У медсестры случилась фобия на работе

Наверное, у каждого человека есть какие-то свои страхи. Не тревоги, не опасения, а именно страхи. Фобии, если говорить научным языком. Боязнь, например, замкнутых пространств — клаустрофобия. Ещё есть боязнь высоты (акрофобия). Боязнь мышей (мусофобия). Да много их, фобий этих. Даже самые нелепые и неожиданные бывают. Я сам вот до ужаса боюсь воздушные шары ртом надувать (уж не знаю, фобия это или нет). Максимум могу накачать его до размеров футбольного мяча, а дальше — увольте. Всё время кажется, что он сейчас лопнет, и обрывки по глазам больно шлёпнут.

Плохо, когда приходится сталкиваться со своими страхами в повседневной жизни. Ещё хуже, когда эти самые страхи присутствуют на своей же работе. Ведь если в обычной ситуации можно избежать встречи с данными неприятностями (выйти из помещения, перейти на другую сторону улицы, убежать), то как вести себя, если по долгу службы вынужден общаться с «источником ужаса»?

Так и случилось с одной новенькой девочкой-медсестрой, пришедшей на нашу подстанцию СМП. Кстати, постоянные читатели, наверное, уже заметили, что в предыдущих историях часто фигурируют «новенькие» да «молодые сотрудники и сотрудницы». Отвечу фразой Нади Кузякиной из советской комедии «Любовь и голуби»:
— А у нас — какая тякучкаааа... Ох, какая страшная у нас тякучка...

Работа такая «тякучая», что поделать. Немногие надолго работать остаются. Поэтому и новеньких так много.

Так вот. Вполне себе хорошая девушка пришла. Машей звать. Грамотная, добросовестная. Правда, до прихода к нам работала в стационаре, а потом в поликлинике в кабинете с врачом. Скучным и унылым ей всё это показалось. Решила свою возрастную непоседливость удовлетворить работой на СМП.

Поставили однажды нас с Машей в одну бригаду. Дали вызов: «Рука болит неделю. Была травма. Опухла. Женщина, 81 год».

Квартирка у этой одинокой старушки, жившей в старенькой «хрущёвке», не блистала чистотой и порядком. Бабушка оказалась одной из тех, кого называют «Плюшкин-собиратель». Такие люди приносят домой всё, что видят. Болезнь такая, что поделать. У кого-то фобии, а у кого-то «плюшкинизм».

Углы квартиры были завалены пустыми коробками, банками, пластиковыми и бумажными ёмкостями из-под фастфудов и прочих продуктов и тому подобным уличным мусором. Но ходить ещё можно было. Дорожка, «островок безопасности» на диване и возле него присутствовали. Фоном всему этому безобразию служил запах старья, гнилья и чего-то ещё противного и невыносимого.

На диване восседала виновница торжества. Сухонькая, сгорбленная бабуля. Но вполне себе активная, в здравом уме (которого хватало, по крайней мере, на более-менее адекватное общение) и трезвой памяти.

Всегда, кстати, удивляло, как в таком возрасте люди умудряются ещё бегать по городу и таскать домой всевозможный хлам. На это ж силы какие-никакие нужны.

— Что случилось? — громко спрашиваю, предполагая, что у неё плохо со слухом.

— Нормально я слышу, потише спрашивай. — отвечает. — Рука вон чё сделалась. — продолжала старушка. — Недели две уж так.

Правое предплечье её руки было завязано каким-то грязным полотенцем. Надев перчатки, я развязал его. Под полотенцем оказался намотанный и не менее грязный бинт. Само предплечье было и вправду сильно отёчно.

— Травма была?

— Поцарапала, когда вещи тут разбирала свои.

— Чем-то обрабатывали?

— А чё её, царапину-то, обрабатывать? Думала, — так само заживёт, как на кошке.

— Так у вас тут антисанитария такая, надо было хоть зелёнкой помазать.

— Та нету ничего такого, сынок. Ни зелёнок, ни таблеток... Вообще лекарств не пью никаких.

(Ещё лекарств не пьёт в 81 год. Что за чугунное здоровье у человека?)

— Инфицирование, похоже. — догадалась Маша.

— Да, скорее всего. — согласился я. — Давай забинтуем её по-нормальному и в больницу свозим. Сможешь стерильную перевязку сделать? Правда, там, под старым бинтом, картина страшная откроется, — сразу говорю.

— Ой, да видела я уже такие «картины» — не боюсь я их. — смеётся Маша.

— Ну, вперёд тогда. — заключил я и начал заполнять «бюрократию» в карту вызова, одновременно следя за действиями напарницы.

Разбинтовка давалась не совсем легко. С каждым слоем было всё труднее разматывать. Под конец бинт уже с треском стал отрываться от кожи, и приходилось снимать крайне осторожно.

Бабуля, надо отдать должное, практически не реагировала на боль. Наоборот, сама подбадривала Машу словами типа: «Не боись! Тяжело в учении — легко в бою» и тому подобное.

Напарница и не боялась. Поначалу. Но после того, как бинт был полностью снят, случилось неожиданное:

Она вдруг громко вскрикнула, заставив нас с пациенткой подпрыгнуть от неожиданности, и... выбежала вон из квартиры.

Старушка недоумённо посмотрела на меня.

Я сам, ничего не понимая, побежал вслед за Машей.

Та, дрожа мелкой дрожью, стояла на лестничной клетке этажом ниже, переминаясь с ноги на ногу.

— Что случилось? — спрашиваю я обеспокоенно.

— Испугалась, — жалобно призналась Маша.

— Как «испугалась»? Ты же сама говорила — «не такое ещё видала». Ну разбарабанило руку. Ну, гной там есть. Запашок. И что такого?

— Да при чём тут рана, гной. Там у неё на постели... ТАРАКАНЫ! Я как увидела их — чуть сознание не потеряла. У меня ведь это... фобия на тараканов. Я уж забыла, как они выглядят, — давно не встречала. А тут как повылазили... — на последней фразе её аж передёрнуло.

Наша Маша обычных квартирных «прусаков» испугалась. В детстве (как она пояснила) ей в ухо залез один из представителей этих «скользких тип;в». Даже в больницу пришлось ехать удалять. С тех пор — дикий страх на всю жизнь.

Что ж. Пришлось оставить напарницу за дверью (обратно за порог она наотрез отказалась заходить) и заканчивать с «хозяйкой тараканьего семейства» самому.

Пациентку в итоге свозили в больницу, госпитализировали.

А бедная Маша через некоторое время всё же уволилась, прознав про то, что тараканы, вопреки некоторым слухам в обществе, никуда не исчезли, а прекрасно существуют и отлично себя чувствуют ещё во многих неблагополучных домах и квартирах. А это, между прочим, немалая наших скоровских адресов. Вернулась в поликлинику. Уныло, зато без тараканов.

Такие дела.