Ангел-хранитель

             Накануне празднования 80 годовщины Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945г.г. мы с болью и гордостью вспоминаем тех, кто отдал за неё свои жизни. Вспоминаем всех, кто проливал кровь на полях сражений, и тех, кто выжил в этой страшной войне, пройдя через фашистский плен и лагеря ГУЛАГа, проявив при этом не меньшее мужество. Время неумолимо движется вперед. С каждым годом всё меньше живых свидетелей подвига советского народа и доживших до наших дней ветеранов. Поколение победителей уходит. Тем ценнее их воспоминания, сохранившиеся в семейных архивах и в памяти детей, внуков и правнуков.               

               
         Великая Отечественная война для рядового Василия Колесникова началась в июне сорок первого и окончилась в декабре сорок восьмого. Дорога домой оказалась длиною в семь лет и восемь месяцев. Он прошёл этот трудный путь без единого ранения, как будто заговорённый от пуль и осколков снарядов…
– Вася, ты куда собрался-то? Ты уж отслужил своё, – заплакала Вера. – Ведь мне рожать скоро. Как я одна останусь?
– Куда-куда, в военкомат, конечно. Ты же сама видишь, все мужики пошли, и я должен. И хорошо, что отслужил, значит обученный боец. Не реви! Если что, тебе тятя поможет.
– Как он мне поможет?! Его новая жена готова съесть меня. Была бы мама жива, тогда другое дело. Я бы вернулась к родителям, а так даже не знаю, что делать. Живот огромный, будто двойня там у меня.
– Ну, не ты первая, не ты последняя. Все бабы рожают, и ты справишься. Ты же вон какая боевая у меня!  Ладно, давай прощаться. Пожелай мне удачи и провожать не ходи! Долгие проводы – лишние слёзы, а тебе волноваться нельзя, это для ребёнка вредно, – нарочито сурово сказал Василий, чтобы остановить слёзопад.
В этот момент, чувствуя волнение матери, малыш в утробе начал сильно толкаться. Это отрезвило Веру, она тут же перестала плакать, поняв, что ей действительно, надо думать сейчас, прежде всего, о ребёнке.
– Ну, вот и ладно, вот и молодец! Береги себя и сына!
– А, может, дочку! – улыбаясь сквозь слёзы, сказала Вера.
– Всё равно, береги! –  улыбаясь только глазами, настойчиво повторил Василий, бережно обнял жену, поцеловал и, не оглядываясь, вышел.
            Вера осталась дома, понимая, что муж прав. С первых дней совместной жизни он был главным в семье, будучи старше её на целых шесть лет, а значит, умнее и опытнее. Она выглянула в окно, увидела, что Василий уверенным шагом пошёл в противоположную от военкомата сторону. «К матери пошёл прощаться», – вытирая заплаканные глаза, догадалась молодая женщина.
            А за окном цвело июньское лето. Было тепло и солнечно, в палисадниках цвели разноцветные мальвы. В синем-синем небе плыли белоснежные облака. Весело щебетали птицы. Было так мирно и спокойно вокруг, что совсем не верилось, что где-то далеко гремит война и гибнут люди.
Вася зашёл в родительский дом, низко склонившись в дверях, чтобы не стукнуться лбом.
– Ну, здравствуйте, матушка, Федосья Константиновна! – как обычно, с лукавой улыбкой произнёс сын.
Он всегда величал мать по имени-отчеству, подчёркивая своё уважение и сыновнюю любовь. Она всплеснула руками, едва не заревела, но сдержалась, вытерла набежавшие слёзы и подошла с ладанкой в руках:
– Не отказывайся, сынок. Носи. Не показывай никому, а знай, что это оберег твой. Храни тебя Господь во всех путех твоих! –  сказала она строго, перекрестив младшего сына, и обняла, прижав к большой материнской груди. – Да пиши, не забывай! Я молюся за тебя.  И ты молися! Тихонько, али совсем про себя, чтоб никто не слыхал.  Вася, кто верит и молится, тому Бог-от в помощь! Ангела тебе в дорогу!
           Василий спрятал ладанку под рубаху, снова обнял мать, при этом Федосья увидела, что в глазах его сверкнула набежавшая, но не пролившаяся, скупая мужская слеза. Она вышла его проводить за калитку и долго смотрела вслед, шепча молитвы, а когда сын дошёл до поворота, снова перекрестила его и зашла в ограду, вытерев слёзы уголком ситцевого платка, который носила летом, чтобы голову не напекло солнцем,  снова и снова повторяя про себя: «Господи! Спаси, сохрани и помилуй раба твоего Василия!»
           А Василий быстрым шагом дошёл до райвоенкомата, находившегося почти в конце Береговой улицы, что тянулась вокруг большого озера, поздоровался с ближними мужиками за руку, спросил, кто крайний в очереди. Толпа перед входом была солидная. Мужчины тихо переговаривались, а женщины, одна за другой, принимались голосить, как по покойникам, обнимая своих мужей и братьев.
«Хорошо, что Вера не пошла со мной, а то от волнения, не дай Бог, родила бы тут раньше времени», – подумал Василий. Он огляделся, увидел своего друга Ивана Кисленко.
– Здорово, Ваня!
– Здорово!  Вставай рядом, попросим, чтобы нас в одну часть отправили. Вместе воевать сподручнее.
– Попросить-то, конечно, можно. Только когда я действительную служить пошёл, никто никого не спрашивал. Куда направили, туда и поехал. Так это в мирное время было, а сейчас не знаю. Сомневаюсь, что пойдут навстречу.
– Ну, попытка – не пытка. За спрос в лоб не ударят, – засмеялся Иван, вечный балагур и весельчак, которого Вася частенько называл хохлом. А он и был хохол, много лет назад переехавший с женой, красавицей Марусей, из Украины, но так и не избавившийся от хохляцкого говора.
           Кисленки и Колесниковы дружили семьями. Иван и Василий всегда подшучивали и друг над другом, и над своими жёнами. Маруся, уже совсем обрусевшая, говорила по-русски без акцента и совсем не обижалась на шутки мужчин, могла и сама ответить колко, если что. Другое дело, Вера. Она в силу своего юного возраста и «интересного положения» шуток не понимала, принимала их за насмешки и по-детски, до слёз обижалась. Правда, после одного случая мужчины перестали её донимать. Однажды Иван, шутя назвал её колобком, намекая на большой живот беременной женщины. Вера тогда так разрыдалась, что все испугались, что она родит, не дожидаясь срока. Маруся кинулась успокаивать её и ругательски ругала своего мужа такими словами, от которых мужики оторопели. Всё, с тех пор шутить с Верой на эту тему никто не решался. И на другие темы тоже старались особо не шутить. Мало ли что, а то потом весь век грехи не отмолить.
         Друзья переживали не напрасно. Всех, кто в этот день пришёл в военкомат, вечером отправили поездом в Челябинск, а оттуда в Москву, где команду расформировали по разным частям, и пути-дорожки друзей разошлись…

          Срочную службу Василий служил в автобате, водил полуторку. На этот раз он попал в пехоту.  Перед самой отправкой на фронт, после недолгой учебки в воинской части, расположенной где-то в Подмосковье, их обмундировали. Вместо сапог выдали ботинки на два размера больше нужного, по два отреза плотной бязи на портянки. Кому лопатка сапёрная досталась, кому только армейский нож. Выдали плащ-палатки. Шинелей на складе не оказалось, но никто даже не спросил про них. Все думали, что война скоро закончится. Месяц-два, и все домой вернутся, как после учений. Когда вдобавок и винтовок всем не хватило (их получил каждый второй или третий боец, и патронов только по горсти), то солдаты недовольно зароптали, а Василий, не робея, задал вопрос:
– Товарищ старшина! Рядовой Колесников. Разрешите обратиться?
– Разрешаю.
–  А как же воевать без оружия и боеприпасов?
Командир взвода, седой коренастый мужчина лет пятидесяти, невесело усмехнулся:
– Ориентируйтесь на месте. Если товарища ранят или убьют, берите его оружие и вперёд на врага! Да что вам объяснять, прибудете на фронт, сами всё поймёте, а сейчас по списку получите сухие пайки в дорогу.
Солдаты притихли. Куражу как-то сразу поубавилось. Вопросов больше не задавали. Услышав команду «Становись!», быстро встали в шеренгу.
–  Взвод! Равняйсь! Смирно! Товарищ лейтенант, взвод для отправки на фронт построен. Докладывал старшина Матвеев.
Немолодой лейтенант, уставший от проблем из-за недостатка оружия, боеприпасов, обмундирования, с лицом, серым от тяжёлого груза ответственности за возложенные на него заведомо невыполнимые задачи, обратился к бойцам, сурово чеканя каждое слово:
– Товарищи солдаты! Вы все знаете, что Германия вероломно напала на нашу страну. Родина в опасности.  Немцы топчут нашу землю, бомбят города, убивают мирных жителей. В это тяжёлое для страны время все мужчины должны встать за защиту Отечества. Наша задача – остановить врага любой ценой. Времени для долгих речей нет. Сейчас вы отправитесь на вокзал. Там вас погрузят в вагоны и повезут на фронт. С Богом, сынки! Старшина, командуй!
– Взвод! В колонну по два становись! Шагом марш!

            Железнодорожный состав вёз бойцов на фронт, к западной границе Советского Союза. Поезд ехал медленно, подолгу стоял на узловых станциях, ожидая своей очереди. Солдаты из вагона, в котором ехал рядовой Колесников, где-то раздобыли школьную тетрадку и химический карандаш. Те счастливчики, кому достался листок, по очереди написали письма домой, а старшина передал их начальнику станции. Кто мог тогда знать, что единственное письмо от Василия заблудится в хаосе войны и придёт к его матери только в декабре сорок первого, когда он, как многие тысячи советских солдат, нежданно-негаданно попавших в окружение в самом её начале, уже окажется в немецком плену?..

          Через пять суток война стала реальностью. Рано утром на незнакомом полустанке поезд попал под бомбёжку. Первый снаряд попал в головной вагон. Послышался гул самолётов и новые разрывы. Солдаты прыгали из вагонов и бросались врассыпную, стараясь как можно дальше убежать от поезда.
– Ложись!  На землю! – закричал старшина.
          Но многие и так уже легли, прошитые пулемётными очередями. Навечно. Василий тоже упал, прикрыв голову руками. Пули просвистели совсем рядом, подняв фонтанчики земли в нескольких сантиметрах от него. Немецкие самолеты удалились от железнодорожного состава, заходя на второй круг. Василий чуть приподнялся, увидел, что рядом с убитым товарищем из его взвода лежит винтовка, схватил её и, пригнувшись, побежал вслед за другими солдатами в сторону  леса, что был метрах в пятнадцати от поезда.
            Пикирующие бомбардировщики утюжили состав, добивая раненых, а когда наступила оглушительная тишина, то все, кто остался в живых, сами не поверили в это чудо. Смерть покружила над ними чёрным вороном, погрозилась и, Бог весть почему, улетела. Из всего состава уцелел единственный вагон, тот, в котором ехал Василий.  Железнодорожная насыпь и почти всё пространство от неё до самого леса было устлано телами бойцов. Из всей роты в живых остался только взвод старшины Матвеева, и то в неполном составе, и десятка два солдат из других вагонов, оставшихся без командиров.
– Ну, что, сынки, с боевым крещением! – произнёс старшина охрипшим голосом. – Фронт, похоже, далеко. Орудий не слыхать. Потому слушай мою команду – похоронить погибших с воинскими почестями. Делимся на две группы. Первую возглавит рядовой Колесников. Приказываю собрать тела убитых товарищей, достать из карманов гимнастёрок документы, и передать их мне. Если найдёте живых, окажите первую помощь. Перенесите всех ближе к лесу, в тенёк. Заберите оружие и патроны. Им уже ни к чему, а вам пригодится. Вторая группа, главный – рядовой Михайлов. Как можно быстрее выкопать большую могилу возле леса и обозначить место захоронения. 
Все работали молча, потрясённые смертью такого количества боевых товарищей, фамилий которых даже не успели узнать. Когда тела были положены в братскую могилу и прозвучал оружейный салют в честь погибших бойцов, оставшиеся в живых долго стояли, обнажив головы, и молчали, не в силах осознать того, что произошло.
          Гнетущую тишину нарушил голос командира, выведший солдат из оцепенения:
– В колонну по два становись! За мной шагом марш! – сурово скомандовал старшина и колонна двинулась на запад в сторону фронта.
          Так Василий Колесников первый раз избежал смерти на войне. Он шёл в следом за старшиной и думал, что это Ангел-Хранитель его спас, и проверил, на месте ли материнский оберег. Ладанка висела как раз напротив сердца.
– Шире шаг! – скомандовал старшина.
Услышав уверенный голос командира, солдаты пришли в себя, приободрились, взвод пошёл более слаженно. Примерно через час быстрого марша по просёлочной дороге Василий услышал впереди по ходу движения колонны едва различимый звук моторов.
– Товарищ старшина! Шум. Слышите?  – спросил Василий
– Нет, не слышу! Тебе показалось.
– Нет, не показалось. У меня слух охотничий. Я моторы по звуку могу определить. Колонна идет. Моторы не наши, похоже, немцы, товарищ старшина.
– Взвод, стой! Всем молча слушать!
          Бойцы прислушались, а Василий уверенно произнёс:
– Точно! Колонна немцев примерно в километре от нас. Просто ветер в их сторону, да ещё шум деревьев звук заглушает.
Старшина, имевший боевой опыт, мгновенно принял решение:
– Бойцы, слушай мою команду! Углубляемся в лес с правой стороны. Занимаем позицию и ждём приближения колонны. Сначала подпускаем её, а потом блокируем огнём первую и последнюю машину. Бейте по покрышкам и моторам, а потом по живой силе. Задача ясна?  Молча, к лесу бегом марш!
Когда взвод укрылся за деревьями, старшина громко скомандовал:
– Рассредоточиться вдоль опушки! Огонь без моей команды не открывать! 
          Большинство солдат во взводе до начала войны не имели армейского опыта и боялись предстоящего боя. Но и тем, кто уже отслужил, тоже было тревожно. Одно дело стрелять по мишеням, и совсем другое – по живым людям, хоть и фашистам.
Едва бойцы успели занять позицию, как послышался шум приближающейся колонны машин.
– Не стрелять!  Ждать, когда колонна зайдёт в зону обстрела! – громким шёпотом передал по цепочке старшина.
          Но у кого-то из необстрелянных солдат сдали нервы. Головная машина немцев не дошла ещё до середины, как прозвучал первый ружейный выстрел, за ним, как по команде, другие. Стреляли хаотично и практически всё время мимо. В ответ застрочил немецкий пулемёт, затрещали автоматы, прицельно бившие по опушке леса. Немцы попрыгали из машин и открыли шквальный огонь, двинувшись в сторону взвода.     Старшина, увидев превосходящую силу противника, вооруженного до зубов, принял решение отступить, чтобы сохранить взвод, и громко скомандовал:
– Прекратить огонь! Отходим в лес! Собрать винтовки и патроны! Отходим!
         Оставшиеся в живых побежали в глубину чащи вслед за командиром, который, чтобы обмануть немцев, шедших строем перпендикулярно дороге, свернул влево, уводя взвод из-под обстрела. Немцы в глубину леса не полезли.
Минут десять слышалось только тяжёлое дыхание бегущих солдат, петляющих между деревьями. Они остановились, как по команде, хотя её не было. Просто выдохлись все разом, поняв, что автоматных очередей больше не слышно.
– Ну, что сынки!  Как вам пробежка? –  сурово усмехаясь, сказал старшина. – Это вам не у мамки на печке сидеть, семечки щёлкать! Война, мать её! Становись!
Когда все встали в строй, то оказалось, что их уже половина от тех, кто выжил под бомбёжкой. И каждый подумал тогда про себя, что и на этот раз ему повезло, а что дальше будет, один Бог знает. 
– Бойцы! Мы отступили, чтобы сохранить взвод, как боевую единицу, чтобы снова бить врага. Приказываю проверить вооружение: винтовки, патроны, лопатки и ножи, кто знает, возможно придётся вступить в рукопашный бой. Чтобы сориентироваться на местности, отправим разведку. Рядовые Михайлов, Иванов, Петренко!  Шаг вперёд! Вы пойдёте влево от большой сосны. Ваша задача – определить границу леса и найти ближайшую дорогу!  Вторая группа – рядовые Колесников, Ефанов и Долгуша. Шаг вперёд! Ваша задача разведать обстановку, углубившись в лес вправо от сосны. Слушайте, смотрите, есть ли движение немцев с той стороны. Постарайтесь вернуться, действуйте по обстановке. Взвод поменяет дислокацию через полчаса.
        Первая группа, ушедшая влево, погибла, нарвавшись на немцев. Вторая, в составе которой был Василий, вернулась в полном составе, сообщив, что впереди нескончаемый лес. Взвод двинулся в указанном направлении и шёл довольно долго. Солдаты устали и уже изнемогали от жары и жажды, когда впереди под полуденным солнцем засверкала водная гладь небольшого озерца.
 –  Привал! Напиться, умыться, перекусить тем, что осталось от сухого пайка. Купаться запрещаю, чтобы воду не баламутить. Набрать воды! Путь предстоит долгий. На отдых даю тридцать минут. Разойдись! –  охрипшим голосом скомандовал старшина.
          Солдаты разбрелись по берегу озера, чтобы скорее смочить водой пересохшие глотки. Пили жадно, одни – зачерпывая воду ладонями, другие –лёжа на берегу прямо из озера, как пьют животные, и только потом, утолив жажду и наполнив свои фляжки, легли отдыхать в тени деревьев, сняв ботинки со стёртых в кровь ног. Василий, как только его голова коснулась подложенной под неё руки, мгновенно уснул. Ещё несколько солдат последовали его примеру. Остальные бойцы, вытянув натруженные ноги, отдыхали, тихо переговариваясь.
            Старшина, достав планшет, доставшийся от погибшего командира роты, стал определять по карте направление движения к фронту. Судя по всему, взвод находился на территории Белоруссии, и фронт должен быть западнее места привала. Но канонады не было слышно ни с запада, ни с востока.  Старшина подумал: «Как ни крути, а без разведки не обойтись». Решив, что даст солдатам ещё немного отдохнуть, он разбудил рядового Колесникова, надеясь, что опытный охотник хорошо ориентируется в лесу, и сможет прояснить обстановку.
           Василий углубился в лес, обламывая по пути веточки деревьев, чтобы по ним найти дорогу обратно. Через некоторое время он вышел на просёлочную дорогу и вернулся. Отдохнувшие солдаты двинулись в путь. Идти по дороге было гораздо легче, да и солнце уже давно перевалило за полдень. Взвод шёл на запад быстрым маршем, ожидая, что идёт врагам навстречу, но, как только солдаты зашли на широкий перекрёсток, сзади, из лесной чащи, внезапно раздались автоматные очереди и резкие крики:
– Halt! Hende hoch!
         Немцы, сидя в засаде, подкарауливали разрозненные группы советских солдат, оставшихся после бомбёжек железнодорожных составов, и брали их в плен. Кто из взвода успел выстрелить в немцев, тех убили, остальных, отобрав оружие, под конвоем повели в ту же сторону, в которую шёл взвод, на запад. Василий, у которого винтовка была без патронов, оказался в колонне пленных. Толстый очкастый немец без конца толкал его в спину прикладом и орал:
– Weg! Weg! Schneller!
            Василий шёл и думал только об одном, как сбежать от немцев.  В это время один из его товарищей выскочил из колонны, но его тут же застрелили. «Не надо спешить, осмотреться надо, и если бежать, то наверняка.  Вон там побегу, где деревья совсем рядом. Хотя, конечно, не факт, что за ними можно скрыться. Ну, да ладно. Или пан, или пропал!» – эти мысли промелькнули в голове Василия в одно мгновение, и когда конвоиры отвлеклись на следующего беглеца, он изо всей силы толкнул идущего чуть позади и справа от него немца, и кинулся в лес, петляя, как заяц. Тут же вслед зазвучали автоматные очереди, но, к счастью, все пули пролетели мимо.
           Василий бежал долго, пока совсем не выбился из сил. Лес впереди стал понемногу редеть, послышался лай собак и потянуло дымком. «Жильё рядом», – подумал он. Прячась, подошёл к опушке леса, пригляделся и прислушался к доносившимся голосам, понял, что вышел к небольшой деревне. Он затаился, прилёг за кустарником, чтобы, дождавшись ночи, зайти в ближайшую к лесу хату, попросить воды и еды, и узнать, в какой стороне фронт. Однако, ждать пришлось очень долго, до самых сумерек.
          Василий очень хотел пить, и голод – не тётка, давал себя знать всё больше. В животе так урчало, что, казалось, слышно было за версту. Голод обострил обоняние, заглушив чувство самосохранения. Василий глотал слюнки, учуяв запах жареной картошки с луком. Молодой организм требовал еды, и солдат сдался. Он осторожно перелез через прясло огорода и крадучись, как тень, двинулся к сараю, который стоял недалеко от избы. Собака, почуяв чужого, громко залаяла. Тотчас вышел хозяин. Увидев солдата, он поманил его, жестами показав, что пройти нужно возле стены сарая, пригнувшись, чтобы соседи не заметили.
         Когда зашли в избу, крестьянин велел дочке задёрнуть шторки на окнах и погасить лампу. Хозяйка жалостливо смотрела, пока усталый, худенький, как подросток, солдатик ковшик за ковшиком жадно пил воду, потом, торопясь, практически не жуя, глотал жареную картошку. У него смешно, как у её младшего сына, шевелились уши, которые казались большими на обритой наголо голове. Мария покачала головой, видя, что у парня слипаются глаза. Почувствовав себя в относительной безопасности, солдат заснул прямо за столом, положив голову на руки, но тут же вскинулся, услышав голос хозяйки:
– Вася, ему надо поспать.
– Да, не мешало бы, – ответил боец.
– Да не тебе говорю, а мужу своему, Василию.
– Дак я тоже Василий.
– Вот те на! Тёзка, значит, – вступил в разговор хозяин. – Поспать обязательно надо, а к утру я тебя выведу в лес. Оставаться тебе здесь опасно. Немцы в деревне. И полицаев навалом. Я тоже полицай, только оставлен для работы в подполье. Нашу семью в прежние годы раскулачили, хоть не были мы кулаками. Своим горбом всё заработали, без наёмной силы. Семья была большая. У меня тоже девять детей.  На это и расчёт, что немцы поверят. Ты не первый, кого я в лес вывел. Главное, чтобы соседи не увидали, а то они всё приглядываются да принюхиваются, боюсь, немцам донесут.

            Потихоньку все улеглись спать. Солдату постелили на полу. Он тут же провалился в сон, устав от тревог тяжёлого дня.  Прошло часа два. Пёс на цепи начал громко рычать. Услышав, хозяин метнулся к окну и увидел тёмные силуэты   вооруженных людей.
– Немцы! – приглушённо вскрикнул он. – Боец! Просыпайся! Немцы. Из хаты нельзя выходить. Тебя пристрелят и нас всех заодно с тобой положат. Прятаться надо. Куда? В подполе найдут. На чердак – не получится, надо наружу выходить, а поздно уже.  Стоп! Давай в подпечек лезь, а я тебя дровами заложу! Сможешь?
– Смогу! – ответил солдат, отбросив поленья, сложенные для просушки в углублении плиты, и рыбкой нырнул в подпечек.
Хозяин тут же завалил его дровами.
В это время раздался громкий стук в дверь, послышались немецкая речь и голоса полицаев:
– Рус, выходи, сдавайсь! 
– Эй, Васька, а ну, отворяй дверь! Показывай, где солдата спрятал!
– Какого солдата?  Да вы что, господа полицаи, перепили горилки? – улыбаясь, ответил хозяин уверенным голосом, а у самого душа в пятки ушла, как представил, что. если найдут солдатика, всех ребятишек и жену расстреляют. А самого повесят прилюдно для устрашения местных жителей.
Трое полицаев и двое немцев зашли в хату, заглянули во все углы, под кровати, на печку и на полати, где спали дети, открыли подпол, осветив его фонариком.
– Айда, посмотрим на чердаке, может там спрятался, – сказал Трифон, самый злой среди полицаев, люто ненавидевший советскую власть.
Проверили и чердак. Нет никого. В сарае тоже. Даже в будку к собаке заглянули. Пусто.
– И кого вы тут искали? – сохраняя выдержку, спросил Василий.
– Ну, видно, померещилось твоим соседям, – ответил Трифон, – хотя ты у нас всё равно под подозрением. Если что, сразу расстрел! Понял? И всю семью твою вырежем, как всех краснопузых. Имей ввиду.
– Имею. Да разве ж я пошёл бы в полицаи, если бы был краснопузым, как ты сказал? Хватит меня пугать. Пуганый я. Идите по домам и господ офицеров проводите, им тоже спать не дали, да извинитесь перед ними за беспокойство.
– Без тебя разберёмся, умник! Уходим! Не в этот раз, видно.
           Немцы и полицаи ушли, не солоно хлебавши, а испуганные, проснувшиеся от шума ребятишки, даже заплакать боялись. Мария же только крестилась на икону, благодарила Бога за то, что все остались живы.
           Когда стихли голоса приходивших с обыском, хозяева спохватились.
– Вась! Ты живой?  –  громко спросил хозяин, убрав дрова от плиты.
Но солдат молчал и не шевелился. Он задохнулся в подпечке, зажатый кирпичами в таком маленьком пространстве, где человек поместиться не мог, разве только собаке хватило бы места. Туда проскользнул, как селёдка в банку, а обратно уже выбраться не мог.
          Супруги, боясь не успеть, разломали плиту, выбивая кирпичи, чтобы вызволить уже не дышавшего солдатика. Он был весь синий. Мария обливала его холодной водой, била по щекам, давила руками на грудь, чтобы задышал. Едва-едва, он очнулся, не понимая, где он, и что произошло.
– Ну, тёзка! В рубашке ты родился, не иначе! Дважды мог сегодня умереть, а живой остался! – обрадовался хозяин.
– Это Ангел-Хранитель у него такой сильный, – перекрестив солдата, уверенно сказала Мария, а ослабевший Василий только, молча, потрогал на груди матушкин оберег.
           Перед самым рассветом, когда сон особенно сладок, рискуя жизнью детей, жены и своей собственной жизнью, белорус вывел солдата в лес, снабдив его водой и хлебом.

           Двое суток Василий плутал по лесу, пока не прибился к группе солдат, так же, как и он, оказавшихся в тылу врага за линией фронта, и вместе с ними снова был взят в плен, теперь уже безоружным. Немцы согнали всех выловленных в лесах Белоруссии русских солдат во временный лагерь, построенный руками военнопленных. На его территории было несколько дощатых бараков с двухъярусными нарами, но места для всех там не хватало, а потому большинство солдат спали прямо на земле: летом – под палящим солнцем, осенью – под дождём, а зимой – на снегу.
           Лагерь был большой. Утром и вечером пленных пересчитывали, выстроив в шеренгу. Немцы вели себя нагло. Тех, кто пытался сбежать (а таких было немало) показательно расстреливали перед строем или вешали для устрашения остальных, оставляя трупы на виселицах, пока они не начинали смердеть. Кормили несъедобной баландой один раз в день, но и её хватало не всем.
           Многие солдаты умирали от дизентерии и истощения. Трупы свозили в кучу в дальний угол, ближе к колючей проволоке, которой этот лагерь был обнесён. Василий тоже заболел дизентерией, но у него был крепкий организм, и он одолел её. В раннем детстве ему удалось выжить даже во время эпидемии тифа. В нечеловеческих условиях, постоянном холоде и голоде, когда смерть ходила по пятам каждый день, Василий собрал всю волю в кулак, чтобы во что бы то ни стало выжить и сбежать из лагеря.
  Однако удачный случай представился только ранней весной сорок второго года. Лагерь находился недалеко от речки, на берегу которой за колючей проволокой пленные построили для немцев баню. В тот день вместе с товарищем Василию пришлось топить её. Они натаскали воды из реки, нарубили дров побольше. Для Василия, который родился в деревне, этот труд был привычен, а товарищ его, столичный парень, истощённый дизентерией, совсем выбился из сил. День уже близился к вечеру, постепенно наступали сумерки.
– Слушай, Пашка, давай сейчас сбежим? Спрячемся за баню, а пока они там чешутся, мы с тобой по льду на другой берег перебежим.
– Да ты что, Васька? Какой из меня беглец, я едва ноги таскаю. Да и лёд, наверно, уже опасный, вот-вот ледоход начнётся. И нас видно будет на белом льду, если с берега смотреть, мы же как на ладони будем. Нет, я рисковать не буду.  Я жить хочу. А ты, если хочешь, беги.
– Пашка, да всё равно тебя расстреляют, подумают, что ты со мной заодно. Так и так нам обоим смерть, так лучше попытаться обмануть её. Ну, что? Бежим?
– Нет, Вась. Не побегу.
– Ну, ладно. Тогда побудь ещё за баней, пока я к реке спущусь, вроде, как за водой. Когда перебегу на ту сторону, ты выходи из-за бани, иди назад в лагерь, чтобы не подумали, что ты со мной.
          Так и сделали. Василий спустился к реке, сделав вид, что набирает воду. Оглянулся, увидев, что охранники продолжают болтать, он ступил на опасный лёд, потом лёг на него, и быстро переворачиваясь с боку на бок, покатился к противоположному лесистому берегу, где можно было скрыться.
Несмотря на наступившие сумерки, его фигура на белом фоне была видна издалека.               
         Немцы в лагере заметили беглеца и открыли по нему огонь из автоматов.  Лёд трещал, а Василий крутился всё быстрее, стараясь не попасть в полыньи, и достиг другого берега, оставшись невредимым. Ни одна пуля не попала в него! Но на другом берегу его ждали… немцы из другого подразделения. Они, смеясь, с любопытством наблюдали за смельчаком, не открывая огня. Этот русский парень поразил их своей находчивостью и везучестью. Василия не расстреляли.  Бог весть почему… 
         Позднее, когда оставшихся в живых военнопленных уже перевели в лагерь на территории Германии, он часто думал, что это материнский оберег спас его в очередной раз. Он мысленно благодарил своего Ангела-хранителя, матушку Федосью Константиновну, и молился о матери, о жене и маленьком сыне. Василий почему-то был уверен, что у него родился сын.
         Потянулась тягостная и смертельно опасная лагерная жизнь, когда ежедневно каждый военнопленный ходил по краю: в любой момент, за любую оплошность, просто за недобрый взгляд исподлобья, самое малое он мог быть избит прикладами до полусмерти, либо расстрелян на месте из-за плохого или наоборот весёлого настроения немцев, если же какой-нибудь солдат, не выдержав,  срывался и отвечал фашистам, то его ждала казнь на виселице. А иногда немцы, перебрав шнапса, развлекались.
– Russische Schweine!  – орали они и внезапно начинали стрелять из автоматов длинными очередями прямо над головами пленных, потешаясь над тем, как русские быстро падали на землю, прикрывая головы руками.
         Кого-то шальные пули убивали наповал, а раненых фашисты безжалостно добивали в упор.  Оставшихся в живых заставляли уносить трупы на свалку – огромный ров в дальнем углу лагеря. Болезни и голод истощили пленных. Сырой климат, холодные ночи, воспаление лёгких и туберкулёз забирали последние силы ослабевших солдат. Многие из них, грязные, завшивевшие, страдали от старых воспалённых ран, болели тифом. Каждое утро военнопленные выносили из холодных бараков очередные окоченевшие тела товарищей. Василий выжил вопреки. Его хранили Бог и материнская молитва.
         Шёл уже сорок четвёртый год. Казалось, войне нет конца, а немцы вели себя так, словно они уже победили. По крайней мере, они это явно демонстрировали, но однажды ситуация в лагере внезапно изменилась. Немцы как-то странно засуетились, перестали зверствовать. Среди пленных отобрали самых здоровых и крепких на вид, вымыли в бане, переодели в чистую одежду. Переводчик объяснил, что те, кто пройдут медицинский осмотр, будут направлены на работу за пределами лагеря.
         С этого дня Василия вместе с другими пленными, попавшими в эту группу, каждый день возили в вагонах на ближайшую железнодорожную станцию, где они ремонтировали немецкие поезда. Толковый и работящий, он схватывал всё на лету, быстро освоил профессию кузнеца и даже стал понимать немецкую речь. Хозяин мастерской, наблюдая за его работой, бывало, хлопал его по плечу и, усмехаясь, произносил:
– Na Gut! Gut! Mach mit, mach nach und besser!
– Danke, – хмуро отвечал работник, не поднимая глаз, а немец удивлялся тому, что русский, судя по всему, понимает его речь.
          Василий по интонации понял, что хозяин ценит его, как трудолюбивого и толкового работника, а тот в свою очередь стал иногда подкармливать русского, незаметно подкладывая в его карманы хлеб. Обнаружив это в первый раз, Василий насторожился и встревожился, ожидая провокации, но не показал виду. Когда во второй раз в его кармане непонятно откуда появился ломоть хлеба, он впервые посмотрел немцу прямо в лицо и кивнул, мол, всё понял, спасибо. Глаза хозяина заискрились едва заметной улыбкой, как будто, он хотел сказать работнику, что отныне между ними существует некая тайна, о которой другим знать не обязательно.
         Руки Василия делали привычную уже работу, а мысли были заняты только одним: «Что-то тут не так!  С чего бы это немец так подобрел?  Неужели наши, наконец, погнали проклятую немчуру? Да, похоже, погнали. Последнее время фрицы перестали бахвалиться, что заняли Москву. Врали, конечно. Этого не может быть!  Значит, наши войска уже близко. Надо бежать, чтобы вернуться к своим и успеть ещё повоевать против их порядка, «орднунг», как они говорят. Всё равно сбегу! Только надо всё обдумать, как следует».
        Только что тут было обдумывать? Выяснить, как далеко от фронта находится станция, ему не удалось. Скорее всего, она была в глубоком тылу, далеко от западной границы Советского Союза. Оставалось уповать на Бога и молиться о скорой победе. И оказалось, что не напрасно Василий молился. Он не знал, и не мог знать, что американцы в это время открыли второй фронт, и бои шли уже на территории фашистской Германии.
         В тот памятный день поезд, как обычно, привёз пленных в депо, но не успели они выйти из вагонов, как самолёты стали бомбить станцию. Состав немедленно отправился обратно, стараясь скорее вернуться в лагерь. Василий, воспользовавшись неразберихой, возникшей на перроне, не раздумывая, запрыгнул в пустой вагон, из которого только что вышел. Он лёг на пол, чтобы его не было видно в широко открытую дверь, и замер. Даже если бы немцы с перрона увидели его, то подумали бы, что он убит.  Солдат лежал ничком, ни жив, ни мёртв, думая только об одном, как бы по пути выпрыгнуть из вагона так, чтобы конвоиры, если вдруг они остались в поезде, не заметили его. Он помнил, что железная дорога в одном месте делает поворот и проходит совсем близко к лесу, где Василий спрыгнул, надеясь, что там ему удастся скрыться.
           Поезд шёл довольно быстро, и прыгать было опасно, но Василий об этом даже не думал. Близкая свобода пьянила его. Он пробыл в лесу несколько суток. Спал на сырой земле, днём ел грибы и ягоды, пил воду из луж, и всё время шёл через лес на восток, как ему казалось в сторону фронта, определяя направление по солнцу. Он избегал приближаться к дорогам, боясь напороться на немцев, но однажды всё же решил понаблюдать за движением на одной их них. И тут на его счастье увидел, как на телеге, запряжённой лошадью, женщина средних лет везёт бидоны с молоком и ругается на неё на смеси украинского и русского:
– Но! Бисова дитына! Шевелись, кляча ленивая!
Василий рискнул выйти из леса:
– Матушка! Не бойся! Я не разбойник. Дай напиться, Христа ради!
Женщина, увидев худенького солдатика, пожалела и налила полную кружку молока.
– Откуда ты, сынок?
– Из плена бегу. А ты как здесь оказалась?
– Я из угнанных, почти три года здесь, работаю на бауэра.
 – Подскажи, далеко ли фронт? Как к нашим пробраться?
– Про наших не знаю, а вот американцы здесь неподалёку стоят. Ихняя часть верстах в пяти отсюда.
– Американцы? Откуда они тут?
– Да ты что, не знаешь, что они союзники теперь?
– Союзники? Так вот значит, кто станцию бомбил… В какую сторону-то идти, подскажешь?
– Ну, вот так прямо по дороге иди, потом на перекрёстке направо, а там рукой подать!
          Откуда только силы взялись у Василия! Он открыто пошёл по дороге, стараясь, как можно скорее, пройти этот путь. Окрылённый новостью, солдат шёл, надеясь, что сейчас американцы дадут ему оружие, и он немедленно пойдёт воевать с немцами. Только судьба распорядилась иначе…
– Attention! Hands up!
– Их бин русский! Их бин нихт дойч!  – тыча себя в грудь, пытался объяснить Василий американцам. – Дайте мне оружие! Я пойду воевать против немцев!
 В ответ его переодели в немецкую форму и швырнули в лагерь с пленными немцами… А вскоре, к концу сорок четвёртого года, всех военнопленных переместили в лагерь, расположенный на территории Франции.  Его охраняли американские военные, которые были намного лояльнее к пленным, чем немцы в Германии.
            … Зато внутри лагеря шла ожесточённая война между настоящими немцами и переодетыми в немцев русскими, которые были в меньшинстве. Немцы зверствовали, забивали русских по одному, окружив плотным кольцом, чтобы лагерные охранники не видели. Чтобы выжить, русские тоже объединялись и старались держаться вместе, не давали немцам оттеснить товарищей днём, и спали по очереди, дежуря по ночам.
           Группа, в которой был Василий, состояла из трёх человек. Днём они выбирали среди немцев того, кто отличался особым зверством по отношению к русским, а ночью совершали вылазку в стан немцев, по-тихому убивали его и, чтобы не вызвать подозрения у охраны, сбрасывали тело в ров – отхожее место для пленных.
– Вась, смотри, вон тот, высокий, который всё хохочет и разговаривает с охранниками по-английски. Видишь? У меня есть план. Давай мы его зажмём ночью, и заставим передать через охрану, что в лагере содержатся советские солдаты, нарочно переодетые в немецкую форму. Пригрозим ему, что удавим его, если не поможет. Как думаешь, сработает?
–  Не знаю, Петька, как бы он нас не выдал. Ну, всё равно, это шанс, надо его использовать. Вдвоём пойдём, или Николая позовём?
– Надо позвать, втроём надёжнее. Этот фриц вон какой здоровый.
          План, как ни странно, удался. Немец оказался из антифашистов и согласился помочь добровольно. Американцы передали информацию властям, и вскоре лагерь поделили на две половины, отгородив немцев от русских колючей проволокой, чтобы прекратить обоюдные убийства.

         День Победы над фашисткой Германией Василий вместе с товарищами по несчастью встретил в лагере.  У русских солдат появилась маленькая надежда вернуться на Родину, а вскоре советских военнопленных, в числе которых был и Василий, в порту Марселя погрузили на теплоход и повезли в Одессу.
– Петька! Какая радость!  Домой едем! Домой! Ты понимаешь?  Как они там, мои родные? Живы ли? Сын уж, наверное, подрос!
– Вась! Ты что такой наивный? Ты же столько времени в плену был.
– Ты тоже. Ну, и что?
– А то! Там, на Родине, мы все для них предатели. И ты, и я.
– Ну, лично я не предатель. Должны разобраться, я думаю. Мне скрывать нечего. Я трижды бежал. Правда, все три неудачно. Хотя как посмотреть. Выжил, это и есть удача.
– Это ты так думаешь. А я слышал, как наши конвоиры между собой говорили, что нам всем каюк. На Сталина кивали, мол, он ещё в начале войны сказал, что у нас нет пленных, у нас есть предатели. Он даже собственного сына не пожалел, когда тот в плен попал, не стал его обменивать на немца, сказал: «Мы генералов на солдат не меняем». Во как! Понял?
– Ну, Бог не выдаст, свинья не съест! – ответил Василий, но в душе его поселилась тревога. Он понял, что Пётр, похоже, прав.
           Когда теплоход прибыл в Одессу, несколько бывших пленных по законам военного времени были расстреляны за сотрудничество с немцами тут же, в порту. Остальных погрузили в железнодорожные вагоны, предназначенные для перевозки скота, и повезли через весь Союз в Сибирь.

          Лагерь для осужденных по статье 58 УК РСФСФ находился под Иркутском. Судьба в который раз испытывала Василия на прочность. Теперь ему предстояло на ежедневных допросах доказывать, что он не изменник Родины.
– Ты, фашистская морда! Ты почему живой?  Почему сдался в плен, шкура? Пока страна воевала, ты у фашистов на сладких харчах подъедался?  За сколько Родину продал? – орал следователь, жестоко избивая солдата, у которого руки были связаны за спиной.
– Я не предатель! Состав разбомбили, и мы все оказались в тылу у немцев. Я же вам всё это рассказывал уже сто раз! Почему вы мне не верите?
– Потому что вы все врёте! Все до единого! Свою шкуру спасаете. Почему сдался, я тебя спрашиваю? Почему не застрелился, мать твою?!
– Оружия не было. Одна винтовка на двоих и даже на троих. И патронов выдали по горстке. Нечем было застрелиться! – орал в ответ Василий.
– Ах, ты скотина! Я тебе покажу – нечем! Сержант, в карцер его! Ни пить, ни есть не давать, пока не захочет признаться! И смотрите, чтобы не смел садиться! Пусть стоит сутки, спать ему не давать! Пусть почувствует, что здесь не курорт для предателей!
           Через сутки обессилевшего солдата, которому не давали присесть, били прикладом, если он закрывал глаза, когда он стоя засыпал, и даже пить не давали, не говоря уже о еде, снова тащили на допрос, который вели сразу два следователя. Когда один уставал, заставляя Василия подписать признание о том, что он враг народа, второй бил его после каждого отказа. Когда солдат терял сознание, его обливали холодной водой, чтобы очухался, и снова били.
А Василий, теряя сознание, цедил сквозь разбитые в кровь, бесформенные от ударов губы:
– Нет!  Не подпишу!  Я не предатель!
– Убью, сволочь фашистская! – орал следователь, нанося новый удар.
– Убей! Всё равно не подпишу! Мне так и так смерть. Так хоть умру человеком, – твердил измученный солдат, харкая кровью. На его теле, ставшем похожим на огромный синяк, не осталось живого места.  От глаз остались одни щёлочки, а вся голова была в шрамах.
–  Сержант! На мороз эту гадину и облить его ледяной водой, чтобы простыл и сдох, скотина упрямая!
На какое-то время его оставили в покое, думая, что ему не выжить. А он выжил!  Когда допросы возобновились, то их вели уже другие следователи, они, видимо, поверили Василию, который стоял на своём:
– Я не предатель! Ничего подписывать не буду! Убивайте так.
           И следователи отступились. Стойкость солдата поразила их. Тех, кто сломался, не выдержав таких допросов, неминуемо ждал расстрел. Рассказывая о том, как попал в плен, как трижды бежал, Василий ни разу не изменил показаний, рассказывал всё в мельчайших подробностях и твердил, что он бежал, чтобы бить фашистов.
             Толи Судьба смилостивилась над ним, толи материнские молитвы о сыне дошли к Богу, но Василия выпустили из лагеря и отправили на поселение. Он стал жить в бараке с другими поселенцами, так и не зная, оправдали его или нет, и ежедневно приходил в особый отдел отмечаться. Через некоторое время его отправили работать на железнодорожную станцию под Иркутском.
– Ты гляди, какой рукастый! Где кузнечному делу научился? – спросил старший смены, видя, как Василий умело управляется с металлической заготовкой на наковальне.
Василий в ответ молча усмехнулся, и мастер, догадавшись, отошёл от него, похлопав по плечу.
–  Ладно, ладно. Молодец! Работай.
Наблюдая за работой Василия изо дня в день, мастер спросил однажды:
– А что ещё умеешь?
– Слеса;рю неплохо. В моторах разбираюсь.
– А сможешь начальнику станции машину отремонтировать?
– Посмотреть сначала надо, как обещать, если не видел?
           На следующий день Василий по слуху определил поломку в моторе виллиса, на котором возили начальника станции. Когда полковнику доложили, что нашёлся умелец, кто за полчаса починил его заграничную машину, в которой никто до этого не мог разобраться, он сильно удивился и пришёл в мастерскую посмотреть на него.
– Не соврал твой мастер. Сразу видно, что руки у тебя к месту пришиты, и голова толковая. Где учился? Какое образование у тебя?
– Ликбез закончил. Читать, писать и считать научился. Вот и всё образование.
– А как в моторах научился разбираться?
– На шофёра выучился, работал. Видел, как ремонтники чинили разные машины, на ус мотал.  Опытным путём.
– Молодец! Обязательно лагерному начальству доложу, что ты очень хорошо работаешь. Может, это пригодится тебе в дальнейшем.
– Спасибо, гражданин начальник!



           Так понемногу Василий завоевал уважение и начальника станции, и рабочих, но ни с кем не сближался, всегда оставался настороже, видя, что за ним установлена постоянная слежка. Видимо, лагерное начальство всё-таки подозревало, что его завербовали немцы, и ждало, что он выйдет с ними на связь или устроит побег. А Василий понял это и не реагировал на провокационные разговоры одного из рабочих, в котором распознал подосланного сексота.
          Однажды Василия пригласил начальник лагеря и поручил ему сопровождать офицера внутренних войск в командировке на Горьковский автозавод.
– Колесников, поедешь с капитаном Ивановым получать грузовики по разнарядке. Туда поедете поездом, обратно на машинах своим ходом. Едешь вторым шофёром.  Запомни, вернуться вы должны до октябрьских праздников. Если опоздаете, пеняй на себя, это будет считаться побегом. Всё понял?
– Понял, гражданин начальник, – ответил Василий.
      Сначала у него затеплилась надежда, что если он справится с поручением, то его, может быть, освободят совсем, а потом, хорошенько подумав, почувствовал подвох. А вдруг его специально хотят спровоцировать на побег или устроить другую каверзу? Теперь, когда Василия перевели работать на станцию, он часто думал об освобождении, мечтал, как вернётся домой, увидит мать, жену и сына, которых часто видел во сне.  И он решил, что никому не позволит отнять у него такую долгожданную свободу: «Буду предельно осторожен. Зря рисковать не буду. Постараюсь сделать всё правильно и вернуться вовремя».
        Но задача оказалась не просто сложной, а практически невыполнимой. Капитан Иванов, получивший наличными огромную сумму денег (на оплату машин на заводе, на покупку билетов в купе, командировочные на месяц, включая суточные и проживание в гостинице, на бензин на обратную дорогу для грузовиков), сев в поезд, начал напропалую кутить, обедая и ужиная в ресторане, заказывая спиртное в огромных количествах.
– Заткнись, гнида! Не тебе меня жизни учить, предатель! – орал он, размахивая пистолетом, когда Василий пытался урезонить капитана, сказав, что деньги надо экономить, чтобы хватило до конца командировки. – Жри свои пирожки, что я тебе купил на перроне, и не смей из вагона выходить, пока я в ресторане девочек угощаю! Увижу, что вышел, убью, скотина!
          Василий замолчал, не зная, что делать. Когда они прибыли на завод, кутежи продолжились. Оказалось, что готова только одна машина, выделенная по разнарядке, вторую надо ждать в течение двух недель, а капитан продолжал пить и напропалую транжирить деньги. Поняв, что дело швах, Василий сам решил разузнать ситуацию на заводе.
– А можно мне получить сейчас одну машину, а вторую капитан Иванов получит, когда она будет готова, и расплатится? – спросил Василий у начальника сборочного цеха, узнав, что сроки затягиваются на неопределённое время.
–  Нет, так не положено.  Наряд один, значит платить надо за обе машины сразу.
– Так он и заплатит за обе. Деньги у него, а мне начальство приказало прибыть к празднику, иначе меня посадят. Помогите, пожалуйста. С капитаном пока говорить невозможно. Загулял он на свободе. А мне каюк, если не приеду вовремя.
          Судьба снова сжалилась над Василием. Начальник цеха вошёл в его положение, узнав у своих сотрудников, что мужчина говорит правду, записал все его данные, и выдал машину под расписку в дополнительном документе. 
Василий погнал полуторку без сна и отдыха и успел к намеченному сроку! А беспечный и разгульный капитан Иванов был позднее осуждён за растрату государственных денег в особо крупном размере и приговорён к расстрелу.
          После этого случая доверие к Василию возросло. Он продолжал работать на станции, а лагерное начальство, видимо, готовило документы для его освобождения, но самому Василию об этом не было известно.
В конце сорок седьмого года он попросил одного вольного рабочего, которому мог доверять, отправить весточку матери, но сделать это в другом населённом пункте, чтобы не подвести его. Он молился про себя, чтобы начальство не узнало об этом, ведь он сидел по статье без права переписки. Выявленное нарушение могло добавить ему срок.
        Однако Бог и материнские молитвы хранили Василия. Письмо чудесным образом оказалось в родном селе, а после к нему приехали жена Вера и сын Юрик, которому уже было почти семь лет. Василий сильно переживал, узнав, что матушку после его письма парализовало. Семье позволили жить вместе, но Василий всё так же отмечался в особом отделе и работал в депо. Вера поговорила с начальником станции о судьбе матери, а тот посоветовал, чтобы родные взяли у врача справку о том, что она при смерти. Возможно, тогда Василию позволят поехать проститься с ней.
           … Но прошёл целый год прежде, чем Василий с женой, сыном и недавно родившейся дочкой Томочкой вернулись в родное село. Он, прошедший фашистский плен, выстоявший под пытками в ГУЛАГе, не подписавший документов о том, что он враг народа даже под страхом смерти, был полностью оправдан задолго до амнистии, которую объявили только в пятьдесят третьем году, после смерти Сталина.
Начальник станции уговаривал его остаться на постоянное жительство в Иркутске, давал благоустроенную квартиру мастеровому работнику, но Василий думал только об одном – как поскорее вернуться домой, к своему Ангелу-Хранителю – матушке Федосье Константиновне и родным братьям-сёстрам. Он хотел забыть, как страшный сон, выпавшие на его долю тяжкие испытания и мытарства, а дома, теперь он это знал точно, даже стены лечат.
В декабре одна тысяча девятьсот сорок восьмого года солдат Василий Колесников вернулся с войны…

       P.S.Это своеобразная историческая реконструкция реальных событий жизни моего отца, ветерана Великой Отечественной войны, Колесникова Василия Петровича. Ему выпала нелёгкая доля – немецкий плен, затем ГУЛАГ.  Долгое время я по крохам собирала факты из жизни отца и его мамы – моей бабушки Колесниковой Федосьи Константиновны, которую я не видела ни разу в жизни. Она умерла в год моего рождения.  Отец часто говорил о своей матушке, как об Ангеле-Хранителе, спасшем его в годы тяжёлых испытаний. Мой рассказ, основанный на воспоминаниях самого отца, я посвящаю их памяти.

30.03.2025