Синяя птица The Blue Jay

The Blue Jay.

A Philosophical Tale by the Methamonk Angelblazer
Goldstream Park, British Columbia, October 6, 2025

“We are all pursuing happiness, but few stop to feed it.”
— an Island saying

“There the Russian spirit breathes… there the living Rus’ abides.”
— A.S. Pushkin, “Ruslan and Lyudmila” (transl. V. Angelblazer)


I live upon the island of Buyan, in the realm of the glorious Tsar Saltan.
So I call my land — though the maps of men name it Vancouver Island, on the western edge of Canada. It is vast and forested, the capital seat of British Columbia, and, like Buyan of old legend, it floats between fog and eternity. Here I dwell, offering bread, salt, and Christian love to every traveler who finds their way to my gate.

Once there came to me Lyubov Mikhailovna Grigorieva, the venerable mother of a friend from my student years. She was then eighty. Together we roamed the island — Port Renfrew, Tofino, Campbell River, Nanaimo and Victoria — naming waves and trees like pilgrims naming saints.

And one morning, by a lake of glass and mist, a blue bird appeared.
Lyubov Mikhailovna smiled and said: “You must write your own tale of the Blue Bird. The one I once read to my little son.”

Years passed. Her request faded into the long corridor of memory. But not long ago, now in her ninetieth year, she reminded me again. And I thought: What can one possibly add to so ancient a dream?

I. The Bird That Flies Away.

Alexander Blok wrote that The Blue Bird is a tale of happiness. Happiness, like the bird, forever flies away. Adults no longer chase it. They chase profits, policies, “sustainable growth.” To speak of happiness has become almost indecent — like confessing belief in miracles.

And yet the Bird still exists. We lose sight of it not because it has vanished, but because our eyes have grown dim.

When I was a child, I too read Maeterlinck’s Blue Bird and believed such creatures could not possibly exist. But they do. I have seen them — here, in the forests of Buyan.

They are called Blue Jays. They wake me at dawn, tapping their beaks upon the side mirror of my truck Roger as I travel through Strathcona Park. They demand pumpkin seeds — my own provisions — with a boldness that borders on friendship. Their feathers shimmer from silver-blue to deep ultramarine, as though the sky itself had broken into fragments and perched upon the branches.

All week they came to me, cleansing my sight with their color. When I left for Victoria, I knew they would seek another mirror to tap, another sleeper to awaken.

II. The Trickster and the Teacher.

Back home, I learned who they truly were. In the lore of the island’s First nation Peoples, the Blue Jay is a trickster — clever, restless, and holy. A messenger between realms, it speaks the language of air and light. Among the Celts, too, the blue feather was a celestial token — a bridge between the human and the divine.

To see a Blue Jay is to be reminded to speak the truth, to guard one’s voice from corruption. Its blue, say the mystics, corresponds to the throat chakra — the center of speech, sincerity, and revelation.

Ever since that encounter, I feel compelled to speak the truth, however inconvenient it may be. The Blue Bird, it seems, is not a symbol of happiness after all — but of truth itself. Happiness follows truth as the echo follows sound.

III. The Mirror and the Song.

The Jays taught me that truth, like happiness, does not live elsewhere. It visits those who feed it — those who offer the seeds of honesty, even if they were meant for one’s own hunger.

I realized then that my entire island was but a living echo of Pushkin’s Buyan — a place where magic still breathes, if only one listens.

"There, magic holds its sway: the Wood-God roams,
A Rusalka upon the boughs doth sit;
There, on pathways lost to unknown homes,
Are tracks of beasts no mortal eyes have lit.
A hut on fowl's legs, standing in the glade,
Without a window, and without a door;
There, every forest vale and secret shade
With visions and with phantoms is run o'er.
There, at the break of day, the waves will sweep
Upon a barren and a sandy shore,
And thirty knights, from out the waters deep,
In radiant file, emerge for evermore,
And with them, from the foam, their Sire of Sea;
There, a tsarevich, passing with a word,
Can captivate a fearsome tsar's decree;
There, through the clouds, for all the world beheard,
Across the forests, over oceans' swirl,
A sorcerer bears a hero through the air;
There, in a dungeon, pines a captive girl,
A tawny wolf her loyal service there;
There, Baba Yaga's mortar, without guide,
It walks, it wanders on its own accord;
There, Tsar Kashchei, o'er gold his riches, doth abide,
Withering in lust, upon his hoard;
There, the Russian spirit... there, true Rus' doth reside!"

In that moment, I understood: Russia and Canada, Buyan and Vancouver, East and West — these are but two shores of the same enchanted sea.

IV. The Law of the Blue Bird.

Since that day, I no longer chase happiness. I feed it. It comes to my window each morning, tapping softly to remind me that joy and truth are one and the same — and that both require nourishment.

Thus I call this revelation The Law of the Blue Bird:

Happiness is not to be caught, but to be fed.
Truth is not to be spoken once, but to be lived daily.
And the divine does not dwell afar — it perches nearby, waiting for an open hand.

The Blue Bird gave me not happiness, but sight. And where I am, there goodness waits to be named!



Синяя птица.
Философская притча от метамонаха Ангелблазера,
Голдстрим Парк, Британская Колумбия, 6 октября 2025 г.

«Мы все гонимся за счастьем, но редкий остановится, чтобы его накормить».
— Островная поговорка метамонаха.



I.

Живу я на острове Буяне, в царстве славного царя Салтана. Так величаю землю свою — хоть на картах человеческих зовётся она островом Ванкувер, на Западной окраине Канады. Земля эта обширна и лесиста, сердце Британской Колумбии, и, подобно древнему Буяну из преданий, парит меж туманами вечности. Обитаю здесь, предлагая хлеб, соль и христианскую любовь всякому путнику, что найдёт дорогу к моему порогу.

Посетила меня однажды Любовь Михайловна Григорьева, почтенная мать друга моих студенческих лет. Было ей тогда восемьдесят. Вместе странствовали мы по острову — от Порт-Ренфрю, Тофино, Кэмпбелл-Ривер, до Нанаймо и Виктории — нарекая прибержные валуны и деревья, словно паломники, нарекающие святых.

И вот однажды утром, у озера словно из стекла и тумана, явилась нашему взору птица голубая. Любовь Михайловна улыбнулась и молвила: «Напиши ты свою сказку про Синюю Птицу. Ту, что я когда-то читала своему маленькому сыну».

Шли годы. Просьба её затерялась в долгом коридоре памяти. Но недавно, в свои девяносто лет, напомнила она мне вновь свою просьбу. И подумал я: что же можно добавить к сей тысячелетней мечте?

II. Птица, что улетает.

Александр Блок писал, что «Голубая Птица» — сказка о счастье. Счастье, как и птица, вечно улетает. Взрослые уже не гоняются за ним. Они гонятся за прибылью, политикой, «устойчивым развитием». Говорить о счастье стало едва ли не неприлично — словно признаваться в вере в чудеса.

И всё же Птица существует. Мы перестаём её видеть не потому, что она исчезла, а потому, что взор наш померк. В детстве я тоже читал «Синюю Птицу» Метерлинка и полагал, что такие создания не могут существовать. Но они есть. Я видел их — здесь, в лесах Буяна.

Зовут их Голубыми Сойками! Будили они меня на заре, постукивая клювами о боковое зеркало моего фургона, когда я путешествовал по парку Страткона. Требовали они тыквенных семечек — моих собственных припасов — с настойчивостью, что граничит с дружелюбием. Перья их переливаются от серебристо-голубого до густого ультрамарина, словно само небо раскололось на осколки и уселось на ветвях.

Всю неделю они прилетали ко мне, очищая мой взор своим сиянием. А когда настал час возвращаться в Викторию, мне стало грустно — ведь они найдут другого спящего путника, в чьё зеркало будут стучать, напоминая о своём существовании, дабы разбудить.

III. Обманщик и Наставник.

По возвращении домой я узнал, кем же они были на самом деле. В преданиях коренных народов острова Голубая Сойка — обманщик, хитрый, беспокойный и священный. Вестник меж мирами, она говорит на языке воздуха и света. У кельтов же синее перо было знаком небесным — мостом меж человеческим и Божественным.

Увидеть Голубую Сойку — значит получить напоминание говорить правду, охранять голос свой от порчи. Синий цвет её, говорят мистики, соответствует горловой чакре — центру речи, искренности и откровения.

С той самой встречи чувствую я себя обязанным говорить правду, сколь бы неудобной она ни была. Выходит, Синяя Птица — вовсе не символ счастья, а истина. А счастье следует за истиной, как эхо за звуком.

IV. Зеркало и Песня.

Сойки научили меня, что правда, как и счастье, не обитает в иных краях. Навещает она тех, кто её кормит — тех, кто предлагает зёрна честности, даже если они были припасены для утоления собственного голода.

Понял я тогда, что весь мой остров — не что иное, как живое эхо Пушкинского Буяна, место, где магия ещё дышит, если только прислушаться.

"Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит;
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей;
Там лес и дол видений полны;
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой,
И тридцать витязей прекрасных
Чредой из вод выходят ясных,
И с ними дядька их морской;
Там королевич мимоходом
Пленяет грозного царя;
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Колдун несет богатыря;
В темнице там царевна тужит,
А бурый волк ей верно служит;
Там ступа с Бабою Ягой
Идет, бредет сама собой;
Там царь Кащей над златом чахнет;
Там русской дух... там Русью пахнет!"

В тот миг я понял: Россия и Канада, Буян и Ванкувер — два берега одного зачарованного моря.

IV. Закон Синей Птицы.

С тех пор я больше не гонюсь за счастьем. Я его кормлю. Каждое утро оно стучится ко мне в окно — нежно, настойчиво — напоминая, что радость и истина неразделимы
и обе требуют пищи.

Так я называю это открытие — Закон Синей Птицы:

Счастье не ловят — его кормят.
Истину не произносят раз — её живут ежедневно.
И Божественное не живёт вдали — оно сидит рядом, ожидая открытой ладони.

Синяя птица даровала мне не счастье, а прозрение.
И там, где я есть, — там добро ждёт, чтоб его назвали. Хорошо там, где я есть!