Высокое искусство

1. Все одарённые люди, - а люди все одарённые, только не все об этом знают, - делятся на две категории. А. Обо всем и понемногу, - хотя иногда обо всем, помногу и абсолютно по-своему - тогда это гении. В. Совершенные уникумы в каких-то вопросах, а в иных - разум шестилетнего ребенка.

 Генка относился ко вторым крайней степени выраженности. Видимо, поэтому он и не стал звездой международного класса, хотя вполне мог, если бы.. Если бы... Ох, сколько судеб сложились по-другому, кабы не это – «если бы». В ряде вопросов ему цены не было.
     Генка мог отремонтировать, что угодно - квартиру, дачу, лодочный мотор, даже автомобиль, о котором у него было самое приблизительное представление, потому как никогда оного не имел. Он заглядывал в книжку, залезал на пять минут в интернет, бросал взгляд под капот, после чего произносил короткую фразу: «Сичас замандячим!» Вторую фразу он произносил спустя недолгое время - «принимай работу». И не было случая, чтобы вторая фраза не была произнесена, ежели сначала была озвучена первая.

     Помнится, как-то в эпоху моего бездомного скитания друзья-бизнесмены (хорошее сочетание) предложили - вот тебе квартира, бери и живи, пока мы её не продадим. Прожил я там в итоге пять лет. Квартира была четырех комнат, метров 120 по площади, но главное - на первом этаже нового дома в маргинальном районе.  Восемь окон по полупериметру и две лоджии.

Несмотря на огромную благодарность друзьям, я схватился за голову - что со всем этим внезапно свалившимся богатством делать?
Оставить так, как есть, нельзя - при заезде я обнаружил и стеклотару, и использованные шприцы, и даже использованные и переработанные продукты питания с характерными запахом и консистенцией.  Поставить  на  сигнализацию  восемь окон и два балкона мне не по карману, тем более, что охранять там особо нечего было, кроме саксофона марки «Сельмер» и рояля «Шрёдер».

И тут зашел Геннадий. Он немного поржал над горемыкой, то есть мной, своим утробным и, надо сказать, довольно дебильным гыканьем, после чего произнес коронное: «Сичас замандячим!» И усадил меня за руль старенького фольксвагена.

Мы в три приема перевезли из пригорода старые ржавые решетки, охранявшие до этого хлебопекарный цех. При попытке вставить их в оконные проёмы выяснилось - размеры не совпадают. Перепачканной в ржавчине рукой Генка отёр пот со лба, который тут же превратился в «чело мудрого индейского вождя» и произнёс: «Ладно, завтра замандячим!»

На следующий день он явился на такси ни свет ни заря и выгрузил из багажника болгарку, отрезные круги, сварочный аппарат, электроды, маску и... применил по назначению - «принимай работу!».

В подъезде, правда, потом воняло недели полторы палёным железом, и пару раз вылетели пробки. Но после обеда мы с Руматой уже вовсю красили белоснежной эмалью забранные решётками окна, а Генка покрикивал на нас от кухонного стола. Там он в компании двух одалисок потягивал пиво из настоящей пивной кружки, запивая им вареных креветок.

Это, кстати, была и есть его слабая сторона. Я нередко при встречах с ним поминал героя Армена Борисовича: «Эх, говорил я Фоксу - доведут его бабы и кабаки до цугундера». На что Гена реагировал радостным гыканием и улыбкой до ушей. Ну да ладно, не об этом речь. Факт - человек одарён.

Кроме ремонтов, девок и периодических алкоголизаций с исходом в наркодиспансер Гена пел эстраду, ничуть не уступая Леонтьеву, Киркорову и Баскову вместе взятым. Вел разнообразные юбилеи, свадьбы и прочие корпоративные праздники. Но, главное, он был большим академическим пианистом. Солистом. Играл и сам, и с оркестрами из близлежащих городов. После какого-нибудь праздника, где Гена наяривал «выпьем за любовь» и демонстрировал ля второй октавы в посвящении Карузо. Женщины, которых на таких мероприятиях большинство, тянули жребий, кому же из них исчезнуть с Генкой, а кому остаться в компании скучных коллег под остывший чай с заветрившимся тортом. Исключая, конечно, пьянки ФСБ и налоговой полиции - там «два коротких, один длинный.» Хотя красивые женщины бывают и там, но, во-первых, их мало, а, во-вторых, нашего героя в качестве ведущего они никогда не звали.

Наутро Гена появлялся с хитрой улыбкой в компании какой-нибудь красотки у меня, садился за Шредер и играл в пулеметном темпе что-то типа «Мефисто-вальса» или «Пляски смерти». Я не имел ничего против, поскольку играл он хорошо. Бабушки-соседки уже привыкли к его игре и в тёплое время года собирались послушать Листа ли, Шопена или Рахманинова под открытое окно. Слушательницы периодически награждали артиста аплодисментами, а как-то раз даже угостили нас ещё теплыми, свежеиспечёнными ватрушками.

Иногда он оставался ночевать у меня, бывало, что и не один. Порою я обнаруживал это только с утра, потому как затеряться в 120 квадратах было не мудрено, хотя это и не самая большая жилплощадь, но мне одному её было с  лихвой. Генка же в этих пенатах чувствовал себя вполне автономно, расположившись в одной из комнат, он считал себя там за хозяина, а посему мог делать всё, что хочет. Объяснять ему, что есть этика взаимоотношений, личное пространство, в конце концов, было бесполезно. Его юные, несмотря на тридцатник по паспорту, и потому бесхитростные мозги не могли вместить и сопоставить понятия личного и общественного. Поэтому, например, парфюм из бутылочек в ванной исчезал молниеносно, а маэстро Генка начинал одуряюще благоухать знакомыми запахами.
- Ген, ну ты бы хоть спросил.
- А чего они у тебя без дела стоят, ты ж почти не пользуешься.

 По-своему он был совершенно прав, логика-то железная. И я только махал рукой. Гораздо труднее было проникнуть в глубины его сознания, чтобы понять, как там образуются причинно-следственные связи и каким образом соединяются участки правого полушария с левым и наоборот. Сейчас поясню, что имею в виду. Поскольку вы уже поняли, что дело мы имеем с личностью неординарной, то некоторые факты Генкиной биографии вряд ли вас удивят. Так, наш герой одно время учился в семинарии и до сих пор себя считает глубоко верующим чело- веком. Впрочем, с этим я и не спорю. Мне ли об этом судить. Только мои нитки между полушариями никак не стыкуются, когда мой друг с утра пораньше, одной рукой обнимая за талию очередную прекрасную барышню, которой накануне он проехал по мозгам Первым Чайковского, другой рукой нацеживает себе чашку крещёнской воды из графина. После чего выпивает её и с радостной улыбкой произносит: «Эх, как же хорошо поутру испить святой водицы». Что в голове у человека происходит? Хотя иногда припомнишь какие-нибудь свои косяки, так стыдно станет. Чур меня, чур.

2. Редко, но я наносил Генке ответные визиты. История эта как раз случилась у него дома. Живёт он в старой четырехэтажной сталинке с тенистым двором, заросшим липами. Поскольку дом старый, - вводные такие - соседи все друг друга и всё друг про друга знают. Это первое. Второе - дом давно не ремонтировали, поэтому нет-нет, да и случаются мелкие коммунальные катастрофы. Мы с Генкой сидим на кухне, пьём кофе, наслаждаемся теплым вечером без комаров и беседуем о музыке. Нечасто с нами это случается.
- Знаешь, - говорит он, - всё-таки интернет - великая вещь. Вот мы тут сидим и можем сейчас любого великого пианиста послушать. - Он заходит в социальную сеть «Вконтакте». - Вот кого хочешь?
 Я отвечаю, что не знаю. Не такой знаток я академических пианистов.

Генка выбирает Гилельса, тот исполняет Чайковского. Исполняет ого-го как. И музыка великая и исполнение. Генка наливает ещё по чашке кофе. Тут я ему повторяю слова одного моего приятеля – «знатока» классического рояля  - о том, что лучше Михаила Плетнёва Чайковского, типа, никто не играет.

 Сам-то я, мягко говоря, не поклонник маэстро Плетнёва, но могу и не понимать чего... Что там Генка скажет? Он всё ж таки практик. Мне  интересно, и я друга провоцирую. Тем более, я подозреваю, что «знаток» излагает мнение, услышанное им в компании экспертов - эстетов и снобов нашего губернского города N.

Генка поморщился, после чего поставил три записи «Думки» Петра Ильича - Плетнёва, свою собственную и Горовица. Мне всё ясно стало без слов. Затем мы послушали Рахманинова в исполнении Рахманинова, да-да, интернет это позволяет. И Рахманинова в исполнении Ланг-Ланга. Мы меняли исполнителей и композиторов, страны и оркестры, не покидая Генкиной кухни. Добрались до Бетховена. Оказалось, что Генка никогда не видел старую, чёрно-белую ещё, запись, где сонаты Людвига вана играют Ростропович и Рихтер. Тут уж я кое-что ему открыл, - исполнение-то выдающееся. Господи! Какой вечер, какая музыка, какие имена...

- Генка!.. - дверь в кухню распахнулась, на пороге стояла мама Лара. - Генка, блин, - повторила мама Лара, - вы тут балдеете, а в сортире, посмотри-ка, говно второй день в унитаз не уходит.
 - Мама, я занят. - Генка закрыл дверь.
Мама Лара - персонаж достойный отдельного исследования. Не сейчас. Скажу лишь, что периодически мне её хочется упрятать в психушку, а периодически я ею искренне восхищаюсь.
 - Генка! Ты иди, посмотри, там сейчас через край польётся. - Та же мама Лара на пороге кухни три минуты спустя.
 - Мама, у нас тут Бетховен, а ты со своим говном.
 - Ой, будет тебе дело до Бетховена, когда польётся.
 - Ладно, иду.

Я тоже пошел вместе с Геной. Генка, который шел впереди, вдруг остановился, присвистнул и почесал в затылке. Вообще, мама Лара склонна к преувеличениям, но в этот раз она скорее приуменьшила постигшую нас сантехническую катастрофу.
 - Гена, ты же все можешь.
 - Мам, а трос у нас есть?
 - Поискать надо, был где-то. 
 - Ну, вот и поищи. Пойдем, там модуляция в побочной партии интересная, - обратился Генка уже ко мне. И мы продолжили прослушивание Ростроповича с Рихтером.
  - Не нахожу я троса! - это опять вторглась мама Лара в пассажи Святослава Теофиловича.
 - Ёлы-палы, сходи к Мистрюковым на четвертый, может у них есть...
 Троса у Мистрюковых не оказалось. Рихтер наяривал Бетховена, главные темы сменялись побочными. Ростропович от него не отставал. Мы обсуждали особенности их взаимодействия, а говённая катастрофа тем временем приближалась. Генка послал маму Лару за тросом по всем соседям. Троса ни у кого не оказалось. Трагический финал назревал, похоже, не только в продолжавшей звучать музыке. Вдруг Генка просиял лицом и вместо крика «Эврика!» проорал: «Во, сичас замандячим!».

 Я забыл сказать, что Генка ещё весьма неплохо ремонтировал и настраивал рояли. Впрочем, тут нет ничего удивительного. Он вытащил ящик с инструментами и в мгновение ока снял со своего пианино две басовые струны.
 - Ну-ка, держи их вместе - скомандовал он мне, предварительно скрутив друг с другом. Я повиновался, хотя пока что не понимал его замысла. Он достал моток скотча и скрепил струны намертво.

- Крутить сможешь?
Тут до меня дошла вся гениальность его замысла. Вот, это же и есть трос. Бетховен закончился. И «ю-туб» предложил нам тех же исполнителей, но уже с другой музыкой. Точнее он нас не спрашивал, а просто врубил виолончельный пассаж автоматически. Перескакивая с того, какое потрясающее ритенуто в каденции сыграл маэстро Мстислав на «осторожно крути давай, а то меня тут фекалиями забрызгает», мы потихоньку продвигались к ликвидации засора, однако как-то слишком потихоньку.
- Не..., - сказал Генка, - так дело не пойдет. - Трос надо направлять, пошли на кухню.
 На кухне я вспомнил все известные мне правила десмургии («гугл» вам в помощь) и упаковал Генкину правую руку в пищевую плёнку от пальцев до плечевого сустава.
 
 - О, давай Дебюсси послушаем? - предложил мне «золотарь» с консерваторским образованием.
 Я включил «Лунный свет», и мы вернулись к объекту эксперимента, то есть к толчку. На обонятельных опытах наших я сознательно не концентрируюсь, боюсь, что впечатлительные читатели тогда просто не выдержат этой истории до конца.
 
 Итак, что мы имеем - откуда-то снизу Генка в полуцензурных  выражениях комментирует Элен Гримо, исполняющую Дебюсси, одновременно просунув руку с тросом как можно дальше в ...нечистоты. Я кручу наш импровизированный трос, как заведённый. И вдруг на самой кульминации пьесы - о чудо! - с громким хлюпающим звуком всё говно  исчезает в унитазе мгновенно. Как будто ничего и не было.

- О, молодцы, я ж говорила, - в сортир просунулась мамы Ларина голова. - А то Бетховен, Бетховен! Генка, ты давай отмывайся, и приходите яичницу есть...

В следующий раз я увидел Гену месяца через три. Мы столкнулись на центральной пешеходной улице. После краткого обмена новостями я напомнил ему
- А помнишь, как мы Бетховена у тебя слушали?
- Гы-гы-гы, - своим фирменным утробным смехом на всю улицу загоготал Генка.
- Ты же главного не знаешь. Я струны-то басовые наутро отмыл, просушил, обратно на пианино поставил. Гы-гы-гы. Звучать стали только лучше. Гы-гы-гы.

Ну и как на него сердиться, как его не любить, хотя порою он такие фортели вытворяет, что стоило бы и по башке настучать. Но не стану, вдруг на рояле играть прекратит. А кто ж нас будет радовать Шопеном и Шуманом, Скрябиным и Рахманиновым в повседневности нашего любимого губернского города N. А?