Столичные дела

На Кубани – на землях плодородных, на фоне роскошных хлебных нив, в тихом селе – родители Александра Покровского – Яков Фёдорович и Анастасия Сергеевна – собирали сына в Москву в медицинский. Дорога предстояла долгая и ухабистая.

Во дворе Покровских собрались голубоглазые и кареглазые девчата с косами длинными и не очень, а кто и вовсе с распущенными волосами, и парубки: кто постарше, кто помладше, кто худощав и на вид умён, а кто, как богатырь, велик ростом и вширь горазд. Все пришли друга проводить в далёкий путь, добра и скорой встречи пожелать да слово напутственное сказать. А матушка всё в слезах глядела на сына, то и дело бросалась обнять и прижать к груди материнской и ещё разок всхлипнуть.

— Но-но, мать, ты это оставь! Слёзы лить, — выразил недовольство Яков Фёдорович, грозно бросив взгляд на жену.

— Всё-всё… Не буду больше, — вытирая павлопосадским платком слёзы с глаз, виновато ответила Анастасия Сергеевна.

— Ишь чего вздумала! Сашка наш как-никак в столицу едет, за знаниями! Гордиться надо, сиять улыбкой. Доктор будет в нашем роду. Учёный, понимаешь! Вон дочь Алёнка — и та не плачет. Серьёзные у нас дети, умные. Не пропадём, мать! И дети наши не пропадут.

— Мамуля, не переживай за меня. Я вам письма писать буду: много-много, часто-часто. А тебе больше всех, чтобы ты не волновалась. Хорошо? — нежно, точно ребёнку, сказал Александр, ласково приобняв свою мать, понимая, как для неё необходимы и дороги все эти слова.

Анастасия Сергеевна радостно улыбнулась. Всё вытирая мокрые места под глазами, она нежно погладила своей тонкой ласковой рукой лицо Александра и ответила нежным материнским голосом:

— Глупыш! Как это мама не будет волноваться за сына своего? Ты же кровинушка моя. Я, дети, только вами и живу, дышу.

Со двора послышался недовольный хриплый крик Николая — местного извозчика:

— Покровские! Растудыть его тудыть, — раскуривая люльку и покашливая, начал он. — Ехать надо. Опаздываем же!

— Не замай, Николка! И без тебя знаю. Успеется! Дай с сыном попрощаться по-людски!

Александр вышел во двор с узелком на плече, с лицом задумчивым и вроде как немного угрюмым. Начал со всеми прощаться.

— Сашка, я вот подрасту — и тоже к тебе, туда — в Москву. Будем там вместе дела делать! Удачи тебе, друг! Ты не забывай, пиши. — Крепко обнял его высокий и худой, как тростинка, тёзка и похлопал по плечу.

Александр Покровский лишь добро моргнул глазами в ответ, слегка улыбнулся и будто жаждал что-то сказать, но не хотелось ему молвить, доставать слова из глубины души. Не посмел он трогать ту струну, на чувства отзывчивую.

Руку крепко пожал Алексей Илюхин — взрослый парень, плечистый, сильный. Черты лица его грубые, как будто не обтёсаны. Он постарше Александра Покровского, но всё никак не решится покинуть родительское гнездо. Внутри он мягок и не уверен в себе.

Вот Алёна Чернышевская — местная очаровательница: рыжеволосая, с косой по пояс и частыми конопушками, разбросанными по всему её красивому личику, которая совсем не безразлична Александру Покровскому, — протянула, немного смутившись и потупив взгляд, бледную руку.

— Ну-с, Александр, вы теперь почти городской, без малого буржуа. Поэтому смею вам открыто заявить: будьте так любезны, не зазнавайтесь, не забывайте нас. — Не выдержала и засмеялась Алёна Чернышевская. — Ладно-ладно, Сашка! Шучу я! А то, что на доктора учиться едешь, — это хорошо. Профессия нужная…

— Алёнушка, — перебил её Александр, — если бы ты знала, как мне небезразлична! — Взяв за руку, он отвёл её в сторону и взволнованно продолжил: — Нравишься ты мне. Я всё хотел признаться, но боялся.

Смущённо, по-девичьи хихикнув и в то же время заглядывая Александру в глаза, Алёна огорчённым голосом высказала:

— А чего же ты решил признаться-то сейчас? Храбрости набрался, что ли? Вот теперь что мне делать с твоими признаниями сердечными?

— Я как обустроюсь там, заберу тебя к себе. Будем жить в городе…

— Эх, Сашка, Сашка… — Она подняла взгляд на чистое небо, отчего её голубые глаза стали цвета васильков, и вздохнула. — Береги себя.

С каждым Александр попрощался и по-дружески обнял за плечи. Кто-то даже не смог сдержать слёз. Настолько хорош душой Александр Покровский — уж звена такого в цепи и не подобрать, чтобы она не рассыпалась, не распалась. Чувствуют ребята, что он связал их — многих — меж собой. И в головах их вопросы без ответов: «Как же без Сашки? Каково оно будет?» Уж привыкли к нему, как к чему-то обыденному и настолько естественному, родному, словно от сердца частичку отрывают.

Наступил черёд отца прощаться и слово напутственное сказать. Крепко обнял Яков Фёдорович сына своего и по спине похлопал. Отодвинул он его от себя на вытянутые руки, оглядел Александра, на себя похожего, и снова обнял крепко-крепко. Отпустив сына и отступив на шаг, он твёрдо, как мужик мужику, пожал руку и гордо произнёс:

— Что, сын мой бравый! Езжай в столицу да покажи и расскажи, кто такие Покровские будут! Уж я в тебе, дюжем молодце, ни на йоту не сомневаюсь. Не подведёшь.

Все провожающие только и любовались Александром, завидовали такому молодому красавцу, что едет в столицу да на доктора учиться.

— Не подведу, отец. Уж фамилию не посрамлю! Буду с вас пример брать да жить вашей верой.

— Вера у нас одна, сын: христианская, духовная, братская. А братство может существовать не по вере, а по духу. Ей и живи, ей и следуй. И не забывай: если плохо будет, невмоготу, знай, что родные стены помогают и родители всегда тебя ждут. Но и мимозой не будь; мужчиной тебе полагается быть — твёрдым в нужных делах, а в некоторых тонкостях уметь и мягкость проявить.

Похлопав сына по плечу, Яков Фёдорович, грустно улыбнувшись, бросив в сторону печальный взгляд, тихим и слегка дрогнувшим голосом сказал:

— Ну, Сашка, прощайся с мамой да отправляйся в путь.

Александр в порыве снова крепко обнял отца, зажмурив глаза, и будто хотел что-то сказать, но сдержался, понимая, что не стоит, иначе слёзы потекут рекой. Он подавил в себе чувство недосказанности, замкнул этот порыв на засов.

Вот и мать обняла его, утирая слёзы всё тем же платком.

— Миленький, мальчик мой! Пиши, не забывай. Пусть путь твой будет чист да без преград, — надрывающимся голосом проговорила Анастасия Сергеевна.


Александр сидел на повозке и всё сильнее отдалялся от дома. Смотрел на родных и друзей, которые, словно застывшие фигурки на фоне белых мазанок, укрытых четырёхскатными крышами и обнятых плетёными заборами, провожали его взглядом и становились всё меньше.

Внутри себя Александр прощался с родными местами и не верил своим глазам: здесь и сейчас предстояла разлука. Вот эти поля, где можно было вволю надышаться свежим воздухом, полюбоваться просторами и насладиться красотой закатов. Вот река, на которой они с друзьями после жаркого дня купались, резвились на тарзанке и вечером разжигали костёр, чтобы отпугнуть комаров, а потом рассказывали друг другу страшные истории.

— Ну что, Сашко, скучать будешь? — словно прочитав его мысли, спросил извозчик Николай.

— Да уже скучаю, — вздохнул Александр, глядя куда-то вдаль.

— Ничего, в Москве круговерть такая, что не до скучаний будет. А как учёба начнётся, там уж тем паче не до размышлений.

Николай — мужик коренастый, но ростом мал, а выпирающий живот и толстая, как у быка, шея довершают его округлую скульптурность, оттого с виду он походит на колобка. Голос его, грубый, как гром, гремит и содрогается, потому что сам он тугоухий.

— Н-да, это точно. И по вам скучать буду.
— Ась?

— Говорю, это точно! Не до размышлений будет.

— Да-да, не до размышлений. Учёба и всё такое.


Прибыв поездом в Москву, первым делом Александр приметил на вокзале такую несвойственную его родным местам толкотню и живость. На платформе стоял непривычный для него шум и гам. Людей было полно. Всё крутилось и путалось. Вот газетчик стоит и выкрикивает анонсы из свежих газет, приподнимая руку со свежим номером высоко над головой. Неподалёку мальчик, ловко двигая руками, начищает туфли какому-то господину в щегольском костюме, а тот сосредоточенно читает потрёпанную книжку. Сухощавенькая бабуля бойко торгует пирожками, звонко крича: «Горячие пирожки! Пирожки горячие!»

Рядом расположен небольшой рыночек, где толпятся в основном элегантно одетые дамы с вуалью на лицах. На головах у них шляпы разного фасона, а в утончённых бледных руках — складные опахала, которыми они грациозно машут, равнодушно приглядывая себе всякую вещицу, лениво накидывая на себя то платки, то шляпы, то всякие шали в зависимости от каприза. Под руками этих утончённых дамочек непременно стоит мужчина с нескромно большим животом, жиденькими усиками и маленькими бегающими глазками. Они словно вышли с одного конвейера: с похожими причёсками — зализанными, с аккуратным пробором; пенсне на золотой цепочке для виду; карманными часами — тоже на цепочке, — которые доставались совершенно не по нужде, а лишь для образа — чтобы лишний раз блеснуть. Все как один были в черных фраках и цилиндрах — в духе времени, моды, но никак не по сезону. Эти господа на вид выражали гораздо больший интерес к вещам, которые трогали их дамы, готовые тут же выполнить любую блажь. Также господа очень волновались, когда дамы ни с того ни с сего проявляли всякого рода капризы и на пустом месте устраивали драму: надували обиженно губы, с претензией говоря:

— Дорогой, уж слишком жарко сегодня. Ах… Мне дурно! Даже зонт не даёт прохлады.

Господа, обливаясь по;том, лишь улыбались в ответ и соглашались, негромко, но с визгливыми нотками в голосе, говоря тенорком:

— Да, милая моя голубушка, изволь, поехали домой. Там и лимонад, и прохлада.

Всё это казалось Александру настолько необычным и чуждым, что даже самые неприметные для обывателя детали приковывали его взгляд.

На улице жарко. Раскалённый воздух неподвижен. И вдруг Александр обнаруживает у своих ног мелкую с пушистой шерстью собаку с маленькой мордочкой, которая каким-то наглым образом глядит на него крохотными чёрными злыми бусинами, словно провоцирует на конфликт. И точно! Стоило ему внимательно посмотреть ей в глаза, как она начала безо всяких комплексов, стыда и совести тявкать на него и дёргать за штанину. Пытаясь оттолкнуть её ногой, Александр усугубил ситуацию вдвойне. На что сидевший рядом на скамье джентльмен — вполне упитанный, с поддёрнутыми лоснящимися губами и куриным бедром в руке — заметил данную картину забавной и, казалось, с безразличием и громким чавканьем изрёк:

— Ну что вы, молодой человек! Таким собакам смотреть в глаза противопоказано. Вы что, не знали? — Смачно откусив от бедра, с чавканьем, излишне привлекая внимание, он хриплым голосом продолжил: — Это же шавка! Она осознаёт свою мелочность, но не признаёт прилюдно, дабы не уронить свою гордость! На то они и злючки такие. В простонародье их называют маленькими львами. Но прошу заметить: у них большие сердца!

А шпиц тем временем занятно увлекался штаниной, трепля её, как какую-то добычу, из стороны в сторону и при этом не стесняясь, что есть мочи, рычать. Александр решительно не знал, что с этим делать, а проницательный джентльмен, который увидел в издевательствах собаки над человеком и его штаниной увлекательный спектакль, равнодушно продолжил:

— Собственно, вы понимаете, о чём я?

— Да как тут понять, когда эта… Как её там?.. Меня сейчас живьём съест! — растерянно ответил Александр, покраснев от стыда.

— Ха… То-то вы меня не поняли. Ну, что же… — Джентльмен свистнул, привлекая внимание шпица, чтобы тот отвлёкся, и, поманив костью, на которой ещё было полно мяса, кинул ту в сторону. Шпиц, виляя хвостиком, кинулся бежать за ней. — Эх, пришлось пожертвовать ради вашего спасения куском курятины!

Джентльмен поднялся со скамьи, деловитым движением достал носовой платок из кармана брюк, изящно встряхнув его, расправил и наскоро вытер руки.

— Аркадий Васильевич Рябчиков, к вашим услугам, — протягивая руку и сияя улыбкой, представился джентльмен.
Крепко пожав руку, но не столь уверенно и немного замявшись, Александр представился:

— Александр… Из Покровских я буду, Александр Яковлевич Покровский.

— Ну, молодой человек, вижу, вы приезжий. И, может быть, — конечно, не дай бог! — вам понадобится помощь в делах, так сказать, юридических. На этот случай держите мою визитную карточку. Пред вами адвокат Рябчиков. Готов служить в сложно сложившихся, неудобно устроенных обстоятельствах, — с удовлетворённым выражением лица и ехидной улыбкой отрапортовал Аркадий Васильевич.

Взяв в руки визитную карточку чёрного цвета с красивой размашистой надписью и золотым тиснением, Александр непонимающе посмотрел на неё, покрутил в руке и так же непонимающе взглянул на Аркадия Васильевича.

Рябчиков, увидев растерянное лицо собеседника, упростил ситуацию: похлопал его по плечу, легонько засмеялся и, подмигнув, шёпотом сказал:

— Будут проблемы — приходи. А эта... — он указал взглядом на собачонку, которая жадно трепала кость, огрызаясь и кидаясь на проходящих мимо людей, — эта — не проблема. — Он немного помолчал, кивая, и, важно похлопав юношу по плечу, как бы с высоты своего величия добавил, причмокнув: — М-да... — Рябчиков развернулся и решительно зашагал важной походкой вдоль платформы, а оглянувшись крикнул: — Только когда будут большие проблемы!

Это был человек высокий и габаритный: по-чиновничьи толст, с большими ногами, но нескладно узкими плечами. Имел он усики тоненькие, зализанные и не щетину даже, а пушок на подбородке. Носил серый цилиндр под стать костюму и трость с большим серебряным набалдашником. Изредка на неё опирался, но значимо постукивал, словно привлекая к себе внимание. Нос гордо задирал кверху, даже не поглядывал вниз; любил смотреть чуть ли не каждому встречному в глаза и придирчиво находить в них признаки собственной значимости: искал неуверенных людей, взгляд отводящих, бедных и нуждающихся в помощи. Адвокат Рябчиков имел слабость к питейным заведениям и был падок на молодых женщин, хотя, надо заметить, человеком он был женатым и имел дочь-красавицу.


Разместившись у родной тётушки Валентины Сергеевны, которая встретила Александра на вокзале совсем растерянного и на вид обеспокоенного, он всё ходил по комнатам и с интересом разглядывал провинциальным, не привыкшим к столичным видам взглядом. Квартира была просторной и светлой, с необычайной красоты лепниной на стенах и потолках, замысловатыми оконными переплётами; роскошные люстры свисали с высоких потолков, величественно поблёскивая позолоченной бронзой, хрустальными подвесками и большими гранёнными помлотами.

Следует понять, что для нашего героя всё это было в новинку: эти виды на улицы, великолепная архитектура домов, которая, надо заметить, ему безумно полюбилась, люди в разных пёстрых или строгих облачениях и с какими-то значимыми лицами, а кто-то — и с беспечными, а кто-то, чудилось ему, — с сумасшедшими и нелепыми. Неведомо всё это было Александру Покровскому. Перемешалось всё в его голове в один клубок, который либо начнёт со временем мало-помалу разматываться, либо… Да, в общем-то, чувствительный, чересчур чувствительный был Александр Покровский. И надобно бы ему прикорнуть, отдохнуть от всех событий — так сказать, разбросать мысли все по полочкам, но круговерть в его голове беспрестанно набирала обороты.

А Валентина Сергеевна тем временем хозяйничала на кухне, откуда тянулся приятный запах печёного мяса, специй и чего-то ещё, незнакомого обонянию Александра. Он восторженно улыбался, медленной шаркающей походкой шагал по комнатам со взглядом изучающим и тихим голосом бубнил себе под нос:

— Хм… Как всё чудненько устроено! И запахи здесь такие тоже чудненькие. Однако… Н-да. Хм… Чудненько-чудненько.

Александр диву давался: как это так — жить на квартире, да без хозяйства. Всё, что он видел, было для него ново, даже любопытно.

— А вот в этой комнате ты будешь жить: учиться, спать и проводить своё время, — с улыбкой и заботой сказала Валентина Сергеевна, вытирая пот с лица белоснежным ситцевым передником. — Кстати, из окна твоей комнаты открывается прекрасный вид, — добавила она, указывая кухонной деревянной лопаткой в сторону окна. — И стол как раз у окна стоит. Будешь посматривать в окошко, если вдруг заскучаешь, — улыбнулась тётушка.

Вид из окна действительно был хорош: небольшой двор, а за ним — тенистый сад с уютными скамейками и невзрачным, но очень кстати пришедшимся скромным фонтаном. Там стояли красивые, статные светские дамы, махавшие опахалами, нагоняя на себя прохладу и, как казалось Александру, витиевато о чём-то беседовавшие.


— Университет здесь совсем рядом — минут пятнадцать неспешной ходьбы. — Уже сидя за столом, они ели воздушную толчёную картошку с котлетами и с интересом общались. — Кстати, и библиотека по пути. Вечером придёт со службы Аркадий Васильевич — мой муж. Вы познакомитесь, а назавтра отправитесь в город. Он покажет тебе, где университет и библиотека.

Меньше всего Александра занимало сейчас расположение университета и библиотеки, ведь он внимательно наблюдал за тем, как ловко Валентина Сергеевна управлялась со столовыми приборами — каким-то ножиком с зазубринами, который совсем не был острым, и вилкой, — разрезая сочную котлету на маленькие кусочки.

— Аркадий Васильевич? — удивлённо спросил он, даже сделав паузу в пережёвывании пищи, чтобы лучше расслышать ответ.

— Да-да, Аркадий Васильевич. Муж мой. Будет вечером. Вот и познакомитесь.

Перед глазами Александра сразу всплыла картина с этой дурацкой собачонкой и тем совершенно неприятным толстым адвокатом. Но ещё больше удивило его то, что такая стройная и красивая женщина, как Валентина Сергеевна, замужем за человеком с такой отвратительной внешностью.

— Или же с дочкой пойдёте погулять…

Как раз в этот момент скрипнула дверь в прихожей и раздался нежный голосок:

— Мамуль, у нас гости?

В моменты новых знакомств Александр обычно чувствовал неловкость, что заставляло его сердце учащённо биться, а лицо — быстро краснеть. Ведь нужно было себя правильно преподнести, но язык будто бы немел, а мысли куда-то предательски разбегались, оставляя после себя лишь ветер в голове.

— Да, у нас гости, — уверенно и с каким-то даже восхищением ответила Валентина Сергеевна, подмигнув и улыбнувшись Александру.

Девушка вошла в гостиную. Она была высока, с аккуратно убранными в длинную косу волосами. Её лицо очень походило на лицо матери: красивый, в меру вытянутый утончённый подбородок; маленькие, но пухлые губы, яркие, как вишня; длинные ресницы, обрамлявшие большие выразительные карие глаза. Она не была похожа на тех светских дам, что стояли у фонтана за окном; её лицо выражало простоту, но одновременно в ней чувствовались и глубина, и ум.

— Ой… Здравствуйте! — немного смущённо улыбнулась девушка.

— Зд… здравствуйте, — запнулся Александр.

— Познакомьтесь, дети мои! Саша, это Зоя, моя доченька. — Валентина Сергеевна подошла к дочери и встала сбоку, прижав её к себе за плечо. — А это Александр, сын моей сестры. Я тебе как-то рассказывала о нём. Помнишь?

— Помню. Очень приятно, Александр.

— И мне очень приятно, — неуверенно и смущённо ответил он.

— М-м-м… А у вас здесь чем-то вкусненьким пахнет!

Валентина Сергеевна поцеловала дочь в щёчку и заботливо пригласила её к столу:

— Прошу, милая, садись, пожалуйста! Еда уже готова. Я сейчас подам горячее.

— Спасибо, мамулечка!

Зоя села напротив Александра, подпёерла голову обеими руками, положив локти на стол, и внимательно смотрела ему в глаза, словно разглядывала увлекательный экспонат. Он чувствовал себя неловко и не знал, куда деть взгляд. На столе перед ним стояла тарелка с парой котлет, которые он не успел доесть. Теперь же, под её пристальным взглядом, ему было даже неловко проглотить накопившуюся во рту слюну, словно его парализовало.

— И чего это вы всё молчите? Сидите как вкопанный! — усмехнулась Зоя, будто почувствовала и в ту же минуту разгадала душевную простоту Александра. — Расскажите-ка о себе.

себе.
Чувствуя, как накатывает жар и краска заливает лицо, Александр ещё больше смутился, теряя от этого дар речи. В горле у него совсем пересохло; внутри всё будто замерло, словно он попал в тупик. Это был настоящий конфуз.

— Я это… Учиться сюда приехал. В Москве, честно признаться, впервые.

— Да по тебе видно, что впервые, — засмеялась Зоя, и тут же кашлянула в кулак, и попыталась сделать серьёзное лицо.

В гостиную вошла Валентина Сергеевна с тарелкой в руках, всё с тем же странным зубчатым ножиком и вилкой, разбавив этим напряжённую ситуацию. Наконец пристальный, испытывающий взгляд Зои отвлёкся от Александра, дав ему возможность вздохнуть и спокойно приступить к своим котлетам, хотя аппетит к ним уже пропал.

— Дорогие мои, — весело начала Валентина Сергеевна, накладывая в тарелку Зои еду, — вы же понимаете, что вы двоюродные брат и сестра?

— Ну конечно, как же тут не понять! — продолжала усмехаться Зоя, не отрывая взгляда от Александра, отчего тот не выдержал, поперхнулся, встал и, откашливаясь и краснея, тихо и невнятно сказал:

— Простите, я пойду прогуляюсь.

Он даже растерялся настолько, что не сразу сообразил, в какой стороне находится прихожая.

— Куда же вы пойдёте? Подождите, пусть спадёт жара. Там же невозможно!

— Мама, не переживай, ему жарче уж точно не станет, — заливаясь смехом, ответила Зоя.

Валентина Сергеевна застыла, не понимая происходящего. А Зоя, поглядывая на мать, продолжала заливаться смехом, на что та лишь пожала плечами и волнительно вздохнула.


Выбежав из подъезда на улицу, Александр почувствовал на какое-то время мимолётное облегчение, которое почти сразу сменилось отчаянием и стыдом. От этого он вслух задал себе риторический вопрос, постучав кулаком по лбу:

— Ну что я за дурак такой? Вечно всего боюсь! Вечно не уверен в себе!

Он с пылом и жаром зашагал куда глаза глядят, словно маленький обиженный мальчишка, даже топая ногами от недовольства, отчего ещё больше погружался в печаль. В голове крутились спутанные мысли, которые словно заворачивались в один большой клубок неразберихи: «Ну что же я себе позволил? Я же взрослый парень, а веду себя как чёртов дурак, как малое дитя! Приехал к тётушке, а показал себя идиотом».

Одетый бедно, по-крестьянски — в лаптях, серых поношенных, но аккуратно подогнанных штанах и светлой рубахе, — с серьёзным и задумчивым лицом Александр свернул в сад, где под тенью деревьев уютно стояли скамейки. Людей было совсем немного: только те самые дамы, которых он видел в окно, всё ещё стояли у фонтана, но уже собирались расходиться. Он сел и с облегчением вздохнул.

Одна из тех дам, молодая и стройная, неспешным прогулочным шагом направлялась в его сторону, держа белоснежный зонт, который прикрывал её бледное лицо, таинственно пряча его в тени. В голове Александра ещё не успели улечься мысли, не распутался тот клубок неразберихи, как его снова охватил стыд, заливший краской лицо.

«О нет, она идёт сюда! — с волнением думал Александр. — Такая изящная, красивая и, наверное, учёная. А я выгляжу как оборванец. Как же стыдно!»

Когда девушка подошла совсем близко, Александр вдруг, неожиданно для себя, набрался храбрости и решимости. Он аккуратно встал и, глядя ей в глаза, поприветствовал, искренне улыбаясь и начиная краснеть от смущения:

— Добрый день, мадемуазель. Какой сегодня жаркий день, неправда ли?

Девушка остановилась и посмотрела на него с удивлением. Увидев доброту, искренность и простоту в его глазах, она ответила красивой улыбкой:

— Добрый день. Действительно, жаркий.

— Позвольте в-в-вас проводить? Ме-меня Саша зовут.

Это было всё, на что хватило уверенности Александру. Да, красивая девушка усмехнулась, и по её взгляду было похоже, будто она увидела в нём простофилю, который ничем не сможет её удивить или заинтересовать. «Она вмиг исчезла, точно решив не обременять себя этим недоразумением», — тут же подумал Александр. Он стоял как истукан; в голове от волнения было совсем пусто, словно мысли куда-то разбежались. Он почувствовал себя маленьким и беспомощным перед этим, казалось бы, исполинским, запутанным, как лабиринт, сложным и непонятным миром.


Александр привык замечать и слухом, и глазами бескрайние поля, тихий шум ветра, на фоне которого красиво пели соловьи, запах полевых цветов, дурманящий голову, — всё это было для него понятным и родным. Здесь же, в Москве, всё вскружило ему голову: всё мчится, полно людей; глаза разбегаются и не знают, за что уцепиться; сознание рассеивается, словно защищая мозг от перегрузки.

«Сударь… Сударь… — слышались Александру отдалённые голоса. — Сударь…» И он почувствовал, как кто-то тормошит его за плечо. И перед ним прояснились две человеческие фигуры — полицейские.

— Ах-ах… Вот комедия! — засмеялся истерическим смехом Александр. — Если бы я был художником, то написал бы с вас картину маслом.

Один был очень худым, но высоким, а второй — низким и что вширь, что ввысь одинаков. Тот, что повыше, имел продолговатое лицо, тонкие усы, которые, казалось, ещё больше удлиняли его лицо, и большие добрые, спокойные и ясные глаза; в них читалась благоразумность. Толстый же стоял, деловито подбоченясь, с лицом глупым и пухлым, с маленькими бегающими глазами-пуговками, что придавало ему вид простолюдина, на вид совсем не грамотного человека, простого, как валенок, но расторопного.

Немного опешив от смеха Александра, полицейские переглянулись, посмотрев друг на друга вопросительными взглядами. Снова устремив свои глаза на человека, выглядевшего безумным, они подошли к нему ближе.

— Ах ты, неистовый, рожа твоя бесстыжая! Знаем мы таких! — начал толстый, вытирая пот со лба. Лицо его покраснело, надулось, а глазки беспокойно бегали, тщетно пытаясь выглядеть строгими.

— Это каких же вы знаете? — повысил голос Александр, прищурив глаза и впиваясь взглядом в беспокойно бегающие глазки толстяка. — А?

— Вот таких, как ты!

— Каких «таких, как ты»?

— Вот таких, как ты!

— Такой, как я?

— Именно такой, как ты!

— А какой же такой, как я?

— Так! Вы, это самое... того... прекращайте препираться и, так сказать, оказывать сопротивление, — неуверенным тоном вставил худощавый, нервно поправляя воротник.

Этим полицейским явно почудилось, будто перед ними завсегдатай рынков — тот, что крадёт по мелочи, играет в карты на деньги да промышляет всяческими жульническими играми вроде напёрсточного обмана, ловко надувая доверчивых обывателей. Но, встретив серьёзный, уверенный взгляд и горлохватство, тощий и толстый, которые по привычке в таких обстоятельствах лениво гнались за хулиганом, никогда не догоняя и не стараясь, а лишь показывая своё деликатное отношение к своей службе, погрузились в ступор.

Александр от души рассмеялся, да так, что слёзы радости проступили на глазах. От неловкости толстяк и худощавый поспешили стушеваться: прежде всего оглянулись по сторонам и, выбрав подходящий момент, чтобы никто не увидел их трусливый побег, буквально начали убегать. Со стороны это выглядело нелепо до безобразия. Толстяк, кряхтя и явно завидуя своему напарнику, заплетался в ногах, не успевая ими перебирать, при этом что-то недовольно крича в спину тощему. Тощий же справлялся со своей задачей гораздо бодрее, но всё же разок оплошал: шлёпнулся на землю, вздымая пыль, когда оглядывался — видать, чтобы услышать, что кричит толстяк.

— Эх-х... Ну и ну... М-да-а... — сквозь смех выдавил Александр, качая головой. — Клоуны! Никак иначе, клоуны. — Он сел на скамейку и вздохнул: — Да, кому расскажешь — не поверят.

Поднялся ветер, вздымая пыльные столбы. Деревья возмущённо заскрипели, закачали верхушками. Враз потемнело — тяжёлые тучи накрыли небо, что усилило духоту. Грянул гром, засверкали угрожающе красивые молнии. Скоро зарядил дождь.

Александр всё ещё сидел на скамейке, уставившись в одну точку, точно задумавшись о жизни. Окружающие его звуки стали яснее и чётче. Отчётливо доносились детский смех, шлёпанье по лужам торопливо разбегающихся людей, ровный шум дождя, гулко барабанящего по крышам и листве деревьев. Он всё думал и смаковал каждую мысль: тот случай с собачкой и толстый Рябчиков... у которого такие красивые и благородные жена и дочь; те беззаботные на вид дамы у рынка и их неуклюжие господа... Всё это не вязалось с его привычным бедным укладом.

«Можно ли назвать это любовью?» Этот навязчивый вопрос занимал мысли Александра. К тому же его голову вскружила своей красотой Зоя. Он невольно сравнивал своих родителей: их взаимные ласковые улыбки, добрые и нежные глаза, которые выражали искреннюю любовь, с тем, что увидел сегодня. Александр был опьянён.


— Голубчик, собственно говоря, вы учиться приехали или дворничать? — как-то раз во время обеда спросил Рябчиков у Александра, аккуратными движениями ножа намазывая на хлеб чёрную икорку и при этом оттопыривая мизинец. — Так-с дело никуда не годится, — продолжил он, чмокнув губами и покачав головой в подтверждение сказанных слов. — Вы-то себя-с, собственно, видели в зеркале? Завтра же переодеться, побриться, постричься, вымыться и надухариться! Всё должно быть так, как того требует порядок. Поэтому, Валентина Сергеевна, будьте так любезны, из нашего бюджета-с выделить пару целковых на это дело. А вам, Зоя Аркадьевна, доверяю самое ответственное — сводить молодого человека на рынок, показать-с ему, что да как.


Со временем Александр Покровский привык и к семье Рябчикова, и к рынкам, и к строгому костюму, плотно облегавшему тело. И даже смирился с тем, что Зоя, неравнодушная его сердцу, всё-таки вышла замуж за чиновника. Учёба его особо не волновала — учиться он любил, и всё выходило в этом деле с толком. И примерно через полгода, когда он намазывал чёрную икорку на хлебушек, у него невольно начал задираться кверху мизинец. Аркадий Рябчиков счёл ситуацию забавной и, радостно заливаясь смехом — а его большой живот при этом пускался в пляс, — произнёс:

— А, собственно говоря, это по-нашему, по-семейному-с!

От такого роскошного питания к концу учёбы у Александра появился небольшой животик и развился хронический гастрит. В письмах родителям он начал — и кстати, и некстати — прибавлять «-с» к окончаниям слов. Он стал слегка раздражительным и иногда, бывало, капризничал, как ребёнок, если дела шли не так, как он задумал. Презрительно он относился к дурно одетым людям, худо накрытым столам, скучным пирам и дешёвым винам. Смотрел на всех свысока — имел честь регулярно ездить в новой бричке с откидным верхом, запряжённой парой гнедых лошадей. Одним словом, избаловался наш Александр Покровский от хорошей жизни. Совсем перестал креститься и молиться по утрам и перед сном; привычка, которую привили ему родители, была сознательно забыта, потому что Зоя всегда ехидно хихикала над ним, когда он стоял на коленях перед образом. Вот он и перестал соблюдать семейную православную традицию и слова отца: «Запомни, сын: материя питает плоть, а духовная пища — душу». В целом не осталось места для духовной пищи в духе Александра Покровского, равно как и той доброжелательности и приветливости, что были раньше.

Рябчиков Аркадий Васильевич сильно привязался к Александру, оттого что всегда мечтал о сыне, поэтому содействовал ему во всём: помогал деньгами, после учёбы устроил на государственную службу и продвигал везде, где только можно — и даже где нельзя.

— Ах, боже мой, боже мой! — тонким голоском сказал Аркадий Васильевич, умилённо сложив руки на животе и всё так же сидя за столом. — Ну, видишь, как в люди-то выбился? Кто бы мог подумать-с, что вот так всё дело обернётся!

Со временем появилась у Александра Покровского дама, которая безумно любила роскошные яркие пышные платья с вычурными формами — и всё точь-в-точь на французский манер: перегруженные декором и украшениями. Александр стал тем самым мужчиной с нескромно большим животом, жиденькими усиками и маленькими бегающими глазками, зализанной причёской с аккуратным пробором, пенсне на золотой цепочке для виду, карманными часами — тоже на цепочке, которые доставались совершенно не по нужде, а лишь для образа — чтобы лишний раз блеснуть. Он словно вышел с того же конвейера…