Когда упало небо - 7

Рассвет.

Этан Харпер всегда думал, что конец света будет громким. С криками, огнем, сиренами, с библейским грохотом, разрывающим небеса. Но тот рассвет пришел тихо. И он был красным.

Он вышел из дома на прохладный утренний воздух, застегивая свою поношенную фланелевую рубашку. Холмы Монтаны тонули в молочном тумане, и ветер гнал по склонам сухую, седую траву. Но небо на востоке… оно было неестественным, залитым густой, зловещей багряницей, будто кто-то разорвал горизонт и из раны хлынула кровь.

Рядом с ним заскулила Белла. Старая лайка, обычно невозмутимая и флегматичная, теребила его за штанину. Уши её были прижаты, а взгляд метался по сторонам. Этан небрежно потрепал собаку за ухом, пытаясь успокоить, но беспокойство собаки передалось и ему.

— Тихо, девочка, все хорошо, — пробормотал он, больше для себя.

Он направился к конюшне, и чем ближе подходил, тем явственней слышал нарастающую панику. Лошади бились о стены стойл. Копыта с гулким стуком долбили дерево. Коровы мычали не своим, визгливым голосом, отказываясь подпускать к себе. Даже куры сбились в кучу у забора, как будто пытаясь спрятаться от невидимой угрозы.

— Что с вами, черт возьми? — вслух удивился Этан, и его голос прозвучал неуверенно и слабо в этом всеобщем хаосе.

Скрипнула дверь дома. На крыльцо вышла его мать, Марта. Она не произнесла ни слова, лишь подняла взгляд на алое небо. Рука медленно поднялась, чтобы перекреститься. Жест был привычным, отработанным, но сейчас в нем сквозила не молитвенная умиротворенность, а ужас.

— Это не Божье, — тихо, но четко сказала она. — Это… что-то другое. Наверное…

И в этот миг небо разорвалось.

Это был не звук. Это был гул, рождавшийся где-то глубоко в костях, заполнявший собой все пространство, вытеснявший воздух. Этан инстинктивно рухнул на колени, прикрывая голову руками. Белла с визгом забилась под крыльцо. Животные в конюшне взревели в унисон. Просто их страх достиг пика, перейдя в абсолютную, немую истерику.

А потом наступила тишина. Глухая, оглушительная, давящая. Ни ветра, ни птиц, ни мычания. Лишь свист в ушах.

И тогда на горизонте, в той самой багровой полосе, что-то вспыхнуло. Словно далекая, беззвучная молния. Одна, другая.

Юноша не знал, что это были города. Думал, гроза. Или солнечная вспышка, о которой говорили по телевизору. Но почему… Почему такая тишина, удивлялся он.

Парень поднялся, отряхивая колени. Мир вокруг был прежним. Ферма, холмы, знакомый до боли пейзаж. Но что-то фундаментальное, невидимое, сломалось. Искривилось.

Вернувшись в дом, он попал в новую реальность. На кухне шипело радио, выдавшее лишь пару секунд искаженной речи, прежде чем погрузиться в белый шум. Телевизор оказался черным и мертвым. Мобильный телефон на подоконнике показывал зловещий значок: «Нет сети».

Джек Харпер, его отец, уже возился с генератором. Жилистый, молчаливый мужчина с лицом, прочувствовавшим все ветра Монтаны, он двигался с привычной, выверенной целеустремленностью. Генератор рыкнул и затарахтел, наполняя дом гулом, который лишь подчеркивал звенящую тишину снаружи.

— Что-то ударило по сети, — без предисловий сказал мужчина, вытирая руки об ветошь. — Может, солнце. Может… что-то хуже.

Марта стояла у раковины, глядя в окно на багровый отсвет. Губы её беззвучно шевелились, а пальцы сжимали и разжимали складки фартука. В глазах, обычно таких спокойных, читалось не просто смятение, а нечто большее, фанатичный, почти безумный огонь предвидения.

Джек снова включил радио, ловя редкие проблески сквозь шипение. Обрывки фраз долетали до них, как голоса с того света:

«…повторяем, экстренное вещание… массированная атака по восточному побережью… Все граждане… Укрытие… Радиационный фон…»

Голос диктора обрывался, захлебываясь помехами. Потом другой, более слабый сигнал:

«…ответный удар… командные центры… „Ночной дозор“ в воздухе…»

— Господи помилуй, — прошептала Марта дрогнувшим голосом.

Женщина повернулась к семье с горящими глазами.

— Это и есть Второе пришествие! Огонь с неба! «И взял Ангел кадильницу, и наполнил ее огнем с жертвенника, и поверг на землю; и произошли голоса и громы, и молнии, и землетрясение».

Джек мрачно смотрел на радио, как будто мог силой воли заставить его говорить четче.

— Сообщали что-то о Западном побережье, — пробормотал он. — Цунами.

— Нет! — вдруг воскликнула Марта, и ее палец резко ткнул в сторону окна. — Это не просто война! Это очищение! «И вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть; и ад следовал за ним». Он здесь! Он пришел за всеми нами, за нашими грехами!

Этан смотрел на мать, и ледяной ужас полз по спине. Он видел ее испуганной, но никогда такой, словно она уже парила где-то над миром, видя его гибель в библейских пророчествах. Ее вера всегда была тихой опорой, теперь же она превращалась в фанатичный костер, готовый сжечь все вокруг.

— Марта, — строго сказал муж, но она его не слышала.

— И произошли молнии, громы и землетрясения, и великий град… и град с неба падал на людей…» Мы должны молиться! Каяться! Ибо наступил час Суда!

Этан вновь вышел во двор, словно надеясь увидеть на пустынной дороге ответ. Но ничего не было. Лишь стая ворон, кружившая в багровом небе, казалась единственными хозяевами этого мира.

И тут его осенило. Завтра. В школе должна была быть викторина по астрономии. Он так долго готовился, рылся в книгах о Марсе, о туманностях, о красных гигантах. И он обещал Лизе Роджерс помочь с ее проектом. Лиза с ее серьезными глазами за толстыми стеклами очков.

Юноша думал, что завтра увидит ее в коридоре. Она улыбнется своей сдержанной улыбкой. Скажет: «Спасибо за конспект». А он будет кивать, как идиот, и не найдёт слов. А теперь… где она? В городе у шерифа? Жива ли?

Мысль обжигала изнутри, острая и беспомощная. Парень сжал кулаки, глядя на багровый восток. Конец мира оказался не огненным шаром, испепеляющим все на своем пути, а тихой, ползучей паникой и мыслью о девушке, которую он, возможно, больше никогда не увидит.

День тянулся, как клей, медленный и густо. Багровый отблеск на востоке не исчезал, он лишь неспешно бледнел, растворяясь в грязно-желтой дымке, затянувшей небо. Генератор продолжал тарахтеть, питая радио, которое теперь лишь шипело, словно змея, выдавшая все свои секреты.

Марта не унималась. Она металась по дому, то замирая у окна с расширенными от ужаса зрачками, то падая на колени в центре гостиной, воздевая руки к потолку.

— И умирал я, и вот, стою пред престолом! И видел я мертвых, малых и великих… и судимы были мертвые по написанному в книгах!

Голос женщины срывался на визг, полный надрыва.

— Это они! Мертвые из-под престола! Их зовут на суд!

Джек, сидя за столом и чистя винтовку, сжал губы так, что они побелели. Мышцы на его скулах напряглись.

— Марта, хватит.

Его голос был низким и усталым, но в нем зазвенела сталь.

— Суда нет. Есть война. Глупая, проклятая война, которая докатилась и до нас. Тебе не надоело пугать сына?

Этан, стоявший у притолоки, вздрогнул. Парня пугала не мать, а та ледяная пустота, которая зияла за ее словами. Но в его сердце клокотала жалость. Он видел не пророчицу апокалипсиса, а свою мать, ту самую, что когда-то пела ему колыбельные и целовала в лоб перед сном. Теперь ее разум тонул в огне Откровения Иоанна.

— Пап, она не специально, — тихо сказал он. — Она просто… Верит.

— Вера — одно, а истерика — другое, — отрезал Джек, резко вставляя обойму. — От веры не отказываются жратву в бункер таскать. А от истерики, никакого толку.

Марта услышала это. Она резко обернулась, и в ее глазах вспыхнула обида, смешанная с фанатичной уверенностью.

— Ты не видишь, Джек? Ты слепой! «И кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное». Мы должны быть готовы предстать! Мы должны очистить свои души, а не запасаться тушенкой, словно кроты!

— Чтобы очищенные души сдохли с голоду через неделю?

Мужчина с грохотом положил винтовку на стол.

— Прекрати, Марта. Твои псалмы не согреют нас, когда ударит мороз, и не накормят, когда кончатся припасы. Иди, помоги Этану перетащить мешки с зерном из сарая. Польза будет хоть какая.

Но Марта лишь покачала головой, смотря на него с высоты своего мистического прозрения.

— Суета сует. Все это, суета. «И времени уже не будет». Слышишь? Времени больше нет. Есть только Вечность, что стучится в нашу дверь.

Она снова отвернулась к окну, шепча отрывки из Псалтыри. Джек с силой провел ладонью по лицу. Юноша видел, как дрогнули натруженные пальцы отца. Это было страшнее, чем крики. Молчаливое отчаяние родителя, который всегда знал, что делать, и теперь столкнулся с безумием, которое нельзя было починить или пристрелить.

— Ладно, — тихо сказал Джек, обращаясь к сыну. — Без нее обойдемся. Пошли.

Они вышли во двор. Воздух был неподвижным и густым, пахло пылью и чем-то едким, чуждым. Белла, вместо того чтобы вилять хвостом, лишь глухо тявкнула и прижалась к ногам Этана.

Они уже заканчивали переносить последние ящики в подвал старого бункера, когда Этан замер, прислушиваясь. Сквозь гул в ушах и тревожное молчание мира он уловил другой звук. Отдаленный, но настойчивый. Рокот мотора.

— Пап, — тронул он отца за рукав. — Слышишь?

Джек резко выпрямился. Рука инстинктивно потянулась к кобуре на поясе. Он прислушался, и его взгляд стал острым, как у старого волка, учуявшего опасность.

— Слышу.

Мотор приближался. Это был неровный, надрывный рев старого двигателя, работающего на пределе. Этан, забыв про усталость и страх матери, уставился на поворот дороги, скрытый холмом. Сердце бешено колотилось. Кто это? Мародеры? Выжившие? Солдаты?

И тогда из-за поворота выполз старый, покрытый пылью и копотью пикап шерифа. Он двигался медленно, будто призрак. И когда он подъехал к воротам, Этан увидел, что одно стекло было треснуто, а кузов исцарапан, точно его хлестали стальными прутьями.

Мотор заглох. Воцарилась тишина. Затем скрипнула дверца. Из машины, медленно, словно каждое движение давалось огромной ценой, выбрался шериф Делл Роджерс. Его лицо, обычно красное и добродушное, было серым и обвисшим, а в глазах стояла такая усталость, что казалось, он вот-вот рухнет.

А потом Этан увидел ее. С пассажирской стороны вышла Лиза. Она была в тех же джинсах и свитере, что и в его мыслях, но теперь одежда была в пыли. Через плечо был перекинут рюкзак. В одной руке она сжимала свой потрепанный блокнот так крепко, что костяшки пальцев побелели. Лицо было бледным, под глазами залегли темные тени, но губы плотно сжаты, а взгляд из-под очков был прямым и ясным. Она была жива.

Этан застыл у колодца, не в силах пошевелиться. Весь мир сузился до одной этой точки. До хрупкой фигуры девушки, стоящей у их ворот. Все страхи, все безумие матери, вся тяжесть нового мира, все это отступило, сменившись одним всепоглощающим облегчением. Она была здесь. Живая.

Дверь дома распахнулась, и на крыльцо вышла Марта. Увидев шерифа и Лизу, она не удивилась, а лишь медленно перекрестилась, словно встречала давно ожидаемых, пусть и скорбных, гостей.

— Делл, — прозвучал твердо голос Джека, но без обычной приветливости. — Рассказывай.

Шериф тяжело опустился на ступеньку крыльца, сгорбившись. Лиза молча стояла рядом, и Этан поймал ее взгляд. В нем была не детская растерянность, а взрослая, усталая ясность. Он едва кивнул ей, и она в ответ чуть склонила голову.

— В городе паника, Джек, — начал Делл, глядя куда-то в сторону. — Кто смог, уехал, бросил все. В сторону гор, на север, куда глаза глядят. На трассе сейчас ад, говорят, пробки на десятки миль. Машины бросают, идут пешком. А куда идти? Никто не знает.

Он помолчал, собираясь с мыслями.

— По радио, пока оно работало, успели сказать… Атака была массированной. По всему восточному и западному побережью. Нью-Йорк, Вашингтон, Бостон… Лос-Анджелес, Сан-Диего…

Он махнул рукой, словно отмахиваясь от невыносимого жуткого перечня.

— Все командные центры. Связи нет. Правительства, наверное, тоже нет. Одни психи в эфире.

Шериф с силой сжал кулаки, и в его глазах вспыхнула знакомая Этану гневная раздражение.

— А всё из-за этих идиотов в Вашингтоне! Из-за Кларка Джонса и его ястребов! Думали, что могут безнаказанно играть в мускулы, устраивать свои сраные революции у всех под боком. Тыкали палкой в медведя, а потом удивляются, что он прокусил им глотку! Всех нас в могилу загнали своей дурацкой политикой!

Марта, стоявшая в дверях, снова зашептала:

— И восстанет народ на народ, и царство на царство… Так и было предначертано.

Джек мрачно выслушал, кивая. Он не спорил.

— Радиация? — коротко спросил он.

— Радиоактивный шлейф с востока. Дождь может пойти через день-два. Нам сказали — лучше отсидеться хотя бы пару недель. Если сможем.

Джек перевел взгляд на Лизу, потом на Делла. Затем повернулся к сыну.

— Этан, покажи Лизе, где можно умыться. А мы с Деллом донесем оставшееся.

Бункер, в который они спустились, был вырыт еще отцом Джека, отставным военным инженером, во времена Карибского кризиса, когда мир уже стоял на краю. Он не был роскошным апокалиптическим убежищем из фильмов. Это была простая, дубовая и бетонная реальность.

Спуск вел по крутой лестнице в грубо сколоченном шахтном срубе, пахнущем сырой землей и старым деревом. Внизу открывалось небольшое помещение, метров двадцать на десять. Стены укреплены толстыми деревянными балками и местами обшиты листами гофрированного железа. В углу стояла неуклюжая железная печь с выводом трубы наверх. Единственный источник тепла. Полки, забитые консервами, бобами, рисом и мукой в плотных мешках, тянулись вдоль одной стены. Рядом, канистры с водой, ящики с патронами, инструменты, аптечка и две канистры с горючим. Воздух был неподвижным и спертым, с привкусом металла и пыли.

Этан и Лиза молча переносили одеяла и коробки. Тишина в бункере была иной, чем наверху. Не звенящей, а глухой, поглощающей, как в гробу. Они ставили ящики друг на друга. Руки изредка касались в полумраке, освещенном лишь одной тусклой лампочкой, питаемой от автомобильного аккумулятора. Каждое такое мимолетное прикосновение отзывалось в Этане электрическим разрядом, заставляя сердце биться чаще.

— Папа говорил, если что-то случится, ехать только к вам, — тихо, глядя на полку с консервами, сказала Лиза. — Он сказал, Джек Харпер, единственный человек на сто миль, у которого есть не только ружье, но и план.

— У деда был план, — поправил ее Этан. — Отец его просто поддерживал.

— А ты? — посмотрела она на него. — У тебя был план?

Он пожал плечами, чувствуя, как горит лицо.

— Дожить до завтра. Сделать проект по астрономии. Поговорить с тобой.

Она слабо улыбнулась, и в этот момент в бункер спустились Джек и шериф, неся последние мешки.

Когда работа была закончена, Делл Роджерс остался стоять в центре подземелья, оглядывая это примитивное, но надежное убежище. Он снял ковбойскую шляпу, помял ее в руках и посмотрел на Джека.

— Джек, я знаю, ты не обязан… Припасы рассчитаны на вашу семью. Но я прошу… приюти нас. Меня и Лизу. Я буду работать. Не дам пропасть.

Джек Харпер молча смерил взглядом старого друга. Он посмотрел на бледное лицо Лизы, на сломленную спину шерифа. Он кивнул, один раз, резко.

— Места хватит.

Мужчина бросил взгляд на лестницу, откуда доносился приглушенный голос Марты, читающей псалмы.

— И без того тут не особо тихо.

Ночь в бункере была похожа на коллективное погребение заживо. Воздух, густой от запахов пота, земли и еды, почти не двигался. Тусклый свет лампочки, питаемой от аккумулятора, давно погасили, чтобы экономить заряд. Их мирок утонул в абсолютной, давящей тьме, которую лишь слегка разбавляла бледная полоска света из-под двери в туалетную нишу, отгороженную плотной занавеской. Маленькая лампочка, как в холодильнике.

Со своих матрасов, разбросанных по холодному бетонному полу, доносилось тяжелое, неспокойное дыхание. Шериф Делл, сраженный усталостью, храпел, издавая на каждый выдох резкий, свистящий звук. Марта не спала. Она сидела на своем матрасе, поджав ноги под себя. Тихий, монотонный шепот матери вливался в темноту, как подземный ручей:

— Господи, помилуй… Господи, спаси и сохрани…

Этан лежал на спине, уставившись в непроглядный черный потолок. Тело ныло от усталости, но мозг отказывался отключаться. Он ворочался, и в одном из таких поворотов его взгляд, привыкнув к мраку, выхватил из тьмы силуэт в двух шагах от него. Это была Лиза. Она лежала на боку, спиной к нему, но одеяло сползло, и он угадал очертания ее плеча, изгиба талии.

И тогда, против его воли, перед мысленным взором всплыл вечерний эпизод. Перед тем как лечь, они все по очереди уходили за ту самую занавеску. Когда за ней исчезла Лиза, Этан старательно смотрел в стену, но краем глаза уловил момент, когда она ещё не переодевшись в майку, снимала свитер. Мелькнула полоска обнаженной спины, тонкие лямки черного бюстгальтера, часть небольшой груди. Он тут же отвел глаза, сгорая от стыда и какого-то щемящего волнения. В тесноте бункера не было места личному пространству. Все находилось у всех на виду. Звуки, запахи, случайные взгляды. Даже сейчас он слышал ее ровное дыхание, смешанное с храпом шерифа и шепотом матери.

***

Утро было обманчиво обыденным. Развели печку, согрели воды, позавтракали овсянкой без сахара и выпили по кружке горячего черного кофе. Ритуал давал иллюзию контроля. После завтрака Джек придвинул к себе старенькое радио и, покрутив ручки настройки, принялся методично сканировать эфир.

Шипение и треск заполняли бункер. Внезапно, сквозь помехи, прорвался человеческий голос. Он был усталым, безжизненным, лишенным каких-либо эмоций, словно диктор читал сводку погоды с того света.

«…повторяем для всех, кто может слышать. Это запись передачи от группы выживших из Денвера. Восточное побережье… считать утраченным. Уровень радиации в Филадельфии, Балтиморе, всех прилегающих территориях превышает критические нормы в сотни раз. Ветры разносят заражение вглубь континента. Рекомендуется не выходить на поверхность без крайней необходимости в течение минимум двух недель…»

Голос сделал паузу, слышно было лишь потрескивание эфира.

«…в городах, не затронутых прямыми ударами, ситуация не лучше. Массовые беспорядки, мародерство, коллапс инфраструктуры. Нет воды, нет света, нет медикаментов. Закона больше нет. Повторяю, централизованной власти не существует. Вы остались одни. Ваша главная задача, выжить. Не доверяйте незнакомцам. Экономьте ресурсы. Мы будем выходить в эфир на этой частоте каждый день в 08:00 по стандартному тихоокеанскому времени… пока хватит сил. Берегите себя».

Радио снова захлебнулось шипением. Джек выключил его, экономя заряд аккумулятора.

В наступившей тишине Этан попытался представить себе эти картины. Не просто слова «коллапс» или «радиация», а конкретные образы. Пустые автострады, забитые брошенными машинами. Супермаркеты с выбитыми витринами, по темным залам которых бродят тени бывших людей. И тишина. Такая же гробовая, как в их бункере, только растянутая на тысячи миль.

Марта, не обращая внимания на леденящие душу новости, встала на колени на своем матрасе, воздев руки. Ее голос, сначала тихий, начал набирать силу:

— Спаси нас, Господи, от огня и меча, от глада и мора, от смертоносной язвы…

Этан перевел взгляд на Лизу. Она сидела неподалеку, обняв себя за колени, и смотрела в одну точку на противоположной стене. Лицо девушки было непроницаемым, но он видел, как напряжены ее пальцы. В позе читалась такая отчаянная сосредоточенность, словно она силой воли удерживала хрупкую скорлупку их убежища от трещин, грозящих разверзнуться и поглотить их в хаосе внешнего мира.

С каждым днем, отмеренным не солнцем, а скупыми глотками воды и порциями еды, реальность в бункере начинала двоиться. Физический дискомфорт, сковывающая тело сырость, вечный озноб и пустота в желудке, отступал на второй план перед дискомфортом психическим. Марта окончательно уплыла в мир своих видений. Безумие обрело странную, мистическую завершенность.

Она больше не предрекала огонь и серу. Теперь она говорила о тихом, внутреннем очищении. Однажды за утренней скудной трапезой она положила руку на канистру с водой. Глаза женщины горели неестественным блеском.

— Это не просто вода, — прошептала она, и ее голос зазвенел в тишине. — Это испытание. Каждый глоток, принятый без благодарности в сердце, каждый кусок хлеба, съеденный без мыслей о покаянии, отдаляет нас от спасения. Мы — избранные. Нам дан шанс очиститься через лишения.

Джек мрачно хмыкнул и отпил из своей кружки, демонстративно не глядя на нее. Но Этан заметил, как дрогнула рука Лизы, прежде чем она поднесла ко рту свою порцию. Шериф Делл лишь тяжело вздохнул, глядя в пол.

Безумие Марты не было агрессивным. Оно было обволакивающим, как туман. Она завела толстую тетрадь в картонной обложке, подписанную «Книга Откровений Марты». Днями, при тусклом свете лампочки, она скрипела карандашом, записывая видения. Этан однажды украдкой заглянул в нее и увидел странные определения: Лиза, «дева с очами истины, что видит суть вещей». Он сам, «пастырь последнего стада, хранящий тишину в сердце». Джек, «камень, на котором рушится старый мир, но не выдерживает тяжести нового». Шериф Делл, «грешник, но с сердцем, открытым для милости, ибо привел агнца к ограде».

Самым тревожным было другое. Запасы еды и воды таяли быстрее, чем должны были. Сначала Джек списывал это на ошибку в расчетах, но однажды ночью Этан, мучимый жаждой, увидел, как тень матери крадется к полкам. Она не жадно хватала припасы, а совершала некий ритуал: нашептывала над сухарями, крестила канистру с водой, а затем делала несколько мелких глотков.

— Ангелы приходят ко мне во сне и велят есть и пить, ибо я, сосуд Откровения, — объяснила она ему наутро, и в ее глазах не было ни капли лукавства, только святая уверенность.

Мать принялась раздавать «святую воду», ту самую, над которой шептала молитвы. Джек наотрез отказывался, Делл брал из вежливости, но не пил. Этан, видя молящий взгляд матери, иногда делал вид, что отпивает. Но Лиза… Лиза, к огромному удивлению, стала ее летописцем. Она сидела в углу со своим блокнотом, и рядом с формулами по физике и звездными картами появлялись аккуратные записи:

«День седьмой. Марта говорит, что голод — это свеча, выжигающая грех из души. Что через две недели небеса откроются не как место, а как состояние. Мы не вознесемся, но наши души станут чистыми, и мы сможем выйти в новый мир».

Как-то ночью Этан не мог уснуть. Воздух был спертым и тяжелым. Он увидел, что Лиза не спит. Она сидела у тускло горящей лампочки, и тихо, почти беззвучно, читала вслух отрывок из тетради матери, которую та оставила на матрасе:

— И будет день четырнадцатый, и откроется дверь не железная, но сердечная. И выйдут они не в пепел, но в рассвет, ибо очи их будут чисты от слёз, а души, от страха.

Этан тихо подошел и сел рядом. Плечи соприкоснулись.

— Ты веришь в этот бред? — спросил он, глядя на ее профиль, освещенный желтоватым светом.

Девушка медленно покачала головой, не отрывая взгляда от строк.

— Нет, — ответила она тихо и очень четко. — Но я верю, что нам нужно дожить до четырнадцатого дня. А если для этого твоя мать должна думать, что мы, избранные… пусть думает. Это ее способ не сойти с ума окончательно. И, возможно, наш тоже.

Они сидели молча, плечом к плечу, в гробовой тишине бункера. Впервые за все дни между ними не было неловкости или стеснения. Имелось только хрупкое, но прочное понимание, тонкая нить доверия, протянутая сквозь мрак их общего заточения. В этом полумраке, под аккомпанемент храпа шерифа и тихого бреда Марты, они нашли нечто, что было сильнее страха, тихую солидарность тех, кто продолжает бороться за рассвет, даже не веря в него.

Наступило утро четырнадцатого дня. Марта поднялась первой. Она совершила некий подобие омовения из скудного запаса воды, надела свое единственное чистое платье, давно припасенное «на особый случай», и зажгла одну из свечей. Дрожащий огонек отбросил на стены гигантские, пляшущие тени, превращая бетонную гробницу в подобие храма.

— Сегодня день Восхождения.

Женщина говорила ясно и твердо, без следов былого исступления.

— Но не в небо плотью. А внутрь себя, духом. Мы выйдем не потому, что можно. А потому, что должны. Потому что мир ждёт тех, кто сохранил в себе свет.

Джек и Делл переглянулись. Радио молчало уже третьи сутки. Воздух в бункере стал спёртым и тяжелым. Пахло немытыми телами и тревогой. Запасы воды подходили к концу. Логика выживания, холодная и неумолимая, диктовала свое.

— Может, и правда пора, — хрипло произнес шериф, потирая больную спину. — Сидеть тут до бесконечности, себя в гроб заколачивать.

Джек, обычно такой решительный, в последние дни выглядел потрёпанным и сломленным. Он смотрел на жену, на ее просветленное, исхудавшее лицо, и в его глазах читалась не злость, а горькая растерянность. Он боролся с видимыми врагами всю жизнь, но как сражаться с призраком в голове близкого человека?

— Ладно, Марта, — тихо сказал он.

Этан, не говоря ни слова, взял Лизу за руку. Она не отстранилась, не смутилась. Ее ответное пожатие было слабым. Они стояли, готовые шагнуть в неизвестность, связанные не романтическим порывом, а чем-то более глубоким, общим пройденным адом и тихой надеждой, которую они нашли друг в друге.

Марта подошла к тяжелой, обитой железом двери, за которой лежал мир. Она перекрестилась, прикоснулась ладонью к холодному металлу и прошептала:

— Да будет воля Твоя.

Джек и шериф тяжело налегли на массивную задвижку. Скрип железа прозвучал оглушительно громко после двух недель приглушенных звуков. Задвижка с грохотом отъехала. Затем они потянул на себя дверь.

Вместо ожидаемого ослепительного света или удушливого смрада пепла, в бункер хлынул поток холодного, свежего воздуха. Он пах пылью, влажной землей и… свободой. Этан зажмурился. Легкие жадно вобрали в себя этот воздух.

Люди вышли по очереди, медленно, неуверенно, как новорожденные. Небо над их головами не было красным. Оно было низким, серым, затянутым сплошной пеленой облаков, сквозь которую кое-где пробивался тусклый, рассеянный свет. Багровый рассвет позади. Впереди был серый, бесцветный день.

Ветер шевелил сухую, побуревшую траву на холмах. Где-то вдалеке, на скелете старого вяза, каркала ворона. Единственный звук, нарушавший звенящую, оглушительную тишину. Ни дыма, ни огня, ни криков. Мир не кончился. Он выдохся. Он просто стал другим. Пустынным, притихшим, бесконечно усталым.

Марта стояла, подняв лицо к серому небу, с застывшей на губах улыбкой. Ее пророчество не сбылось в буквальном смысле. Небеса не разверзлись, и хоры ангелов не запели. Но в глазах женщины читалось не разочарование, а странное удовлетворение. Она привела их сюда. Она дала им цель, которая помогла им выжить.

Джек первым нарушил молчание. Он прошел несколько шагов, осматривая горизонт опытным, цепким взглядом бывшего морпеха.

— Никого, — констатировал он. — И ничего. Ни дыма, ни машин.

— Радиация? — спросил Делл, инстинктивно поправляя ремень с кобурой.

— Не знаю. Надо проверять. Но дышать можно.

Лиза выпустила руку Этана и сделала несколько неуверенных шагов вперед. Девушка смотрела на этот новый, без красок пейзаж, и в ее глазах не было страха. Был интерес. Была та самая «очи истины», о которой писала Марта, готовность видеть мир таким, каков он есть, без прикрас и иллюзий.

Этан подошел к ней.

— И что теперь? — тихо спросил он.

Лиза повернулась к нему. В уголках ее губ дрогнуло подобие улыбки.

— Теперь — жить. Просто жить. День за днем.

Они стояли рядом на пороге своего убежища, глядя в лицо серому дню. Позади остался бункер с его страхами, безумием и выстраданной близостью. Впереди лежал огромный, пустой и опасный мир. Но они были вместе. Не избранные Богом, но избранные обстоятельствами. Не вознесенные на небеса, но выжившие на земле. Их откровение было не в Библии и не в видениях. Оно было в этом молчаливом согласии, в сплетенных пальцах, в готовности идти дальше, сквозь серые дни, к тому единственному рассвету, который имел значение. К рассвету, который они должны были найти сами.