Назначение 4

      (извлечение из повести)

      Возвращаясь в эту самую квартиру уже на протяжении двух лет, Георгий Иванович никак не мог понять, почему семья главного редактора так и не смогла решиться на переезд. Все было нормально на первый взгляд.
      Уже и ряд лет минуло, но что-то настораживало. Хоть и тепло и светло, а уюта не чувствовалось.
      В кладовой – небольшом, но глубоком шкафу-пенале, где обычно хранят какие-то вещи, есть несколько полок, а кто-то в таких пеналах устанавливает фотоувеличитель. Получалось удобное место для мини-фотолаборатории.
Имелось место для ванночек-кювет, фотофонаря.
      Заниматься проявкой фотопленки для Сударева всегда было неким испытанием – волнение одолевало, ну-у-у, никак не хотелось перепроявить или недопроявить. Но был один надежный и испытанный способ – контроль процесса проявления «по сигарете». Это периодически надо извлекать фотопленку на улитке фотобачка, и с зажженной сигаретой (попыхивать при этом нужно было, затягиваясь и выпуская дым), подсвечивая именно ярким угольком, когда затягиваешься – такое освещение не дает засветки фотопленки.
      Одной сигареты для проявления фотопленки с "таинствами" в проявителе температурой где-то + 16-18 гр. хватало. Такой способ был у «спецов» фотолаборатории службы объективного контроля ИАС (инженерно-авиационной службы) авиационного полка.
 
      В простонародии такие кладовые именуют «тещина комната».
      Приходили мысли, что надо бы попросить какое-нибудь списанное фотооборудование у специалистов-криминалистов, фотоаппарат же, «Зенит-Е», был свой. Тянуло заняться фототаинством, ведь места в округе живописные, а городок хоть и небольшой, но с историей.
      На одной из полок лежали две пачки каких-то газет вперемешку с журналами, перевязанных бечевкой. Периодически хотелось развязать бечевку, да и посмотреть-почитать ту самую корреспонденцию… Почему-то, когда Сударев увидел впервые эту саму перевязанную бечевкой корреспонденцию, он посчитал, что главный редактор оставил это как будто для него.   
      Просматривая очередной номер местной газеты, Георгий Иванович обратил внимание, что 4-я полоса периодически представляет рубрику «Настроение», где регулярно печатали стихи.
      Прочтя небольшое поэтическое повествование, нестерпимо захотелось домой.
      Туда, где прошло беззаботное детство, вспомнил как проводил время со своим братом – ходили на рыбалку, собирали грибы и ягоды, старшая сестра постоянно контролировала выполнение домашних заданий, а то и жаловалась матери на своих нерадивых братьев.
      Мать не особо вникала в рассказы от строгой сестры, что-то говорила добрым и мягким голосом, а отец ничего не говорил – одного его взгляда было достаточно, чтобы задуматься о житье-бытье, стараться быть аккуратным, покладистым не «на потом – на завтра», а именно на сей момент, и уж никак не пытаться словчить или соврать.

      Стихотворение «Приезжайте в родные места» как будто перенесло главного милицейского начальника из отдаленного районного городка в его родной дом, уютный и надежный.
      «…Навещу я свой дом, где я жил-не тужил,
      Где родные любили-лелеяли.
      Как учился я жизни, любил и мечтал,
      Познавая и мудрость, и честность...
      От родителей жизнь мы впитали на век,
      Доброту, мудрость слова и дела,
      Охраняет нас память от бед и разлук на года – на века...
      Хоть вдали отчий дом, и не время сейчас
      В память жизни своей окунуться,
      Полететь-побежать, а-а-х-х-х как хочется мне…».

      Было в этих строчках даже не очень близкое-родное, а вся та жизнь, о которой осталась живая память. Даже здесь, в этой квартире, это ярко чувствовалось, заставляя биться сердце чаще. Как будто пытаясь быстрее призвать в путь, где произойдёт встреча с дорогими людьми, быстрее оказаться в тех самых родных местах.

      За стеклом глубокий ноябрьский вечер, уже последний в этом году. На столбе старый знакомый – фонарь. Светил как всегда в темное время, и даже в предрассветных сумерках продолжал исполнять свой «светлый» долг, помогая спешащим на работу людям.
      – «Сколько уже этому фонарю?», – подумал Сударев: «…и я уже здесь пережил две зимы, а он все светит. Подустал явно светлячок». Неведомо было, сколько этот самый фонарь несет свою службу независимо от времени года и погоды.
      – «Вон как ветер его телепает! Он же просто светит. Наверное …», – подумал Сударев: «…на пределе своих светлых сил… Вот он, заморгал под напором студеной длани ветра… Ничего-о-о, выровнялся... Опять заморгал».
      Хоть там, за окном холод, а свет фонаря согревает даже в квартире.
Душевным теплом, конечно же, ведь квартира теплая, и ничего не беспокоит как будто.
      Фонарь заморгал, кратковременно высвечивая на темно-синем платье небосвода с далекими дырами звезд, плотную снежную спираль:
      – «Как будто пряжу свивает ветер… Фонарь же тоже помощник… Может быть такое? Точно, он просто кивает-подбадривает, да и с ветром он знаком давно... И менять его еще не настала пора… Ведь светит же!», – вот такая череда мыслей посетила Георгия Ивановича, и он их не гнал прочь. Фонарь и снежная спираль навеяли обыкновенную, но душевную рифму:
      «Дарит сей фонарь-солдат обыкновенный свет,
      Он опекает бескорыстно, и не свернет вовек
      С пути добра и мыслей светлых …»:

      – «Да-а-а, уж… Вот оно что! Надо просто думать о хорошем, а свет он всегда не только душевно ободрит, но и энергией зарядит… Ведь света-то поболее будет, чем тьмы».
      Завтра будет продолжение жизни – утро славно продолжит очередной день в далеком северном городке, и зима уже полноценно начнёт поигрывать декабрьским, снежным мячом...