомонд в предвкушении. Элита в экстазе. Меломаны в шокинге. Критики и прочая ликуют… Ну, я это обеспечу. С прессой мы не церемонимся. До утренней репетиции, милейший. Отдыхайте, набирайтесь сил, так сказать. Я думаю, проблем у нас на репетиции с вами не возникнет, вы профи своего дела, мы… О, мы тоже, надеюсь. Ха-ха! Найдем, думаю, без проблем консенсус в слиянии жанров, прекрасного с жу… жутко прекрасным. Борис… как по батюшке? А, впрочем, какая разница! Был рад знакомству, столь лестному для меня. (Провожает Базлающего до дверей. Нижайше раскланивается, как с патроном и почти выпихивает из своего кабинета. Остаётся один.). Фуга, какой отвратительный тип. И апломб, и горячка. Какое самомнение. Гусь лапчатый! Да, знаешь ли ты что такое настоящее искусство?! У нас всё сметано. У вас Сметана, а у меня Берлиоз!

                Картина 11.

                Мандаринова, как всегда, с кипой бумаг и с сумкой, возможно от кутюр, которую ей вероятно с барского плеча и в большом «секрете» от всех, подарила дама из местного истеблишмента.

Мандаринова: - Ну, как там они друг друга увидели, в каком свете? Главное, чтобы хотя бы до начала концерта Караянов не вспомнил эту «мерзкую для него рожу», как он выражается. Надо знать характер Фомы, он же может дико взбрыкнуть и поставить под удар самое концерт. Да и вся карьера может пойти насмарку. Дурак он в этом смысле. Как же я его ненавижу… порою. Устали мы друг от друга. Бежать бы, голову сломя, в никуда! А куда?..

                Картина 12.

Караянов (один у себя в кабинете): - Прошу, прошу, господа, я признаюсь музыкой существую! У меня оркестр первый на побережье, да что там на побережье, в стране, в мире. Так уж и известен, как симфонический оркестр Фомы Мефодьевича Караянова. На одной ноге буду с президентами, губернаторами, мэрами, главами регионов чай пить. Олигархи да министры в прихожей будут топтаться. А я буду прикрикивать да орать, как всегда, как на свой оркестр. О, я это могу. Да им всем мало не покажется. У меня не забалуешь. Да я такой, я всегда такой. Я умею лихо дирижировать и руководить.

                Картина 13.
                Вечер. Набережная. Базлающий прогуливается один. Напевает.
Базлающий: - Мариночка, Марина, мы словно два дельфина… Не ожидал, не ожидал! Ульяна… тьфу ты, забудь это имя навсегда. Марина обворожительна. Несмотря на столько прошедших лет она сохранила всё очарование юности и милой непосредственности, непорочности, чистоты и наивности девичей. Она, как в грёзах гризетка. И как же я погряз в этом во всём и устал от одиночества при тысяче лиц вокруг. Как же ей это удалось с этим болваном… Прости, Фома.  С этим карьеристом, напроломщиком, бессовестным человеком,захудалым музыкантишкой… Да, пошёл ты, Фома. С этим скрягой, жмотом, выжигой. Ишь ты оркестр выгрыз себе, это ж сколько пресмыкаться надо было и руки целовать… Замолчи, Фома! Он же жадный, несносен, из-за копейки удавится, мелкий тиран. Я так считаю, Фома!  Он плешь проест даже женщине. Она выжила. Она герой. Какой я был дурак и невежда тогда. Брильянт не разглядел в куче… гастрономии женской. Ох, уж эти прелестницы, чаровницы, скольких я любил!

                Появляется Мандаринова. Мандаринова, конечно же за эти годы подзачерствела, осухарела, но Борис в ней всё же видел прежний цветок.

Мандаринова (строго, по-деловому): - Добрый вечер, Борис! Вы хотели меня видеть, вот вырвалась на минутку. Вы что-то по концерту? Прошу давайте быстрей. От Фомы с его ящейкой не скрыться. Он очень ревнив, ещё надумает чего. Из наших окон вся набережная как на ладони.
Базлающий (немного застенчиво): - Да, я, собственно, хотел…
Мандаринова: - Я понимаю… уточнить какие-то моменты по концерту?
Базлающий (с сомнением): - Да… может…
Мандаринова: - Советую вам… тебе… Борис… Степан, лечь пораньше.
Базлающий: - Да, я уже готов…
Мандаринова: - Хорошо выспаться и быть максимально готовым к репетиции. Караянов никого не щадит, и тебя, несмотря на твою высоту и звёздность, может разнести в пух и прах, просто изничтожить, в пыль превратить. На репе он входит в раж, я сама, как электровеник летаю, хоть и директор, аж вентиляторы горят. От его злого крика люстры гаснут, птицы падают с веток.
Базлающий: - Я сам удивлён, что при таких странных обстоятельствах с вами встретился. Фома, кажется, в своей повёрнутости на музыке и жестоком эгоизме совсем меня не признал. Или сделал вид. Интриган. Искусник. Я в шоке. Даже ни намёка на узнавание.
Мандаринова (вдруг плачет, всхлипывает): - Да, он злой, нервный, истерично-эгоцентричный, ненормальный психи-хи-хи-хи-хи-чески человек. Он зациклен на себе. Ему никто не нужен, так только, как вектор приложения его усилий. Понимаешь, мне иногда кажется, что это машина, киборг, что он просто ненавидит всех и вся…
Базлающий: - Ульяна… Марина, как же так получилась, что вы вместе бок о бок делаете карьеру свою здесь вместе с этим беспринципным негодяем, злобным ломтиком?
Мандаринова: - Степан, замолчи! Негодяй это ты, между прочим. Ты после консерватории бросил меня без объяснений, после нашей любви, ты предал меня, не отвечал на звонки. Я хотела удавиться, в глубокую речку прыгнуть с широкого моста, умереть немедленно, исчезнуть с лица земли, стать пылью или на худой конец глиной. Нас выгнали из общежития, нас никто не взял в оркестр в столице. И Фома единственный друг по несчастью протянул мне руку. Палочка-выручалочка, преданный друг. Я осталась жить благодаря ему, его дружеской поддержке. Он предложил поискать счастья на просторах необъятной Родины.  Хорошо поколесили по стране, нас гнали отовсюду, как нечисть. Мы нигде не могли найти пристанища и приложения своих музнавыков. И вот мы оказались здесь на море.
Базлающий: - О, как я виноват перед тобой. Наша троица неразлучная и талантливая, как нас любили и педагоги, и друзья. Мы были обласканы их вниманием, и я любил тебя.
Мандаринова (собирается уходить): - Видно не любил… (Останавливаясь, в раздумьях, грустно, по театральному) – Негодяй! (В сторону) – Умри!..
Базлающий (в порыве, в приливе нежности): - Марина, я всё осознал. Меня бог наказал, моя личная жизнь не сложилась, два брака, разводы, я страшно одинок.
Мандаринова: - Борис, до завтра.
Базлающий (продолжая): - Увидев тебя, я понял какой я был тогда молодой дурак, я счастье своё потерял. Таких, как ты не предают, вернись ко мне, давай начнём заново.
Мандаринова: - Смешно, а ты ещё и издеваешься? Понятно, впрочем, как и тогда ты поступил, как последний подлец. Поматросили и бросили, как ненужную вещь. Юморист. Моряк.
Базлающий: - Будь моей! Всё отдам за это!..
Мандаринова: - Я замужем!
Базлающий: - За кем?
Мандаринова: - За Караяновым! (Уходит)
Базлающий (удивление): - Фома? И здесь успел! Проныра! (Уходит)
               
                Действие второе.
                День второй.
                Картина 14. 

                Утренняя репетиция оркестра. Песни Бориса Базлающего в симфоническом изложении под руководством маэстро Фомы Караянова. Симфонический оркестр, скорее всего это сама публика. Караянов настраивает и отчитывает оркестр. Базлающий разминает голосовые связки. Мандаринова мучается с виолончелью.
 Караянов (поначалу в благостном настроении, далее в ажитации): - Любовь похожая на сон… Ой, нет, это не наш досточтимый автор. (Делает реверанс в сторону Базлающего) … Счастливым сделала мой дом, но, вопреки, законам сна, Пускай не кончится она… Ой, ну нет же, это совершенно другой автор. (Очередной реверанс в сторону Базлающего. К оркестру очень строго) - Что вы меня путаете? С вами совершенно невозможно работать. Вы сегодня как с цепи сорвались. Где скрипки? Я вас совершенно определённо не слышу. Где кларнет? (Изображает кларнет.) Где тромбон? (Изображает тромбон.) Бон-бон!
Базлающий (пытается распеваться): - М-м-м…
Караянов (довольно злобно, но это всего лишь творческий порыв мастера): - Борис, что вы мычите, говорите внятно. Вас же ни черта не слышно.
Базлающий: - Маэстро, так я же ещё и не пою. Или уже пою? Вы же не сказали, когда вступать.
Караянов: - Я так и понял. Марина Прохоровна, я к вам обращаюсь. А вы меня не слышите. Вы распустили совсем оркестр. Вы разложили дисциплину. Я буду орать. А-а-а! От бессилия. Это не оркестр. О-о-о, взрыв пюпитра на ваши головы! Удар клавиром! Это люди, которые проходили мимо. Я буду орать. А-а-а! От отчаяния!
Мандаринова (терзая виолончель): - Орать – это для него не ново, это его всегдашнее состояние!
Караянов: - Это люди без боли… без боли к музыке. Кто вас набрал?
Из зала: - Вы набрали!
Караянов: - Я набрал?.. Я ошибся! Я горько ошибся. Я болван. Я ухожу. Ухожу в монастырь, в лейпцигский оркестр, всё равно куда, раз в моём оркестре творятся такие сказочные безобразия! (Срывает с себя парик, ломает палочку, раздаётся дикий пугающий публику хруст.)
Базлающий (Мандариновой): - Это, что сейчас было? Он сошёл с ума? Скорая помощь? Психиатрическая лечебница? Дурка, что ли? И что нам тогда делать? Концерт под угрозой?!
Мандаринова: - Не беспокойся! Это обычное дело. Пока себя не раздраконит не начнёт. Типичный вампир. Кровосос. Завышенная самооценка, как у всех творческих гениев.
Базлающий: - Упырь что ли? Мама!..
 Караянов: - До чего я дожил. Ни одной правильной искренней ноты. Всё фальшь, наигрыш, самодеятельность. Ухожу, ухожу в монастырь, или на худой случай возглавлю сыктывкарский оркестр.
Мандаринова (подмигивает Базлающему, дирижирует залом, то есть оркестром): - Ваше величество Маэстро Великолепный, не уходите. Просим-просим.
Караянов: - Нет, я ухожу раз в моём оркестре творятся такие сказочные безобразия. (Видит дырочку на своём любимом репетиционном костюме) – Какой позор. Ещё и в рваном.
Мандаринова (с ловко скрытой иронией): - Не беспокойтесь, ваше величество, сейчас заштопаю, не будь я директор. Иголка, нитки, пара стежков, и готово. Как новенький.
Мандаринова (дирижирует оркестром и все под её руководством): - Не уходите ваше величество!
Караянов (не даёт долго себя упрашивать, с надрывом): - Ну, хорошо, хорошо, я остаюсь. (Кардинально меняется, благостное, елейное лицо).
Мандаринова: - Маэстро, к пюпитру. Трон вакантен.
Караянов: - Голубчики, темпо-темпо, аллегро-аллегро.
            Звучит лёгкое попурри из песен Базлающего. Базлающий вдохновенно поёт. Караянов дирижирует. Все довольны. Утренняя репетиция удалась на славу.

                Картина 15.

Мандаринова (ходит туда-сюда, сама не своя): - Как я устала. Я сама не своя, а чья-то чужая. Я выжата, как мандарин… (смеётся истерично) - как лимон. Борис… Степан глаз с меня не сводил на репетиции. Что он с ума сошёл? Что за ребячество? Он что вот так привык жить? Как ребёнок брать наскоком, что плохо, по его мнению, лежит. Жеребец. Конечно, понятно его испортила слава и вседозволенность. Всё моё что ни пожелаю. Что ни потрогаю, так полапаю. Да им хорошо там наверху, прикрывшись известностью. Впрочем, он всегда такой был, люди для него пыль, песок, глина для кувшина. Омар Хаям, кажется. Пока он там песенки распевал на всю страну, мы с Караяновым пахали, как лошади Пржевальского ломовые. (Уходит.)

                Картина 16.

Караянов (выходит): - Не нравится мне этот, как его… ату его… Базлающий. И фамилия какая-то у него не песенная. Лающая какая-то гав-гав, гав-гав. Как из овчарни. Сумасброд видать какой-то столичный. Много их там таких жирующих. Три песенки сочинил не бог весть какого качества. Ну, прям, Вячеслав Бобрынин «Синий карман». Захудалые песенки, если по чесноку ляпнуть. А уж возомнил из себя классического композитора. Базулатти! Нет, не помню такого. Лапа у него какая-то волосатая… ну там наверху. Видать там они все волосатые, ко всему прочему, наверное. Оркестр, видите ли, ему подавай, гадина такая. Слащавый он без меры, крикливый. И всю репетицию глаз не сводил с Манд… с Поросёнкиной. И она тоже сю-сю-сю, ся-ся-ся, свинья в оркестре, кто бы она была без меня. Виолончель ноль. Директор ноль. Только что и может, так это новые наряды с жёнами этих… с администрации обмусоливать. Вот женщины одно коварство и притворство. Что ж он так на неё смотрел, хлыщ столичный? Всё узнаю, у меня мышь не проскочит. (Напрягся, а потом запел. Уходит.) – Гудмони же ту ю, ну что ж встаю-встаю, ну что же ты малышка не спишь… Фуга, какая…

                Картина 17.

            Мандаринова, потом Базлающий. Далее Караянов.

Мандаринова (с кипой документов, перебирая листы на ходу): - Куча бумаг, это же с ними не совладать. Какая вторая виолончель? Я так для виду сижу в оркестре. Директрирую, так сказать. Платье новое к вечернему концерту не готово. Буду как оборванка, дважды в одном платье. А усядется рядком весь бомонд. Жёны все в шелках, золоте и бруликах с жемчугом. Им вкусное и жареное подавай. Вот будут надо мной ржать как над нищенкой. Жена дирижёра во вчерашнем несвежем заезженном платье. А приходит к нам ну графиня герцогиней. Рожи корчит в сторону, словно ровня нам боярыням. Вот эти артисты одна игра, мишура, а за душой ни гроша. Лучше удавлюсь, чем выйду в поношенном. Будут ведь все, у кого мы так заботливо, чтобы уже хоть как-то в приличном виде сохранить оркестр, заплатить зарплаты, облизываем пороги. Видите ли, он давит на бюджет, и не совсем становится угоден. А ведь наш оркестр – это уже изюминка города, визитная карточка. Бюрократия в действии….
 
             Сталкиваются с Базлающим, который неожиданно появляется. Базлающий кого-то явно искал. У Мандариновой неряшливо падают деловые бумаги.

Базлающий: - Марина, простите, я не хотел. Это случайно… вот… как-то так столкнулись…
Мандаринова (ползает по полу, собирает бумаги): - Я поняла… не будем об этом… пустяк…
Базлающий (помогает собирать): - Марина, я вообще-то вас… тебя искал… я хочу многое тебе сказать…
Мандаринова: - Глупость всё это, ну упали и упали, сколько раз я их роняла, а они не убавляются, а только прибавляются.
Базлающий: - Марина, душа просит ясности.
Мандаринова: - Да не надо оправдываться. Дрянь это, я их по щелям распихивала, в кусты кидала. Поймите, их меньше не становится.
Базлающий: - Мне нужно многое объяснить… раскрыть…
Мандаринова: - Я знаю, все ваши… твои тайны. Вы хотели сказать… (тянет время, а потом игриво и легко) … что в 14.00 аудиозапись песен для радио.
Базлающий: - Да… Нет… Я другое хотел сказать… (В замешательстве. В Борисе странно сочетаются застенчивость в личной жизни и сила человека в своей карьере, прущего напролом. Многие не видят, что у него есть слабость – внутренняя застенчивость и робость, а думают, что это игра, а может быть и вероломство.)
Мандаринова: - Вы хотели сказать, что волнуетесь будет ли провинциальный симфонический оркестрик соответствовать вашим великим запросам и амбициям столичной эстрадной звезды? Не так ли, Борис Базлающий?
Базлающий (в истинном волнении): - Марина, вы слишком строги ко мне… Не это меня волнует. Я слишком большой профессионал.
Мандаринова: - Ну так что же вам надо, профессионал?

                Появляется Караянов. Видит Мандаринову и Базлающего, прячется.

Базлающий (оглядывается): - Марина, мне не до шуток дурацких… я…
Мандаринова (нарочито): - Ах, дурацких? Борис, мне кажется, вы привыкли играть людьми. Вы людоед!
Базлающий: - Хватит. Вы издеваетесь надо мной. Я не могу больше так.
Мандаринова: - Я тоже. (Уходит.)
Базлающий (догоняет): - Я люблю тебя!
Мандаринова: - Я замужем!
Базлающий: - Я жить без тебя не могу!
Мандаринова: - Я замужем!
Базлающий: - Выходи за меня!
Мандаринова: - Я замужем!
Базлающий: - Разведись и будь моей навсегда, навеки!
Мандаринова: - Ха-ха-ха! Как тогда наивной дурочке ты пел песни, а потом бросил больно, безжалостно.
Базлающий: - Я вижу по твоим глазам, что ты веришь мне. Зачем же ты говоришь напротив?
Мандаринова (в порыве): - Да, Степан… Борис я скучала по тебе, я рвалась к тебе… боже мой…
Базлающий: - Ну, так бросай, этого идиота, неудачника, ха-ха дирижёра оркестрика Фомку. Пора страданий прошла. Уезжай со мной немедленно. (Пытается обнять)
Караянов: - О, как я погорел. Как я жестоко ошибался в женщинах. Имя им коварство… и любовь. Нет, просто коварство, предательство и вероломство. Не ожидал я такого от Мандариновой. И ладно бы с кем интрижку завести, с заезжим гастролером. До чего ж мне эта рожа знакома. Я её ненавижу, я б её задушил. Дал бы ему по рогам. Ой, кажется, они у меня начинают расти. (Лёгкая истерика.)
Мандаринова: - Борис, что ты делаешь со мной?! (Убегает, театрально заламывая руку.)
Базлающий (вслед): - Мариночка, Марина, мы словно два дельфина… Марина, как же долго я заблуждался. Сколько времени я потратил, живя впотьмах. Не ведая, что потерял.
                Караянов попадает случайно ногой в ведро за ширмой. Гром, шум.
Базлающий (в испуге): - Кто там ещё?
                Караянов видит халат уборщицы, очки и платок. Наряжается. Базлающий идёт к ширме. Караянов с ногой в ведре падает к ногам Бориса.
Караянов (шепелявит): - Ой, милок, я тут швабру потеряла. Видать переломилась пополам, как пюпитр, об чужую спину.
Базлающий: - Что, что?

                Картина 18.
            Концертный зал. Симфонический оркестр. Запись нетленных произведений (песен) композитора Базлающего для радио. Все в сборе. Входит Караянов.

Караянов (сдерживая себя): - Ну что ж приступим… коли все в сборе… Так все в сборе? Или кто-то припоздал? Не успел, проигнорировал, чих, насморк? Может быть кто-то не налечился, любовью не излечился.
Базлающий: - Узнаю Фому. Проблема маленького человечка. Унизив других возвыситься самому.
Караянов: - Борис, вы что-то сейчас пуг… пугающее мой оркестр сказали?
Базлающий: - Я был во внимании и во власти столь именитого дирижёра…
Караянов: - Молча-а-а-ать! (Базлающий вздрогнул и вопросительно взглянул на Караянова, Караянов, простираясь ниц, заискивая) – Это я не вам.
Базлающий (в сторону, издевается): - Сколько не любви к себе. Проблемы тянутся из детства, недолюбленное дитя. Отсюда по жизни главное грызть и испепелять.
Караянов (подозрительно): - Нет, вы что-то сейчас тук-тукнули… сказали?
Базлающий (тихо): - Вы осёл… (Громко.) Вы ослышались. Как хочется быть значимым, подняться до небес. Неудачник провинциальный дирижёр.
Караянов (возмущён, взведён до предела): - Хватит. Это я не вам. Мандаринова, вы где? Я вас плохо вижу!
Мандаринова: - А сейчас? (Откровенно машет обеими руками в трёх метрах.)
Караянов: - Всё ещё плохо вижу.
Мандаринова (предчувствуя очередную вспышку гнева, уже иронично, типа нечего терять): - Я тута…
Караянов (в бешенстве): - Тута? Вы ещё и издеваетесь? Над отцом оркестра? Несносная виолончель. Кто бы вы без меня…
Мандаринова (открыто издевается): - … были?
Караянов (задыхается от гнева): - Это ваше злостное влияние и разложение дисциплины оркестра. Изыди несчастная. Вы здесь самое слабое звено. Прошу выйти на галёрку.
Мандаринова: - Фома Мефодьевич…
Караянов: - Не желаю… вы предали меня.
Мандаринова (тихо, почти шёпотом): - Фома, ну переигрываешь же, перегибаешь палку.
Караянов: - Вон отсюда!
Мандаринова (в полном недоумении, встает и спускается в зал): - Белены что ли объелся?!
Караянов: - Борис, а вас я бы попросил выбрать из моего золотого запаса виолончель, скрипку и контрабас.
Базлающий: - К вашим услугам маэстро. (Идёт в зал, выбирает для небольшой игры, с последующим переходом в аудиозапись, «музыкантов» из зрителей. Игра по желанию для надобности пьесы.)
Караянов (благостно, с горячим порывом начинает дирижировать): - Оркестр. Первая скрипка. И… (Ломает палочку. Дикий хруст.) Не готовы, вы меня с ума сведёте. (Берёт новую палочку.) И… (Базлающий поёт. Караянов дирижирует. Все довольны. Мандаринова рыдает в сторонке. Аудиозапись доводится до финала.)

                Картина 19.
    Продолжение Картины 18. Аудиозапись концерта постепенно переходит в танец Караянова, Мандариновой и Базлающего под песню «Мариночка, Марина…». Это танец-фантасмагория, фантазия двух влюблённых граждан в одну гражданку. Фантазия-танец со словами. М – Я влюблена, влюблена теперь навсегда… К – Нет не отдам никогда, никогда… Б – Я влюблён я влюблён, снова влюблён…


                Картина 20.

                Фойе. Мандаринова рыдает. Появляется Караянов. Он старается не замечать Мандаринову. Караянов напускает на себя маску строгости и непреклонности.

Мандаринова: - Фома, что с тобой? Твои придирки переходят все грани. И перед всем оркестром? Видно, ты заигрался?
Караянов: - Марина, ты всё знаешь. Видно, сильно я тебе доверял.
Мандаринова: - Сильно доверял? Фома, да мы вообще-то делали с тобой одно дело, а теперь ты меня как школьницу перед всеми отчитываешь.
Караянов: - Марина, я тебя не держу. Если ты хочешь оставить наше детище, ты так и скажи. Я не обижусь на тебя и зла держать не буду.
Мандаринова: - Ты что с ума сошёл? Я что куда-то собралась? Зарумянились речные перекаты?
Караянов (монотонно): - Да-да, я тебя отпускаю…
Мандаринова: - А я возьму так и отпущусь. Что ты мелешь?
Караянов: - Я всё понимаю тебе надо строить свою жизнь.
Мандаринова: - Мою жизнь?.. Это какую мою?
Караянов: - Ты столько лет меня терпела…
Мандаринова: - Терпела?
Караянов: - Без любви…
Мандаринова: - Без любви?
Караянов: - Мы просто делали одно увлекавшее нас дело. А теперь тебе пора лететь, расправить крылья и вперёд к новым свершениям.
Мандаринова: - Одно дело? Без любви? Да, что ты знаешь про любовь, эгоист?  Я может и полюбила тебя по-настоящему за твою оголтелую увлечённость этим делом, беззаветную преданность идее, я шла за тобой опустошённая и поверила в эту сказку, в оркестр с пустого места. Я открыла тебя глупого и ранимого…
 Караянов: - Видно пришло время. Я знал, что ты меня не любила. Это женские уловки найти дурака. Иди тебя ждёт другой.
Мандаринова: - Ах вот ты как? И кто же?
Караянов: - Я слышал ваш разговор. Ты ему сказала, да!
Мандаринова: - Кому?
Караянов: - Борису Базлающему. Вместе будете лаять… петь одну песню под сурдинку. Он же успешный. Ты живоносящий источник зла. Вон отсюда… вон из моей жизни.
Мандаринова (в раздражении и в огорчении, чтобы досадить): - А ты прав, к чему скрывать, он очень милый. (Убегает.)
Караянов (вслед): - Он вытрет ноги об тебя и бросит. Как я погорел. Не разглядел вовремя предателя в женском обличии. (Уходит.)

                Картина 21. 
              Базлающий прогуливается по набережной, дышит морским воздухом и заряжается перед концертом. Потом появляется Мандаринова.

Базлающий (в приподнятом настроении): - Что для меня этот концерт? Так ничего, семечки пощёлкать. Сколько я их отпел. Местный бомонд будет польщён, публика будет визжать. Главное бы Караянов свои фортеля не выдавал. А то, как я понял любит курилка солировать похлеще моего. Очень амбициозный музыкантишка. «Я создал оркестр с нуля». Но с ним я справлюсь, прижму злодея, если что, где надо. Для меня здесь сейчас самый важный приз Марина. Лакомый кусок. Его я должен жёстко схватить и не дать ему вырваться, жижей сквозь пальцы утечь. Всё для этого сделаю! (Базлающий видит идущую Мандаринову, расстроенную в чувствах и не видящую ничего.)
Базлаюший: - Марина, Мариночка! Что ты решила? Прозябать жизнь здесь или всё начать с чистого листа со мной? Во мне не сомневайся, я стал другим, новым, верным человеком. Я исправился и мне есть куда расти.
Мандаринова (якобы Караянову): - Глаза бы мои тебя не видели, эгоист, мелкая душонка с замашками подонка…
Базлающий: - Марина, я давно уже не такой, я чище лучше…
Мандаринова: - Тебя ждёт одиночество и забвение женоненавистник.
Базлающий: - Марина, что ты такое говоришь? Это я-то женоненавистник? (В сторону.) Сколько у меня их было красоток не счесть. Сколько я на этом фронте одержал побед.
Мандаринова: - Ни дна тебе, ни покрышки. Сдохни, сдохни тварь, самовлюблённый заморыш. (Грозит кому-то.)
Базлающий: - Марина, я, собственно, хочу купить билеты в один конец, и увезти тебя с собой навсегда. Билет в один конец, понимаешь?
Мандаринова (услышала наконец): - Увези, увези меня мой рыцарь, как я исстрадалась. Все соки мои выпил жизненные.
Базлающий: - Я наполню тебя новыми соками, голубка моя. Я тогда билеты закажу и на тебя, завтра утром рейс. Ты только собери то, что необходимо заранее.
Мандаринова: - Я собрана, я как стальной нерв. Я, как музпила. (Яростно звучит как пила. Уходит.)
Базлающий: - Ну, всё, дело сделано, она моя. Как же, однако, быстро она поддалась моим чарам. Какая женщина! Как она рсцвела на побережье. (Уходит.)

                Картина 22.
                Мандаринова, потом Караянов.

Мандаринова: - Дурак, негодяй! Я выведу его на чистую воду. Пахала на него, обстирывала, а теперь лети, ты свободна распоряжаться своей жизнью. А где она моя жизнь? Её и не было и в помине. Я живу чужой жизнью. Тот предал, этот пытается предать. Мелкая душонка. Оркестр мой, а ты иди вон. Нет уж, дудки вам, Фома Мефодьевич. Сейчас вам будет больно, крепко больно, вдарю наотмашь с ноги. Столько лет себя ему отдавала бесплатно. Всё отберу. Голым на палочке помчится помчится дирижировать чужими нервами.
      Появляется Караянов с пюпитром. Мандаринова прячется.
Караянов (плаксиво): - У меня можно сказать рушится дело всей жизни. Оркестр играет вяло не тонко. Скрипки где-то в ж… в ж…. как в железных тисках, руки крюки (изображает). Глаза косые в разброд. Шатание мозгов в коллективе. Этак они меня сожрут, меня Фому Караянова. Виолончель вообще белизны объелась. Строит глазки заезжему гастролёру. Убей клавиром, разрази пюпитром. Прихлопни партитурой. Как я её, не жену, а ехидну раньше-то не раскусил карьеристку, прилипалу, брошенку. (Грозит кому-то, тряся пюпитром).
Мандаринова (решительно из-за угла): - Фома, а у тебя что нет глаз?
Караянов (в недоумении): - Марина, ты что меня пугаешь? Да вроде есть, оба на месте глаза.
Мандаринова: - Нет, у тебя нет глаз!
Караянов: - Как это нет? А куда они делись? Я что не то вижу, что надо, натыкаюсь на углы? Это пюпитр, Марина, а не палка для слепых. Тебя ж я вижу. Хотя бы лучше не видел. (Пытается уйти).
Мандаринова (загораживает дорогу): - Я о другом, ты что сразу не понял, что Борис Базлающий – это Стёпка Мелодичев. 
Караянов: - Стёпка Мелодичев? Обормот? Точно белизны объелась, или курила не то.
Мандаринова: - А у тебя слепота куриная. Людей уже не узнаёшь из прошлого.
Караянов: - Либо ты выдумываешь, либо клавиром ударилась. Ну не может быть. Нет. Это не он, не обормот… Или он?
Мандаринова: - Да, вот так получилось, то, что получилось.
Караянов: - Что получилось? Вот это вот огромное звёздное туловище невыносимое.
Мандаринова: - К счастью, да, практически не узнать.
Караянов: - Бывший кипарис златокудрый?
Мандаринова: - Он и есть.
Караянов: - Как же это можно так измениться до безобразия… неузнаваемости. Он был худенький, стройный, с большими лучистыми глазами. С огромной рыжей шевелюрой и впалой грудью. Он был рыжий, а сейчас лысый. А я думаю, где же я его видел, голову ломаю. Человек изменился, а дух остался. Хорошие люди резко не меняются. Мы – это наши мысли, ой куда загнул.
Мандаринова: - Я его тоже не сразу признала. 
Караянов: - А-а-а, вот в чём дело, вы решили снова посмеяться над судьбой и пойти по второму кругу, прелюбодеи? Ты, впрочем, теперь я это понимаю никогда меня не любила. Поехала со мной от безысходности, потому что он тебя бросил. Конъюнктурщица. Вышла замуж от безысходности, а кто же ещё, как не Фома может целый оркестр поднять. Я ж надеялся на любовь чистую искреннюю. Как же я глубоко ошибался. Я действительно кроме музыки своей ничего не вижу. Несчастнейший я человек недостойный ни жалости, ни любви. Эти опции мне недоступны, так объедки с барского стола. На, что ж я надеялся, страшила? Любят красивых и толстых.
Мандаринова (в задумчивости): - Какие овцы тебе недоступны? (Переглядываются). Фома не витай в облаках. Это Стёпка Мелодичев.
Караянов: - Это была у них оказывается любовь! А я все эти годы был ширмой для чужих слёз. Да я же знал всё это, чувствовал, что она его любила все эти годы, как и тогда, и сознательно пошёл на это. Так мне и надо Мне нужна была сильная женщина, опора. Но теперь она готова меня бросить ради этого иезуита, помойной крысы, хорька в чужом огороде. Ухожу, ухожу в монастырь, в лейпцигский оркестр, в сыктывкарскую оперу, в воркутинский балет, в нарьян-марскую драму. (Уходит с пюпитром).
Мандаринова: - Как он невыносим, и ещё, и ревнив. Сколько же в нём граней, помимо музыкальных. По башке бы дала своими рожками. Растерзала бы эту тонкую мятущуюся душу.
 
                Картина 23.
                Сцена разоблачения.

Караянов (подкарауливает Базлающего): - Борис, вы удивительно тонкий музыкант и циник… ценитель высокой симфонической сыгранности…
Базлающий: - Благодарю вас маэстро! Под вашим чутким руководством мои песни засверкали ещё ярче и насыщеннее. Они стали как роса на траве, превратились в брильянты.
Караянов (в сторону): - Ага, в жемчужины морские. Какое самомнение и пафос у Стёпки. Бездарь и тупица, тупица, тупица. Вылез на своих связях со своими никчёмными вульгарными песенками. Стёпка дурак…
Базлающий (с сарказмом): - Фома Мефодьевич, вы из самой простой нотки можете сотворить шедевр. А уж что говорить о моих песнях, ваш легкий штрих и взмах палочки, и они уже на недосягаемой высоте.
Караянов: - Ну да, ну да, это правда мы из мамна можем камфетку сотворить. Потому как своим горбом достигли таких высот. (В сторону) Стёпка дурак.
Базлающий: - Что вы сказали?
Караянов (в сторону): - Стёпка дурак!.. (В лицо Базлающему) – Дурак ты Стёпка. И песни у тебя дурацкие.
Базлающий: - Фома?
Караянов: - Да я Фома – тот самый! А ты Стёпка, и я видеть тебя не могу. Как я же я сразу признать-то тебя не смог. Ты негодяй! Я б тебя задушил. Ты по Марине тогда танком прошёлся и меня как друга предал. Как у тебя духу-то хватило к нам сюда заявиться. Мало того что ты тогда всё изгадил, нашу дружбу, нашу троицу. Как мы любили друг друга ты Марина и я. Ты решил ещё раз проявить свою подлую душонку изверг, людоед, поп Гапон, Распутин.
Базлающий: - Угомонись, Фома! Я и сам ничего не знал, пока не приехал и не увидел Ульяну… Марину и то не сразу…
Караянов: - Борис, а мы ведь любили тебя. Это была наша слепая юность и доверчивость, а ты уже тогда был крокодилом и злокозненной рептилией.
Базлающий: - Ой, Фома, ну не наигрывай на сто рублей. Кого ты любил-то в своей жизни кроме придуманной карьеры, ты и тогда уже хотел всех подминать под себя и руководить, руководить, руководить, как оглашенный, издеваться над теми, кто слабее. И орать, как истеричка! Кто, виноват, что ты пресмыкался перед руководством, а тебя пнули, и даже места не дали. Видели твою мелкую душонку и сколько бед ты мог, там натворить, идя от должности к должности. И здесь не оркестр тебе нужен, а собственная значимость. Так кто из нас негодяй и блюдолиз?
Караянов: - Не переживай концерт сыграем, публика же ждёт тебя. И бомонд. (Расшаркивается). А я же не враг своему делу и своему детищу. А потом катись к чертям собачьим, чтобы глаза мои тебя не видели, хамелеон. 

                Картина 24.

               Суета и волнение обычные, какие бывают перед премьерой. Концерт Бориса Базлающего с симфоническим оркестром под руководством Фомы Караянова. Концерт разрекламирован. Собрался весь цвет и бомонд города и края. Всё страшно пафосно и волнительно. Лишних билетов нет. Интервью журналиста с Базлающим перед концертом.
      
                Картина 25.

               Начало концерта. Вот-вот зазвучат фанфары. Оркестр расположился на своих местах. Первая скрипка тоже. Идёт оркестровый фон (Когда каждый немного настраивает свой инструмент). Караянов делает последние штрихи перед выходом, поправляет парик, отряхивает фрак, немного большеватый, явно нервничает. Выглядывает из-за кулис, разглядывает публику, дивится бомонду.
Караянов: - Вот и радости, что полный зал. И всего лишь это сливки общества, показуха и желание пропиариться на фоне мегазвезды из столицы. А у меня и без Базлающего вседа полный зал. Я приучил местную и заезжую публику к хорошей музыке без сметаны и сливок. 

                Картина 26.

                Звучат фанфары. Выходит Караянов, для виду немного смущенный, под аплодисменты. Подходит к дирижерскому пульту берёт палочку, только поднимает её вверх, кивнув первой скрипке, вдруг…
Базлающий (в микрофон, он не выключен): - Марина, ну хватит уже, что мы ходим вокруг да около. Я люблю тебя, выходи за меня замуж.
Мандаринова: - Борис, милый Борис, что ты со мной делаешь? Я вся горю, не знаю почему. У меня ноги подкашиваются.
Базлающий: - Марина, ты моя навеки, мы никогда больше не расстанемся.
Мандаринова: - А как же Фома? Он что один останется?
Базлающий: - Да пошёл он в Африку карьерист и выскочка. Не пропадёт. Оближет кого надо и подметёт.
Мандаринова: - Борис, я твоя! (Страстный поцелуй Базлающего и Мандариновой)
Голос из зала: - А-а-а, мелодрама какая-то, ну что ж послушаем…
           Публика ахает. Караянов (делает вид что не слышит, мужественно собирается с силами, чтобы начать концерт) взмахивает палочкой, оркестр играет, раздаётся хруст сломанной палочки. Караянов виновато оглядывается на публику, старается скрыть следы раздражения, берёт демонстративно новую палочку, кивает, водит руками, настраивается на новый взмах. Играет музыка, первые такты песни Базлающего и выходит сам Борис. Взрыв аплодисментов. Борис успокаивает публику, начинает петь. Бурные овации. Первое отделение закончилось. Антракт. Базлающий уходит. Караянов раскланивается перед публикой уходит.

                Картина 28
               Телефонный разговор Базлающего с другом.
 Базлающий: - Приеду, всё расскажу. Кажется, я нашел ту единственную и любимую. Какой на неделю?! На всю жизнь!..

                Картина 29.
               Звучат фанфары. Публика рассаживается. Приятный шум в зале.

Первый голос в зале: - Базлающий удивил. Сколько в нём юмора, шарма и как прекрасно и роскошно поёт. Сколько в нём шарма.
Второй голос: - Ну, столичная звезда… Они все там блатные и со связями. А вот наш Караянов, как всегда бесподобен, оркестр вышколен, любо-дорого. Не зря вливаем денежки в коллектив. Надо бы Фоме премию выписать.

                Фанфары. Возня за кулисами. Громкий шёпот.

Базлающий: - Фома, успокойся, это была шутка.  У нас вообще-то концерт. Пора к пюпитру… маэстро.
Караянов: - Стёпка, мне на твою спинку виолончели не жалко.      
                Базлающий выпихивает на сцену Караянова. Караянов, видя публику улыбается и благосклонно идя к своему месту, склоняет голову. Взмах дирижёрской палочки, начинается второе отделение. Под аплодисменты и рёв публики выходит Базлающий. Поёт. Перемена костюма.
Караянов (дирижирует вариацией из песни, пока Базлающей переодеватся, немного в ажитации, забывшись на публику): - Приехал украсть у меня жену? Не отдам! (Бежит за кулисы. Там опять начинается возня.)
                Караянов спиной на сцене, головой за кулисой, схватился за застрявшего головой в костюме Базлающего и шипит, таская Бориса, закручивая костюм, из стороны в сторону. Борис хрипит, не может вытащить голову, задыхается.
Караянов: - Ну, давай иди пой, певун, тебя ж так ждут, поклонницы твои. Пой. Пой же… Изменник. Уводитель жён.
                Появляется Мандаринова. Выдирает из рук Караянова костюм и Базлающего.
Мандаринова: - Фома, перестань, это скандал. Отпусти его, клещ.
                Караянов бросает Базлащего. Бьёт палочкой по спине Мандаринову.
Караянов: - Пригрел на груди змею. Не жену, а ехидну. Выхухоль.
Мандаринова (бежит по сцене, кричит шёпотом): - Котя… котёрик…
Караянов (бежит за ней): - Козя… козёрик!..
            Караянов видит публику, приходит в себя поправляет одежду. Благосклонно, как ни в чём ни бывало улыбается, встает за пульт, проявляя вес и стать, как у именитого и заправского дирижёра, мастера. Взмах палочки. Музыка. Под рёв аплодисментов выходит Базлающий. Он красный, потрёпанный, но всё такой же элегантный и обольстительный, любимец женщин. Судорожно поправляет одежду, стараясь делать это как бы незаметно. Поёт. Бурные овации. Нескончаемые крики «браво… браво… браво…». Под фанфары свет в зале гаснет. Гаснет в зале свет и снова я смотрю на сцену отрешённо.
               
                Картина 30.

                Аэропорт. Базлающий и Мандаринова радостные с чемоданами.

Голос диктора: - Объявлена посадка на самолет №№ рейсом Сочи – Москва. Просим пассажиров пройти на посадку.
         Мандаринова и Базлающий идут на посадку.
Голос диктора: - Посадка на рейс №№ Сочи – Москва закончена. Опаздавшие пассажиры могут не беспокоиться.
          Звук взлетающего лайнера. Выходит Мандаринова с чемоданом. Она рыдает.
          Выходит Караянов без чемодана. Он рыдает.
          Караянов и Мандаринова видят друг друга. Подходят. Обнимаются. Оба в голос рыдают. Не останавливаются. Долго рыдают.
                Занавес.

                МОСКВА. 8.04.23, 6.10.25 г.
                АВТОР ЕВГРАФ ПРОХОРОВ (ЕВГРАФЪ ЦАРЕВИЧ).
                (Авторские права защищены)
           Дата первой публикации на сайте Проза.ру 6.10.25 года