Жёлтые листья

Он вышел из подъезда и остановился, будто наткнувшись на невидимую стену. Воздух, густой, прохладный и влажный, пах мокрым асфальтом, прелыми яблоками и чем-то неуловимо знакомым — запахом конца. Запахом осени.
Андрей поднял голову. Небо было затянуто плотным полотном серых туч, из которых моросил мелкий, назойливый дождь. Но это было не главное. Главное были они — жёлтые листья. Они устилали всё: тротуары, примявшиеся газоны, крыши припаркованных машин. Они медленно кружились в воздухе, словно нехотя, покорные неумолимой тяге земного притяжения. Ярко-жёлтые кленовые ладошки, багряные резные листья рябины, бледно-лимонные берёзки — всё смешалось в один сплошной, огненный ковёр.
Он пошёл, и его шаги стали бесшумными, утопая в этой мягкой массе. Хруст под ногами был глухим, приглушённым влагой. В детстве он любил этот звук — звонкий, сухой, радостный. Тогда он специально искал самые сухие кучи листьев, чтобы зарыться в них с головой, подбрасывать их в воздух и смеяться, пока мама не кричала с крыльца, что весь мусор будет в доме. Теперь же этот хруст казался ему звуком тления, тихим напоминанием о том, что всё проходит.
Он шёл по знакомому маршруту, мимо одинаковых панельных домов, но сегодня они казались ему другими — притихшими, задумчивыми. Окна отражали свинцовое небо, и в них не было жизни. Андрей чувствовал себя последним человеком на земле, затерявшимся в этом жёлтом мире.
Мысли текли лениво и тягостно, как тучи над головой. Вспомнился разговор с начальником, полный укоренившихся фраз и безразличных взглядов. Вспомнился вечно мигающий экран компьютера, бесконечные таблицы и цифры, которые не имели к нему никакого отношения. Вспомнился тихий вечер в пустой квартире, где единственным звуком был гул холодильника.
Всё было серо и бессмысленно, как этот осенний день. Всё, кроме этих листьев. Их желтизна была настолько яркой, такой пронзительной, что порой резала глаза. «Предсмертный крик», — подумал он. Деревья, готовясь к долгому зимнему сну, отдавали все свои последние силы на это буйство красок. Они не умирали тихо, они уходили с фейерверком.
Он дошёл до старого парка на окраине района. Здесь было ещё больше листьев. Они покрывали скамейки, с которых уже давно никто не смахивал дождь, и свисали с ветвей мокрыми гирляндами. Андрей сел на одну из скамеек, не обращая внимания на влажность, и смотрел, как один-единственный кленовый лист, оторвавшись от ветки, плавно, с качанием, опускается на землю. Он падал долго, будто не хотел расставаться с небом, но в конце концов мягко лег на своих собратьев, став частью общего одеяла.
И вдруг, в этой тишине, под шепот дождя, его осенило. Эта красота, эта прощальная яркость — она не о смерти. Она о памяти. О том, что было. О тёплом летнем солнце, которое эти листья впитали в себя и теперь отдают обратно, даже сквозь пелену осенних туч. Каждый жёлтый лист — это законсервированный кусочек света.
Он поднял с земли один такой лист. Он был тяжёлым от воды, идеально гладким и холодным. Андрей повертел его в руках, разглядывая сложную сеть прожилок, похожую на карту неизвестной страны. Эта страна жила, дышала, ловила солнце, а теперь её история подошла к концу. Но в этом не было трагедии. Была закономерность. Была тихая, печальная гармония.
Андрей встал и пошёл обратно. Дождь почти прекратился. Шаги его по-прежнему были бесшумными, но тяжесть в душе куда-то ушла, растворилась в этом жёлтом великолепии. Он зашёл в подъезд, стряхнул капли воды с куртки и поднялся к себе. Войдя в квартиру, он не включил свет сразу, а подошёл к окну.
На фоне темнеющего неба одинокий фонарь бросал на землю круглый жёлтый свет. И в этом свете, как золотые монетки, лежали и кружились опавшие листья. Они были уже не символом увядания, а частицами того самого, накопленного за лето света, который продолжал гореть даже в ночи.
Андрей вздохнул. Завтра снова будет работа, цифры, серые лица. Но теперь он знал, что стоит только выйти на улицу, поднять голову или просто посмотреть под ноги, и он снова увидит их — жёлтые листья. Молчаливые хранители ушедшего лета и тихие посланники грядущей зимы. И в этом была своя, странная утешительная правда.