Семейная тайна. Повесть. Глава 14

Глава 14

     Приехав к бабушке, я даже не мог подумать, что открою семейную тайну, в которой мне еще предстояло разобраться. Она оказалась достойна самых неожиданных поворотов книжных сюжетов.
     Догадка о том, откуда были взяты эти записи, молниеносно возникла у меня в голове. Я посмотрел на дверь, которая вела во всегда запертый на ключ кабинет. Она была распахнута. Оставив записи, я двинулся, чтобы войти внутрь — дышал я тяжело и неровно. Я вновь почувствовал себя ребёнком, тем самым ещё не очерствевшим к деду Сашенькой. Я был мальчиком, который несколько раз пытался взломать замок этой самой двери, оставлявшей за собой немой вопрос и из-за любопытства к которой дед неоднократно бил его по рукам, когда заставал с ней рядом — толь-ко вот нынешнему Сашеньке, со временем позабывшему не только о странной комнате, но и о нем самом, секрет изволил открыться сам.
     Передо мной возникло тёмное тесное пространство. Я бы назвал его кельей — так аскетично оно было обставлено: стул, стол, керосиновая лампа и наглухо закрытое плотными гардинами окно. Помнится, в детстве я даже пытался подсмотреть, что же творится за густотой их ткани, но не было ни одного момента, чтобы в окно проник со-нечный свет. Соответственно, моя шпионская деятельность никогда не заканчивалась успешно. Больше в комнате ничего не наблюдалось. Большой-маленький Сашенька подошел к столу и с удивлением заметил, что ящик в нём был открыт.
     «Соответственно, дедушка умер раньше, — лихорадочно рассуждал я, — значит, бабушка всё же не удержалась и после его смерти — потому что при его жизни такая авантюра закончилась бы плачевно — открыла кабинет и ящик. Нашла там эти записи. Что она хотела ими сказать?».
     Сгорая от нетерпения, я метнулся обратно к бумажному нагромождению и слетевшим на пол листам.
     На них скрывались стихотворения и прозаические тексты необыкновенной глубины и словесной красоты. Я читал и не мог оторваться — это и впрямь было гениально. Все они были объединены одним сюжетом и написаны в формате писем к какой-то незнакомке. Описание этой незнакомки чем-то смутно напоминало мне Веру. Её образ красной нитью проходил через всё, что я успел пробежать глазами. Ее образ был таким живым и ярким, что читатель рисковал влюбиться в несуществующего человека, а рассказчик так полно и ярко описывал свои эмоции, что не сопереживать было невозможно. Единственное, что меня смутило — это отсутствие писем, которые могли отождествлять начало отношений. Этот пробел был досадным, и я, как заправский редактор, автоматически начал думать, каким образом исправить такое колоссальное упущение.
     Я восхищенно выдохнул. Так вот что скрывал мой дедушка — свою страсть к писательству! Эта мистерия разгадывалась, кажется, лучшим из возможных образов. «В конце концов, комната деда могла хранить какой-нибудь гроб, в котором отдыхал в лучшие времена граф Дракула из одноименного романа Стокера», — подумал я и расхохотался. Очередное потрясение оказалось более чем положительным, и это не могло не привести меня в восторг. Тем более, рукопись уже буквально жгла мне руки — так долго я держал её, с таким усердием разъединял пальцами слегка слипшиеся страницы и так сильно ожидал момента, когда смогу её опубликовать. О другом её применении не могло быть и речи — я хотел, чтобы этот фактический литературный прорыв увидел свет.
     Я вскочил, обуянный эйфорией, вновь кое-как перевязал записи, перед этим несколько минут кружа по комнате в поисках шпагата, который оказался прямо под столом, под который я заглядывал несколько раз, и помчался за вещами, чтобы скорее очутиться в Петербурге. Я предвкушал триумф этого произведения, не особо даже уделяя внимание тому, что создал её не кто иной, как мой дед, и в моих жилах течёт его кровь — кровь Писателя с большой буквы. Во мне затаилось блаженное нетерпение, возникающее у ярого охотника, который вот-вот подстрелит крупную дичь. Я и был этим самым охотником, только охотником иного рода — который навел мишень на литературный шедевр.
     Вечером я отправил Ники краткую записку, что вновь навещу его, как только разберусь со срочными делами в издательстве — они действительно не требовали отлагательств. Ближе к ночи я уже добрался до вокзала и стоял на перроне, поминутно прижимая к груди бумаги. Лил страшный дождь, и я, несмотря на то, что сумка была кожаная, почему-то ужасно боялся промочить рукопись. Меня ждал Петербург, мир ждал феноменальную книгу, мой дед ждал посмертной славы, и отказать ни одному из них я не мог и не имел права.
     За работу я принялся, как только прибыл домой — прямо с поезда отправился на работу. Мои коллеги встречали меня добрыми кивками и довольными лицами. Александр, наконец, выглядит оправившимся от потери и готов работать так же усердно, как это было всегда. Моя душа почти пела. Тяжелые минуты у Ники вспоминались, но не имели на меня такого влияния, которое могло бы быть, не подвернись мне под руку стансы моего деда. Они меня спасли, и я начал готовить записи к публикации — вычитывать, редактировать и корректировать. Я не спал ночами, разбирая его почерк, согнувшись над листами, тепло подсвечиваемыми торшером, обнажающим пылинки, танцующими вальс под лампочкой. Оставалось только придумать утерянные первые письма и подогнать свой авторский стиль под остальные части повествования — это было самой сложной частью работы, потому что перещеголять в ней деда я бы ни за что не сумел.
     В один из последних дней работы над поставленной задачей ко мне постучалась одна из моих коллег. Вошла она в не самом приятном расположении духа и с весьма озадаченным лицом.
     — Приходила какая-то мадам из высшего общества, — она нахмурила брови, — иначе не назовешь: вся в мехах, напомаженная, французскими духами пахнет. Закурила прямо перед моим носом, — к хмурым бровям добавились еще и сморщенные губы, — тьфу! Передала вам вот это.
     Девушка возмущенно швырнула запечатанные рукописи на мой стол. Было очевидно, что дело тут было не в беспардонном поведении таинственной мадам, а в зависти моей коллеги к ней. Я невольно усмехнулся.
     Когда дверь за дамой закрылась, я со вздохом отложил свою работу — как-никак публикация дедовой истории была прежде всего моей прихотью, а не обязательным требованием ко мне как к сотруднику. Разорвал бумагу, в которую были обёрнуты листы и ощутил кончиками пальцев что-то знакомое на ощупь — будто такие страницы я когда-то уже трогал.
     Я внимательно посмотрел на листы.
     Передо мной лежал утраченный фрагмент романа в письмах, написанного моим дедом.