Наровчатские зори

"Пока человек хранит в себе
прошлое, он – человек…
И забывать свои корни –
самое великое преступленье
человека перед самим же собой".
 
Александр Михайлов. „Личное дело”


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«Прощай, Наровчат!»

     Первая послевоенная зима прошла для Сони в тягостном ожидании весточки от мужа Николая, а также в борьбе с болезнями дочери Веры, которые следовали одна за другой, нарушая ритм ее обучения в первом классе.
     С ними жила эвакуированная из Ленинграда Марина Алексеевна Панкова, родная тетушка Сони, сестра ее матери Евдокии Алексеевны. 
     – Тетка Мариша еще до войны уехала от непутевого мужа в Ленинград с единственным сыном Яшей, – рассказывала Соня соседке Варваре Пимовне. – У нее там родственники, но жила она в няньках в семье партийных работников высокого ранга, помогала им, занятым работой, растить двоих детей, вела домашнее хозяйство. Жили, как одна семья. Вот на фотокарточке они все шестеро. Сын Яша выучился на хирурга, женился, проживали уже в отдельной квартире на Васильевском острове. Когда началась война, тетя Мариша запаслась разной крупой, на первое время хватило, а потом сильно голодовали. Яша домой редко приходил, день и ночь на работе в госпитале, бомбежки жуткие, много раненых, он вместе с санитарами их подбирал на улицах и в разрушенных домах, отправлял в госпиталь, хотя ему, хирургу, работы и без того хватало. Не уберегся Яша, убили единственного сына моей тетушки Мариши, горе-то ей какое… (Старший лейтенант мед.службы Панков Яков Кузьмич был награжден медалью «За оборону Ленинграда»). Сноха Зина вместе с сыном Витей эвакуировались к своей матери на Урал, а моя тетя Мариша еле-еле добралась до родного села Азарапино. Страсть сколько ей пришлось намучиться в дороге… Жалко мне ее! Вот и взяла к себе жить.
     Постоянной работы у Сони не было, а значит, и нормального питания тоже. Выручала запасенная на зиму картошка да скудный хлебный паек, так что жили впроголодь, хотя Варвара Пимовна иногда баловала их бутылочкой молока. У нее самой прибавилось хлопот в связи с приездом дочери Дуси с ребенком.
     – Баушка Мариша! Дай мне што-нибуть поесть, а то в животе урчит сильно-сильно, – просила Верочка, которой недавно исполнилось восемь лет, и она училась в первом классе.
     – Щас сварю кисель, похлебаем, погоди маленько. Не бойся, живот к спине не присохнет, – говорила Марина Алексеевна, натирая очищенную картофелину на терке, а потом все это бросая в кипящую воду, забеленную молоком.
     Вот он в чашке, дымящийся жиденький кисель, а к нему (о, радость!) кусочек хлеба.
     – Ты немножко хлебца откуси и ложки три киселя к нему глотай, – учила Марина Алексеевна голодную девочку.
     – Баушка Мариша, расскажи мне про Ленинград, – попросила Вера.
     – Страшно вспоминать мне, милая! Ад кромешный! Сколько людей погибло! Ужас! – с дрожью в голосе проговорила Марина Алексеевна, смахнув ладонью слезы.
     «Опять сына своего вспомнила», – подумала Вера и решила больше не расстраивать ее.
     Соня молча сидела на кровати, думая о своем Николае, заплетала гладкие каштановые волосы в две косы, а потом сняла с печного выступа у потолка узелок с шерстью. Несколько дней жужжало веретено поочередно в руках Сони и Марины Алексеевны, ну а связать носки и варежки для женщин не было проблемы. Теперь у печной трубы под потолком обнажилась ухмыляющаяся рожица, которая так пугала Веру, но она уже без страха глядела на этот лик, образованный морщинами побелки. Что ж, подросла, привыкла, да и нечего бояться: бабушка Мариша всегда с ней. Девочка никогда и никому не говорила о пугающем ее надпечном изображении, Соня ничего и не знала, а то бы сразу забелила это место мелом. 
     В окрестностях Наровчата некоторые холмы были меловые, поэтому люди их раскапывали для хозяйственных нужд, и эти места приобрели причудливые формы с многочисленными углублениями. Говорили, что в них водились привидения, рассказывали жуткие истории… Ничего не поделаешь: у страха глаза всегда велики.
     Всю зиму первоклассницу Веру держали в своем плену всевозможные болезни, с яростью навалившиеся на ослабленный от голода детский организм. Только она проучится в школе недельку-другую, и снова с кашлем и температурой отлеживается дома. Диагноз доктора Юмашева нешуточный: осложнение на легкие, но с помощью добрейшей соседки, Варвары Пимовны, которая приносила внутреннее сало и молоко, девчушку подняли на ноги.
     Учение в школе – «лес темный». Читать даже не научилась, в тетради по письму – сплошные каракули. Обидно как! Одна только радость – это сказки, девочка слушала бы их бесконечно.
     Однажды учительница повела детей в «Народный дом», пришли в библиотеку на «Праздник сказок». Дети с удовольствием слушали волшебные сказки и рассказывали сами, даже Вера осмелела и пожелала поведать всем свою любимую «Красную Шапочку». Она бойко пересказывала, вот уже близок конец сказки, наконец, торжествующе произнесла:
     – Волку разрезали пузо и …
     – Не пузо, а живот, – быстро поправила ее учительница Антонина Дмитриевна.
     Вера замолчала, обдумывая: «Это у людей живот. А у волка – пузо». Так и осталась при своем мнении.
     Все же в школе интересней, чем дома, тем более она находится близко, за углом. Это было здание старой гимназии, первый этаж кирпичный, мелом побеленный, а второй – деревянный, потемневший с годами. Младшие классы располагались на втором этаже. Каждое утро Вера по быстрому собиралась и вприпрыжку скакала в школу. Весеннее солнышко ласково провожало худенькую, «в чем душа держится», малышку, не умеющую ходить шагом. Даже рядом с мамой, держась за ее руку, Вера всегда не шла, а подпрыгивала.
     Главное для первоклассницы в школе – это услышать продолжение чтения книги «Девочка из города», которая потом на долгие годы, как заноза, засядет в ее трепетном сердечке. Она навсегда запомнит свою первую учительницу, читающую вслух такую интересную книгу.   

     P.S. Пройдут годы, и Вера встретит повесть Л.Ф.Воронковой «Девочка из города» (1957 г. издания, тираж 400 тыс. экз.) на прилавках книжного магазина и уже никогда с ней не расстанется, а будет читать сама (в память о своей первой учительнице Антонине Дмитриевне) всем детям-первоклассникам, которых станет обучать в школе…

     В начале мая 1946 года приехал в Наровчат вербовщик с Урала, расхваливал жизнь в дальних краях, обещал хорошую оплату труда на заводе. Люди, как всегда, «клюнули» на хитрую удочку.
     Решила ехать и Соня с дочкой.
     – Работы нет, картошка кончилась, в поле нечего посадить, и денег нет на покупку, – жаловалась она Вере Павловне. – Тетка Мариша ушла жить в Азарапино, а я распродам все лишнее и – в дорогу. Рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше.
     – Говорят, вола зовут не пиво пить, а хотят на нем воду возить. Как знать… Везде хорошо, где нас нет, – ответила глубокомысленно Вера Павловна, у которой без вести пропал муж на войне. Ей тоже жилось несладко: сыну Симульке шесть лет исполнилось, одеть, обуть надо, накормить, а мать ее, молчаливая и печальная старушка, серьезно больна.
     Желающих ехать на Урал оказалось немало. Со станции Ковылкино поезд помчал их на восток. Соня грустно глядела на мелькающие в вагонном окне родные места, мысленно прощаясь со своей родиной, с близкими людьми.
     «Прости-прощай, дорогая Варвара Пимовна, твою доброту мы никогда не забудем!» – шептала она, прижимая к себе притихшую дочку, которая завороженным взглядом провожала вырастающие, как из-под земли, диковинные пейзажи. «Прощай, Наровчат, одни колышки торчат!» – нараспев повторяла тихонько Верочка.
     В Уфе – остановка, поступил приказ: всем сойти с поезда вместе с вещами и пройти санитарную обработку. Пришлось мыться в бане, а белье тем временем прожаривалось горячим воздухом в огромной духовке, пышущей жаром. После такой процедуры нужно ожидать, когда подадут поезд.
     – Скорого прибытия не обещаем! – «обрадовал» пассажиров дежурный по станции.
     Соня решила за это время навестить родственников, которые жили в Уфе.
     – Посоветуюсь с ними, может быть, останемся в Уфе, не поедем дальше, – сказала она дочке.
     Но, к сожалению, их дома не оказалось: вероятно, были на работе.
     – Значит, не судьба, – рассудила Соня.
     Вернулись назад к вокзалу, а поезд-то ушел!
     – Что делать?! Вот проворонили, так проворонили мы с тобой, – огорчилась Соня.
     Подошли другие опоздавшие земляки, зашумели от досады:
     – На чем теперя ехать?
     – Тетери мы безмозглые, проворонили поезд!
     – Ждать да догонять – хуже некуда!
     – Да впору хоть на крыше вагона…
     – А што? Можно и на крышу!
     Дождавшись очередного поезда, потихоньку взгромоздились все на крышу дальнего вагона, вещи затащили, помогая друг другу, прилегли, утихли, затаились…
     Прозвенел колокол отправленья, загудел паровоз, дернулись колеса.
     «Ну, поехали, кума, неведомо куда», – пробормотала присевшая в углу крыши женщина в черном платке.
     Теперь можно поднимать головы и смотреть по сторонам, только ветер мешает да густой дым из трубы паровоза. Вскоре лица у людей потемнели от копоти, все залегли, укрывшись, кто чем мог.
     Только Вера, не отрывая глаз, смотрела на бегущие навстречу весенние цветущие поля и леса, большие и малые поселения.
     «Интересно-то как!» – восхищалась она мысленно и старалась посмотреть еще вниз, увидеть, как крутятся колеса, наклоняясь все ниже и ниже, и в такт движения поезда моталась ее голова.
     – Эй, Сонька! Придремнула ты, што ли? Смотри за своей девчонкой-то! – закричала хриплым голосом с противоположного угла крыши всегда сердитая тетка Наталья. –  Бульканет она у тебя щас вниз головой, как пить дать! Ишь, ведь, какая любопытная!
     Соня испуганно схватила дочку, с досады отшлепала ее, потом прижала к себе и уложила рядышком…

(продолжение следует)