Предел текучести. Глава 3. Могильный гарнизон

Двери Степан Степанович не запирал принципиально. Не потому, что ничего не боялся, а потому что надеялся, что когда-то кто-нибудь войдет к нему квартиру с обрезом и прикончит его, Каланчу, «к едрене фене». Причин для такого жизненного поворота за время работы в органах накопилось великое множество, и если ему суждено произойти в обозримом будущем, то Степан Степанович твердо уверен — это будет закономерно и вообще, поделом.

А в последние двое суток желание помереть стало ещё острее. От дела Каланчу отстранили, потому как поганец-новобранец все-таки вызвал следаков и криминалистов сразу после санитарного автомобиля, напуганный поведением начальника и его побегом. Более того, молодой чертяка даже дал показания, из которых следовало, что Степан Степанович, дескать, приехал на место происшествия в неадекватном состоянии, и потому мог умышленно нарушить порядок действий, чтобы поскорее «открепиться» от вызова. Самое ироничное, что он попал в точку.

- Далеко пойдет, сволочь, - буркнул себе под нос Каланча и икнул.

На кухонном столе Степан Степановича, застеленном выцветшей клеёнкой, продырявленной то тут, то там ожогами сигарет, выстроилась шеренга пустых поллитровых бутылок пива «Останкинское». Рядом валялась консервная банка из-под кильки в томате, выскобленная до блеска, обглоданная до белой кости куриная ножка и ржаная хлебная корка, засохшая и изогнувшаяся в форме жуткого звериного когтя.

Степан Степанович нагнулся, извлёк из-под стола новую бутылку, откупорил её, запыхтев от натуги, и глубоко задумался. Хреново было даже не само отстранение, ведь до пенсии Каланче оставалось всего ничего, и даже если по итогам служебного расследования его обвинят в халатности и уволят - это уже ни на что в его жизни глобально не повлияет. Но вот незадача: тело загадочным образом исчезло прямо из морга, «препараты» понадкусывали, разбив все банки и расплескав формалин, а одного медработника кто-то жестоко растерзал. «Кровищи целое море, вы представляете? Кадык - в кашу. Башка расколота, как арбуз, а мозгов внутри нету. Девки-то как это увидали, так без чувств и попадали...» - вспомнил рассказ Мякишева Степан Степанович и поморщился, как от зубной боли. Это обстоятельство меняло абсолютно все. Неровен час, хитрые мудаки из следственного свяжут одно с другим и поедет он, Степан Степанович, прочь из Москвы, в Сибирь - лес валить и баланду хлебать, причем стопроцентно без зубов, потому что - мусор. И ещё то странное видение...

Какое-то мутное и неопределённое ощущение перекатывалось в захмелевшем уме Каланчи, словно он забыл что-то очень важное, и абсолютно точно это «важное» было связано с телом девушки, найденным возле «Металлурга». Но то ли от растекающегося ватным теплом по телу опьянения, то ли от ещё не прошедшего нервного срыва, Степан Степанович никак не мог это ощущение ухватить. Мысли в его голове прыгали и слипались друг с другом комковатой манной кашей, и рассчитать их на «первый-второй» не выходило.

Оставив попытки вспомнить забытое, Каланча включил телевизор и рассеяно уставил в него уставшее морщинистое лицо. Мягкий свет, льющийся с пузатого экрана «шилялиса» немного успокоил Каланчу.

По ЦТ-1 шло что-то похожее на «Программу «А». Сначала по сцене бодро скакала Пономарева со своей русско-цыганской подтанцовкой. После Макаревич объявил выступление «Товарищей». Такого коллектива Каланча не знал, но с первого взгляда парни ему жутко не понравились –высокие, длинноволосые, в обтягивающих штанах и чрезмерно прыгучие. Музыка у них была такая же – резкая и нервная, словно кто-то долбит гитарное соло по оголенным нервам. Стало неуютно.

Неожиданно картинка на телеэкране пошла рябью и потемнела. Степан Степанович чертыхнулся и потянулся к телевизору, чтобы поправить положение антенны, но рука замерла, не дотянувшись до ее «рогов». Через помехи на него в упор глядела безумным взглядом Жанна Агузарова. Камера захватила ее крупным планом, но с «ящика» глядела не юная девушка со смешной блондинистой стрижкой, а страшная, постаревшая на полвека зловещая кукла, с лицом, похожим на посмертную маску. Маска открывала рот, и до слуха Каланчи доносился знакомый звонкий голос, но изображение никак не стыковалось с ним. Чем веселее она пела, тем жутче искажалось ее лицо, становясь совсем искусственным. С каждой пропетой строчкой на нем появлялось все больше трещин, как на пересушенном гипсе. К припеву половина ее лица совсем осыпалась, открыв за слоем грима голый череп с пустой глазницей. Камера уехала на общий план.

- Она чё, ваще погнала, - нахмурился Каланча. – Как это только в эфир пропускают.   

Об эпатажности певицы ходили разные слухи, но даже для нее это был перебор. В том, что увиденное - лишь ее новый сумасшедший образ, Степан Степанович не сомневался. До тех пор, пока на экране не показали зрительный зал.

От партера до галерки во всех креслах сидели разлагающиеся трупы в нарядных одеждах. Агузарова допела песню про красоту и доброту, и зрители повскакивали с мест, нестройно аплодируя разлагающимися кистями, роняя вокруг отлетающие кусочки плоти. Тем временем диктор за кадром провозгласил: «А сейчас для вас, дорогие товарищи живые и мёртвые, выступает Ансамбль песни и пляски Могильного гарнизона!»

Каланча вскочил с табурета, не в силах отвести взгляд от экрана. На сцену с двух сторон закулисья начали выходить солдаты. По деревянным театральным подмосткам грохочуще и тревожно забили в набат сорок пар сапог, подбитых казёнными гвоздями. От марша с солдатских подошв во все стороны полетели комья чернозема, но пустые провалы глаз на серых иссушенных лицах не замечали этого, лишь слепо таращились в камеру, продолжая идти. Истлевшие мундиры с оборванными аксельбантами свободно болтались на провалившихся до костей плечах. По кухне тонко разлился грибной запах влажной земли.

- Еб*сь-провались! – хрипло завопил Степан Степанович, и выдернул телевизор из розетки.

«Шилялис» недовольно моргнул и потух, и в хрущевке стало так тихо, что Каланча услышал свое собственное сердце, бешено колотящее по ребрам изнутри. В этот момент в прихожей протяжно скрипнула петлями входная дверь.