Набросок

Набросок
Любовь — это счастье, но одного счастья
 для счастья недостаточно.

Глава 1. Дружба
           В утреннем вагоне на кольцевой линии народу тьма. Поставив тяжелую сумку к дверям, Саша, наконец, отдышался. Отходя от станции, поезд разгонялся — приходилось крепко держаться за поручень. Напротив, за поджарым седовласым мужчиной с выкрашенной в яркий грин челкой, стояла белозубая мулатка, рядом с ней — девушка в очках, к оправе которых были подцеплены длинные широкие подвески, по-восточному закрывающие часть лица. Чуть дальше, адски выделяясь, краснели шаровары, ботинки такого же цвета и пурпурная дамская сумка сидящей бабули с всклокоченной, петушиной прической и весьма довольным лицом. Невольно потянулись ассоциации: «Все-таки никакая африканская разносортица не может сравниться с выбором пассажиров Московского метро. В Питере тоже хватает оригиналов, но здесь, похоже, соревы. Креативчик!»
Окончив второй курс института, Саша добирался из Питера к Банке — Антону Баишеву — однокласснику, который жил на родительской квартире. Впереди была встреча, ночевка и вылет домой на Север. Но до вечера следующего дня еще уйма времени: он улетает из Домодедово в ночь, а Банка из Шарика, позднее, утром. Выйдя из метро в спальном районе, Саша обнаружил, что пока он, нырнув в подземку, изучал местный нарратив, на улице изменилась обстановка. Чистая асфальтовая дорога, облитая чугунным глянцем дождя, сияла свежестью. Приевшиеся стереотипы гласили, что Московские погоды несомненно приятней переменчивых Питерских капризов. Но там, дома, на дальних континентальных Северах, сейчас властвует невозможное лето: солнце пылает в розовых закатах, слившихся воедино с лиловыми рассветами, и небо стынет в глубокой безоблачной синеве. Здесь такого неба не увидишь. Пребывая в прекрасном расположении духа отстрелявшегося без троек студента, невольно сравнивая малую родину с Москвой и Питером, в этот момент он чутко ценил все родное, северное — несносная злобная мошкара не вызывала негатива, и даже массивные рыжие комары, у которых, по словам отца: «слышно, как вылетают тяжелые колени, когда их бьешь», отзывались знакомым, теплым чувством. Мама, отец, бабушка и дед — все они ждут, предвкушают и готовятся к встрече. Кое-кто из одноклассников и друзей детства — уже там. Миновал целый год, каждому есть, что рассказать и чем поделиться. Солнечное летнее утро дарило трепетное великолепие, потому как серьезные парни знают, что после сдачи сессии ничего прекрасней дороги домой быть не может. Может только… Хотя нет, согласен, это тоже не то. Точно, ничего.
Банка — плотный якут с объемной, в форме колокола, причёской, мощными икрами и безмятежным, скучающим взглядом, проживающий один в шикарной двухкомнатной квартире рядом с метро в новом жилищном комплексе, нахрапом прописавшемся среди старых панельных домов. Саша даже представить не мог, во сколько обошлась крутая отделка с дорогими дизайнерскими решениями, необычной мебелью и высококачественной техникой. Ночевал он там однажды, когда ехал прошлым летом в конце августа в Питер на учебу. Дома в жилищном комплексе замкнуты в несколько прямоугольных секций, внутри каждой из которых красуется двор без машин. Высотность — великодушие девелопера — до десяти этажей, что удивительно в наше время.
Вообще, чем занимаются родители Банки, Саша не знал: работают они много, бывают в Москве нечасто, а потому живет Банка, как хочет: родители оплачивают учебу, ежемесячно присылают ему деньги на жизнь, а он сначала учился вполсилы, затем в треть, а потом учебный ресурс оставил его, и долги стали накапливаться с нарастающей быстротой. Банка великолепно рисует. Он может играючи накидать портрет человека, но особенно по душе ему изображать животных: летящих в порывистой горячке лошадей, лающих собак, парящих стрекоз крупным планом. Все это он штрихует шутя, карандашом, и будто от скуки. Учится он на дизайнера, точнее, учился. Видимо, этот процесс ему тоже окончательно надоел, и в один момент Банка взял академический отпуск и предался мечте многих сограждан — святому российскому ничегонеделанию за праведный, родительский счет. С наступлением тепла Банка по нескольку раз в день выходит во двор, садится на скамейку и, затягиваясь электронной сигаретой, смотрит на резвящихся детей.
— Тут живешь? Каждый день тебя вижу, — присевший рядом с ним парень мелькнул бейджиком на форменной жилетке. Банка не отвечал, было слышно, как, вскипая, скоблит сигарета. Он выдохнул и, не глядя на собеседника, откинулся назад на спинку скамейки:
— Солнца мало, одни стены. Бастилия.
Парень уловил его темп и, ввинтив для проформы носок кроссовка в тугой абразив асфальта, сделал паузу:
— Это да. Зато магазины под боком. Работа нужна?
— Думаю над этим. — Банка снова затянулся, темная прядь волос укатилась со лба, мечтательно прикрыв один глаз. – Скорее да…
— Давай к нам, платят не так чтобы, но регулярно, да и не пыльно. К тому же тебе удобно — вышел из подъезда и уже на работе.
— Заманчиво.
— Конечно. Меня Руслан зовут. Спросишь в магазине, я каждый день тут. Ну почти.
— Лады, посмотрю.
Через неделю на скамейке к Банке подсел тот же парень, в той же жилетке:
— Привет. Надумал?
Банка не хотел его расстраивать:
— Не уверен, но… да.
— Тогда приходи завтра утром в магазин, обговорим, в курс дела введу. Добро?
— Ага.
— Давай!
Утром Банка никуда не пошел, зато теперь стал выходить из подъезда в другую сторону, на улицу, где была скамейка.
Грузовой лифт пришел первым. Саша вошел и сразу наткнулся на крупную надпись, нанесенную черным маркером на временную древесную стену: «Ремонт квартира». Кто-то, поставив тире, добавил: «Коса криво». Под надписью едва угадывался зачеркнутый номер телефона. Ремонт в доме был фактически завершен, однако защитное покрытие лифта снимать не спешили.
На этаже — площадка, приятный запах новизны, ничего лишнего. Дверь в квартиру приоткрыта. Войдя, Саша запер за собой и, сняв кроссовки, громко выкрикнул:
– Привет!
Из ванной комнаты вывалился Банка с зубной щеткой во рту:
– Здорово! Проходи. Придётся, правда, на раскладушке переночевать — на кровати Артур спит, — он протянул пухлую руку и, шаркая тапками, исчез, продолжая вести диалог сквозь щель приоткрытой двери.
– Как доехал?
– Норм, — войдя в комнату, Саша отдернул штору, освободив окно. – Тусуетесь?
– Не, из общаги сбежал. С октября так живет, нелегально, – голос Банки прерывался шумом воды, несущейся из-под крана.
– Как это?
– Родаки прилетают, он заселяется. Без палева. Потом опять ко мне.
– Ха-ха!
– Ему там не нравится: убого, холодно, да и вообще… сам понимаешь — общежитие, — закончив умываться, Банка вышел из ванной.
– Да уж.
– Я послезавтра улетаю, квартиру закрою — он вещи перевозит. Скоро должен быть. Мыться будешь?
– Ага.
Артур появился, когда голый по пояс Саша уже вышел из душа и, сидя на краю кровати, рылся в стоявшей на полу сумке, объявив в розыск свежую футболку.
– Саня, ни че се ты раскачался! В зал ходишь? Привет!
– Привет! Ага, только на сессии пропускал, — поднявшись, он шагнул навстречу, подал руку для рукопожатия, ладонью свободной руки хлопнув Артура по предплечью.
– Слушай, у тебя зачётка с собой? Мне надо фотку родакам отправить.
– Сессию завалил?
– Типа того.
Присев к сумке, Саша чиркнул молнией и, не оборачиваясь, откинул руку назад:
– Держи, но у нас предметы разные.
– Да, ладно. Никто не поймет.
Артур положил зачётку на стол и, прижав край ноутбуком, стал целиться смартфоном, одновременно рассказывая:
– Парни, мне Даша школьный фильм скинула. Там, правда, ее десятый класс, но наша школа, в кадре кое-кто из знакомых учителей. Будете смотреть?
– Конечно.
– Сейчас отправлю.
Пройдя на кухню, Саша сел за стол, который утопал в море грязной посуды, засохших недоеденных бутербродов, пустых пакетов из-под чипсов и печенья, заветревшихся отрезков сыра и колбасы, стянувшихся в сухие, ломкие лепестки. Освободив перед собой пространство, он уткнулся в смартфон, где на фоне популярной мелодии плыли звонкие голоса.
– Нормально так. Артурио, это кто? Не знаешь?
– Где? — из дальней комнаты протяжно донесся глухой голос.
– Вот, на две двадцать четыре.
– Я не в курсе.
Погрузившийся в недра холодильника Банка развернулся:
– Кто там? Нависнув над экраном, он звучно жевал, развешивая налево и направо сосисочное амбрэ.
– А-а… понимаю. Ни че так.
– Симпатичная…
– На улице духота, а у вас — вообще парилка, я вспотел, капец. Щелкни назад, я посмотрю, — вошедший в кухню Артур вытирал полотенцем лицо, его футболка взялась многоточием проступившего пота.
– А? – Саша, вглядываясь, смотрел то на экран, то на Артура, продолжавшего елозить полотенцем.
– Не знаю. Хочешь, у сестры спрошу?
– Ну…
– Да, ладно, узнаю.
 – Только меня не коннекти.
– Сделаю. Никто не поймет, что ты интересуешься. А что, комплексуешь?
— Брось. Хочу справки навести, что и как. Вдруг у нее кто-то есть.
— Если и есть, то, наверняка, школота зеленая. Потеснишь.
— Э-э. Не-е. Если она его отошьет… — он чуть задумался. — В общем, так не пойдет.
Согнув спину, Артур перебирал содержимое кухонных шкафов:
– Санчес, ты зануда. Надо проще быть. Раз два и новая.
– Скажешь!
– Не заморачивайся. Москва — большая деревня, а у нас тем более — все на виду. Выяснишь всё до детского сада. У меня сестра — отличница, умница, все знает, всем верит… всех сдаст.
– Ха-Ха!
– Банка, чай есть? – закрыв очередной шкаф, Артур выпрямился и кивнул в его сторону.
– Чай есть, заварка кончилась. Зато с сахаром!
– Ха-ха! Банка, кстати, я тебе привез пару-тройку питерских корюшек, как ты просил. Чуть не забыл, – Саша вышел из кухни и вернулся с плотно упакованным свертком.
– Спасибо. Чего должен?
– …ста пятьдесят.
– Ща переведу.
Утром следующего дня Артур уехал в общежитие, после обеда Саша вместе с Банкой вышли из подъезда во двор.
– Надо в магаз зайти, в дорогу прикупить печенья и воды — в аэропорту дороговато будет.
– Слушай, давай в другой магазин пойдем. Я там человеку обещал на работу выйти.
– Серьезно? Ты? На работу? Да, ладно!
Расстались коротко:
– Скоро увидимся!
– Стопроц! И, да, это от меня за рыбу, — улыбающийся Банка вручил лист формата А4, уложенный в тонкий полиэтиленовый файлик. – Сейчас не открывай, в аэропорту глянешь, и смотри, не мни.
– Оке, — открыв плоскую сумку ноутбука, Саша аккуратно уложил подарок и застегнул кнопки.
Сидя в метро, он не выдержал и вынул листок. Вернее, их было два: один чистый лист прикрывал другой. Саша долго рассматривал портрет девушки, искусно выведенный пухлой рукой Банки. Всматриваясь в грациозные прикосновения карандаша к бумаге, он невольно пытался проникнуть дальше — за тень идеализированного образа, вспоминая слова отца: «Бывает, что хорошенькая девушка, к которой вяжется мужское внимание, делает ошибочный вывод, что всеобщий интерес и вибрирующая вокруг нее симпатия — не только отблеск ее приятной внешности, но и суть выдающихся умственных способностей. Когда некоторые модели открывают рот, хочется прикрыть глаза:
 – Галя, у нас отмена!»
Наверняка, в силу возраста он не рассуждал так пространно, принимая факты размышлений интуитивно, четко и по-мужски понятно. «Как ее зовут? Интересно…»
В долгом полуночном перелете никому не было дела до высокого парня, скролившего видосики и изредка бросавшего взгляд на черно-белый портрет, вертикально прятавшийся за экраном ноутбука. В самолете, вообще, вызывает интерес только очередь в туалет и работает ли usb-зарядка.

Глава 2. Фудкорт
Фудкорт гудел: играла фоновая музыка, пищали кассы, спорили подростки, молодая мама, отряхивая штаны, отчитывала ребенка, опрокинувшего на себя стакан с напитком. За столиком, глядя в экран смартфона, сидела девушка. Тёмные волосы спадают ниже плеч, светлая футболка и синие джинсы подчёркивают будничную рутину, лишь по единичным, отрывистым жестам можно догадаться, что она напряжена. Со стороны эскалатора показалась пара: женщина шла уверенно, держа спутника под руку. Белая со стразами блузка одним краем модно заправлена за пояс, бриджи в обтяжку и узкие лодыжки на высоком каблуке. В походке было больше актёрского, чем модельного: лёгкая игра плечами, взмах густого каре, которое будто подхватывало ее шаг. Она выглядела моложе, чем была на самом деле, и явно это осознавала. Совершенную картину усреднял чуть выступающий нос. Мужчина с ребенком обернулся и, подумав, что сделал это незаметно, бросил повторный, цепляющий взгляд. Если бы рядом присутствовала жена, то он непременно был бы испепелен первым из доступных моральных способов. Это именно тот взгляд —  контрольный, ради которого идут на всевозможные жертвы: поднимают губы, наращивают волосы и ногти, покупают новые наряды и обувь, и в штрихах макияжа растворяют остатки денежных накоплений. Молодой человек, шедший рядом, не чувствовал себя зажатым — перекат стопы, голубые глаза, светлые волосы — мелкие штрихи, собирающие образ.
– Привет.
– Привет, — парень с девушкой сухо, без улыбок, обменялись взглядами.
– Здравствуйте, Вероника. Я — Тамара Владимировна, мама Станислава. Будем знакомы, — женщина сразу заняла место напротив, обозначив голосом, что именно она здесь ведущая.
– Здравствуйте. «Он с мамой — ничего себе поворот! Что делать? Психануть и уйти? Или как?»
– Я не думаю, что помешаю вам выяснять отношения. Я здесь, скорее, чтобы сгладить углы и пояснить мотивы поступков Станислава.
Вероника молча кивнула: «Ладно».
– С его слов я поняла, что вы — девушка принципиальная, с внутренним стержнем. Это похвально — в наше время таких крайне мало.
– Мне приятно это слышать.
– Вот. Может быть, Станислав где-то был неправ — не буду отрицать, но я вижу, что он переживает и хочет вернуть все, как было.
– …
– Я знаю, что вы вместе продолжительное время, также мне известно, что ваша семья — достаточно серьёзные люди, — она говорила спокойно, но не давала вклиниться, обозначая каждое слово так же четко, как только что печатала шаг.
– Я полагаю, Вероника, вы понимаете, что у Стаса сейчас учёба на первом месте, предметы сложные, программа напряженная. К тому же это был первый курс, где нужно заявить о себе и работать на зачетку, чтобы в дальнейшем она помогала, а не тянула вниз. Надо представлять, что его профессия — это уверенное, обеспеченное будущее. Впрочем, Стас рассказал, что вы тоже мечтаете о Питере и высшем образовании. Это правильно. Человек должен состояться, — наконец, она остановилась. 
Молчавший сын, пытаясь улыбаться, посмотрел на нее, потом взглянул Веронике в глаза:
– Я объясню. Думаю, ты поймешь.
– Надеюсь.
Увидев, что сын и девушка готовы к контакту, Тамара Владимировна поднялась:
– Я прогуляюсь.
Задвинув стул, она подняла голову, привычным движением поправила каре, и, направившись к эскалатору, пересекла фудкорт свободной походкой. Отведенные назад плечи обозначили выразительность носа, но это не испортило картины, а сыграло как уловка в ее динамичном шарме. Чувствовалось, что она тает под щекоткой перекрёстных взглядов, липнущих со всех сторон, но таяние это поверхностное, ледниковое, так как она давно и безнадежно привыкла ко всеобщему вниманию.
– Ты хотел мне объяснить? Я готова, — Вероника произнесла фразу без эмоций, будто читала текст.
– Я думал о тебе.
– Думал? Когда в последний раз? Полтора месяца… даже… Я не знала, что делать.
– Да, согласен, были обстоятельства.
– Ты встретил кого-то?
– Нет.
– Тогда почему? Я видела, что читаешь сообщения, звоню — не берешь трубку.
– Мне трудно объяснить, но пойми, ты мне небезразлична.
– Небезразлична?! И только?
– Я не так хотел сказать. Ты мне нужна.
– Сегодня нужна? А завтра? Если нужна, почему ты пропал?
 – Нужно было разобраться. Были сомнения.
– В ком? Во мне?
– Нет. Понимаешь, ты далеко, впереди целый год, вдруг ты не поступишь. Что тогда? Мне стало не по себе, и я поддался эмоциям. В общем, попал.
Вероника сжала губы: — «Интрижка», но промолчала.
– И я должна поверить? Где гарантии, что это не случится снова?
– Я могу только обещать.
Оба замолчали, обдумывая возможные варианты. Фудкорт продолжал равнодушно галдеть: пахло едой, бегали дети.
– Дело не в тебе, а во мне, и, поверь, мне нелегко. Мы можем вернуть отношения?
– Знаешь, я должна подумать. Сейчас я не готова дать ответ. — Вероника прищурилась.
– Ты не представляешь, что я испытала. «Причем интрижка неудачная», — она поднялась, также, как мать, задвинула стул, и, посмотрев Стасу прямо в глаза, закончила:
– Я напишу. — «Блин, колени дрожат».
– Когда? — показалось, что он взволновался, на мгновение вспыхнув.
– Через неделю. Ровно в это же время, — она взглянула на экран смартфона.
– В 15:42 я отправлю сообщение.
– Хорошо, буду ждать. Пока, — Стас хотел дотронуться до ее руки, но не решился, и вышло, что неловко дёрнулся.
– Пока.
Пересекая фудкорт в направлении эскалатора, Вероника прошла тем же маршрутом. Она представила, как плавно шествует, словно знаменитая актриса, небрежно поправляя волосы и отводя плечи назад, и все вокруг восторгаются ее грацией. Потом, вспомнив про нос, задорно хмыкнула: «Ну, уж нет!»

Глава 3. Школа.
Кто не жил в национальной республике, страны не знает, кто жил — не перестает удивляться. Северное лето подбирается к макушке: солнце, поднимаясь невероятно высоко, долго выцеливает и окунается в бордовую кромку, мгновенно возвращаясь назад, чтобы раз в год заглянуть в окна квартир с видом на север; раскалившийся бетон к ночи пышет жаром, ожил городской пляж, и в четыре утра, когда во всю палит солнце, премиум-отдыхающие, голые по пояс, вальяжно шествуют босиком по центру проезжей части, потрясая открытые окна спящих граждан протяжными, гортанными криками: «Серега-а!»  Жалоб не поступает, потому что время от времени граждане меняются местами. Июль. Красота!
Артур прилетел спустя несколько дней. К этому времени Саша промчал по обязательным маршрутам: успел встретиться с друзьями, вместе с Банкой и одноклассниками сходить в кино, побывать на даче у бабушки и деда, где всегда найдётся дело. Набросок красовался на столе — Артур обещал все разузнать, когда приедет домой и поговорит с сестрой.
Социальная сеть:
— Выяснил че?
— Ты о чем?
— Ну!
— А. «Веселый смайлик»
— «Такой же в ответ»
— Ща, погоди.
(пауза десять минут)
— Держи номер!
— Как достал?
— У Даши взял.
— Что прям сразу дала?
— Спросила зачем, сказал — надо.
— Про меня не сказал?
— Саня, ну ты… Конечно нет, и Даша — никому, я попросил. Зовут Вероника, не из круга сестры. Дружит с Леной Алексеевой и еще одной, я не запомнил. Похоже, нет никого.
— Круть.
— А то!
— Если что узнаешь — маякни.
— Ок. Все выпытаю, — «смайлик палец вверх».
— Да, Даша говорит, что она упрямая, как… «смайлик кактус»!
— «Удивленный смайлик с открытым ртом». —  Кактус же колючий.
— Не притронешься.
— Ну вот. «Фигурка с разведенными руками».
Даша вертела телефон в руках, как горячую монету. Знала, что надо позвонить и откладывала. Репетировала в голове и все равно боялась. Наконец ткнула зеленую кнопку.
— Алё? — спокойный голос Вероники словно поставил на паузу ее дыхание.
— Ник, привет… слушай, я, наверное, сделала глупость, — она начала, сразу теряя обороты. — Я дала твой номер Артуру… Даже не подумала…
В трубке повисло молчание. Потом голос Вики прозвучал резко:
— Да? А ему зачем?
— Ну… я просто… он спросил, я не успела… — лепетала Даша.
— Даш, ты вообще понимаешь, что так не делается? Это мой номер, а не твой! — перебила её Вероника.
— Извини, ну… Я могла не звонить и не предупреждать, но мне кажется, кто-то из друзей Артура тобой интересуется, — Даша пыталась оправдаться, но Вероника уже почти не слушала. В итоге разговор закончился неприятной нотой, и Даша осталась сидеть с телефоном в руках.
На следующий день Артур за завтраком невзначай бросил:
— Мы завтра в школу заглянем, к Версанне.
Даша насторожилась. Это был шанс хоть как-то загладить вину.
— И кто пойдет?
— Одноклассники, кто!
— Во сколько?
— К десяти. Тебе какая разница?
— Просто интересно.
Артур хмыкнул:
— Что может быть интересного в школе?
Вечером она снова набрала Веронику.
— Ник… извини ещё раз. Я знаю, что накосячила. Но слушай — завтра одноклассники Артура идут к Версанне. Она в школе поливает цветы и кормит рыбок. Пригласила их на встречу.
— Мне-то что?
— Я тебе говорю, это кто-то из Артуровских друзей, и, мне кажется, он завтра будет там.
На том конце повисла пауза. Потом Вероника тихо произнесла:
— Ладно. Принимается, но прошу, не делай так больше.
— Ок, — голос Даши повеселел.
Настоящих подруг, как и друзей, не бывает много. Лена Алексеева — тот человек, которому Вероника могла доверять: только она знала об отношениях со Стасом, разговоре на фудкорте и подступающем с тупым упорством дедлайне. И только она могла пойти куда угодно и сохранить это в тайне. Утро было летним и тёплым. Школа стояла тихая и пустая, девочки устроились на скамейке у стадиона, прямо напротив входа. Листая экран смартфона, они изредка перебрасывались фразами, иногда посматривая в сторону дверей. На футбольном поле трое мальчишек пинали мяч, по лестнице прошлепала школьная уборщица с двумя мусорными пакетами, вышел на крыльцо и, поглазев по сторонам, исчез скучающий охранник-пенсионер — школа жила каникулярным, полузасыпающим дыханием. Наконец двери распахнулись, и из здания начали выходить бывшие ученики: как обычно кто-то смеялся, кого-то толкали, спускаясь по лестнице. Вероника украдкой вглядывалась в лица — ничего особенного. Лишь один, хулиганистого вида, молодой человек обернулся в их сторону: — Привет, девчонки! — отвернувшись, он покрутил указательным пальцем над головой, и деловой походкой, как герой короткого ролика, скрылся из виду.
— Чего?! — словно инстинктивно вскрикнула Лена.
Появилась Версанна, с ней две девушки, за ними Артур с ребятами. Вероника посмотрела — на автомате, и вдруг поймала взгляд. Не просто «глаза», а нечто другое. Она отвела свои, и, не ослабляя внимания, боковым зрением поймала тот самый повторный, цепляющий. Миг, но его было достаточно. Высокий, с густой шевелюрой, он слушал кого-то, кивал и, кажется, был очень увлечен. Потом группа потянулась дальше, и фигуры уменьшились, растворившись за воротами. Вероника ждала, что он оглянется, — не дождалась. «Может показалось?»
— Ну что? Никого, — Лена сунула телефон в задний карман и поднялась. — Пойдем?
— Нет, как нет. Пойдем. «Надо у Даши спросить. Она, наверняка, знает друзей Артура».
Вечером Саша разглядывал «Набросок», будто проверяя собственную память. Карандашные линии удерживали лёгкую решимость — ту, что появляется, когда видишь человека, которого ещё не знаешь, но уже зачем–то ждёшь.
Солнце задело бордовую кромку и вернулось — словно мысль, от которой не так-то просто отвязаться.

Глава 4. 15:42
Дневник. «День Икс» минус семь дней.
Я пообещала: «ровно через неделю, в 15:42». Время — как воспаленная десна во рту: пытаюсь не трогать языком, но всё равно касаюсь.
Стас сказал, что «попал» и «нужно было разобраться». Ненавижу слова, которые ничего не доказывают. Весь июнь — долгий срок. Знал, что делал.
Если любят — прощают? Лена сказала: «можно и простить». Слышу ее голос, будто он записан и пущен по кругу для воспроизведения.
Дневник. «День Икс» минус шесть.
Сон странный, вязкий. Будто иду по школьному коридору — он пустой и прозрачный, как аквариум, и вода в нем холодная, ноги не слушаются, и я понимаю, что вот-вот раздастся звонок на урок.
Проверила сообщения. Опять: «Как ты? Думаю о тебе». Месяц думал. О ком? Только обо мне?
Иногда ловлю себя на том, что проверяю 15:42 на часах. Глупости.
Дневник. «День Икс» минус пять.
Родители дома, как всегда: телевизор, разговоры, их новости смешиваются с моими. Лена знает всё, мама тоже.
Я снова перечитала переписку со Стасом за зиму. Местами — тепло. Местами — ровно. А потом — пусто. Не верю, что в отношениях можно играть. Любая игра — риск остаться ни с чем.
Дневник. «День Икс» минус четыре.
Пыталась рационально, но, встав на его место, понимаю — чепуха. Я бы не смогла встречаться с двумя.
По подоконнику бьёт каплями соседский кондиционер сверху. Будто отсчитывает время.
Ходили с Леной на пляж. Смотрю на реку и думаю: такая же, как я — одинокая, но свободная.
— Лен, у меня одно и то же: думаю, взвешиваю, снова думаю.
— Скажи: ты его любишь?
— Я… Не знаю, что это сейчас.
— Слушай себя.
Правда ли ей проще, когда никого нет?
Дневник. «День Икс» минус три.
День.
 — Лен, вдруг потом буду жалеть?
— Твое решение будет правильным, я поддержу любое.
После Лены легче и тяжелее одновременно.
Вечер. Разговор с мамой.
— Никуша, ты меня спросила — отвечаю прямо: он тебя оставил на «прочитано» и исчез. Раз сделал — сделает снова. Не верь.
— Но он сказал, что…
— Слова — это упаковка. Следи за делами. Я за то, чтобы закрыть. Жёстко — да.
— Ты — суровая.
— Я — практичная и опытная, и ты должна повзрослеть.
Мама сказала «закрыть» так спокойно, словно закрывают дверь перед уходом на работу. И стало ясно: она уверена на все сто.
Дневник. «День Икс» минус два.
В телефоне поставила будильник на послезавтра в 15:40. Глупо — и правильно. Разве я могу забыть?
Дневник. «День Икс» минус один.
Сон усилился. В коридоре — вода, в воде — двери, у дверей — часы, которые всё время показывают 15:42. Проснулась в испарине.
Лена написала: «Как ты?» — и два сердечка.
Стас: «Ты обещала. Помнишь?»
Дневник. «День Икс». Утро.
Прокручиваю одну и ту же мысль: я одна такая впечатлительная? В зеркало смотрит человек, который не хочет быть слабым, но боится.
Любовь — это счастье? Да. Но его одного недостаточно — где-то я уже это слышала. Мы часто цитируем чужое, чтобы не произносить своё.
Дневник. «День Икс». 15:37.
Ладони влажные. Вытираю о джинсы — смешно, будто это экзамен. На экзамене хотя бы есть правильные ответы.
Звонок Лены — не беру. Я обещала себе решить сама. Иначе это будет ее ответ.
Дневник. «День Икс». 15:40.
Будильник разрезал тишину. Смотрела, как он сработает. Отключила.
Открываю диалог со Стасом. Пустой прямоугольник ввода, курсор мигает, как одинокий светофор на перекрестке. Капли кондиционера бьют, учащая пульс.
Дневник. «День Икс». 15:42.
Набрала: «НЕТ». Палец скользнул в правый угол. Замер над кнопкой. За окном рев мотоцикла. Стих.
Отправить.
Галочки секундой позже — «доставлено». И тут же — «прочитано». Тишина. Давит и теплеет одновременно.
Звонок Лене (15:49).
— Лен… — голос дрожит, — я отправила. Порвала со Стасом.
— Слышу, — дышим вместе.
— Мне плохо и… правильно.
— «Дважды в одну реку войти нельзя», — спокойно, как будто это правило безопасности.
— Знаю. Просто страшно.
— Страх пройдёт, будет легче. Я рядом.
Дневник. «День Икс». Вечер.
Мгла, пахнет дымом — где-то горит тайга. Солнце словно пурпурная шайба.
Страха нет, есть спокойствие, будто мама укрыла пледом. И облегчение — я способна сказать: «Нет». Положила телефон на стол экраном вниз. Ужасно хочется перевернуть — не переворачиваю.
Лена сказала: «Я рядом». И — правда. Наверное, самое сложное в отношениях — перебороть себя, даже если тебя поддерживают.

Глава 5. Артурио
Город изнывал от жары, дождей не было, не было и темноты — белые ночи полагались, как выплата за зимние «полтинники». Артур шёл на своем черном «японце» ровно и тихо: днем курьерка, потом покатушки по набережной. Визор с затемнением, перчатки с костяшками, рюкзак. В чате его знали, как человека слова: сказал «буду» — будет, пообещал — сделает. Этому научил двор, где в детстве он возился с мопедом, собирая из того, что было: крутил, настраивал, смазывал. Отец как-то сказал: «Сам не попробуешь, не узнаешь». Артур пробовал, проверял, брался за любую работу, и в уличной иерархии был на голову выше сверстников. Знал и уважал улицу, и она отвечала взаимностью. Маршрут вел Артура по новому району. Обед, движение плотное. Он сбросил газ и стал притормаживать, когда увидел, что между домов дернулся грузовик-доставка. Вращая головой, водитель взглянул налево, направо, потом снова налево, но этого мгновения было достаточно, чтобы красный байк успел обойти вереницу машин и выскочить ему навстречу. Водитель ударил по тормозам, но было поздно: мотоцикл лег на бок, и, как в боевике, искря, прошел вдоль бордюра. Из кофра, стукнув замком, вылетели две бутылки шампанского и, описав смешную дугу, разбились одновременно, как салют: стекло разлетелось, по асфальту побежала сладкая пенящаяся лужа. Артур вышел на разделительную, одним движением погасил скорость, поднял руку – «стоп». Грузовик коротко, виновато посигналил — два жалобных «пи-пи», водитель, качая головой, развел руками — и, прильнув к потоку, юркнул дальше по своим делам. Артур не стал догонять, но спросил у поднимающегося:
— Разбираться будем?
Тот, держась за щиколотку, махнул рукой:
— Сам виноват… Нога ноет, и переднему колесу хана, — на штанине чирк от асфальта, на коже красный ожог, покрышка смята. Парень поднял байк и, словно вспомнив главное, заговорил быстро:
— Черт, у меня заказ. Постоянница, — он смотрел вопросительно и не моргая. — Две бутылки брют… мне никак…
Артур поднял «шторку»:
— Давай закрою.
— Сфотай этикетку, деньги переведу и адрес.
— Пиши номер, Артур. Я в чате.
— Магазин рядом с Набережным.
— Разберемся, не переживай. Нога нормально?
— Вроде ок.
— Вот и отлично! — щелк — передача, носком в подножку, стопу выше, как в балете. Белые кроссы на черном фоне — эффектно и видно издалека. Дав волю японским лошадям, Артур пустил мот и, обойдя машины, вырулил к светофору, став первым за стоп-линией. Нарушал? Бывало.
Магазин–маркет за углом, где шампанское выдают под вздох кассира. Артур зашёл, выбрал две бутылки. На кассе заметили перчатки, шлем в руке.
— Курьер?
— Ага.
— Постояннице?
— Да.
— Она обычно три берет, — кассирша улыбнулась.
— Может приболела?
— Да ты что! Такая всех переживёт, — она зашлась в смехе.
В подъезде духота и пахнет рыбой. На пятом этаже дверь открыла дородная женщина лет сорока, с серебристым каре, глазами с поволокой и серьезным декольте. Платье праздничное, босые ноги, в квартире смех и тихая музыка.
— Здравствуйте, доставка, — Артур протянул пакет.
— Прекра-асно, — взяв пакет, женщина посмотрела на Артура сверху вниз, как бы оценивая.
— Празднуем… — она не договорила. — Вы прям как из кино… Не хотите присоединиться? У нас все культурно: шампанское, стол, дамы — все уважаемые люди. Кавалеров, правда, нет...
 Артур улыбнулся:
— Не-не, спасибо.  Я на работе.
— Работа не волк, подождет… — летело вниз, когда Артур спускался по лестнице. Он услышал, как закрылась дверь, потом снова открылась и отдалось эхом:
— Надумаешь, приезжай… Красавчик!
Усевшись, Артур снял байк с подножки, и, застегнув шлем, надел перчатки. Откуда-то сверху, из открытого окна, донеслась музыка. Он поймал табло на приборке: 15:42. «Красавчик».
Вечером у набережной собралась тусовка. Гул моторов, свет фар: «чопперы» рядом с «туристами», «китайцами» и «эндуриками». Ветер принёс реку, но лето не остывало — властвовали белые ночи, как компенсация за суровую зиму. Артур не пропускал ночных заездов. Это была его стихия: байк, трасса, скорость, звенящий ветер. Ощущение свободы, как мимолетного счастья. И его было достаточно. Не достаточно было родителям, которые тревожились из-за неважной учебы.

Глава 6. Встреча
От дома Вероники до Лениного — один переход через Хабарова. По пути — памятник с солдатами и провожающей женщиной. Танк на постаменте — финальный аккорд композиции. Впереди поликлиника, сразу за ней дом — обычная панелька. Детские площадки — смесь прошлого и современного на резиновой крошке. Между ними жмутся цветы в бетонных клумбах, бегут заросли полыни, кустов ивняка, скромничают хлипкие берёзы. Там и здесь нависают тепловые трубы, изламываясь, как конечности исполинских скелетов. Лена позвала на чай, на столе — разномастные чашки, в конфетнице — шоколад, негромко, фоном телевизор. На музыкальном канале мелькает клип: молодая певица, худые плечи, длинные серьги; камера все время тянется к лицу, к глазам, словно ищет выгодную перспективу.
— Это не клип, а рекламный ролик, — усмехается Лена, наливая чай.
— В смысле?
— Себя рекламирует, богатого мужа ищет. Видишь, какие крупные планы, серьги длиннющие. Губы выкатила.
— Да ну.
— Я тебе говорю, все они так делают. Я б тоже от такой презентации не отказалась. Зачем мне муж-нищеброд?!
— Она сама прилично зарабатывает, — Веронике нравится иногда подтрунивать над Леной.
— Зарабатывать-то зарабатывает, но оно ей надо? Мотаться по гостиницам, плясать на потных корпоративах — чего хорошего? Найдет богатого и в сторону. Спокойная и обеспеченная жизнь.
— Я бы так не смогла, наверное. Не знаю…
— Большие деньги рождают большие мечты. Поверь, смогла бы. Все ищут спонсора.
В клипе певица на секунду отворачивается от камеры и снова появляется — в кадре линия лица, серьги, потом глаза во весь экран. Постукивая подушечками пальцев о кружку, Вероника слушает не столько Лену, сколько кипение каналов в голове: музыка, открытое окно, дверца холодильника с магнитами, знаменитости и их мужья. Душно.
— Может, погулять выйдем? Погода — смотри, какая, — говорит она и сама удивляется, как легко и по-летнему это звучит.
— Точно. Пойдём спонсоров искать, — Лена делает серьёзное лицо, потом сама же смеётся. — Шутка. Ник, только извини, я переоденусь.
Исчезнув в комнате на минуту, возвращается, как на красную дорожку: платье чуть ярче дневного света, серьги звякают, как кубики льда. У Вероники футболка и джинсы, волосы собраны в пучок. Она смотрит на свои кеды, кивает самой себе:
— Ну и ладно. Кому не нравится — пусть не смотрит.
— Может к тебе зайдем?
— Нет. Это в другую сторону, а мне хочется на «Оржанку» и Проспект.
На площади Ленина тепло, солнечно и многолюдно. Снуют маршрутные автобусы — частные «Пазики», гулко звенят длинные красные муниципалы, хватая и выпуская пассажиров на остановке. Прогуливаясь, девушки идут обратно, пересекают площадь, и в это время чей-то взгляд выхватывает полузнакомый силуэт. Саша с Банкой возвращаются из компьютерной лавки. В руках пакеты с комплектующими.
— Смотри, это она?
— Кто?
— Вероника.
— Какая Вероника?
— Портрет, который ты подарил, помнишь?
— Давай ближе подойдём. Не могу разобрать.
Саша моргает чаще, чем нужно, проверяет себя: не игра ли памяти. Банка, поторапливаясь, недовольно сопит:
— Сань, не так быстро, успеем.
Напротив Русского театра Банка резюмирует:
 — Да, это она. Точно она.
— Она, — повторяет Саша. — Догоняй.
Походкой спортивного ходока Саша делает быстрый рывок и в двух шагах от девушек притормаживает:
— Привет. Тебя, кажется, Вероника зовут? Мы пересекались возле школы… Кажется, — все происходит стремительно, и он не успевает придумать ничего лучше.
Девушки оборачиваются в его сторону.
— Кажется, да, — Вероника легко кивает.
— Я — Александр, — развернувшись, Саша коротко двигает бровями назад в сторону. — А это Антон, для нас — Банка.
— Привет. А я — Лена. Вы же в нашей школе учились?
— Ага, — подоспевший Банка не успевает отдышаться, его голос звучит прерывисто и тяжело, как гул перегруженного самолета.
— Мы помним кое-кого. Это вы младших не замечали, — парирует Вероника.
— Кого? — улыбнувшись, Саша, подмигивает Банке.
— А это секрет!
 — Почему?
— Потому что мы девушки…
—  …и мы секретничаем! — живо перехватывает Лена.
Разговор завязывается. Вероника отмечает про себя: «Глаза необычные… и брови. Конечно, я его помню — но тогда он был худой и с короткой стрижкой. Прикольно».
Кафе находится так удачно, словно выросло из тротуара. На входе меловая доска с неровными цифрами, внутри — кондиционер, прохладно. У окна столик на четверых. На экране над баром — тот же музыкальный канал, но другой клип: знакомая певица опять соблазнительно улыбается, меняя наряды согласно куплетам.               
Разговор складывается сам собой, без фальшивых вопросов. Сначала — универсальная тема: школа, учителя, общие знакомые. Потом Банка рассказывает, как однажды писал портрет девочки, которая весь сеанс молчала, а потом сказала: «Это не я, я не могу быть такой красивой». Лена смеётся — «супер». Саша рассказывает анекдоты, которые все знают, но смеются, как в первый раз.
— А вы где учитесь?
— Я в Питере, на айтишника. Тут чиню, настраиваю. Сейчас бате комп хочу абгрейдить, — Саша показывает пакет.
— А я в Москве, на дизайнера. Рисую.
Плоская тарелка с миндальным печеньем, кофе, за окном клонится день.
Лена улавливает настроение и встаёт:
— Вы нас проводите? До моего дома прогуляемся, он ближе, а Вероника там такси возьмёт.
— Отличный ход!
Они выходят в тёплый воздух. Саша и Вероника идут рядом, шаг в шаг, и этот такт удобен для разговоров.
Такси показывается на карте как маленькая машина, которая долго не сворачивает туда, куда нужно. «До подачи — 3 минуты» превращаются в «2», потом — в «5», потом снова «3». Саша спрашивает:
— Далеко?
— Тут рядом, на Хабарова.
— У меня есть номер. Твой? — он показывает экран.
— Да, — склонившись, Вероника поправляет вырвавшуюся прядь. — Откуда?
— От Артура.
— Понятно. Даша…
Машина подъезжает к бордюру, моргнув аварийкой. Саша отступает полшага, чтобы Вероника могла сесть. Хочется что-то добавить — «ещё увидимся» или «это была хорошая прогулка», — но он только кивает и делает мысленную фотографию: белая футболка, окно такси, в лобовом стекле отражаются окна.
— Пока, — улыбается Вероника, открывая дверь.
Лена машет рукой «отчитайся, как доедешь», достает ключи и произносит:
— Пока. Приятно было пообщаться.
Такси отъезжает мягко, Банка смотрит на Сашу и спрашивает:
— Ты рассказал про портрет?
— Нет, и ты не говори.
— Почему? Не понравился?
— Банка, ты че? Набросок крутой, и это секрет.
— Понял.

Глава 7. Бананы
Вечер после проспекта ещё тёплый, тянется солнцем. Телефон у Вероники вибрирует на подоконнике — Лена.
— Ну? — сразу в гущу. — И как он?
Вероника смотрит в тёмный экран, на котором едва видно её отражение — выдох, прядь на щеке. Она знает, что Банка для Лены… никак, и ей становится неудобно.
— Вроде ничего, — говорит она, будто процеживая.
— В смысле «вроде?» — симпатяга же.
— Как бы… — она тянет, — знаешь, Лен, если не притворяется, а такой, как есть… то нормальный.
— Нормальный — это бесплатный кофе, —фыркает Лена.
Пауза.
— А ты его помнишь по школе? — Вероника закрывает дверь в комнату.
— Помню, но так… поверхностно, как вспышки. Он тогда другой был.
— Да, другой. С короткой стрижкой и худой.
— Точно. Мне дрищи не нравятся, потому не помню. Телефон просил?
— Ага. Был уже — Артур постарался.
— Серьезно?
— Да.
— Прикольно… Ладно, — говорит Лена. — На связи.
Звонок обрывается, комнату снова заполняют домашние звуки: где-то над окном капает кондиционер, сверху соседи топают, будто одомашнили лошадей.
На следующий день телефон у Вероники живёт на коротком поводке. В ванной лежит на полотенце, на кухне — между чашкой и хлебницей, в комнате — рядом на кровати. «Глупость, — говорит себе, — чего я жду?» И всё равно проверяет, как только цепляет край экрана.
К полудню она придумывает ему оправдания («может, занят»), к трем — себе запреты («не думай»). В 15:42 машинально смотрит на часы и криво улыбается: мир снова сделал вид, что подмигнул. Телефон продолжает перекладываться вместе с ней по дому, как маленькая важная вещь, которую нельзя забыть ни в одной комнате.
Первый Ленин звонок — ближе к шести:
— Звонил?
— Нет.
— Ага. Не драматизируй.
Второй — к восьми с копейками:
— Ну?
— Пока нет.
— Ладно. Если наберёт — ты сначала не соглашайся на встречу. Пусть постарается.
«Пусть постарается» обкатывается языком, как выдохшаяся жвачка: вроде правильно, а муторно. Телефон — снова в ладонь. Музыка — тихо, чтобы не пропустить звонок. В окне белеет, как всегда летом, и это беление бесит: где тут «поздно», если ночью светло?
В 22: 18 экран загорается. Номер незнакомый. Сердце зашагивает вперёд.
— Алло, — она берёт трубку слишком быстро.
— Привет, это Саша. Не поздно?
— Нормально, — выравнивает голос.
— Я всё гадал, звонить сегодня или уже завтра, — он усмехается, гласные мягкие. — Замотался, и по дороге не хотелось.
Разговор по касательной: «как день», «что делала», «погода». Рассказывает снова о начальной школе, о Версанне, которая жить не может без кошек. Об этом знают все, но Веронике интересно, и становится светлее, будто белая ночь прибавила полтона. Где-то внутри этой беседы она не замечает, как сдвинулась с края кровати и сползла на пол. Сидит, скрестив ноги, телефон зажат плечом. На полу прохладней и стабильней — как на земле после долгого перелета.
В дверь комнаты тихо стучат; не дожидаясь ответа, мама приоткрывает. Останавливается на пороге: взрослая дочь сидит на полу, сосредоточена и светится.
— Понятно… — говорит она и аккуратно закрывает дверь.
— Это кто? — спрашивает Саша, когда голос ловится в микрофон.
— Мама.
Они продолжают, время замирает: за окном кто-то выкручивает газ, протяжно сигналит, но рядом с Вероникой ничего этого нет. Наконец, он спрашивает:
— Слушай, давай завтра встретимся?
— Во сколько?
— В шесть, возле танка.
— Хорошо, — быстро соглашаясь, Вероника вспоминает про «пусть постарается», которое успело унестись к Марсу и там запылиться и, улыбаясь, проговаривает про себя: «в сериалах в этом месте звучит фраза — «какая же я глупая», но то сериалы, а то я».
Когда линия тихо щёлкает, она ещё немного сидит на полу, ладонь тёплая от пластика, будто в телефоне осталось чужое дыхание. Потом поднимается, идёт на кухню, ощущая лёгкость и нежный вкус мяты.
Мама сидит за столом, очки на кончике носа, телефон подсвечивает лицо. Поднимает взгляд:
— Стас?
— Это не Стас, — спокойно.
— Молодец. Люблю тебя, — мама встаёт, обнимает и целует в макушку, задерживаясь на секунду, как в детстве, когда собирала в детский сад.
Они наливают свежий чай. За окном белеет ночь, улица наполняется ревом — но не злым, а праздничным: мимо проносятся байкеры, из-под шлемов летит смех. Вероника подходит к окну; по тротуару идёт компания в полотенцах — видно, с пляжа. Один, с мокрыми волосами, в сланцах и черных «боксерах», задирает подбородок и орёт в сторону:
— Эрке-ен, дай выпечку!
Следующий день пролетает словно ему подкрутили скорость.
Шагая по тротуару к танку, Вероника видит его издалека — густая шевелюра, улыбка, вместо цветов в руках бананы.
Подойдя вплотную, слышит:
— Привет. Угощайся.
— Привет, — отвечает она, улыбаясь.
Если сорокалетние берут руку, опасаясь потерять, тридцатилетние с любовью, то он взял ее ладонь, так, как это доступно только двадцатилетним — с восторгом и трепетом, и она почувствовала это. «Бананы тоже ничего, вкусные».

Глава 8. Дневник Вероники
(о свиданиях — чтобы не перепутать и помнить детали)
1. Про тротуар.
С первого же дня он переставляет меня внутрь тротуара, сам — к проезжей части. Переходим улицу — повторяет. Никаких слов про «безопасность», он делает это на автомате. Ставлю лайк.
2. Про «как с другими».
Дергая за рукав, молодая мама сквозь зубы ругает сына за то, что он не может идти быстрее. Вспоминаю фразу своей мамы: «Смотри, как человек общается с другими, а не с тобой. В любви все — хамелеоны». Замечаю в тот же день: дверь для коляски он придержал, на кассе поздоровался. Но когда старушка спускалась с пригорка, руки не подал. Спрашиваю — отвечает: «Там внизу ее дед ждал, не тот случай». Без лайка.
3. Про Лермонтова.
Впереди по тротуару — девушка на каблуках. Он выдает что-то про походку, вычурно и красиво. Я удивляюсь и готова закипеть. Он спокойно: «Это Лермонтов. Герой нашего времени», — и смеется. Не верю. Садимся на скамейку — гуглим. Точно — Лермонтов. Оканчивается «… ускользающее от определения, но понятное взору». Забавно. Надо перечитать.
4. Про «поколение и время».
Спорим на скамейке про «папика и девушку»: возможны ли там отношения и счастье? Я — за «если всем ок, и все взрослые». Он улыбается: «Погода по календарю — события по времени. Жить своим поколением и делать всё вовремя», — у деда услышал. Не договорились, но фраза прилипла.
5. Про спокойствие.
Сидим в парке. На соседней лавочке пьяная компания, один машет здоровенными руками, вертится. Напряглась. Спрашиваю: «Ты сможешь…». Он смеется: «Не волнуйся». Пересадил меня, посмотрел в сторону выхода. Пока не утащила его, так и сидел спокойно. Спустя пару шагов выдохнула и спросила. Отвечает: «Вытанцовывал прикольно».
6. Про «ни для чего не нужен».
Пьем кофе. Он бросает: «Человек ни для чего не нужен. Мы просто потребляем то, что нам досталось». Я вздрагиваю: «А твои мечты — это что?»
— Мечты, как потребление, — держит кофе во рту, надувая щеки, будто сам себе возражает.
Через паузу добавляет уже мягче:
— Ладно. Пусть человек не нужен, но нуждается — в другом человеке.
Так меня устраивает.
7. Про работу и «чёрта».
Говорим о будущем. Он хочет в консалтинг: «Кто пошёл в консалтинг — настоящий чёрт (в хорошем смысле)». И ещё: «Думаю, стоит ли совать голову туда, куда не пройдёт остальное». Слышу не браваду — любопытство и нежелание быть «как все». Шучу, что чертёнку к лицу футболка с потрепанным принтом «Hacked». Он смеётся.
8. Про «учиться у человека».
Вечером, уже на ходу, мы видим, как промышленные альпинисты, спустившись на тросах, моют окна. Он цитирует однокурсника: «Плох тот человек, у которого нечему поучиться». И продолжает, рисуя пальцем в воздухе ступеньки: «В отношениях выбирай того, с кем будешь развиваться. Это здоровый эгоизм — брать лучшее и отдавать свои навыки». Я усмехаюсь: «У вас технический вуз или философский?» Мы смеёмся, а мысль садится глубоко. Дома думаю: что я могу дать? И чему у меня можно научиться? Надо у мамы спросить. Тревожный лайк.
9. У нас появилась своя игра: «Веришь». Он берет два кофе — себе без сахара и мне сладкий. Поднимает стакан: «Сладкий. Веришь мне?». Нужно ответить: «Как я тебе» значит «да», если «нет» — закрыть глаза. Ничья, но я сбилась со счета.

10. Мы стоим на Чернышевского, смотрим на воду, на брызги фонтана. Я скрестила руки. Он обнял сзади, тепло и нежно. Я ощущаю, как ускоряется мое сердце. Он молчит. Мне неловко, но в его молчании —  улыбка, я чувствую ее спиной.
11. Про «я погружаюсь».
После всех наших прогулок, цитат и планов с чертёнком пишу честно, без кружева: в моем дыхании тишина и нежный вкус мяты.

Глава 9. Соль и сахар
 На кухне пахнет чаем и тостами. Тостер щёлкает «готово», масло тает на хрустящей корке, оставляя блестящую дорожку. Я сажусь на стул и спрашиваю:
— Мам, что во мне особенного? И чему я могу научить другого человека?
Мама откладывает нож, глядит внимательно — не строго, а так, будто на картине ищет подпись автора.
— Совесть, — говорит. — Принципы. И чувство юмора. Этого уже очень много.
Мы слушаем, как в чайнике шипит пар. Она пододвигает ко мне кружку.
— Вообще, это к чему? Кто интересуется?
— Я. И… один человек. У него теория: «плох тот, у кого нечему поучиться; выбирать нужно того, с кем развиваешься».
Мама кивает: мысль ей понятна, но бровь поднимается вверх.
— Теория — вещь удобная. В поступках — соль, в словах — сахар, а сладкое вредно.
Она машинально отодвигает сахарницу в сторону, помешивая чай. Пауза — тёплая, как пар над чайником.
— А он делает? Или только говорит?
— Делает, — отвечаю, — насколько вижу.
— Тогда неплохо, — мама улыбается краем губ.
— И ещё… хочешь не хочешь, мы все меняемся. В лучшую или в худшую сторону — заранее не угадаешь. Знаешь, мои одноклассники… — она на миг глядит в окно, — были такие, на которых и не подумаешь, а они сдались. Как это предскажешь?
— Сдались как?
— По-разному. Кто-то спился, кто-то просто опустил руки. — Она чуть вздыхает. — Стержень — вот что держит. На него потом надевается остальное: опыт, работа, люди.
— А у меня он есть?
— Есть, — мама улыбается шире, почти как в детстве. — Это начало пути. И учить ты можешь выдержке. Не озлобляться. Шутить вовремя — это тоже ремесло. И не шутить — когда не надо.
— А вдруг не повезёт?
— Это важно, — признаёт. — Но на одной удаче далеко не уедешь. Делай, что считаешь правильным. Соль — это действия.
Я задумываюсь, она продолжает рассуждать — тема явно пришлась по душе. Её жест возвращает меня:
— А он… — она кладёт ложку на стол и делает паузу: — Кто?
Мы едим тосты, пальцы блестят от масла, и я рассказываю ей про «поколение и время», «папиков», «чертенка в футболке». Судя по маминым глазам ей многое понятно.
За окном в небе перистые стружки, летний день не отпускает солнце, как старого знакомого, которому хочется многое рассказать. Мамин «сахар» звенит у меня в голове.
Вечером мы с Сашей идём вдоль воды. Ветер треплет волосы; у прибрежных кафе толпятся люди с колясками и самокатами.
Навстречу — Стас. Узнаёт мгновенно, взгляд цепляется. «Блин…».
— Привет, — говорит мне, будто рядом никого. — А это кто?
Саша не моргает. Ждет. Я вижу, что скула дрогнула. Молчу. Спокойно протягивает руку:
— Александр. Давай познакомимся, — говорит он и сдавливает кисть чуть сильнее.
Не грубо, но я чувствую, как между ними натягивается нить. Стас выпускает ладонь, смотрит поверх моего плеча, переводит взгляд на Сашу и, развернувшись, бросает:
— Ещё увидимся.
Мы молчим пару шагов, слушаем, как его походка тонет в шуме толпы. Саша только тогда спрашивает:
— Это кто тебе?
— История, — говорю честно. — Стас из двадцать первой, тоже учится в Питере. Сначала всё шло… ну, шло. Потом он пропал, долго не отвечал. А потом пришёл разбираться. «У меня похолодели пальцы». Представляешь, с мамой. Я подумала и сказала «нет».
— Серьёзно?
— Ага, на фудкорте назначил встречу и пришёл с мамой.
— Не верится как-то.
— Верится, не верится, но я заставила себя выслушать. Там такая мама…
— Странно. Сколько ему лет?! Но ты — молодец, уважаю.
Мы идем по набережной, пропуская самокаты. Иногда, пугаясь, я вздрагиваю от их внезапных пролетов. В голове крутится на повторе тихая мелодия: «молодец, уважаю».
Поздно вечером Саша листает телефон в полутьме. Имя, фамилия, город — Стас находится за минуту.  На аватарке — лицо крупным планом, фоном знакомая набережная. Саша смотрит спокойно, как техник на схему: отмечает контакты, без эмоций.
Отправив скрин фото, пишет Артуру:
— Ты знаешь Стаса Н.?
Ответ прилетает быстро:
— Не, не знаком.
Усмехаясь краем губ, Саша кладёт телефон на стол.
— Ладно. Закрыто, — говорит он в пустую комнату и гасит экран.

Глава 10. Банка и банки
Банка понял, что Саша изменился, ещё в Москве. В метро он сидел спокойно, ладонь на телефоне, и белая футболка подчёркивала округлость бицепса так, будто ткань к нему приклеили. Саша — тот самый жилистый пацан со школьной лёгкой атлетики — вдруг стал другим. Не «накачанным», не «раздутым», а как будто цельным. Смотрел в окно, не ловил отражение, не поигрывал мышцей. Футболка, джинсы — ничего особенного, но глаз ложится.
У Банки что-то щёлкнуло. Он всегда ненавидел собственную рыхлость. Уже в метро решил: «Вишлист на каникулы — похудеть». Решил — это громко сказано. Вечером твёрдость была каменная, с утренним чаем подтаивала, к обеду превращалась в лужицу. Начало всё откладывалось «потому что экипировки нет». Саша, сидя рядом на лавке у подъезда, сказал без нажима: «Экипировка должна мотивировать».
Эта фраза зацепилась. Банка открыл маркетплейс, минут пятнадцать рыскал и выбрал самое простое — кроссовки и футболку одного цвета. «Чтобы не думать, что с чем сочетается. И просто круто», — написал себе в заметках. Когда оплатил, почувствовал прилив решимости, как будто бежать начал уже сейчас.
С питанием он решил не торопиться. «Нельзя же сразу потушить вулкан, — рассуждал он. — Начнём с предгорий». Сладкое оставим, хлеб тоже, а вот со спиртным — хватит. В памяти всплыли мамины слова, сказанные однажды на кухне, когда он пришёл поздно и громко поставил пустую бутылку на стол: «Алкоголь ошкурит все твои удовольствия — доведёт до стука пустых костей и всё у тебя отнимет». Тогда он отшутился, а теперь услышал. Сжал пустые банки из-под пива — тонкий алюминий треснул между пальцев — собрал бутылки в мешок и понёс к мусорке. Выкинул, поднял взгляд и произнёс почти торжественно:
— Прощайте банки. Здравствуй, новый Банка!
Посылка пришла в пятницу. Футболка, кроссовки, носки — выложил на кровать, подержал в руках, встал перед зеркалом, сделал пару приседаний. «Лёгкая атлетика звучит легче тяжёлой», — усмехнулся. Посмотрев ролик «Как начать бегать с нуля», на паузе он сделал растяжку, завязал шнурки «как советуют», встряхнулся. На телефоне — 19:03; летний вечер, матовая крошка облаков над домами, штиль.
Во дворе привычная летняя смесь: самокаты, велосипеды, коляски, собаки, дети в сланцах и шортах. Акация тянет ветви сквозь железную решётку, во дворах шуршит лебеда. Банка пару раз подпрыгнул на месте, почувствовал, как пружинят новые кроссовки, и рванул.
Первый минутный отрезок дался легко — тело ещё не успело понять, что с ним происходит. Дыхание ровное, движения свободные. На второй минуте в лёгких стало тесно. На третьей — во рту стало сухо, и в горле запершило. Он замедлился, перешёл на шаг, стыдливо глянул по сторонам — никто не смотрит. Через двадцать метров снова трусца. «Так и надо, это интервалы», — подбодрил себя.
Навстречу, шлепая подошвами, бежал парень в майке и шортах. Банка вспомнил Артура — как тот рассказывал про мотоциклистов: на дороге все приветствуют друг друга, кроме дедов на мопедах. Он приподнял ладонь к «козырьку как в армии», парень пробежал, даже не моргнув. Следующая — женщина лет тридцати, серьёзная, с телефоном на предплечье. Банка снова козырнул. Женщина смотрела в никуда, мимо него. Третьей попалась бабушка в панаме со скандинавскими палками, в кроссовках старого образца. На её «кряк» он ответил улыбкой и снова поднял ладонь. Бабуля, не сбавляя шага, буркнула:
— Дароба, балбес.
Банка не расстроился — «буду считать, что показалось», но козырять перестал.
Впереди показалась велосипедистка — встала у обочины, говорила по телефону, колесо чертило на асфальте узкую тень. Банка, поравнявшись, бросил взгляд на лицо — чистый лоб, тонкие губы, чуть щурится от солнца. «Класс», — подумал он. Когда она тронулась и догнала его, в голове мелькнула дурацкая идея — ухватиться за багажник, подтолкнуть, пошутить, завести разговор. Рука дрогнула, но он одёрнул себя. «Не клоуничай. Бежим».
Следующая велосипедистка не понравилась: слишком большие очки, выражение «не подходи». Третья промчалась так быстро, что он едва успел шагнуть в сторону. «Пуля», — сказал он вслух и улыбнулся своей несмешной шутке.
Дыхание дробилось. В груди стало теснее. Колено справа кольнуло — сначала как иголкой, потом тупо и упрямо. Он снова перешёл на шаг и пытался не хромать. Отдышался, посмотрел на часы. «Хорошего помаленьку», — глянул по сторонам — велосипедисток не наблюдалось, зато навстречу двигалась пара старушек со скандинавскими палками. «А другого — помногу. Пора домой».
Доковылял до подъезда. В комнате он медленно и со вздохами снял кроссовки, забросил их глубже в шкаф, туда, где лежали зимние вещи и коробка с инструментами. Сел на край кровати, подождал, пока перестанет звенеть в голове. Нажал кнопку на системном блоке. Вентиляторы зашумели, моргнул экран.
— Бег — не моё, — сказал он вслух.
Пока грузилась игра, он открыл банку с энергетиком, кинул на стол пачку чипсов. В «Заметках», набрал: «Аскеза — без пива три дня. План на завтра». Поставил точку. Сохранил и успокоился. «Завтра и посмотрим, какой план». 
Игра, загрузившись, открыла заставку.
— Здесь я хорошо бегаю!
В «шутере» он действительно бегал ловко — карта знакомая, движения отработанные. Пальцы сели на клавиши, и тело, наконец, сделало то, что умеет.
Через час телефон высветил. Саша: «Банка, завтра в пять у меня на даче. Шашлыки подтверждаю, с бабулей договорился».

Глава 11. Пыль
Суббота стоит сухая. От поворота с шоссе идет грунтовая дорога — дождей нет, и пыль взбита до пудры; когда проходит машина, поднимается белая мгла и съедает свет фар.
Во дворе на даче пахнет соснами и мангалом. Саша готовит щепу, Банка копает червей.
У ворот притормаживает японская иномарка. Щёлкает дверь.
— Эй, огород-тах, поговорим?! — кричит Стас, увидев Сашу через штакетник.
Банка поднимает голову — Саша вышел через калитку и встал у капота.
— Здорово. В чём вопрос? — спокойно. Запах травы и тепло мотора.
— Мне сказали, что ты с Вероникой…
— Кто сказал?
— Неважно. Дело такое, мы вместе давно, сейчас чуть поссорились. А тут ты. Твоё присутствие… Понимаешь, оно как бы неуместно, — Стас кладёт руку на капот, как на кафедру.
— Точно?
— Да.
— У меня другие сведения.
— Если она тебе что-то сказала, то не обращай внимания, это пройдёт.
— И в чем вопрос?
— Я тебе повторяю, твое присутствие неуместно. Давай так — если сам не можешь… я помогу.
— О-о! Я смотрю, ты круто берешь? — Саша улыбается одними глазами и хлопает ладонью себе по щеке — комару по голове.
— Ты сомневаешься?
— Нет, что ты. Я хочу посмотреть, кто с тобой приехал? — подсев, Саша ведет головой, заглядывая сквозь лобовое стекло.
— А что так?
— Есть сведения, что на «поговорить» ты родственников берешь.
— Откуда? — подняв подбородок, Стас скрещивает руки на груди, его голос становится глубже и громче.
— Слухи. Город маленький, слухи короткие.
— И ты веришь? — усмехаясь, Стас потягивает плечами вкруговую, как бы разминаясь.
Калитка цокает — Банка:
— Тут что? — встает рядом, опираясь на лопату.
С водительского места молча выходит парень постарше, коротко стриженный, плечистый. Воздух густеет, взгляды говорят сами за себя. Мгновение все молчат.
— Подумай. — Стас разворачивается, смахивая с капота сухой лист. — Я тебе честно говорю — ты не к месту. Поехали, Айсен.
— Удачи, братишка, — голос Саши летит легко, когда они хлопают дверьми.
Машина трогается, едет вглубь для разворота. Неожиданно тормозит и, включив заднюю, возвращается. Окно опускается:
— Я тебе не родственник. И не «братишка», — сухо говорит Стас.
Мотор ревет, из-под колес летит пыль, камни и клочья травы. Уходя, Саша прикрывает калитку, и через секунду они с Банкой уже во дворе.
— Наглый, — кряхтя, ворчит Банка.
— Не бери в голову.
Артур никак не мог вырваться с доставки — в субботу «работа прет»: заказ за заказом, а потому на тусовку к Саше опаздывал, успокаивая себя: «в дороге нагоню». Он прошёл по пыльной, с камнями, грунтовке и свернул на Хвойную. Здесь, на Вилюйке, улочки — не разъедешься даже на байке. Вплотную нескончаемый забор — дерево или профлист, ветви берез виснут аркой. Под одной из арок он уткнулся в бампер белого «кроунца». До Сашиной дачи — рукой подать, но не объедешь. Артур остановился, поднял визор. Из водительской двери — возглас:
— Артур! — водитель вышел, оставив дверь открытой.
— Ха, Айсен, ты че, мотак на этого крокодила променял? Привет.
Откинув подножку, Артур слез с мотоцикла, и, насадив шлем на зеркало, протянул руку.
— Да, нет. Это батин аппарат. Товарищу надо было помочь — поговорить с одним типом, — он махнул рукой назад.
— Чё за тема? — Артур заглянул в салон, лицо пассажира показалось знакомым.
— Да, так. Ничего особенного. Девчонки… А ты куда?
— Я на шашлыки. Погоду надо ловить, — из ворот с лопатой вышел Банка, и Артур вдруг вспомнил, где он видел пассажирское лицо. На мгновение задумавшись, он будто сунул палец в кипяток — мысль обожгла:
— Подожди, вы к Сане что ли ездили? Из-за Вероники?
— К Сане? Ты его знаешь?
Откликнувшись на «Вероника», Стас с сосредоточенным лицом вышел из машины.
— Айсен, смотри… — Артур прервал речь, которая стала нести серьезные ноты. — Я — Артур, — он машинально подал руку Стасу. — Я тебя не знаю. Здорово. — И продолжил: — Номер Вероники взял у Даши я. Они учатся вместе. Даша сказала, у нее — никого нет, и Даше я верю, как себе.
Артур скользнул пальцем по боковому стеклу, оставив на нем полоску:
— Саня, мой друг с детства — одноклассник. Я его знаю, он шляпу заворачивать не будет, и, думаю, что за Веронику решать не надо.
— Хм… — Айсен посмотрел на Стаса, тот втянул воздух.
— В общем, хотят говорить, пусть говорят… один на один. Драться? Пусть подерутся, но один на один. — Драться будешь? — он перевел взгляд на Стаса.
— Подожди, Артур, я понял, — Айсен обнял его за плечи, — давай отойдем. Хмыкнув, Стас взялся за ручку пассажирской двери и, перед тем, как опуститься на кресло, застыл, пытаясь уловить детали, но далекий гул трассы поглотил негромкие голоса. Подав друг другу руки, разошлись. Артур оттолкал мотоцикл назад и, прижав его к забору, пропустил автомобиль, который, выехав, поднял стену пыли.
Встретил Банка:
— Уехали рэкетиры? Привет.
— Привет, я все разрулил. Та-ак, что у нас? С мясом кто? Саня?
— Ага.
— Тогда давай овощами займёмся. Где соль?
— Соль на веранде, — послышался Сашин голос. — Артурио, привет!
Пахнет дымом, щебечут пичуги, появилась редкая мошка — подступает август, усмиряя ход белых ночей.

Глава 12. Молчание
Телефон лежит экраном вниз, но я всё равно слышу его: короткое «дзынь» и пауза. Ещё одно. Потом тягучая тишина, в которой слышно, как во дворе кричат дети.
Переворачиваю, смотрю украдкой, как будто телефон включает свет в чужом окне, чтобы я могла заглянуть.
Стас: «Я осознал»
Стас: «Был неправ»
Стас: «Знаю, почему ты не отвечаешь — хочешь, чтобы я понял, что это такое — молчание»
Курсор внизу мигает, как сердце на тонометре. Пишу «…», стираю. Пишу «угу», стираю. Пишу ничего. Экран гаснет, остаётся моё отражение — темное, будто второе «Я».
Не блокирую.
Говорю себе: слабость.
И тут же — другая честность, приглушенная: приятно. Как будто мне заваривают чай, который я не просила. Обещаю себе — скоро заблокирую. Не сейчас. Завтра. Когда будет удобно. Удобно завтра говорить завтра. Это не я — отражение.
Ещё «дзынь».
Стас: «Не думал, что ты расскажешь о маме на фудкорте.»
Я читаю два раза. Третий. В горле сухо, как после чипсов без колы. Про маму на фудкорте я говорила… с кем? С Сашей. Значит, они виделись. Значит, было что-то. Значит, «молчание» не только моё.
Звоню Лене. Лена берет со второго гудка, фон звенит музыкой.
— Как узнать, что произошло? — спрашиваю. — Саша отмахнётся и не расскажет.
— Узнай у Даши, — говорит Лена просто, будто танцует. — Если было, то без Артура точно не обошлось.
— Точно?
— Это же Артур. Он появляется там, где гремит. И грохоча уходит.
Мы смеёмся, но смех короткий. Открываю контакты. Даша. Иконка с волной.
— Даша, привет. Можешь спросить у Артура, что за разборки были со Стасом? — проговариваю ровно, будто это нужно в анкету. Сама себе говорю: «хорошо, что не оттолкнула. По мелочам нужно давать второй шанс».
— Хорошо, узнаю, — говорит она и сразу отходит: в трубке слышно, как в другой комнате кто-то включает воду.
*  *  * 
Даша ждёт, когда Артур вымоет кружку. Он вращает ею под напором воды. 
— Расскажи, что было со Стасом у Саши? — бросает Даша между всплесками.
Артур поднимает глаза:
— Ты откуда знаешь?
— Вероника сказала.
— Значит, она интересуется.
— Ну да.
Он вытирает кружку кухонным полотенцем и смотрит так, будто перед ним — Вероника.
— Вот пусть сама и спросит.
— Значит, когда ты меня просил дать её номер, это было норм? — Даша ставит руки в боки. — Я, кстати, из-за этого с ней повздорила.
— Сравнила, — усмехается Артур. — То я, а то девчонки.
— Я к тебе всегда по-доброму… по-братски. Я же не шантажирую, что скажу родителям, как ты завалил сессию.
Артур ставит кружку на стол и накрывает ее ладонью.
— Скажешь, — кивает он, — сразу брата потеряешь. Это первое.
— А второе?
— На добрых словах мошенники квартиры отнимают. Нет. И больше не спрашивай… по-братски. Скажешь еще…
Даша закатывает глаза. Выдыхает.
Возвращается к телефону:
— Никак, — говорит. — Встал, как пьяный на дороге, и талдычит свое.
— Понятно, — говорю я. Боюсь пьяных и самокаты.
Вечером — набережная. Лодочная станция полна моторов и яхт.
Мы идем медленно, позволяя всем обгонять.
— Что у вас было со Стасом? — спрашиваю, когда видно, как птица стремительно хватает из воды мелкую рыбешку.
Саша смеётся мягко, будто я спросила, какую рыбешку.
— Пара человек, — говорит. — Пара минут. Пара слов.
— И ничего обо мне? — уточняю.
— Ничего о тебе, — подтверждает. — Потому что ты одна.
Он произносит это не как комплимент — как факт. Я смотрю на воду: она борется с ветром, и, побеждая, становится ровной, как чистый лист. Мы садимся на скамейку. Рядом танцуют две девочки, записывая себя на камеру.
— Я бы хотел до Питера доехать, — говорит Саша вдруг в сторону воды. — Сам. На машине. Отец ездил зимой, в лютые морозы. Говорит: незабываемо, масштабно и круто.
— А меня ты бы взял? — спрашиваю я, как бы между делом.
Он смотрит.
— Не, не взял бы, — честно отвечает. — Тебе ещё ЕГЭ сдавать. А я с концами.
Он улыбается.
— Ты на самолёте, — добавляет. — А я там встречу. На самом деле, не очень хочу уезжать, — говорит он тише. — Люблю город. Зиму — когда тебя хватает «полтинник», морозные туманы. Лето — когда всё перегорает.
— В Питере с этим проблемы, — подыгрываю.
— Угу. С солнцем там по договорённости, ветер, небо давит на плечи. Но тут с работой не то. Она есть, но работать нужно руками. А хочется быть в прогрессе. Хотя бы пока молодой.
«Пока молодой» звучит так буднично, и уверенно, что я киваю.
Телефон в кармане жмёт, как камень. Я знаю, там новые «я осознал». Достаю, смотрю: и правда.
Стас: «Если что — я рядом.»
Стас: «Могу подъехать.»
Саша молчит. Он не заглядывает, не спрашивает «кто».
— Пойдем, — предлагает он. — Там дальше киоск и кофе.
Мы идём. В спину дует тонкий вечерний ветер, пахнет бензином от катера.
— А если серьёзно, — говорю я, когда киоск уже виден, и в сером прямоугольнике мелькает лицо продавца:
— Что там было?
— Был я, — говорит. — Был он. Были правила.
— И?
— Надеюсь, он понял, что их не нужно нарушать.
У причала коротко чихает мотор катера, на воде дрожит радужная бензиновая пленка. Саша смотрит мне в глаза:
— Веришь мне?
— Как я тебе.
Мы идем, тянем кофе. Я думаю о «молчании», о своем отражении. Я знаю, где кнопка «заблокировать». До нее одна ступенька.

Глава 13. Халява
Во дворе — теплый август; ветер доносит тонкий, горьковатый дух горящей тайги. На площадке мальчишка пыхтит, толкая велосипед:
— Сардана, у меня халява!
Цепь свисает с оси, как дешёвая цепочка с шеи. Девочка в светлом платье смотрит на колесо с тем самым: «ну почему опять?».
— Слетела? — спрашивает Саша.
— Ага.
— Дай.
— Вот — здесь халява, — мальчишка приседает рядом.
Поймав цепь пальцами, накидывает на ведущую звезду, проворачивает педаль. Звенья встают на место, цепь мягко шуршит.
— Готово.
— Спасибо! — говорит мальчишка радостно, будто получил конфету.
За домом ровным рядком — прокатные самокаты. Саша сканирует, убирает телефон, и город катится назад. В лицо летит ветер, на перекрёстке пахнет скошенной травой. Люди спешат.
Проспект. Колёса постукивают по швам асфальта, тело чувствует привычную скорость. Напротив кинотеатра «Центральный» тротуар идет тонкой волной — складка на полотне. Переднее колесо подыгрывает, руль вырывается из рук, и всё случается сразу и медленно: небо, столбы, чужие кроссовки, шершавая кромка бордюра — и понимание, что уже ничего не изменить. Удар, темнота. Всё…
*   *   *
Мы бродим по торговому центру: Лена методично высматривает ярлыки «-50%», а я выныриваю из зеркальной кабинки в жёлтом летнем платье. Оно сидит на мне так легко, что на секунду верю в собственный бал и своё приглашение. Лена охает — «фурор!» — и смеётся, а мне хочется явиться в нём к Саше и поймать его удивленную улыбку. Но сегодня мы не увидимся: он написал, что срочно уезжает с отцом, вернётся через неделю. Мы доедаем мороженое на лавке у входа, Лена показывает новые брюки — радуется цене, ткани и тому, как они подчёркивают фигуру, — а я думаю о Питере, про который у него «потом», и о годе, который вдруг оказался впереди. Он обещает зимой вырваться, если подхватит субсидированный билет. Хорошо бы.
Дома пусто — родители на работе.
Сообщение от Стаса: «Я видел тебя с Леной в ТЦ. Помнишь, как мы там гуляли вдвоем?» Экран гаснет, снова вижу свое отражение. Заблокировать? «Не сегодня», — говорит оно мне.
Звоню Саше: «абонент вне зоны». Слишком быстро уехал… почему так срочно? Наверное, бывает. Включаю онлайн-кино — выключаю на середине: «как такое вообще снимают?» Может, это я привередничаю. Снова набираю — «вне зоны». Пишу: «Вы сейчас где?» — сначала «не доставлено», через час — «доставлено», но так и «не прочитано».
  *  *  *
Наконец можно подняться. Саша садится, пытаясь понять, что будет, если он встанет. Ноет рука, о том, что с лицом не хочется и думать. На соседней каталке лежит одноногий дед с вывернутой кистью, будто только что махал кому-то вслед. Женщина держит его за локоть и глядит сквозь людей. Медсестры в бордовых туниках зовут:
— Егорова, Егорова!
— Здесь Егорова. — Все время кто-то «здесь».
У таксиста на торпедо покоятся два засохших комара в залежах пыли, кондиционер не работает, радио бубнит: «я тоже знаю твои тайны». Стоматология встречает удивленными взглядами, белыми стульями и стенами. Очередь из чужой боли. Саша садится, ждет. Телефон оживает в здоровой ладони. Артуру и Банке:
— Я типа на рыбалку. Если что — тишина.
Артур:
— Понял. «Палец вверх».
 Банка: «Доставлено», «Не прочитано».
Статус изменен на: «В поездке». Телефон выключен.
Мать рядом, вытирает влажной салфеткой засохшие пятна крови с лица, успокаивает, никаких шуток. Медсестра в возрасте, увидев, качает головой. Говорит: «возьмем в окно». Рентген челюсти — «клац» и готово. Хирург — бойкий молодой человек, похожий на боксера — ловко движется вокруг, переминаясь с ноги на ногу. Движения отточенные, диагноз понятный:
— Подвывих трех передних зубов. Я вправлю, зафиксирую, шанс прижиться есть, но минимальный.
Мать спрашивает:
— Чем это грозит?
— Если потемнеют, значит не прижились.
Мать смахивает слезу салфеткой, за ней тянется бурый след.
Хирург знает дело — шьет уверенно, ставит шины:
— Через неделю на осмотр. Поправляйтесь, — спешит к двери, как на пружинах, — новый пациент — новый соперник, и ему не терпится с ним встретиться.
Металлические шины во рту становятся частью тела.
Дом. В зеркале — человек с двумя перекрёстными ссадинами на лбу, синяками на правой скуле, разбитыми губами — лицо изменилось до неузнаваемости. Человек, с железом во рту и рукой в перевязи, которому нужно позвонить, но он не хочет, чтобы слышали его искаженную речь, потому что станет понятно. «Еще утром я летел, а сейчас не могу внятно произнести «Привет». Напрасно сказал, что уехал — за неделю это не пройдет. Признаться тоже не вариант. Или вариант? Блин, глупо…» Телефон включен. Звук накопившихся сообщений идет непрерывно, потом затихает. Прочитав, Саша набирает текст:
— Ник, извини, могу быть вне доступа, связь теряется, позвонить не могу.
Он выключает телефон окончательно, комната становится тише, слышно, как внизу хлопают двери, как лестница отдает шаги. За окном детский голос:
— Сардана, Сардана!
Прислушиваясь, Саша впервые в этот день понимает, что такое халява. Он садится на край кровати, держит гипсовую руку у груди, будто сердце сместилось туда, и шепчет самому себе:
— Теперь и у меня халява, и еще какая... Балда…

Глава 14. Ружьё
Первое сообщение приходит рано, когда во дворе, ворочая железными баками, грохочет мусоровоз.
— Мы с отцом — у друзей, решили махнуть на другую сторону. Там почти нет связи, природа и тишина. Батя давно мечтал порыбачить. Когда ещё получится? Скучаю, «смайлик сердечко».
Вероника сидит на кухонном табурете, стучит ложкой по чашке с чаем и смотрит в окно: на детской площадке, размахивая руками разминается мужчина в спортивном костюме.
Через двадцать минут телефон дрожит, словно выдыхая:
— Батя не знал, поедем или нет — внезапно прилетел товарищ, и всё сложилось.
«Сложилось», — повторяет она шёпотом. Вспоминается его «позвоню», лёгкий голос, как после дождя. Тогда он не говорил про поездку. Мог забыть. Мог не знать.
Ещё час — и снова:
— Едем на машине — связь пропадает, и говорить неудобно. Буду кидать сообщения. Сами отправятся, если что. Глухомань.
Вероника протирает экран краем футболки и набирает:
— Это не опасно? А медведи?
Ответ приходит через час.
— Мы с ружьем и места знакомые.
— «Испуганный смайлик».
— Всё будет ОК.
Ей хочется спросить — «где вы, хоть примерно?» Вместо этого отправляет улыбающийся стикер с рыбой, которая машет плавником. Стикер кажется глупым, как все уклончивые жесты.
Дневник, 17:10.
«Ружьё от медведя — это же серьезно? Я вижу только сообщения. Почему не звонит?»
Следующим днем звонок Лене —  отвечает с первого гудка, будто была наготове.
— Привет. Слушай, Лен. Уехал, сорвавшись. Ни одного звонка, только сообщения: без фото и видео. Не понимаю…
Было слышно, как у Лены где-то рядом хлопнула дверь шкафа.
— На него не похоже, — говорит она. — Если бы планировал — предупредил.
— Тоже так считаю. Но можно и позвонить.
— Нужно, — будто утверждая проект, резюмирует Лена.
— Непонятно. Это что? Черта характера?
— Не знаю, давай спросим у Даши. Может, Артур в курсе.
— Он не скажет, — автоматически отвечает Вероника. — Это же Артур.
— Тогда давай Банке позвоним. Номер есть?
— Нет.
— Ладно, сейчас в интернет загляну, вдруг найдется. Приходи в гости.
К тому моменту, когда Вероника добирается, Лена уже знает: Банок море, нужного нет:
— Значит, Даша…
Не откладывая, набирает. Вероника сидит на кровати, ее телефон лежит на столе экраном вверх, словно подслушивая чужой разговор: «Даш, привет… да, срочно… нет, не истерим… просто надо». Через минуту, положив трубку, в полуулыбке:
— Даша берёт Артура в оборот.
«Сестринский шантаж» — козырь, проверенный годами.
Зная Дашу, Вероника практически видит ее в моменте: острый прищур, руки на бёдрах, колкие фразы, и воображение ее не обманывает:
 — Артур, я знаю, ты ничего не расскажешь, но Вероника просит телефон Банки, хочет ему позвонить насчет Саши.
— Зачем?
— Уехал срочно, не звонит. Несколько дней — одни сообщения.
— Уехал, значит надо. Приедет.
— Так сложно? Я тебе всегда помогаю и не спрашиваю.
— Даш…
— Не хочешь дать — позвони Банке сам и спроси. Я для тебя, вообще, кто?
— Кто?
— Я говорю, вспомни, кто. И во-вторых, я же не байк у тебя прошу.
— Байк… Куда тебе! — взяв телефон, он листает экран, продолжая спокойно и тихо, как в тесном лифте:  — Хорошо. Мне нужно позвонить, выйди.
Номер приходит в личку, как координаты.
Банка берет трубку спустя полчаса.
— Антон, привет, это Вероника.
Голос Банки мягкий и чуть сонный.
— Привет.
— Саша уехал на рыбалку. Не знаешь, куда?
— Не знаю.
— А с кем?
— Не говорил.
— Ничего не говорил?
Банка мнет тишину:
— Мне — ничего.
— Ясно. Спасибо.
Они сидят на кухне, слушая как в холодильнике включается очередной режим. Пальцы Лены бегают по краю кружки:
— Темнят. Когда все говорят «нет, не знаю» и ничего больше — это уже ответ.
Разговор о мелочах, удивительно отрезвляющих — о том, что Лена не может подобрать обувь под купленные брюки, что постирала любимую белую футболку с остальным бельем, и она приобрела парадный вид тряпки.
Вероника смотрит в окно, и ей кажется, что слова, отражаясь от стекла, пролетают мимо.
Домой возвращается поздно. Телефон молчит, она проверяет его без раздражения, просто чтобы убедиться, что он есть. В 22:03 оживает.
«Ловим рыбу, спим в палатках. Все норм «подмигивающий смайлик» и «ромашка».
Отложив телефон, говорит себе — совсем тихо:
— У тебя норм, а у меня почему-то нет.

Глава 15. «Двойная уха»
Сидя на краю кровати, Саша держит телефон правой рукой, левую тянет гипс.
На улице день, но шторы сомкнуты; экран — единственное окно в другой мир, где уже крадется тень.
Он печатает, стирает, снова печатает:
— Мы с отцом закладываем рыбу в несколько заходов. Получается «двойная уха». Очень вкусно. Но я мечтаю о нашем кофе…
Пауза. Пульс чата мигает вертикальным штрихом, как разделитель между реальностью и вымыслом.
Продолжает:
— По утрам ныряем с лодки — заряд бодрости. Вода теплая, глубже — хватает.
Палец висит над отправкой, Саша добавляет:
— Рыбу перекладываем солью — иначе пропадет.
Он вглядывается в строки и шепчет себе: «Меньше слов, еще меньше, ложь — агрегатор, все пристроит, правде места не останется».  Жмёт «отправить» — и переводит телефон в режим полёта. В комнате становится, как будто тише, на сердце — тревожнее. Отец говорит, что дурные мысли нужно гнать — просто заставлять себя думать о хорошем, но раздражает то, что это «просто» совсем не просто.
На следующий день мать, вернувшись откуда-то, кладет к зеркалу красную дамскую сумку на леопардовом ремне и мягко берет его под руку:
— Саш, я места не нахожу. Передние зубы — это фасад. Через знакомых нашла клинику — по отзывам специалисты хорошие. Надо сходить, пусть посмотрят.
— Мам, тут такое дело… — задумавшись на мгновение, он продолжает. — Сходим, конечно, «Гнать, так гнать. Проскочим».
Утро. Небо чистое до звона. Там, где угадывается самолёт, появляются две тонкие борозды; они медленно срастаются в единую линию и, ломаясь, растворяются в воздухе.
Маршрутный автобус сворачивает и Лена, стоя у окна, видит две фигуры. Широкое плечо парня, знакомая походка. Девушка рядом — под руку, волосы распущены, на плече леопардовый штрих красной дамской сумочки. Автобус уже тянет дальше, а взгляд ещё держит их двоих, не отпуская до последнего кадра.
Дома Лена набирает:
— Ник, я его видела.
— Кого? — Вероника спрашивает так, будто это может оттянуть ответ.
— Сашу. На Кулаковского. Шел с девушкой под руку. Прогуливались. Длинные волосы, пышные.
В трубке становится холодно.
— Не может быть…
— Я своими глазами…
— Не верится… — Вероника молчит, фоном ее дыхание. — Лен, я не знаю…
— Ну, вот так, — Лена тоже молчит.
— Ладно, я поняла. Спасибо, — линия обрывается продолжительным вздохом.
На кухне, впиваясь в губу, Вероника открывает чат, печатает:
— Привет. Ты приехал? — «не доставлено».
Телефон в ладони ходит по кругу: экран — ключ — сообщения. «Не доставлено». Снова. Между стеклом и батареей будто тлеет костёр.
Наконец, «доставлено», «прочитано». Зрачок не выпускает иконку «…. печатает». Мгновение, как вечность. Кажется, что телефон сейчас выскользнет из влажной ладони.
Сообщение ложится быстро, как дыхание.
— Да, приехал. Хотел сделать сюрприз.
— Сюрприз?
— Да.
— Можешь набрать?
— Ок.
Он звонит. Речь ломается о шины и язык.
— Понимаешь, язык прикусил… сильно — слова выходят, как через чужой рот.
— Сегодня увидимся?
— Да, в шесть на нашем месте.
— Ок.
Саша кладёт трубку, встаёт к зеркалу. В отражении — пугающая тишина. Изуродованное лицо, застигнутое врасплох.
Присаживаясь на кровать, он держит телефон чуть от себя, правая нога бьет бит.
Пишет:
— Извини, сегодня не смогу. Дело не в тебе, а во мне.
Тут же приходит ответ:
— Я всё поняла.
— Что? — «не доставлено».
Солнце прячется за соседний дом, пахнет дымом — снова горит тайга. «Не доставлено» превращается во встроенную в опцию.
Выключив телефон, Саша ложится поверх одеяла. Комната тянется; на чёрном экране вспыхивает солнечный блик и гаснет, уступая место матовым теням.

Глава 16. Кнопки
Машина мягко катится по асфальту. За окном — витрины, вывески, прохожие. В салоне тихо, только шорох шин и радио, где говорит ведущий. Запах маминых духов щекочет память — детство, поездки на дачу, спокойствие. Но сейчас внутри Стаса будто лопаются стропы.
— Как дела с Вероникой? — она спрашивает как бы между делом, но Стас слишком хорошо знает: «между делом» у неё никогда не бывает.
Отворачиваясь к окну, он произносит:
— Не хочет общаться. Сказала «нет». И всё.
— И…
 — Что «и»?
 — И все? Ты отступил?
— Отправляю сообщения. Не отвечает, звоню — не берет, — Стас продолжает смотреть в окно, взгляд его блуждает, пытаясь за что-то зацепиться.
Каждое новое сообщение кажется камнем, брошенным в пустоту. Она молчит, а он всё равно пишет — глупо? Возможно.
— Сегодня «нет», завтра «да». Не надо сидеть сложа руки, — мама говорит уверенно.
«Легко сказать. Что делать? Кричать? Стоять под окнами? Или просто ждать, пока ей вздумается?»
Он хочет рассказать про «разговор на даче», про то, как просил Айсена. Хотел надавить. Ведь он — прав. У них — время и воспоминания, а там что? Кто он ей? Нет, лучше молчать. Чем тут хвалиться?
— Думаю, что делать.
— Так можно всю жизнь думать, — мама коротко усмехается. — Дурак думкой богатеет.
Радио щёлкает фразами, и ухом цепляется:
— «… силы природы…»
Мама подхватывает мгновенно:
— Ты должен понимать — у природы нет цели сделать человека богатым, здоровым и счастливым. У тебя должна быть такая цель, — «у тебя» бьет, как молот по стали.
— Мам, я понимаю… но вдруг я ей не интересен?
Она фыркает, как от глупого вопроса:
— С чего ты решил?
— Друзья говорят: «Не парься, другую найдёшь».
— Поменьше их слушай, — мама качает головой. — Много они понимают, твои друзья.
— А кого мне слушать? Тебя?
Она молчит, сосредоточенно ведёт машину. Кто-то резко перестраивается перед ними, и она мягко, почти лениво, ругается:
— Ну как ты ездишь!.. — и добавляет. — Отношения и чувства — вещи тонкие. У одного эйфория, он ноты рвет. А у второго — ровно, разобраться не может, любит он или нет, — главное, что его любят.
Обдумывая, она делает паузу и продолжает:
— Понимаешь, это полная власть над человеком, неповторимое чувство, — голос как уверенный ритм мотора.
— И что?
— Ты должен показать… Дать понять, что жить без неё не можешь, что дрожь в коленях, сердце колотится. И она должна это почувствовать. Не сомневайся. Знаешь, сколько пар так живут? Тьма. У одного — умопомешательство, а у другого — душевный покой. Но живут. Любовь необъяснимая штука, и иногда её одной достаточно.
— Я понял… — Стас роняет едва слышно.
— Что ты понял? Найди нужные кнопки. У каждого они есть.
— Ну…
— Не «ну», а не попробуешь — не поймешь.
Стас смотрит в окно. Женщина подходит к пешеходному переходу, замирает у края тротуара. Нажимает кнопку светофора — и остаётся стоять, терпеливо ожидая сигнала.
«Кнопки…»
Машина едет дальше. Город дышит рядом, и кажется, он понимает его больше, чем кто-либо.

Глава 17. «Домашний»
Домашний телефон звонил без возможности спрятаться за «не беспокоить».
Сняв трубку, Вероника ответила механически: 
— Алло.
— Привет.
— Привет.
— Это я.
— Я поняла.
В трубке молчание. Стас шумно выдохнул:
— Я предполагал, что ты… — он запнулся. — Поступишь так… На твоем месте, я сделал бы то же самое.
— Раз знаешь, зачем звонишь?
— Мне есть, что рассказать.
— Что? Как ты меня игнорил? Думаешь, это интересно?
— Все не так просто. Я же признаю — лажанулся, но сейчас другое.
— Другое?
— Да. Ты можешь мне доверять.
— А ты себе доверяешь?
— Я хотел… Это личное. Не по телефону.
— Знаешь, Ст… — она почти произнесла его имя, но осеклась. — Все и так ясно. Если хочешь, я готова выслушать… Но сейчас.
— По телефону? Нет.
— Хм…
— Могу подъехать, — он нащупал опору в голосе, — поговорим.
Тишина шевельнулась, как занавеска от сквозняка. Стас понизил голос:
—  Я надеюсь…
— Напрасно. Переболело.
— Все зависит от тебя, — он кивнул в трубку, будто она могла увидеть этот жест.
В ответ — тишина.
— Ладно. Я понял. Пока.
Короткие гудки.
Вероника держала в руке смартфон и читала в сотый раз одно и то же — аккуратное, как стикер на холодильнике: «Извини, сегодня не смогу. Дело не в тебе, а во мне». Сашино «дело во мне» резало ровно, без крови — и от этого больнее. Она щёлкнула экраном, как будто закрыла дверцу шкафчика, и прислушалась к квартире: в маминой комнате шептал телевизор, соседи за стеной шумели водой.
Вечером экран вспыхнул.
Стас: «Я на улице, рядом с домом. Надумаешь — выходи». Посмотрев в эти слова, будто они могли переложиться иначе, Вероника прошла в ванную. «Что я теряю? Ничего». Включив подсветку зеркала, подвела глаза — не для него, для уверенности. Кеды в прихожей завязались с первого раза. Закрывая дверь, бросила:
— Мам, я прогуляюсь. Скоро буду.
Лифт мерно отсчитывал этажи, его ритм сливался с пульсом.
Перед входной дверью она замерла. Металлический холод ручки выровнял дыхание.
— Стоп, — вдох-выдох. «Куда — к нему или от себя? И если кто-нибудь увидит?» Она не двигалась, считая удары сердца: раз, два, три… еще три. Ледяная рукоять, казалось, жгла ладонь. Где-то наверху щелкнул замок. Машинально отдернув руку, Вероника развернулась и вызвала лифт. «Надо разложить по полочкам», — отметила про себя. Нажав кнопку своего этажа, она не отводила взгляд от входной двери, пока створки кабины не сомкнулись.
Дома пахло чаем и яблоками. Мама выглянула из комнаты: «Вернулась?» Телефон лёг экраном вниз. Внутри по-прежнему было шумно, но этот шум, наконец, уложился в смысл.
На детской площадке мяч бегал по кругу, подростки перекликались коротко и резко. Стас хорошо знал этот двор и район. Когда он был школьником, здесь могли объявиться хулиганы из тридцать третьей — вечное соперничество двух школ. Но сейчас он думал о том, как провожал ее, и они прощались. Он вспоминал узкую ладонь, звонкое «пока», взмахи рукой в темном окне. «Теперь она машет ему». Он ещё раз посмотрел на окно, потом в сторону подъезда. Курьер пытался дозвониться клиенту, судорожно тыкая в панель домофона. «Не та кнопка». Коротко написал: «Не выходи. Я ушёл. Всё ок». Убрал телефон в карман, не ожидая ответа.
Он шёл дворами, не выбирая дороги, и вдруг притормозил: перед входом в цветочный бутик — экспозиция: стена в форме красного сердца, в центре — прикрученный дисковый телефон. Настоящий, круглый, с тяжёлой трубкой. Сверху надпись красивым шрифтом: «Звоню сказать, люблю тебя!»
— Это находка, — он усмехнулся вполголоса.

Глава 18. Желтое платье
Утро не пришло — оно включилось экраном смартфона. Под последним его «что» — маленькое «прочитано». Ответа нет.
Телефон дрогнул.
— Алло? — голос Банки шелестит, будто он говорит сквозь хруст пакета. — Это я. Как ты? — пауза, и уже спокойнее:
— Вероника звонила, спрашивала, куда уехал?
— Хм…
— Я сказал, «не видел, не знаю». Но, Сань, кажется, она подозревает.
— Что?
— Что-то не так.
— Ясно.
— Держись. На связи.
Спустя час — звонок от Артура:
— Привет, — голос, как всегда ровный, будто едет на нейтралке. — Ты как?
Слушает, кивает в трубку:
— Смотри, Лена звонила, номер Банки просила. Пришлось дать…
— Знаю.
— Выздоравливай. Если что — звони. Пока.
После второго звонка стало странно спокойно — будто кто-то подпёр плечом дверь, чтобы её не хлопнуло. Открыв диалог с Вероникой, Саша смотрит на пустоту под своим «что» и нажимает зелёную трубку. Раз, второй. Ответа нет. Ждёт. Снова нажимает. Нет.
Солнце скользит вдоль улиц.
Саша набирает:
— Я должен объяснить. Давай увидимся. Веришь мне?
Чат отвечает сухо: «доставлено», потом — «прочитано». И — пусто. Снова шуршат шины, сигнал машин режет воздух. В этом шуме Саше мерещится короткий «дзынь» сообщения — и тут же выясняется: его не было.
Вероника дома. Телефон перед глазами. Комната на внутреннем замке. Всплывает другое окно — Стас.
— Я услышал, правда.
Следом:
— Готов рассказать все. Мне не нужны другие варианты.
Выключив телефон, Вероника выходит из комнаты. За окном слышен детский крик:
— Мама, Влад обзывается!
Пальцы нащупывают «включить». Перед глазами сообщение: фото из цветочного бутика. На розовом фоне сердца — красный дисковый телефон. Стас в белой футболке и темных очках крутит наборник, прижимая ухом трубку с проводом. На стене надпись: «Звоню сказать, люблю тебя!».
«Не нужны варианты… значит все-таки сравнивал. Поймала себя: сравнение — важный шаг. Я знаю, где она — эта кнопка. Я смотрела на нее, наверное, раз сто. «Заблокировать». Повторный вопрос: «пользователь не сможет…». Жму. Сделано». Вероника открывает окно «Саша», курсор бьет ритмом: «пусть постарается». Садится на кровать. Экран долго светится, будто внутри собирается ответ.
Саша переключает камеру на фронтальную. Свет из окна ложится, как на паспорт. Синяк будто отступил — стал желтее, но от этого яснее видно. Металлическая шина на зубах сверкает тонкой ниткой. Он щёлкает один кадр, второй — выбирает первый, резче. Подпись набирает медленно, чтобы ни одного лишнего слова:
«Дело во мне. Без оправданий. Буду ждать на нашем месте в шесть».
Отправлено. Экран на секунду показывается ярким. Саша кладет телефон на край стола «лицом вверх», делает глоток воды. «Доставлено», «прочитано».
Ответ приходит быстро, как команда:
— Стас?
— Нет.
— В 15:42. Ровно.
День вытекает из города неспешно. Во дворе, открыв капот, мужчина крутит гаечным ключом, у киоска беседуют две пожилые женщины. Упал велосипед, и кто-то тихо ругнулся.
Саша приходит раньше и, ожидая, думает, как сделать, чтобы его слова были о фактах, а не о жалости.
Он видит ее издалека — она в легком жёлтом платье. Ветер ложится на волосы, она поправляет их, но в походке нет актерского, есть собранность. Они встречаются ровно в 15:42.
— Привет, — сухо говорит Вероника. «Боже, что с ним стряслось? Нос, губы… живьем еще хуже, чем на фото…».
— Привет.
— Ты хотел мне объяснить. Я готова. «Рука в гипсе. Кошмар. Он что, попал под машину?»
— Да, — за паузой она слышит его выдох. — Все очень глупо. Ехал на самокате и упал. Лицом. Потерял сознание. Прохожие вызвали скорую. В клинике поставили шину. Думал быстро поправлюсь.
Её взгляд не мягкий и не жёсткий — считывающий. Она кивает, будто отмечает главное. Медленно прогуливаясь, они молчат. Площадь полна самокатов, колясок, велосипедов и роликов.
— Лена видела тебя с девушкой. Ты шел с ней под руку.
Он останавливается, смотрит в глаза и произносит:
— Представляешь, мама. Мне было трудно идти, она волновалась, и я не мог отказать. Наверно, как Стас, тогда на фудкорте. Не знаю… — в распухших губах легкая улыбка.
Вероника говорит, медленно выдыхая воздух, как будто весь день держала его внутри:
— Знаешь, ночью я успела придумать десять версий.
Он кивает на скамейку: 
— Присядем.
Мимо несется самокат — девушка вцепилась в парня.
Достав телефон, Саша показывает фото. Хрупкая женщина с пышной причёской — его мать.
— Понимаю, откуда такая шевелюра.
— Да, — здоровой рукой он ведёт к макушке.
Вероника смотрит на воду, на блики. Потом на Сашу. «Ужасно хочется обнять его, прижать к себе, поцеловать — но даже прикоснуться страшно».
Вместо этого спрашивает:
— Как сейчас? Больно?
— Терпимо. Врач сказал, что передние зубы могут не прижиться и от этого потемнеют.
— Чертёнку — тёмные зубы, — улыбаясь одними глазами, она продолжает разглядывать лицо.
— А если серьезно, когда ты не отвечаешь, мне становится страшно. Вот и всё, — Вероника касается его ладони:
— Веришь мне?
— Как я тебе, — говорит он тихо.
Рядом проходит пожилая пара, за ней бежит ребенок:
— Эбе, эбе! — его звонкий крик звучит как эхо.
— Простишь меня? Хочешь расскажу, как было?
Вероника кивает, и он говорит ей, что плохо помнит скорую, что сначала не мог подняться — кружилась голова, что, сделав КТ, долго ждали челюстно-лицевого хирурга — он все время был на операциях, что ему жаль родителей, что еду можно теперь только мягкую или перетертую и что под гипсом чешется.
Вероника смотрит на танк. По наклонной плоскости постамента, выставив вперед ладони, вниз головой скользит мальчуган. Под «горкой» — женщина. Ее колени упираются в край, одной рукой она придерживает коляску с ребенком, вторая «наготове ловить».
— Платье красивое, тебе идет.
Вероника тянется ближе и смотрит прямо в его глаза — с той самой, узнаваемой улыбкой начала их истории:
— Так что? Бананы можно?
— Бананы? Попробуем. Пойдем, я знаю, где купить.
На соседнюю лавку садится чайка. Прогуливаясь, она важно смотрит по сторонам, будто здесь главная.

Глава 19. Дневник Вероники
1. Саше сняли швы. Смеется: «Хирург тот же — «боксер». Посмотрев на шов, сказал: «Четкий». Родители принесли подарки, как полагается. Медсестра растрогалась: «спасибо», а «боксер» даже не глянул. Руки потирал, ждал нового пациента для новой «схватки».
2. Спрашиваю, как я у тебя записана? Он, говорит: «Набери». Высвечивается «Ника!» Ловлю себя — восклицательный знак — это или важность, или восторг. Хорошо, когда «само получилось».
3. Хочу быть взрослой: сначала понять, что горит, и только потом лить воду. Владеть эмоциями. Но сердце бежит впереди головы, и я ставлю паузы, упражняясь на будничном.
4. Август — сухой и светлый. Саша идёт осторожно, будто привыкает к собственной улыбке. Шины сняли совсем недавно, гипс — неделей раньше. ««Не думал, что каникулы окажутся такими», — говорит он, — но я рад, что встретил тебя».
5. Рассказал семейную историю. «У моего прадеда была девушка — впоследствии ставшая моей прабабушкой. Когда прадед уходил на фронт — она на прощанье его не поцеловала. Так вот, он всю жизнь ей это припоминал: «Надя, ведь меня могли убить». А она отвечала: «Я не знала, что ты на мне женишься, значит, правильно.» Всю жизнь… а я бы так смогла?
6. Мы встречаемся на нашем месте, возле танка. Мысль о скорой разлуке не даёт мне покоя. Саша говорит, что время пролетит быстро, а мне грустно — я знаю, что танк останется напоминанием о нашей привычке быть вместе. Когда Саша улетит, о чем я буду думать, проходя мимо?
7. Аэропорт. Здесь всё на расстоянии взгляда: самолеты, табло, люди, мы. Саша достает папку. В ней набросок — мой портрет, тёплый на ощупь.
— Банка сделал, еще в Москве. Так что мы не расстаемся, — приобнимает меня, в горле комок. Он протягивает короткий карандаш — явно приготовил заранее: — Напиши своей рукой что-нибудь. Пишу, выбирая слова: Вероника. Наш город. Наш год.
8. Рядом его родители: мама вздыхает, папа хлопает по плечу. Теперь я точно знаю, с кем он шел под руку. Мне неловко за наши жесты на их глазах, и за их взгляды — перед нашими жестами. Но я не хочу продолжать традицию чужого «правильно». Он наклоняется, чтобы что-то сказать, — опережаю, целую. Так, чтобы он запомнил место, минуту и температуру воздуха.
9. Дом встречает тишиной. Снимаю кеды, кладу ключи. Пью воду из маленького стакана. Открываю старые сообщения. Скучаю.
10. Вечером ловлю сообщение:
— Я в Питере. Веришь мне?
Пишу:
— Как я тебе.
11. Комната.
Окно приоткрыто, тянет прохладой. Думаю про «чёткий шов» — наши разговоры тоже швы по живому, про восклицательный знак рядом со мной, про набросок, который появился до, а я после. Думаю и кладу телефон экраном вверх.
12. Перед сном.
Любовь — это счастье, но его одного для счастья недостаточно. Должно быть ещё что-то — позволяющее превратить набросок в оригинал.