Профессор
Я медленно шёл по Вертепску и любовался летним вечером. Погружаясь в таинственную атмосферу старых улиц, мой взгляд скользил вдоль изящных фасадов домов, чьи стены хранят память о давно минувших временах. Улица полна очарования старинных переулков, бережно сохранившихся среди современной суеты. Здесь каждый камень мостовой кажется живым свидетелем истории — шёпотом рассказывает о судьбах тех, кто ступал по ним много десятилетий назад.
С каждым моим шагом улицы становятся всё тише, здания словно укрываются густым покрывалом теней. Кажется, будто мир замедляет своё движение именно здесь, позволяя мне насладиться каждым мгновением спокойствия и красоты. Легкий ветер играл листьями деревьев, создавая неповторимую мелодию жизни Вертепска, пульсирующего вдали, но здесь почти затаившегося в ожидании нового поколения посетителей.
Небольшие кафе, уютные лавочки антикваров, крошечные магазинчики с искусством — всё это создаёт ощущение подлинности, близости к корням. Тротуары вымощены камнем, вызывая чувство прикосновения к чему-то вечному, неизменному, несмотря на смену эпох и поколений. Подняв голову вверх, замечаю купола церквей, возвышающиеся над крышами зданий, тихо сияющие золотом даже в тени древних деревьев. Звон колоколов иногда прорывается сквозь тишину, наполняя сердца местных жителей особым чувством гармонии и покоя, а также гордости, что смогли купить квартиру в этом районе.
Ступив на узкую улочку, ощущаешь себя путешественником во времени, готовым открыть тайны прошлого и ощутить дыхание веков. Я остановился у входа в тихий дворик, окружённый стенами особняков, чья архитектура отражает красоту эпохи, ушедшей навсегда. Этот район стал моим личным музеем воспоминаний, подаренным эти городом каждому, кто хочет почувствовать его истинную душу.
Я зашел в подъезд нужного мне дома. Ноги мягко коснулись прохладных мраморных ступеней, каждая из которых украшена изысканной резьбой, повествующей историю величия местного дворянства. Я поднимался медленно, наслаждаясь каждой деталью интерьера: потолок, покрытый позолотой, массивная люстра, излучающая мягкий свет, отбрасывающий причудливые блики на роскошные зеркала, отражающие моё лицо.
По мере подъема лестница становится всё круче, ступени чуть заметнее истёрлись временем, сохраняя следы тысяч ног, прошедших здесь ранее. Взгляд задерживается на тонко выполненной ковке перил, чей рисунок напоминает сложный орнамент средневековых витражей. Изящность линий завораживает, заставляя задуматься о мастерах, вложивших свою душу в создание столь великолепного шедевра архитектуры. Каждый этаж встречает меня новыми картинами на стенах, фресками, живописующими сцены из истории и культуры. Старые портреты великих деятелей смотрят строгими глазами, как бы наблюдая за моим восхождением. Сквозь окна льётся тёплый солнечный свет, подчеркивая красоту позолоченных рам картин и блеска паркета. Лепнина на потолке повторяет мотивы, встречающиеся повсюду в доме, придавая помещению особый шарм и гармонию. Сердце наполняется теплом и восхищением перед таким совершенством архитектурного искусства, воплощённого в камне и дереве, которое живёт собственной жизнью благодаря любви и заботе предыдущих владельцев.
Наконец, достигнув последнего пролёта лестницы, останавливаюсь перед дверью, ведущей в нужную мне квартиру. Я могу пройти и через дверь. Статус и природа сущности позволяют, но мне хочется посмотреть в глаза, а представление я люблю. Куда наша жизнь без представлений? Без представлений она станет скучна и сера и её захочется выплюнуть как испорченный фрукт, который по недоразумению, не посмотрев, взяли уже в рот. Я позвонил в дверь. Звонок внутри пропел птичью трель и раздались шаги. Бодрые такие шаги, юные. Дверь не открылась, она распахнулась от молодого девичьего напора. На меняя смотрели сияющие глазёнки рыженькой девчонки, скорее всего первокурсницы, лицо которой было усыпано веснушками.
— Здравствуйте, - слегка разочарованно произнесла девушка, — вы к кому? К бабушке?
Конечно разочарованно. Она, видимо живя в таком районе привыкла к посещениям богатых людей, одевающихся модно и со вкусом. А тут? А тут старенький доходяга, с редкими волосами на проплешине, трёхдневной небритостью, в стареньком поношенном временем сереньком костюмчике, с таким же потрёпанным портфельчиком под мышкой, из стародавних чёрно-белых кинолент.
Согласитесь не то, что хотелось бы увидеть за входной дверью молоденькой рыженькой, симпатичной девушке. Я хотел, чтоб она не обратила на меня внимания и после этого скорее забыла мое появление.
— Добрый вечер барышня, — немного откашлявшись, произнёс я дребезжащим голосом, - я хотел бы видеть Иллариона Исаковича, мы с ним когда-то вместе работали над одним проектом.
— Дедушку? — растерялась она.
— Возможно, если Иларион Исакович доводится дедушкой такому прекрасному созданию как вы.
— Но дедушка умер...
В голове прозвучали тоска, одновременно с грустью. Видимо дед баловал свою внучку, а она отвечала ему детской любовью.
— Давно? — спросил я.
Я знал все о смерти Илариона Исааковича вплоть до секунд его гибели, но игра есть игра. Нужно же себя развлекать на нашей нервной работе. А то так не одних нервов не хвати.
— Два месяца назад, — вспоминая дату, всхлипнула внучка.
— Ах как жаль, — всплеснул руками я и стал разворачиваться спиной, чтоб уйти, — не успел повидаться, как жаль, как жаль...
— Может вы к бабушке зайдете?
— Как жаль, как жаль, — спускалась по лестнице сгорбленная фигура в стареньком костюме и с потрепанным портфелем.
Но это был уже не я. Я хотел, чтоб она запомнила меня таким. Время развлечений кончилось, началась работа. Бестелесным созданием я вторгся незамеченный в квартиру и остановился, осматриваясь.
— Кто приходил? — из одной из трёх спален раздался старушечий голос.
— Хотели дедушку видеть, — ответила девушка, следуя к себе в комнату.
— Кто?
— Я не спросила имени.
— Так пригласи в гости!
— Он не стал слушать, просто ушёл.
— Жаль, у Ларика было много друзей и коллег, многие ещё не знают.
Так называемый Ларик, он же Иларион Исакович Гольдман нашелся у себя в кабинете. Старческая фигура с белоснежными волосами, сидела за любимым дубовым столом и что-то писала. Писал наш уважаемый профессор естественно воображаемой ручкой, по воображаемой бумаге. А как вы хотели, если ничего реального Ларик в руки уже два месяца взять не может?
— А я вас ищу Иларион Исакович, — зашел я в кабинет.
Точнее в кабинете я уже был, а вот проявился только что. Для восприятия обычного человека это было бы очень странно, когда на пороге из ничего формируется фигура. Но это для обычного. Иларион Исакович обычным, как бы ему не хотелось, уже не был.
— Ищите? — удивился хозяин кабинета, поднимая на меня свои старческие очи.
В отличие от его внучки, Гольдман меня увидел совершенно другим. Мне не нужно было, чтоб он меня не запомнил, или принял за кого-то из своих старых, менее успешных коллег. Я хотел, чтоб он мне подчинялся.
— Именно ищу, — без приглашения я отодвинул ближний стул и водрузив на него свой любимый зад, закинул ногу на ногу.
Перед Иларионом Исаковичем вальяжно развалился на стуле пузатый, лысеющий господин в добротном, дорогом костюме, с печаткой на пальце и дорогими часами на левом запястье. В лакированные ботинки заграничной марки можно было любоваться на своё отражение. Такие люди по тротуару не ходят. Я вам открою страшную тайну, но такие люди в автомобиле за рулем не ездят. Их привозят прям к нужному подъезду и увозят потом от него же.
— Позвольте сударь поинтересоваться, с чего же вы меня ищите?
Позвольте, сударь... Как не живи при социалистической власти долгие годы, как не работай на современную власть, а дореволюционного кадетского образования не скроешь.
— Скажите мне Иларион Исакович, а вы последнее время не замечали каких-либо перемен в вашей жизни? Ничего странного пару месяцев назад не случалось?
— Да вроде нет, — задумчиво промолвил Гольдман, откладывая ручку.
Тут закрытая до этого дверь кабинета отворилась, и внутрь заглянула старушка. Обвела взглядом помещение, хлопнул носом и закрыла обратно.
— Марьяночка... — позвал Иларион Исакович, но жена не услышала его слов, а точнее не видела ни самого мужа, ни меня.
Для неё в кабинете осталось все так же, как в тот скорбный день. Тишина, покой, бумаги, разбросанные на столе....
— Она вас не слышит, — констатировал я.
— Занята, все по хозяйству хлопочет.
— Не по этой причине, — произнёс я, закуривая сигару, и пуская струю дыма в лицо хозяину кабинета.
Воображаемую сигару, воображаемую струю дыма, в бывшего хозяина. Я не курю, не имею такой дурной привычки, но сейчас мне нужно максимально привлечь внимания профессора к своей персоне. Да так, чтоб он прикипел к ней настолько, что бросил все и отправился вслед за мной на край мира. И самое главное - добровольно. Добровольно!
— А по какой?
— Включите компьютер пожалуйста, — попросил я.
— Зачем? — удивился резкой смене направления разговора Иларион Исакович.
— Включите! — настаивал я.
Гольдман потянулся рукой к кнопке включения и нажал на неё. Точнее попытался нажать, палец даже чуть внутрь ушёл. Но никакого эффекта это не дало, ни одна лампочка ни загорелась, ни один кулер не закрутился. Мы подождали несколько секунд. Профессор повторил попытку, но опять тщетно.
— Сломался видимо, — констатировал он.
— Хорошо, — кивнул я, — тогда возьмите ручку со стола.
Вот это он исполнил с лёгкостью. Миг и он держит ручку в руке.
— Вот, извольте, — показывает мне ручку, зажатую между пальцев.
— А у вас одна такая ручка или несколько? — спрашиваю я заготовленный вопрос и уже знаю на него ответ.
— Такая во всем мире одна, — пылит профессор, — она именная, мне её лично министр образования подарил!
— Тогда откуда эта? — спрашиваю я, кивая на точно такую же ручку, лежащую на столе.
Профессор посмотрел на стол, потом на свою руку, потом опять на стол. В недоумении он ещё с десяток раз перевёл глаза туда-сюда.
— Этого не может быть, — прошептал Иларион Исакович.
— Увы, но это есть, - радуюсь произведённому эффекту я, — и так будет с любым предметом, который вы возьмете в руку. Вы помните эти предметы и воображаете их, но контактировать с реальными не можете.
— А компьютер? — спросил Гольдман.
— А компьютер нужно включить, — пожал плечами я, — и тут представляй - не представляй, а кнопку вы нажать не в состоянии.
Лицо Илариона Исаковича исказилось мыслительным процессом. Вот что-что, а думать Гольдман умел. А также делать выводы.
— Я что...
— Призрак, — закончил я фразу за него.
— Но как?!
— Вы умерли два месяца назад, от сердечной недостаточности, — развел я руками.
— Как умер? — опешил от такой информации профессор.
— А что вас смущает в этой формулировке? — поинтересовался я.
— Всё! — заорал он, бросив ручку на стол, которая растаяла в воздухе, даже не долетел до столешницы— Как с вашего позволения можно умереть и не понять этого?!
— Легко, — оскалился я улыбкой, — смерть очень тонкая черта, нельзя пережить смерть, её можно только перейти. Как бы не было плохо при смерти, ты еще здесь, ты живой, даже задыхаясь на смертном одре ты еще живой и вот раз и всё, ты уже по другую сторону черты. Вы работали над последним своим проектом...
— Крайним, — перебил он меня по привычке.
— Теперь уже последним, — вернулся я к своему монологу, — так вот, вы так усердно работали, с погружением в тему, что просто не заметили, как изношенное за все ваши годы сердце попросту остановилось.
— Но меня же были должны похоронить?
— А вас и похоронили, — подтвердил я, — даже могу вам показать могилку на кладбище. На элитном кладбище, кстати.
— Нет уж, спасибо, увольте, я как бы тут посижу, - пошел в отказ профессор.
Жаль, а то он бы сам сделал за меня всю работу. В этом мире с очень давних времен отлажен механизм созидания и разрушения. Нельзя созидать бесконечно, ибо все в этом мере конечно. В индийской традиции это взаимодействие названо именами богов Брахмы и Шивы. Чтоб одному что-то создать, второму нужно что-то разрушить. Но всегда бывают сбои. И результат такого сбоя смотрел сейчас на меня. В этой реальности живут живые люди, а когда они умирают, их дух уходит из этого мира, но иногда случается так, что дух не хочет покидать эту реальность. Его держат неоконченные проблемы, страх, любовь, и другие сильнейшие чувства, которые не дают духу смириться со своей участью и покинуть сей бренный мир. Мы называемый это якорями. Якорями, которые держат дух здесь. И тогда приходят такие как я, те, чья профессиональная деятельность заключается в разрушении этих держащих якорей и в выпроваживании умерших сущностей вон из этого мира. Мы можно сказать психологи, иногда даже психиатры, вот только пациенты у нас не живые.
— А вот тут сидеть не нужно, — улыбнулся я, — зачем тут сидеть? Вам наоборот нужно отсюда уходить.
— Зачем? — вздохнул профессор.
— Затем что мертвые не должны жить в мире живых. Вы уже пошли свой жизненный путь, стоит освободить место для других.
– А как же моя работа? Как моя статья?
Вот странные эти ученные. Ты уже умер, зачем тебе работа? Все! Нет никакой работы больше, нет больше ничего. Но нет, ему не важно, как там дети без него, как жена надрывается плачем о рано ушедшем. Это хорошо у этого все сложилось, как у профессора нужного направления, а ядерная физика обласкана что нынешним правительством, что прошлым, и он смог оставить наследство и такое, что там и правнукам хватит, но бывает и по-другому. Умрет какой-нибудь микробиолог или генетик, жена с детьми последние картофельные очистки варят и хлебом черствый закусывают, а ему все равно на это, семья тут его не держит, а вот работу свою ненаглядную он бросать не собирается. Ухватится за идею о идеальности своей работы и будущем прорыве науки с помощью неё и сидит над своей рукописью, чахнет.
— Какая работа уважаемый Иларион Исаакович? Прислушайтесь к моим словам! Вы умерли и уже не сможете завершить свой последний труд.
— Умер? — оторопело спросил профессор и уставился на меня словно только что увидел и не со мной разговаривал последнее время.
— Умерли.
— А вы, собственно, кто такой сударь? Как вы попали в мой кабинет? Что вы сказали Марьяне, почему она вам разрешила сюда войти без моего разрешения?
Ну вот как обычно. Нормальный, живой человек сначала бы спросил кто я, как сюда попал. А этот слишком прикован к своим якорям, которые его держат на этом свете и спрашивает только когда его что-то сильно кольнет.
— Разрешите представиться, совсем забыл за важностью разговора, - кивнул я, не вставая, - я посланник к вам с того света, где вас уже заждались, если вам нужно имя для обращения ко мне, то зовите меня Симаргл.
— Симаргл? — удивился Гольдман. — Это что-то из иранского языка?
— Очень древний иранский, я бы сказал протоиранский, это имя славянского бога, провожающего души в Ирий. Или вы хотели бы чтоб я назвался более красивым и витиеватым именем одного из демонов? С Азазелем или Аббаданом вам было бы интереснее разговаривать?
— Какие Азазели и Аббадон в наше время молодой человек?
— А что вас смущает? В нашем времени особенно? Ещё сорок лет назад в этой вашей реальности, на этой земле люди не верили ни в богов, ни в демонов, а сейчас бьют поклоны разве что не на грозу молятся. Но да ладно, мы с вами уже давно не в той реальности, где все происходит, мы уже в другой, где имеют место и Аббадоны, и Азазели, и Симаргл.
— А где Пётр тогда?
Смотри ты, начитанный.
— Вот если вы бы сами дорогой мой Иларион Исаакович ушли бы из этого мира, то был бы вам и Пётр, и Лука, и кто хотите, но так как вашу душу приходиться вести, то радуйтесь водителю душ Симарглу.
— Марьяна! — вскричал профессор.
— Да не орите вы, Иларион Исаакович, — махнул я рукой, — не слышит она вас, и не видит тоже, это я сразу вам ответил на идею махать у лица жены или перед другими людьми руками. Даже если они вам в лицо про вас будут говорить, они вас не видят.
И тут по странному стечению обстоятельств, дверь в кабинет открылась и на пороге нарисовалась Марьяна Альбертовна Гольдман. Она открыла дверь и не заходя в кабинет, обвела взглядом комнату. И тут же всплакнула. Но не прямо в рыдания, а так, всхлипнула коротко, давя в себе проявление слабости.
— Марьяночка, кто этот господин, и почему ты его пустила ко мне в комнату! Подставляешь, он говорит, что я того, умер!
Вдова профессора еще раз всхлипнула и ушла, закрыв дверь.
— Не видит она вас, Иларион Исаакович, — победоносно сказал я, — смиритесь со своей участью и пойдемте в новый, лучший мир.
— Какой мир? - испугался профессор.
— Это я уж не знаю, мое дело довести до врат, а дальше мне дороги нет.
— Какой мир, какие ворота? — вскричал мужчина. — Вы издеваетесь милостивый господин? Подите вон из моего кабинета и не мешайте мне работать!
— Ну вот, — вздохнул я—, мыло и мочало, начинай сначала. Вы же учёный человек Иларион Исаакович? Лауреат, профессор?
— Несомненно!
— Вы же в Бога не верите, а доверяете только исключительно подтверждённым фактам?
— Именно.
— Вот и сложите уже из этих фактов дважды два!
— Из каких фактов? — спросил профессор. — Где ваше хваленая дважды два?
Вот странно, человек до смерти был одним из лучших умов в науке своей страны и уважаем в других странах. Но стоило ему помереть, как сразу перестал критически мыслить и связывать простые факты.
— Ну вспоминайте, — уставши вздохнул я, — вы так и не смогли поднять ручку, ваша жена вас в упор не видит. Могло ли такое быть, если бы вы были живы господин Гольдман?
Профессор размышлял не меньше минуты. Мне пришлось терпеливо сидеть и ждать, пока он сформирует следующий вопрос.
— Хорошо, — кивнул Илларион Исаакович, — допустим я мёртв, точнее я потерял тело, но я же размышляю, а если так, то, как я могу быть мертвым?
— В этом измерении все может быть, - хмыкнул я, предполагая этот стандартный вопрос, — вот скажите, огонь это окисление?
— Безусловно.
Я чиркнул пальцами и зажег огонь на кончике указательного. Всегда работает.
— Если горение это окисление, то что именно я сейчас окисляю?
— Это иллюзия? Фокус? Вы фокусник? — не поверил профессор.
— Это другое измерение в вашем бывшем мире, в котором вы находиться не должны.
— И что вы прикажете мне делать?
— Спокойно встать и следовать за мной, - ответил я.
— К вратам?
— Как захотите.
— Но я еще не готов.
— И что же вас держит тут? — спросил я, уже зная ответ.
— Как что? — искренне удивился Илларион Исаакович. — Моя работа!
И снова корова.
— Ваша работа осталась в прошлом.
— Этого нельзя допустить! — заорал профессор. — Мне осталось совсем немного и это будет прорыв!
— Возможно, но видите, что сами вы уже не сможете её завершить, так отдайте её своим ученикам, многие из них уже имеют ученые степени, а сами расслабьтесь наконец и предайтесь покою.
— Какой покой? Кому доверить? «Да мои ученики все криворукие обезьяны!» —гневно произнёс Гольдман. — Им хоть в е на блюдечке принеси, все по полочкам разложить, они все равно не смогут собрать это воедино! Вы понимаете, что этот труд может дать новый виток нашей науке? Вы понимаете, что без меня этого может не случиться?
— Увы дорогой профессор, но насколько я знаю историю, ещё не одно открытие не кануло в лету. Не смог один, рано или поздно додумаются его ученик, или кто-то другой.
— Вот именно, кто-то другой! А это я! Я! Я разработал этот метод, это моя заслуга!
— Скажите мне Илларион Исаакович, — как можно спокойнее ответил я, чтоб не раздувать его чувств, не усиливать реакцию на слова, и даже немного успокоить. — Вам важно чтоб работа завершилась или стать ещё более известным с помощью неё?
— Что вы говорите! — обида засквозила в его словах. — Я никогда не хотел ничего для себя! Я живу и существую только ради науки!
— Жил, - буркнул я.
Конечно, ты не хочешь ничего себе. Врешь. Мне можно. Себе зачем врешь? Когда люди ничего себе не хотят, они не живут в элитном районе города, в элитном доме, в семикомнатной квартире с потолками уходящим вверх метра на четыре, не сидят на резных стульях за дубовым столом, не носят часы стоимостью несколько годовых зарплат обычного младшего сотрудника и не ездят в иномарке представительского класса. Я знавал великих учёных, которые действительно жили наукой. Они жили очень скромно, но во имя своих идей шли на плаху и в огонь. Вы скажете это было в древности? Я знал и современного учёного, который жил затворником, ради науки, потом приехал в институт, доказал решение одной из сложнейших задач, над которой бились лучшие умы мира, и после, не дожидаясь фанфар и премий, уехал к себе в маленькую квартирку, дальше заниматься наукой. Вот это ради науки, ради чистой науки. А ты мой дорогой Илларион Исаакович Гольдман не живешь наукой, ты используешь её для достижения своих целей. Точнее использовал.
— Почему жил?
— Потому что профессор вы умерли и я пришёл за вами, - пошел на новый виток я. - Вам нужно покинуть этот мир, так как люди не должны жить рядом с духами.
— Но я же живу.
— И это плохо.
— Чем же плохо, позвольте мне узнать?
— Как вам известно, галактика конечна, как, впрочем, и вселенная. И везде действует закон о сохранении массы. А это что значит? Правильно, если что-то не ушло из этого мира, то место не освободилось и что-то в этот мир не придет. Вот, например сейчас ваша внучка в положении.
— Роза?
— Именно Роза и она ждет ребенка, но вы не хотите покинуть этот мир, а значит...
— Вы хотите сказать из-за меня Роза может не родить?
— Ну не прям из-за вас, - не стал врать я, — вы такой мне один, но может и из-за вас, и из-за кого-то другого, а из-за вас какая-нибудь другая девушка может не родить. Тут не угадаешь. Вы хотите этим рисковать? Вы то уже пожили, и согласитесь не малый срок, а вот юное создание может попросту не родиться. Вы представляете какое это горе будет для Розы? Да что там для неё, для всех. Вы представляете какой это удар будет для вашей обожаемой Марьяны?
— Для Марьяны?
— Конечно для неё, — кивнул я, — вы же её этим самым в гроб в гоните.
— Я? — ужас объял Иллариона Исааковича.
— А кто же? Вы же не хотите покидать этот мир и занимаете место будущих поколений.
— Я могу вогнать в гроб Марьяну?
— Не без этого—, пожал плечами я.
— Что я должен делать?
— Пойдемте.
— Куда?
— Я покажу, это недалеко.
— А Марьяна останется жива?
— Да, она проживет ровно столько, сколько ей отмерено.
Деревня
Поздняя весна, словно драгоценная нить, прошивает золотое полотно природы новыми красками — зелёными оттенками травы, нежно-розовыми бутонами яблонь и яркими лучами солнца, играющими в каплях росы. Я медленно шёл по широкому полю, заросшему молодой травой, вдыхая аромат свежей зелени и наслаждаясь тихими звуками пробуждающейся жизни вокруг меня. За спиной моё сердце согревают тёмные силуэты векового леса, таинственно молчащего в ожидании вечера. Перед глазами открывается широкая перспектива деревеньки, утопающей среди садов и полевых цветов. Тропинка ведёт меня сквозь луг, мимо одиноких деревьев, украшенных первыми весенними цветами. Поздняя весна одарила землю всеми своими сокровенными дарами: лес позади шёл величавый и задумчивый, едва слышался шёпот ветра между кронами старых сосен да шум птичьего гомона.
Впереди же открывалась картина дивной красоты — маленькая деревня в пригороде Вертепска, будто спрятана была среди холмов и просторных полей. Деревянные домики, белоснежные стены которых украшали разноцветные наличники, стояли рядышком друг к другу, окружённые густыми садами, покрытыми лепестками яблок и вишен. Вокруг росли берёзки, тонкие и стройные, словно девушки, одетые в белые сарафаны. Птицы весело щебетали, встречая наступление нового дня, коровы мирно щипали сочную траву, лениво поглядывая вслед прохожему.
Умиротворенная улыбка сама собой появилась на моих губах навстречу этому чудесному миру простоты и гармонии. Каждый вздох наполнялся сладостью цветения, каждое мгновение дарило чувство полного единения с окружающим миром. Здесь жизнь шла своим чередом, тихо и спокойно, а звуки человеческого труда — лёгкий скрип пилы, звон посуды, смех детей — создавали мелодию доброты и домашнего тепла.
Переступив линию отделяющую улицу деревни от окружающего мира, я почувствовал, как сердце успокоилось, растворившись в атмосфере настоящего мира, простого и чистого, лишённого суеты больших городов. Деревня приветливо приняла меня, словно родного сына, вновь вернувшегося домой. Вот только жаль, что дело меня сюда привело отнюдь не такое радостное, как этот весенний день.
Над крышами поднимался дымок печей, пахло свежими яблоками и теплым хлеба — всё дышало уютом и покоем. Но среди домиков, выстроившихся вдоль улицы, словно друзья детства, один выглядел особенно одиноко.
Этот старый деревянный домик будто бы застыл во времени, храня память прошлых лет. Его стены потемнели от дождей и ветров, окна казались задумчиво-грустными, глядя сквозь паутину трещин стекла. Забор, давно утративший белизну краски, склонялся набок, точно устал стоять прямо. Даже сад вокруг дома тихо увядал, уступив место сорнякам и мху, укрывшим тропинки между деревьями. Казалось, он жил своей собственной жизнью, замедлив ход часов, потеряв связь с шумным миром деревни, растворившись в тишине и одиночестве. Именно туда мне и нужно было.
Я перешагнул через скрипучий деревянный порог старого деревянного дома, чувствуя прикосновение упругих деревянных ступеней. Тяжёлая дверь слегка заколебалась в руках, открываясь навстречу аромату старой древесины и уютному запаху смолы. Старые рамы окон замерли во времени, отражая солнечные лучи, играющие золотыми пятнами на стенах и полу. Дверь мягко захлопнулась за мной, погружая пространство сеней в полутьму, пробиваемую лишь лучиками света сквозь узкие щели между бревенчатыми стенами и наглухо зашторенными окнами. Пол поскрипывает, будто приветствует старого знакомого, прогибаясь под моими шагами, позволяя ощутить каждый сантиметр истории, накопленной годами жизни. Повсюду витают воспоминания — старые фотографии на стене, засушенные травы и веники, подвешенные под потолком.
Светелку освещают два маленьких окошка, пропускающих немного дневного света, создавая игру теней на стареньких шкафчиках и сундуке, покрытых тонким слоем пыли. Пространство наполнено тихим шелестом прошлого, шепотом старых историй, рассказанных когда-то перед сном, спелых колыбельных. Воздух пропитан запахом дровяной печи, которую топили совсем недавно, не более недели назад.
Я стою посреди всего этого очарования старины, ощущая себя частью давно ушедших времен, наслаждаешься покоем и спокойствием деревенского укромного уголка, пропитанного историей и теплом прошедших поколений. А на стуле возле старенького телевизора, накрытого по старой традиции кружевной салфеткой, сидит бабушка. Обычная сухонькая бабушка, каких много в таких деревнях. Ей около семидесяти. Я знаю, что ей ровно семьдесят один год, три месяца два дня, но я не хочу опускаться до точности. Зачем?
Она сидит у окна, закутавшись в потемневший шерстяной платок, её руки бережно держат кружевную салфеточку. Свет, проникающий сквозь крошечные окна, нежно касается морщин её лица, придавая ей мягкий отблеск детства и юности, хранящихся в памяти сердца. Её взгляд направлен вдаль, устремлён куда-то далеко за пределы деревни. Глаза слегка затуманены размышлениями, порой в них мелькает улыбка воспоминаний о любимых людях, оставшихся навсегда в прошлом. Время остановилось для неё.
Точнее время остановилась для неё три дня назад. Через два дня после того, когда она получила уведомление из военкомата о смерти своего единственного сына. Старенькое сердце не выдержало такой нагрузки и попросту остановилось. Оно понятно. А зачем теперь жить? Мишка дуралей семью так и не завел, внуков не нарожал ей, так что кроме него у Таисии Тимофеевны Будяковой никого и не было на этом свете. Муж умер пятнадцать лет назад. Надо честно признаться, спился. А как тут было не спиться? Единственное предприятие в ближайшем селе закрыли, завод в рабочем посёлке закрыли. Работы нет и взяться неоткуда. Пробовал ездить на вахту в Вертепск, да все зря. Два раза уезжал и два раза не платили. Однажды увидел по телевизору про доступный кредиты для фермеров и решил фермером заделаться. Взял кредит, поле в аренду, техники купил, а тут возьми и засуха приди в их край. Урожая нет, продавать почти нечего, а кредиторы свои деньги хотят получить не взирая на это. Сунулся было технику продавать, чтоб процент погасить, а она уже беушная и стоит в разы меньше. Проценты то погасил, а на следующий год работать нечем, и из-за этого урожай мал, опять долги отдавать нечем. Так и остался весь в долгах, как в шелках, без копейки на жизнь. Запил. Нервы, депрессия, алкоголь, вот сердце то и не выдержало. Пришлось Таисии Тимофеевне большой дом продавать, да переезжать, в старенький бабкин, никому не нужный, стоящий без людей дюжину лет. Там они и зажили вместе с сыном Мишей.
На Мишины плечи выпало тоже не самая лучшая доля. Работы в деревне не прибавилось, но с вахтой повезло. Говорят, бизнесменам гайки под закрутили и теперь на вахте работников не кидали на деньги. Мишка так и метался постоянно на эту вахту. Но это по полгода его считай дома не было. Вот и спрашивается, зачем жениться и детей заводить? Куда жену приводить в маленький домик, к маме под бочок? А на собственный дом денег не заработать. Цены на материалы поднялись в разы в кризис, к своему дому или квартире в рабочем посёлке не подступишься. А в городе вахтовик бабам не нужен. Там такие фифы живут, что баз хорошей иномарки не подходи. Так и жил до своих сорока пяти бобылём. Таисия Тимофеевна сначала увещевания его насчет жены и детей, а потом рукой махнула. Так и жили потихоньку, икру ложками не ели, но масло на хлеб имелось.
А тут пришла, страшно сказать, к ним в село новость о том, что на контракте в армии теперь большие деньги в зарплату платят, да подъемные единовременно дают. А ещё молодым для этого быть не нужно, говорят, там до шестидесяти берут. Такие деньги деревенскому Мишке и не снились. Думал он не долго, и подписал контракт. Мать то супротив была, плакала, увещевала, бранила, но ничего уже поделать не могла. Ушел Миша из дому, в первый месяц деньги пришли, и не деньги, а деньжищи огроменные, которых Таисия Тимофеевна и не видела никогда в жизни. А через два месяца пришли из военкомата и принесли похоронку. А через три дня остановилось сердце самой Таисии Тимофеевны.
- Добрый день, - поздоровался я.
Сейчас я не хотел пафоса и яркости, мне нужно было доверие этой старой женщины. Так что перед ней предстал надёжный, проверенный временем мужик. Роста среднего, плечи широкие, взгляд прямой и спокойный, будто солнце село ровно за горизонт и всё вокруг озарилось тихим золотистым светом. Волосы густые, тёмные, слегка тронутые сединой, словно осень осторожно прикоснулась кистью к холсту молодости. Лицо простое, без всяких изысков, гладко выбритое каждое утро перед выходом в поле, губы тонкие, крепко сжатые, выдающие привычку держать слово. Голос негромкий, ровный, бархатный почти, не торопится, каждая фраза взвешенная, обдуманная, точно семена сеют — аккуратно, бережно, с верою в будущий урожай. Одежда простая, добротная, рукава рубашки закатаны чуть выше локтя, руки сильные, жилистые, мозоли давно сгладились, но следы тяжёлого труда остались навсегда. Сразу видно работал много, тяжело, без понтов и выкрутасов, честно жил, помогал соседям, не бросался словами попусту, обещания держал твёрдо. Одним словом - мужик настоящий, простой, понятный сельскому человеку, добрый, справедливый, искренний. За таким человеком идти легко, доверяя ему себя и свою судьбу без страха и сомнений.
– Здравствуй милок, - старушка обернулась, перестав смотреть в окно, - ты к Мише пришёл? Так нет его, вот сама жду, обещал скоро явиться.
Она его ждала. Вот он якорь, держащий эту старую женщину, не дающий ей успокоиться и уйти. Она потеряла всех и теперь ждала последнего. Понимая, что он не вернется и все равно ждала.
– Я к вам Таисия Тимофеевна, - спокойно приговорил я, стараясь не раздражать её ничем.
Ждущая мать, самая быстро вспыхивающая сущность. Вроде бы и ждет, терпит, но стоит её чем то задеть, то сразу получаешь вместо женщины фурию.
– А ко мне по что касатик? - удивилась старушка. - Никак пенсию принёс?
- Так рано же ещё, - развел я руками, - пенсия то у вас восьмого, а сегодня только третье.
– Ой, прости милок, - махнула она своей высохшей, почти прозрачной рукой, - я и запамятовала. Тогда по что ж пришёл?
– Так за вами Таисия Тимофеевна, за вами и пришел.
– А зачем за мной ходить касатик? За мною ужо давно никто не ходит, если только фельдшер наш, да и то раз месяца в три заглянет, послушает, рецепт выпишет, и поминай как звали.
– Потому что вы умерли, - констатировал я.
– Как так умерла милок? - всплеснула старушка руками. - А как же я тогда с тобой тут язык точу?
– Просто вы умели, но не заметили этого, - пожал плечами я.
– Да ты что такое говоришь касатик, - махнула Таисия Тимофеевна, - как можно помереть и не знать об этом?
– Почему не знать, вы знаете, просто не хотите этого принять.
– Чего принять то? - не унималась старушка, становясь все агрессивней.
– Давайте проведем эксперимент, - предложил я.
– Какой-такой эксперимент? - удивилась хозяйка дома.
– У вас на столе лежит ложка, так? - прищурился я.
– Так, - кивнула она и глянула на стол.
– Возьмите её в руку.
Таисия взяла в руки ложку и показала мне.
– Доволен мил человек своим экспериментом?
– А вас не смущает что ложка осталась лежать на столе?
Бабка глянула на стол, потом на свою руку с зажатой ложкой, чуть подумала и выдала ответ.
– А может их две на столе лежало? Ты ничего доселе не говорил, а я перед этим твоим экспериментом на стол не больно пялилась.
Да, бабушка точно никуда уходить не хотела и сопротивлялась доводам логики.
– И вас бабушка не смущает, что люди к вам не заходят сейчас? - поинтересовался я.
– Люди то милок? - она всплеснула руками. - Люди к нам давно не ходють. А чего им ко мне ходить то? От меня для них какая польза?
— Дело в том, что вы видите не реальный мир, а созданный вашими воспоминаниями и мыслями. Настоящая реальность изменилась, а вы находитесь в иллюзорном пространстве, основанном на ваших желаниях и привязанности.
— Брешешь ты милок, ведь я помню, как жарила пирожки, вязала носки, гуляла по саду... Эти воспоминания настоящие!
— Воспоминания остаются, но настоящее физическое существование закончилось. Сейчас вы существуете лишь в виде духа, привязанного к местам и людям прошлого.
— А почему же я вижу тогда все вокруг?
— То, что вы видите, это созданные вами фантомы. Реальная жизнь продолжается без вас.
— Как-так без меня? Я же тут.
— Ваше присутствие здесь мешает новым событиям развиваться свободно. Пока вы занимаетесь воспоминаниями прошлого, новая жизнь не может идти дальше.
— Ты милок не серчай, - вздохнула Таисия Тихоновна, - я ж не образованная, я тебя трудно понимаю. Ты объясни популярно, зачем мне из своего дома то уходить?
— Как вам объяснить то, - задумался я, - принятие истины открывает двери в будущее. Есть мир, где вы получите ответы на вопросы, увидите тех, кто ушел раньше, почувствуете освобождение от боли и страданий. Вам не придется расставаться с воспоминаниями, но они перестанут быть единственным источником существования.
— Это конечно хорошо, - кивнула она, - и с другими то я встретиться не прочь, но что будет если я уйду, а Мишенька придет?
— Давайте начнем снова, - вздохнул я. - Вспомните, вы говорили, что ваш сын ушел на службу и обещал вернуться.
Таисия Тимофеевна взглянула на меня недоверчиво, морщины на лице стали глубже, глаза заблестели от слез.
— Вернуться… вернутся должен был… Только письмо пришло раньше срока, извещенье о смерти его, любимого Мишеньки моего…
Голос бабушки прервался, слезы покатились по морщинистым щекам.
— Уже два дня прошло, как получила похоронку. Сердце не выдержало горя, ведь я одна осталась, совсем одна…
Она глубоко вздохнула, пытаясь справиться с эмоциями.
— Разве вы могли забыть, что случилось с вашим сыном?
Бабушка слабо качнула головой, не отрывая взгляда от пустой ложки в руках.
— Не могу поверить, что Мишенька погиб, не верю! Хоть вижу письмо, пусть глаза убеждают разум, душа отказывается принять правду.
Ее пальцы дрожали, старая женщина крепче прижала ложку к груди.
— Вас удерживает надежда, ожидание возвращения сына. Вы создали образ его присутствия, продолжаете ждать, надеетесь вопреки всему. Это ваш якорь, ваша привязанность к земному миру.
Она резко посмотрела на меня, выражение лица изменилось, глаза вспыхнули огнем.
— Оставьте меня в покое! Пусть лучше обманываю себя надеждой, чем признаюсь, что сын потерян навеки! Лучше оставаться здесь, где сердце еще трепещет от ожидания встречи, чем осознать безвозвратность потери!
Голос сорвался, бабушка отвернулась, пряча слезы.
— Пожалуйста, оставьте меня одну. Я устала бороться, устала терять надежду. Пусть я останусь здесь, ожидая хотя бы в мечтах свидания с сыном.
Я подошел ближе, положил руку на плечо пожилой женщины, стараясь передать тепло и поддержку.
— Вы заслуживаете отдыха, заслуживаете покоя. Ваш путь закончился, и пора отпустить прошлое, позволить душе обрести свободу. Сын любит вас, но его уже нет здесь, он свободен, свободен любить вас издалека.
Бабушка медленно подняла взгляд, встретившись со мной глазами.
— Свобода… Я боялась свободы, думала, потеряю последнюю ниточку, соединяющую с сыном. Но, может, правда, отпустив надежды, обрету спокойствие и встречу его снова, в другом месте?
В глазах появились сомнения, неуверенность сменялась принятием неизбежного.
— Посмотрите вокруг, вспомните, как жили раньше. Дом опустел, соседи редко появляются, даже птицы перестали петь под окном. Мир изменился, исчез прежний уют, прежнюю радость. Быть здесь — значит остаться вне времени, существовать без цели, смысла.
— Что ты предлагаешь, сынок? Что делать, если я наконец готова услышать правду?
Я улыбнулся, понимая, что решающий момент близок.
— Примите свою судьбу, отправляйтесь вперед, навстречу новому пути. Ведь там, где заканчивается одно путешествие, начинается новое, лучшее.
Бабушка внимательно смотрела на меня, слезы медленно высыхали на лице.
— Спасибо, милок.
Она встала, расправила плечи, уверенно направляясь к выходу.
— Проведи меня. Хочу увидеть, что ждет впереди, чувствую, что смогу встретить Мишеньку снова, только в новом мире.
Мы вышли из дома, оставив позади старую деревню, покрытую тенями прошлого.
Скейт
Шагнув за пределы привычного городского пейзажа, я оказался на пороге огромного пространства, которое сразу же пленило мое внимание своей необычной атмосферой. Перед глазами возникла картина современной городской утопии, предназначенной исключительно для тех, кто жаждет адреналина и креативного полета мысли.
Скейтпарк распахнул свои объятия, приветливо маня свежевыкрашенными дорожками и волнообразными фигурами граффити, украшающими стены и бордюры. Ярко-белые линии разметки подчеркивают строгий порядок площадок, готовящих своих героев к захватывающим приключениям. Чуть в стороне виднеются аккуратные столбики освещения, обещавшие продлить удовольствие даже с наступлением сумерек.
Сердце мое билось ровно посредине всего этого великолепия — я тут на работе, а не для развлечения. На моем пути простирался просторный баскетбольный корт. Линии разметки гордо выделялись среди серых плит покрытия, переливаясь солнечным светом, словно след невидимых художников. Огромные щиты с эффектно отражающими стеклами украшались символическими рисунками и яркими логотипами команд, привлекая взгляды игроков и зрителей. Гладкий пол, покрытый специальным противоскользящим покрытием, казался приглашением окунуться в игру, ощутить радость броска и насладиться моментом триумфа. Воздух мгновенно наполнился звуками мяча, ударяющегося о площадку, хрустом колесиков по бетону и голосами друзей, собравшихся здесь ради общего дела. Ощущение легкости и свободы тут же охватило меня, рождая желание стать частью этой живой сцены. Но я прошёл мимо. Крутящийся баскетбольный мяч на моей ладони был не моим призванием, а так сказать муляжом, частью общей картины.
Сегодня мне восемнадцать лет, и я обычный парень, который обожает баскетбол и скейтбординг. Для многих это может показаться необычным сочетанием, но лично для меня оно абсолютно естественно. Ростом я примерно метр восемьдесят пять, достаточно худощавый, но мышцы хорошо развиты благодаря регулярным тренировкам. Светлые волосы слегка растрепаны ветром, играющим ими, словно радуясь такому прекрасному дню. Голова украшена обычной спортивной бейсболкой с логотипом любимой баскетбольной команды, которую я привык носить повсюду. На мне удобная, легкая одежда: свободные спортивные шорты, уютная толстовка с капюшоном, позволявшие свободно двигаться, а также кроссовки с хорошей амортизацией — идеальное сочетание комфорта и безопасности. Через плечо болтается рюкзак с необходимыми вещами: бутылка воды, запасная форма, и пара защитных накладок для рук — всё необходимое для идеального выходного дня.
Своего верного спутника — красный скейтборд — я бережно поставил возле лавочки, приготовившись сначала поиграть в баскетбол. Баскетбольный мяч в руках звучит успокаивающе, прыгая по залитой солнцем площадке. Успокаивающе, но не для меня.
Осторожно пройдя мимо паркуристов, ловко исполняющих акробатические трюки, я остановился напротив корта, чувствуя, как пульс ускоряется от предвкушения.
Впереди замечаю молодого парня, уверенно держащего равновесие на своём деревянном скейте. Стремительно, неслышно двигается он среди толпы, чёткими движениями огибая случайных прохожих и преодолевая искусственно созданные барьеры. Улыбнувшись в такт прыгающему мячу, провожаю внимательным взглядом, поражённый легкостью движений незнакомца, уверенно пересекающего загромождённую площадку. Завораживает скорость, с которой движется молодой спортсмен, подобно воздушному потоку прорезающий толпу, не нарушая её спокойствия. Каждое движение отчётливо подчёркнуто уверенностью в себе и любовью к искусству катания, которым он делится с окружающим миром.
Останавливаю мяч на мгновение, рассматривая профиль мальчика, рассекающего воздух ровными рывками. Движения элегантны и плавны, однако мощь и сила, заключённые в каждом жесте, напоминают о внутренней энергии и страсти к любимому занятию. Постепенно замедляясь, стараюсь приблизиться ближе, незаметно оказываясь рядом. Мы оба осознаём присутствие друг друга, я улыбаюсь краем губ. Он продолжает двигаться вперёд, оставляя за собой чувство восторга и стремление испытать подобное состояние снова.
Он умер позавчера. Даниил Шишканов, молодое дарование, подающий надежды скейтер. Ехал на соревнования, которые проходили как раз в этом скейтпарке, стоял на остановке, ждал автобуса, когда туда врезался пьяный водитель на гелике. Удар был настолько быстрым и мощным, что парень даже не заметил, как умер. Так и сел в подъехавший автобус и прибыл на соревнования, а потом удивлялся, что, когда его вызвали и он занял место на старте, ему не дали откатать программу, а подождали несколько минут и пустили другого участника. И вот с того момента Даня Шишканов катает здесь свою программу, добиваясь её идеальности.
– Хай, - стуча мячиком, кивнул я, - тренишь или так выкатываешься, в кайф?
– Треню, - ответил Даня и остановил скейт около меня, - а чего ты тут тусишь, а не мяч кидаешь?
– Да надоело мне в кольцо кидать, вот решил прогуляться, а тут смотрю ты клево катаешь, вот и остановился.
Данила выдает широкую ухмылку, обнажающую ряд белоснежных зубов.
— Хочешь попробовать сам?
— Пока только наблюдаю, — признаюсь я, проводя рукой по карманам штанов. — Катание на скейте — штука непростая, нужны железные нервы и отличные рефлексы.
Данила негромко хмыкает, взбивая рукой растрепанные пряди волос.
— Железные нервы у меня имеются, — многозначительно добавляет он, демонстрируя сильную хватку, сжимая борд обеими руками. — Начинал с малого, падал, ошибался, но постепенно научился владеть доской. Было нелегко, зато сейчас я могу практически все, что угодно.
— Сложно представить, сколько усилий потребовалось, чтобы добиться такого уровня, — соглашаюсь я, восхищенно наблюдая за тем, как парень осторожно проводит пальцем по краям доски. — Ты, наверное, тратишь кучу времени на тренировки?
— Естественно, — серьезно отвечает Данила, почесывая затылок. — Чтобы стать мастером, приходится регулярно практиковать, повторять одни и те же трюки десятки раз подряд. Зато конечный результат приносит огромное удовольствие и уважение.
— Представляю, какие ощущения испытываешь, взлетая высоко над землей и паря в воздухе, — фантазирую я, сопровождая слова мечтательной улыбкой. — Наверное, это похоже на свободное падение, только контролируемое и запланированное заранее.
Данила смеется звонко и открыто, запрокинув голову назад.
— Ха, ну ты фантазер! — говорит он, стряхивая пыль с куртки. — Это реально крутое чувство, словно зависаешь в облаках, ненадолго покидая Землю. Особенно классно, когда удается сделать сложную комбинацию и избежать падения. Ощущение абсолютного контроля над ситуацией, плюс бонус в виде эмоций зрителей — лучшего сочетания не придумать!
— Ты родился для этого спорта, — уверенно заявляю я, внимательно наблюдая за реакцией Данилы. — Если бы я обладал такими возможностями, непременно занялся бы скейтингом всерьез.
— Эх, был бы тебе дано, показал бы пару фишек, — жалуется Данила, слегка покрутив бордов в руках. — Всем друзьям советую попробовать, но большинство боится рисков и травм. Никто не хочет выглядеть глупо, убиваясь в первые дни занятий.
— Страх вполне оправдан, — согласен я, шевеля стопами и ероша волосы. — Ведь боль, ушибы и синяки — постоянные спутники новичков. Лишь единицы способны выдержать испытания и пойти дальше.
Данила энергично машет руками, словно разгоняя мрачные мысли.
— Главное, верить в себя и стараться добиваться поставленных целей, — призывает он, сверкая глазами. — Неважно, что поначалу выходит коряво и неуклюже. Постоянные тренировки делают чудеса, помогая достичь желаемого результата.
— А кстати, - я перевожу разговор в нужном мне направлении, - а почему публика не ахает и не хлопает в ладоши, когда ты выполняешь такие офигенные трюки?
Данила резко останавливается, растерянно глядя на скопившуюся вокруг аудиторию, занятую своими делами.
— Черт, ты прав, — изумляется он, растерянно оглядываясь вокруг. — Раньше народ всегда реагировал, а сейчас полная тишина и равнодушие. Как будто меня вообще не замечают.
Я осторожно уточняю:
— Может, это связано с тем, что ты уже... как бы это сказать... переехал в другое измерение?
Данила бледнеет, покрываясь мурашками и напрягая челюсти.
— Ты хочешь сказать, что я… ?! — ошарашенно спрашивает он, потрясенно смотря на меня.
— Мягко говоря, ты умер, — объясняю я, сохраняя серьезность тона. — Вероятно, ты пока не осознал, что произошел несчастный случай, и твое сознание застряло в промежуточном состоянии.
Я пристально смотрю на Данилу, поймав момент замешательства на его лице. Видно, что он пытается переварить шокирующее известие, но реакция приходит не сразу.
— Значит, я не только прекратил дышать, но и фактически перестал существовать в этом мире? — неуверенно уточняет он, словно проверяя прочность собственных мыслей.
— Именно так, — твердо подтверждаю я, сохраняю нейтральный тон голоса. — Автокатастрофа привела к необратимым последствиям, и теперь ты застрял между двумя измерениями, неспособный полноценно взаимодействовать с окружающей действительностью.
Данила нервно ерошит волосы одной рукой, сжимая край скейтборда до белых костяшек другой, в бессильной попытке удержать контроль над собой.
— Но почему я не чувствую никаких изменений? — возмущенно возражает он, дергая плечами. — Мне всегда казалось, что травмы и гибель приводят к мучительной боли и утрате сознания.
— Это иллюзия, созданная сознанием, — поясняю я, жестом приглашая его сесть рядом на скамейку. — Твой мозг защищает тебя от неприятных ощущений, формируя альтернативную реальность, где ты остаешься самим собой, живым и здоровым. Когда мы умираем, есть еще какое-то время, между клинической смертью и биологической, когда наш мозг еще живет. Он понимает ту катастрофу, что произошла и пытается представить это по правилам, которые человек читал или видел. Если он верил при жизни, что увидит после смерти ангелов и семь кругов ада, то он это увидит. Это как сон, мозг перерабатывает всю известную ему информацию на данную тему.
— Но я ничего не видел! – воскликнул он.
— Потому что это произошло мгновенно, и ты мозг даже не понял, что произошло, а твой дух, удерживаемый якорем, стремился на соревнования, куда ты и поехал.
Данила обиженно отворачивается.
— Ну и какой смысл во всей этой ситуации? — ворчит он, сердито принявшись затягивать шнурки на обуви. — Что изменится, если я приму твою версию событий?
— Осознав правду, ты сделаешь первый шаг к освобождению от земных привязанностей, — подчеркиваю я, внимательно наблюдая за реакцией подростка. — Необходимо разорвать эмоциональные и энергетические нити, удерживающие тебя в пограничном состоянии, так сказать, отринуть якоря, держащие тебя тут.
Данила раздраженно вздыхает, демонстративно отстраняясь.
— Прости, но это звучит слишком фантастично, — пренебрежительно произносит он, взмахивая рукой. — Предположим, я действительно умер. Что тогда? Должен немедленно исчезнуть или раствориться в каком-то абстрактном измерении?
— Суть не в немедленном исчезновении, — терпеливо объясняю я, смягчая голос. — Важно понять, что твоя личность и сознание сохраняются, но телу больше не принадлежит реальная материя. Ты способен переходить в параллельные измерения, но связь с Землей ослабевает, превращая тебя в эфирное существо.
Данила презрительно фыркает.
— Эй, постой-ка, — говорю я, делая успокаивающий жест рукой. — Прежде чем отвергать мою теорию, попробуй провести небольшой эксперимент. Например, дотронься до ближайшего предмета и убедись, чувствуешь ли ты реальную физическую поверхность.
Данила колеблется, но любопытство берет верх. Медленно вытянув руку, он касается металлической ограды площадки. Вместо твердого металла, его пальцы проходят сквозь преграду, словно соприкоснулись с воздухом.
— Что за черт?! — восклицает он, пораженно разглядывая собственную руку. — Получается, я действительно не ощущаю реальных объектов?
— Абсолютно верно, — подтверждаю я, ободряюще улыбаясь и перехожу на технический язык, чтоб вызвать ассоциацию с учителем, который все знает. — Твоя физическая оболочка исчезла, а сенсорные способности трансформировались в новую форму восприятия реальности.
Данила тревожно смотрит на меня, широко раскрыв глаза.
— И что теперь? — робко интересуется он, теребя края футболки.
— Итак, Данила, давай поговорим серьёзно, — начал я, чуть ворочаясь, чтоб удобно устроиться на скамейке рядом с ним. — Ты правильно уловил суть: ты умер. Понимаю, звучит невероятно, но это чистая правда. После твоей внезапной кончины ты попал в промежуточное состояние — своеобразную зону между нашим материальным миром и следующим этапом бытия.
Данила нахмурился, напряжённо обдумывая мои слова.
— Ладно, предположим, что это правда, — осторожно проговорил он, перекидывая скейтборд из руки в руку. — Но что это означает конкретно?
— Представь себе шар. Это все что входит в тот материальный мир. Шар круглый, без изъянов. Когда кто-то умирает, на поверхности шара появляется маленький кратер, но почти тут же рождается новая сущность, которая этот кратер заполняет. Но в некоторых случаях, например, при внезапной гибели или сильном желании остаться умершая сущность не уходит и не оставляет кратер, а значит новая сущность не может его заполнить. И тут два пути для мироздания, или не дать родиться новой сущности, или она будет наростом. Но когда шар имеет наросты, его начинает крутить во вселенной, так как центр тяжести изменяется. Вот именно поэтому, чтоб шар не крутило, нужно, чтоб умершие вовремя уходили из этого мира, давая ему обновиться и остаться одновременно гладким шаром.
— А почему мертвые не хотят уходить?
— Их, как и тебя, держат якоря, привязывающие сущности к этому миру. Тебя вот соревнования и желание доказать, что ты лучший, кого-то любовь, кого-то работа, таких якорей очень много.
Данила задумчиво потёр лоб, глядя мне в глаза.
— Получается, я застрял здесь из-за нежелания отпускать свою жизнь? — пробормотал он, заметно расстроившись.
— Совершенно верно, — подтвердил я. — Когда сознание стремится сохранить контроль над материальной реальностью, оно образует устойчивую связь с физическим миром, удерживая энергию.
Парень взволнованно провёл рукой по волосам, пытаясь разобраться в новой информации.
— И что это даёт? — обеспокоенно спросил он. — Я что, навсегда останусь здесь?
Я отрицательно покачал головой, подавая ему стакан воды.
— Промежуточное состояние не является постоянным, — объяснил я. — Со временем сознание адаптируется к изменениям и готово переместиться в следующую фазу. Но пока сохраняется сильная привязанность к материальному миру, процесс затягивается.
Данила задумчиво положил скейт на скамейку рядом со мной.
— Скажи, а что произойдёт, если я откажусь двигаться дальше? — осведомился он, приглаживая волосы.
— Хороший вопрос, — отозвался я, кладя блокнот на колени. — Если сознание продолжает удерживать энергию в промежуточном состоянии, оно нарушает естественный баланс нашего мира. Энергия накапливается, создавая дисбаланс, который влияет на процессы рождения и развития новых форм жизни. Это как раз те наросты. Если Ветер дует на гладкий шар, ему не за что почти зацепиться, и шар остается в покое, но как только есть нарост или наоборот каверн, который не закрыт, то тут же шар начинает крутить и вертеть во все стороны.
Данила внимательно выслушал мои слова, обдумывая сказанное.
— Ты хочешь сказать, что из-за меня люди не могут иметь детей? —спросил он, недоверчиво поглядывая на меня.
— Не совсем так, — поспешил я. — Проблема гораздо шире. Нарушение баланса сказывается на всём цикле воспроизводства жизни. Новые организмы получают меньшую долю энергии, что увеличивает риски осложнений беременности, патологий развития и прочих негативных последствий.
Данила выпрямился, охваченный волнением.
— Значит, из-за меня страдает вся система? — взволнованно спросил он.
— Можно выразиться и так, — подтвердил я. — Но важно понимать, что ответственность за нарушение баланса несут не отдельные индивидуумы, а совокупность факторов, влияющих на распределение энергии.
Парень беспокойно ерзал на скамейке, отчаянно пытаясь разобраться в ситуации.
— А как исправить ситуацию? — спросил он, обращаясь ко мне.
— Пойти за мной.
— Это значит окончательно умереть?
— В этом мире да, — кивнул я.
— Но это не честно! – крикнул Данила.
— Почему?
— Я еще ничего не добился в этой жизни! Это старики пусть умирают, они свое уже пожили, а я не хочу! Я готовил программу целый год! Я оттачивал каждое движение! Я мог бы победить на турнире! Я бы мог стать лучшим в этом городе! Я бы мог стать лучше в целой стране! Да что в стране, в мире! А ты предлагаешь мне все это бросить и просто уйти?!
Парень бился в истерике, и я его понимал. Бывают случаи, обычно связанные с очень тяжелыми хроническими заболеваниями, делающими жизнь людей невыносимой от боли, но не дающие летального исхода годами, когда больные хотят приближение последней минуты, даже молят небеса об этом. Бывают старики, которые уже устали жить и смотрят на свою кончину, уставшими глазами с пониманием и радуются в душе своей долгой счастливой жизни. Все бывает. Но потерять свою жизнь юнцом не начавшим, по сути, жить, не добившимся ничего – это страшно. Страшно это осознать, а Данила это как раз сейчас осознал. Страшно принять, что он сейчас не может сделать. Понимает мои слова, воспринимает их в отношении себя, но принять не может. А это нужно, нужно его подтолкнуть.
— Данила, пойми, в этом состоянии ты уже ничего не сможешь достичь. Каждая секунда, проведённая здесь, съедает шанс других парней реализовать свои мечты. Любой прыжок, любая попытка — это песок, рассыпающийся в воде. Всё, что ты делал, когда был жив, имело значение. Но сейчас твои усилия напрасны. Ты превратился в наблюдателя, чужака в чужой игре.
— Но я не могу просто так отказаться от мечты! Я верил в победу, я боролся за неё!
— Борьба здесь бессмысленна. Твоя борьба закончена в тот момент, когда оборвалась жизнь тела. Всё остальное — иллюзия, фантом, мираж. Ты думаешь, что соревнуешься, улучшаешь мастерство, но это лишь спектакль для одного зрителя. Победа невозможна, чемпионство — фикция, счастье здесь не найдёт тебя.
— Я чувствовал, что могу выиграть, что стану знаменитым...
— Знаменитость, медали, титулы — это вещи материального мира. В твоём нынешнем состоянии они пусты и эфемерны. Великие люди влияют на других, оставляют след, делятся опытом. Ты уже сделал это, когда катался и вдохновлял остальных. Настоящее наследие — это то, что остаётся после тебя, а не трофеи, оставшиеся здесь.
— Но как же так? Я верил, что победа принесет мне счастье...
— Победа здесь не подарит счастья. Она лишь продолжит бессмысленную борьбу. Решись и прими неизбежное. Только отпустив прошлое, ты обретёшь свободу и начнёшь новый этап. Твоя судьба ждёт тебя впереди, не здесь, среди иллюзий и отчаяния.
— Я боюсь отказываться от мечты...
— Страх — это нормально. Но преодоление страха — признак настоящей храбрости. Ты смелый парень, Данила. Смелый достаточно, чтобы сделать правильный выбор. Иди за мной, отпустив прошлое и начав новую страницу своего существования.
— Хорошо... я готов.
— Замечательно. Следуй за мной, Данила.
Два молодых парня уходили из скейтпарка. Один держал в руках скейт, второй стучал по земле баскетбольным мячом. Их никто не видел из развлекающихся тут, но они были, пока не растворились совсем, уйдя в небытие.
Лекарства
Зима вступила в свои права, украсив окрестности мягким белым покровом снега. Вертепск замер в ледяном покое, лишь редкие пешеходы спешили по делам, скрываясь за воротниками пальто и шарфами. Солнце тусклым диском висело низко над горизонтом, окрашивая крыши домов и асфальт в нежные оттенки янтаря. День подходил к концу, воздух становился прозрачным и холодным, а небо темнело, предвещая приближение ночи. В такую погоду улица приобретает особое очарование. Дома кажутся крупнее, очертания предметов размываются, приобретая мягкость и загадочность. Ветви деревьев покрыты снегом, блестящими кристаллами льда, похожими на бриллианты, рассыпавшиеся на темно-зелёных ветвях. Снежинки лениво кружатся в воздухе, оседая на подоконниках, ставнях и машинах, припаркованных вдоль тротуаров.
Именно в такой зимний вечер я приближался к подъезду небольшого жилого квартала на окраине. Спальный район, как еще называли такие кварталы. Проезжая часть была пуста, лишь редкий автомобиль проезжал мимо, оставляя за собой слабый гул мотора и снежную пыль. Я люблю прогулки по улицам зимой, особенно в такое время суток, когда уличные фонари начинают зажигаться, рассеивая сумрак наступившей ночи. Серое здание в стиле хрущёвок возвышалось передо мной, массивное и угрюмое, словно страж, охраняющий спокойствие района. Под ногами похрустывал снег, мороз обжигал кожу, вынуждая плотнее кутаться в одежду. Холод проникал в кости, но не приносил дискомфорта, лишь обострял восприятие, освежал мысли и очищал разум. Оглянувшись на улицу, я обратил внимание на небольшие дворовые постройки, некогда ухоженные, но ныне заброшенные и обветшалые. Рядом стояла детская площадка, покрытая толстым слоем снега, игрушечные горки и песочницы выглядели унылыми и покинутыми.
Я поднялся по широким ступенькам крыльца, миновав двери первого подъезда. Внутри царил полумрак, слабые лампочки освещали коридор, стены которого были облезлыми и грязными, испачканными отпечатками детских ручек и царапинами велосипедов. Атмосфера здесь отличалась от внешней, будничной и замкнутой, отчужденной и холодной. Отсутствие шума оживляло внутреннее пространство, подчеркивая тишину и неподвижность пространства.
Поднявшись на третий этаж, я остановился перед железной дверью нужной мне квартиры. Простая железная конструкция, покрашенная коричневой краской, выглядела невзрачно и неприметно. Никаких украшений, никаких признаков жизни, только ржавчина на петлях и незначительные повреждения, вызванные возрастом. Однако за этой дверью скрывалась особая история, целая вселенная переживаний и страхов, скрытых желаний и нерешённых вопросов. Я замер перед ней, ощущая напряжение и тревожное ожидание. Предстояло столкнуться лицом к лицу с очередной проблемой, решить очередную головоломку, вывести душу из состояния заблуждения и привести её к правильному выбору. Нервно выдохнув, я приготовился приступить к выполнению задания. Моё присутствие здесь означало нечто большее, чем выполнение долга или исполнение инструкции. Это был акт заботы, помощи, поддержки, направленный на восстановление справедливости и нормального течения жизни. Смерть — неизбежный финал, но иногда она оставляет незавершённое дело, требует вмешательства и решения других сил.
Войдя в квартиру, я погрузился в атмосферу, пропитанную запахом запущенности и усталости. Первое, что бросилось в глаза, — это толстый слой пыли, покрывающий каждую поверхность. На полу валялись газеты, пакеты, коробки, остатки еды и прочие отходы жизнедеятельности. Куртки, свитеры, брюки и обувь перемешались в кучу, образовав импровизированный склад ненужных вещей. Переходя из комнаты в комнату, я обнаружил следы запустения буквально повсюду. На кухонном столе стояла тарелка с остатками обеда. Плита была покрыта жиром и гарью, некоторые конфорки не работали вовсе. Кастрюли и сковородки оказались заполнены водой, которую никто не собирался сливать. Водопроводные трубы подтекали, вода скапливалась в лужицы на полу, увеличивая влажность воздуха и провоцируя рост плесени.
Самым неожиданным элементом этой хаотичной композиции стала кровать в спальне. Именно здесь, на краю постели, лежала девушка, страдающая тяжелым заболеванием. Её хрупкое тело было покрыто тонким одеялом, лицо приобрело землисто-серый оттенок, глаза запали, ресницы слиплись от недостатка сил. Она выглядела измождённой, похудевшей, физически истощённой болезнью, которую невозможно вылечить простыми средствами.
Возле кровати в широком старом кресле расположился молодой человек, её супруг. Голова склонена к плечу, лицо выражало смесь сострадания и усталости. Мужчина выглядел моложе своей партнёрши, высокий, мускулистый, с короткими волосами и короткой бородой. Тем не менее, глаза выдавали внутренние страдания, появившиеся вследствие длительного ухода за больным человеком.
Всё пространство вокруг больного пациента находилось в полном порядке: чистые простыни, смена белья, свежие полотенца, гигиенические принадлежности. Однако остальной дом находился в катастрофическом состоянии. Вероятно, причина была проста: парень изо всех сил старался заботиться о девушке, пренебрегая собственными потребностями и состоянием жилища. Именно поэтому кухня и гостиная пребывали в запущенном состоянии, гардероб превратился в хранилище неиспользуемых вещей, бытовая техника вышла из строя, ремонт жилья игнорировался месяцами.
Его облик говорил о многом: сильное чувство ответственности, огромная любовь к жене, огромное желание облегчить её страдания. Сам же он выглядел усталым, голодным, эмоционально истощённым. Временами ему приходилось отдыхать, пить чай, восстанавливать силы, чтобы вновь приступить к обязанностям, возникающим ежедневно.
В течение последних недель и месяцев этот человек вёл неравную битву с болезнями, финансовой нестабильностью, бытовыми проблемами и моральными нагрузками. Он сталкивался с многочисленными вызовами, преодолевал сложности, проявлял стойкость и мужество, несмотря на неблагоприятные условия проживания и нехватку ресурсов. Ему приходилось искать дополнительные способы заработка, совмещать основную работу с дополнительной деятельностью, экономить на питании и отдыхе, жертвуя собственными интересами ради спасения супруги. И сердце попросту н выдержало этой гонки. Позавчера вечером он заснул сидя в метро, возвращаясь с работы и так и не проснулся. Сердце отказалось гонять кровь по истощённому физически и морально телу. Но, как обычно в таких случаях, он даже не заметил этого, а поспешил дальше хаживать за своей любимой женой. Якоря держали его дух сильнее корабельных канатов.
Его звали Антон. Антон Владимирович Сергеев. Подающий надежды программист в большой компании. Он очень любил её. Больше, чем, наверное, свою жизнь. Настю Кривобокову он встретил в Институте, она училась на другом факультете, но их кафедры были на одном этаже. Молния между ними проскочила сразу, после первого взгляда. Но, оба были очень культурными людьми и очень стеснительными, так что скрывали свои чувства до конца второго курса. А потом случилось мероприятие, общее для всего института, где случайно им достались соседние кресла и больше эту парочку врозь никто не видел. Исключение составляли учебные пары. Их любовь, поражала всех вокруг, настолько она была нежная, тонкая, романтичная, почти идеальная. Так они прошли рука об руку институт, устроились на работы и жили душа в душу последние три года. Пока не грянул гром.
Гром случился неожиданно. Ничего не предвещало Беду. Просто у Насти прекратились месячные. Ребята обрадовались, они уже подумывали к этому моменту о рождении ребенка. Девушка с радостью на сердце отправилась к гинекологу, а вернулась вся в слезах. Вместо новостей о беременности, после обследования ей вынесли смертельно опасный вердикт. Рак яичников. Причем обоих и уже третьей степени. И вот тут жизнь пары изменилась кардинально. Я понимал Антона, очень трудно жить так же, как прежде, когда твоя любовь рыдает целыми днями и говорит, что скоро умрет. Что тут сделаешь? Тут даже успокоить и поддержать не сильно получается. А как? Сказать, что, когда она выздоровеет, ты отвезешь её на море? Она рыдает, и говорит, что не выздоровеет, а умрет. Все упирается в это самое «умрет». И даже философское, что все мы когда-нибудь умрем, упирается в сроки. Вы когда ещё, а она сейчас. Страшно. Я даже вспомнил стихотворение одного из малоизвестных поэтов.
Я рассуждал о непогоде,
Ну, а она: Мне хотя бы дожить…
Я о зарплате и прочих невзгодах,
Ну, а она: Мне хотя бы дожить…
Я рассказал анекдот бородатый,
Ну, а она: Мне бы только дожить…
Я рассказал о премьере во МХАТе,
Ну, а она: Мне бы только дожить…
Я ей о жизни, она лишь рыдает,
И говорит, что ей надо дожить,
Ну, а болезнь изнутри поедает…
Выть господа, очень хочется выть!
Начались постоянные обследования, консультации с врачами. Им сказали, что есть небольшая надежда на ремиссию и даже на выздоровление. Маленький шанс, но есть. И понеслось. Сначала химии, чтоб уменьшить опухоль, потом сбор всевозможных анализов для операции. Многие анализы пришлось делать за свой счет, а это та ещё копеечка. Потом операция, где вырезали всю половую систему. Девушка до тридцати лишилась всех радостей половой жизни и должна была узнать в свои малые годы, что такое климакс. Но и с этим она смирилась, хотя и были вопли: зачем мне такая жизнь? Но жизнь есть жизнь. Потом была череда лучевых терапий. К этому моменту он уже привык видеть её лысой. Нервы, нервы и ещё раз нервы. Сердце работало на стрессе, а все что работает на износ, обязательно когда-нибудь сломается и остановиться.
– Добрый день, - поздоровался я.
Он повернул ко мне голову, уставился глазами и долго буравил взглядом.
– Вы из социалки?
Наверное, можно было и так подумать. Я предстал перед ним человеком средних лет, с глазами устало смотрящими вперед — столько забот и тревог отражено в их глубине. Волосы слегка тронуты сединой, придавая облику зрелость и авторитетность. Одет я был в строгий костюм темно-серого цвета, подчеркивающий официальность должности и ответственность перед обществом. Рубашка белая, идеально отглаженная, воротник чистый и свежий, на шее легкий узел черного галстука, завязанный рукой опытного мастера. Костюм сидит безупречно, выделяя фигуру среднего роста и крепкое телосложение, которое сохранилось благодаря постоянному движению и активному образу жизни. Пиджак слегка просторный, позволяя свободно двигаться и чувствовать себя комфортно в любых ситуациях. Брюки гладко выглажены, стрелки четкие и ровные, обувь черная кожаная, блестит, словно зеркало, свидетельствуя о тщательной подготовке и уважении к своей работе.
Но это только внешность. Чтоб получался следящий за собой чиновник нижнего звена, нужно было добавить ещё содержания в этот красивый костюм.
Человек средних лет, глаза устало смотрят вперёд — столько забот и тревог отражено в их глубине. Лицо выражает доброту и искреннюю заинтересованность в людях вокруг, морщинки около глаз выдают привычку улыбаться даже тогда, когда обстоятельства не располагают к веселью. Руки немного дрожат, пожалуй, от усталости, накопившейся за долгие дни заботы обо всех подряд. Но эта усталость приятная, наполненная смыслом и гордостью за сделанное дело. Взгляд внимателен и сосредоточен, готов уловить малейшие нюансы состояния окружающих меня людей. Я постоянно улыбаюсь, хотя порой улыбка моя кажется чуть натянутой, будто скрывающей внутреннюю боль и сомнения. Всё же голос звучит спокойно и уверенно, создавая ощущение доверия и защищённости среди тех, кому необходима помощь. Вот такой вот портрет пришлось мне сотворить, чтоб для молодого человека он бы напоминал о субординации, но через толику доверия.
– Не совсем, - ответил я и кивнул на спящую девушку, - я не к ней.
– А к кому?
– К вам, дорогой мой Антон Владимирович.
– Зачем? - ещё больше удивился он. - То есть я хотел сказать, по какому поводу? И как вы вошли? Я помню, дверь я закрывал.
– Я к вам по поводу забывчивости.
– Забывчивости? - расширил глаза Сергеев.
– Именно, вы кое-что забыли сделать, мой дорогой Антон Сергеевич.
– И что же? - прищурился он.
– Вы забыли умереть.
– То есть? - не понял Антон.
– Боюсь расстроить вас молодой человек, но вы умерли.
– Вы говорите полную чушь, - оживился Сергеев и сел в кресле нормально, собравшись, – я не могу умереть, потому что я как минимум разговариваю с вами, это Настя умирает, не я.
– Увы друг мой, - вздохнул я, привычно понимая, что начинается самая трудная часть, объяснение уже случившегося факта, в который отказываются верить, - все не так однозначно, ваша Настя как раз пока жива, а вот вы нет, простите, но ваше сердце не выдержало постоянного стресса и усталости.
— Это такой чёрный юмор? - начал злиться парень. - Вы вообще кто такой? Как вы вошли в нашу квартиру и почему до сих не представились?
– Ой как много вопросов, - ухмыльнулся я, - ну давайте отвечу на них по порядку. Итак, этот не чёрный юмор, а чистая правда. Простите, что забыл сразу представиться, я проводник душ, зовите меня Симаргл. Вопрос, как я попал в вашу квартиру имеет очень простой ответ: мне плевать на ваши людские двери и заборы, для меня они не являются препятствием.
Для визуального подтверждения своих слов, я провёл рукой сквозь стоящий передо мной стол.
– Так понятно?
– Да… - глаза Сергеева были полны ужаса и непонимания.
– Расслабьтесь Антон Владимирович, вы теперь можете делать также.
– Я?
– Именно вы, попробуйте провести так же через стол.
– Я обычный человек, не фокусник, у меня не получиться так.
– А вы все же попробуйте, хотя бы ради эксперимента.
Антон неуверенно опустил руку на столешницу, но и только. Дальше не повёл. Я его понимал. Страшно. Первый раз всегда страшно. Именно поэтому он остановился не углубляться в столешницу. Так понятно и привычно, а дальше неизвестность, а она всегда пугает.
– У вас мизинец в стол ушёл, - произнес я.
Это был обманный ход.
– Где? - парень опустил глаза на свою руку.
Я умею быстро перемещаться. Поэтому не успел он ещё удивится, как я оказался рядом и хлопнул по его руке так, что обе ушли в стол.
— Вот тут.
Он сразу же вытащил руку наружу и осмотрел ее.
— Это фокус?
— Это жизнь, - ответил я, - точнее смерть.
– Но как же так? - последовал следующий вопрос из череды огромного сомна вопросов без ответов, на которые мне приходится отвечать постоянно.
– Вас интересует техническая сторона? - в ответ спросил я, зная, что неправильно отвечать вопросом на вопрос, продолжил. - Вы последнее время жили в постоянном стрессе и напряжение, как психическом, так и физическом, почти не отдыхали, вот сердце и не выдержало.
– Нет, я не про это! - отмахнулся Антон. - Настя же при смерти, не я! Я старался облегчить её жизнь, чтоб силы оставались на борьбу с недугом, хотел сделать её жизнь лучше, комфортной! Я здоровый парень, я спортом занимался, я не должен был умереть!
– Увы молодой человек, жизнь не справедлива и не считается с нашими хотелками и предположениями, - подал плечами я, - вы боролись за её жизнь, а потеряли свою первым, это бывает.
– Но почему тогда я здесь?
Ещё один вопрос из той же серии.
– Понимаете Антон, обычно души людей после смерти легко обрывают держащие их якоря, – попытался я разъяснить суть происходящего, - да и если честно признаться, то обычных людей в этом мире держат мало таких якорей, ваши пииты называют их душевными кандалами, не дающими душе воспарить в высь. Как бы вы, люди, не говорили бы об возвышенном, но желания основной части сводятся к насыщения материальному или материальным. Эти цепи, соединяющие обывателей с миром, рвутся в одночасье. Но есть такие якоря, которые не дают душе покинуть этот мир и связаны они обычно с чувствами или разумом. Человек может попросту не заметить, что он умер, делая какое-то важное дело, а иногда даже заметив это, продолжает выполнять уже утерянную функцию.
– А я? - растеряно спросил Сергеев.
– А вы молодой человек до сих пор ухаживать за своей смертельно больной женой, - кивнул я на спящую женщину.
Он задумался. Взглянул на Настю и задумался, минут на десять. Просто сидел и смотрел на свою молодую жену.
– Она умрет?
– Несомненно, – ответил я, чуть ухмыльнувшись, – мы все умрем когда-нибудь, одни, скоро, другие чуть позже, некоторые совсем не скоро, но умрем обязательно. Любое место не может наполняться бесконечно, иначе оно лопнет, так что всегда что-то или кто-то должно умирать, освобождая место для нового. Так происходит обновление.
– Она скоро умрет? Именно она.
– Вам нужен честный ответ? Вы точно хотите его слышать?
– Да.
– Через два месяца. Узнав о вашей кончине, сюда прибудут её родственники, но такое ухаживание как вы, они обеспечить не смогут, да и вряд ли захотят, а ваша смерть отобьёт последнее желание бороться, так что ваша Настя последует за вами месяца через два, может быть три.
– Тогда я должен остаться и позаботиться о ней! - вскричал парень.
– Позвольте полюбопытствовать каким образом?
– Обычным....
– Возьмите пожалуйста кружку со стола.
Конечно же он её взял.
– И? - поднося кружку глазам, спросил Антон.
– Теперь не опуская её, посмотрите на стол пожалуйста.
Он опустил взгляд и застыл. Кружка стояла на столе.
– Вы мой дорогой Антон Владимирович существо сейчас не материальное, и предметами оперировать не можете, а значит и помочь своей живой любимой женщине не сможете, только будете попросту наблюдать её мучения, не имея возможности вмешаться. В общем, не ей не поможете и сами от тоски и злобы остервенеете. Слышали про привидения, духов и всякую другую бестелесную нечисть? Вот это именно тот случай.
– Все равно я не брошу Настю! Лучше быть духом или приведением, чем бросить её одну.
Так, тактику следовало менять.
— Вот скажите мне Антон, вы хотите помочь своей жене и продлить её существование на этом свете? Так?
– Да!
– Тогда давайте подумаем, как улучшиться ее самочувствие если она увидит вас в виде приведения? Вы думаете это как-то увеличит её дни тут?
– Нет, - задумался он, - скорее даже наоборот.
– Тогда почему вы хотите ей одного, а поступаете совершенно наоборот?
Он задумался, хорошо задумался, минут на десять. Закрыл руками лицо, но не рыдал и даже не всхлипывал. Просто думал, сопоставляя.
— Значит, вы утверждаете, что мое пребывание здесь приносит только вред моей любимой? — Антон напряжённо смотрел на меня, пытаясь осмыслить услышанное.
Я кивнул, внимательно наблюдая за реакцией парня.
— Ваше намерение молодой человек благородно, но ваш нынешний статус делает невозможным реальную помощь.
Антон замолчал, задумавшись над словами. Затем медленно произнёс:
— Наверное, вы правы... Мне действительно хочется облегчить её страдания, но теперь понимаю, что моё присутствие только усугубляет положение...
— Верно, — согласился я, мягко улыбнувшись. — Ваша любовь сильна, но лучше направить её энергию на другое. Оставляя землю, вы дадите возможность вашим близким продолжить путь без дополнительного груза страха и неопределенности.
Парень глубоко вдохнул, стараясь справиться с эмоциями.
— Хорошо, я согласен, — тихо сказал он, глядя прямо мне в глаза. — Только дайте мне посидеть рядом с ней последний раз... попрощаться мысленно...
- Десяти минут хватит?
— Да, спасибо.
— Ты поступаешь мудро, Антон Владимирович. Пусть твой дальнейший путь будет светлым и свободным от боли и сомнений.
Через десять минут мы вышли вдвоём из его квартиры и мироздание поглотило наши тела.
Писатель
Выходя из электрички, я ощутил характерный запах влажного леса, смешанного с ароматом свежеспиленных деревьев и дымком от печей частных домов. Мой путь лежал в садоводческое некоммерческое товарищество, расположенное неподалеку от станции, в пригороде моего любимого Вертепска. Солнце лениво катилось по небосклону, окрашивая верхушки сосен в золотистый оттенок, словно приглашая меня насладиться последним теплом уходящего лета.
СНТ выглядело заброшенным и пустынным, однако дорога к нему была достаточно хорошо обозначенной. Высокие березы вдоль тропинкми приветливо склоняли ветви, будто маня меня внутрь уютного зеленого мира. Здесь царило спокойствие, нарушавшееся лишь редкими звуками шагов соседей, вышедших проверить свои участки или заняться подготовкой к зимнему сезону.
Первый дом показался спустя пару сотен метров. Низкий деревянный домик, покрытый светло-зеленым сайдингом, стоял на небольшом участке земли, окруженном высокими кустами смородины и крыжовника. Перед домом находился небольшой огородик, аккуратно разбитый на грядки, засеянные морковью, капустой и свеклой. Внутри двора слышалось негромкое поскрипывание качелей, установленных на детской площадке. Следующий участок принадлежал пожилой паре. Дом был сложен из толстых бревен, пропитанных лаком, отчего стены сияли янтарным блеском на солнце. Перед крыльцом росли аккуратные клумбы с цветами, увядшими после жаркого лета, но сохранившими яркие краски. Рядом виднелись старые яблони, сгибающиеся под тяжестью плодов, привлекавших воробьев и синиц. Еще дальше располагалась группа домов молодых дачников, недавно переехавших сюда семьями. У каждого на участке стояли новые каркасные строения, выполненные в современном стиле, украшенные пластиковыми окнами и яркими фасадами. Дворики украшали небольшие декоративные водоемы, солнечные батареи и площадки для шашлыка. Дети играли на свежем воздухе, весело крича и бегая вокруг беседок, обустроенных родителями, и катались на разнообразных качелях.
За очередным поворотом открылся старый сад, заросший высокой травой и кустарниками. Здесь располагался настоящий природный заповедник, созданный временем и природой. Среди высоких старых тополей и вязов блуждали тропинки, ведущие к затерянным участкам, давно забытым хозяевами. Среди зарослей сохранились остатки старых построек: фундаменты бань, покосившиеся сараи и погреба, оставшиеся от прежних владельцев.
В самом дальнем углу СНТ, на последней улице, я нашел нужный мне дом.
Дом стоял особняком, окружённый густым полумраком деревьев, словно сам воздух вокруг дышал тайнами и воспоминаниями давно минувших дней. Это было старое здание, некогда великолепное и просторное, теперь же оно выглядело угрюмым и покинутым, будто бы забытым всеми живущими поблизости людьми. Его, окна заросли паутиной и затянуты пыльными шторами, сквозь которые едва пробивались лучи солнца, проникающие сквозь кроны старых дубов и вязов.
Фасад дома был покрыт трещинами и следами времени — краски облупились, деревянные панели потемнели и покоробились, став похожими на морщинистую кожу старого человека. Перед домом раскинулся запущенный сад, полный бурьяна и сорняков, среди которых лишь кое-где попадались остатки прежней красоты: старые яблони, потерявшие свою привлекательность, кривые стволы тополей да редкие клумбы с одичавшими цветами, сохранившими слабое подобие своей первоначальной формы.
Внутри здания царил хаос и запустение. Потолки осыпались штукатуркой, полы прогибались под тяжестью накопившегося мусора и пыли, повсюду валялись бумаги, рукописи, письма и заметки хозяина дома, оставленные на произвол судьбы. Комната, служившая кабинетом писателя, хранила особый отпечаток его присутствия. Здесь стояли книжные шкафы, заполненные старыми изданиями книг, некоторые из которых казались настолько древними, что бумага пожелтела и стала хрупкой, словно готовая рассыпаться при малейшем прикосновении. Камин, ранее согревавший комнату тёплым светом огня, теперь представлял собой печальное зрелище — кирпичная кладка частично разрушилась, а дымоход забился птичьим пометом и листьями. Полки, украшенные фигурками животных и старинными вазами, стали прибежищем пауков и мелких насекомых, спокойно обитающих в темноте. На стенах висели картины и фотографии членов семьи писателя, застывшие в вечности образы, чьи лица выражали радость, грусть, задумчивость или усталость. Они смотрели на посетителя взглядом, полным молчаливого упрека за пренебрежительное отношение к дому, ставшему частью их жизни.
Среди всего этого запустения сидел мужчина средних лет, склонённый над столом, уставленным рукописями и бумагами. Его лицо выражало усталость и задумчивость одновременно. Глаза глубоко посажены, взгляд устремлён вдаль, будто он видит нечто большее, чем реальность перед ним. Волосы растрепаны, небрежно выбившиеся пряди придают ему вид слегка безумного гения, поглощённого своими мыслями и идеями. Одежда на нём была проста и незамысловата: старая рубашка, потертый свитер, штаны, заправленные в сапоги, что подчёркивает его непримиримость к комфорту и удобству. Руки крутят задумчиво ручку, которой он медленно выводит буквы на лист бумаги, иногда останавливаясь, чтобы перечитать написанное и внести исправления. Перед ним разложены груды рукописей, многие из которых испещрены пометками и правками. Рядом стоят пустые бутылки вина и немытые кружки из-под кофе, свидетельствующие о долгих ночах творчества и вдохновения. Возле стола разбросаны папки с набросками, картинками и чертежами, которые кажутся беспорядочными и хаотичными, но, возможно, содержат ключ к тайне его произведений.
Несмотря на окружающее его состояние, писатель выглядит сосредоточенным и целеустремлённым. Кажется, ничто не способно отвлечь его внимание от процесса написания текста. Он увлечён своим делом настолько, что даже забывает о существовании реального мира за пределами кабинета. Время от времени он вставал и прохаживался по комнате, разглядывая старые фотографии, висящие на стенах, вспоминая события, запечатлённые на них. Затем возвращался обратно к столу, продолжая писать, будто пытаясь поймать мимолетные образы и чувства, возникающие в его сознании.
Окружающая обстановка добавляла загадочности и таинственности образу писателя. Она отражала его внутренний мир, полный противоречий и сомнений, стремление к совершенству и поиску истины. Эта атмосфера создавала впечатление, что каждое слово, каждая фраза рождалась здесь, среди старой мебели и потрескавшихся половиц, отражающих глубину мыслей и чувств автора. Каждый предмет в кабинете имел своё значение, нес определённую символику и смысл. Книги на полках представляли собой кладезь мудрости и опыта, накопленных годами чтения и размышлений.
И очень было жаль, что писатель этот умер.
Он меня не замечал, уйдя с головой в свою работу. Поэтому я подошёл почти вплотную к столу, за которым он сейчас сидел и поздоровался.
– Здравствуйте Кир Аркадьевич.
Кир Аркадьевич Олдиев. Известный писатель среди современных фантастов. На его книгах вырастило отличный вкус к литературе ни одного поколения детей, подростков и взрослых. Надо признаться, даже я иногда почитывал на досуге его произведения. Для меня нахождение здесь сейчас было не только работой, но и данью уважения этому человеку. Жалко терять такие умы, ещё не убелённые до конца сединами, но сердце орган своевольный. Мало спать, много думать, переживать за своих персонажей, почти не есть и, надо признаться честно, много пить. Если ещё недавно за всем этим следила его жена, Елена Константиновна, кормила и отбирала бутылку в критические моменты и даже периодически отправляла спать, то три года назад она погибла в авиакатастрофе и теперь этим заниматься было некому. Дочь Валентина жила далеко и не могла постоянно присутствовать на даче. Без женской руки дом пришёл в запустение, а его хозяин спился и приняв на грудь очередную порцию для улучшения авторского стиля, в объятиях очередного произведения, не заметил остановки сердца.
– Вы ко мне? – оторвал он удивленные глаза от текста и воззрился на меня.
– Да Кир Аркадьевич, именно к вам.
– И по какому поводу, позвольте поинтересоваться? - хозяин дома повернулся на крутящемся стуле ко мне лицом.
Если бы он мог взаимодействовать с настоящими предметами, мои уши пронзил бы неприятный скрип сочленения давно не смазанных механизмов, но тот стул, на котором повернулся писатель не мог издавать никаких звуков.
– Боюсь вас расстроить этой новостью, - постарался я смягчить будущий шок, - но осмелюсь вам сказать, что вы умерли.
– Совсем или есть шанс выплыть при помощи маркетинга? Совсем книги перестали продаваться? Вы из какого издательства?
Видимо он воспринял это по-своему, не прямо, наверное, посчитал, что мой приход вызван падением его рейтинга продаж книг и так далее. Все эти люди с держащими их якорями смотрят на весь окружающий мир через призму своих идей.
– Боюсь снова вас расстроить, Кир Аркадьевич, но я не из издательства, и даже не из литературного журнала.
– А откуда вы тогда? И по какому вопросу? Позвольте полюбопытствовать?
– Вы умерли господин Олдиев, умерли по-настоящему.
– Умер по-настоящему? - стандартная реакция на эту новость.
– Именно, - кивнул я.
– Тогда почему я могу говорить и двигаться? - спросил он, но не стал ждать ответа. - Хотя, знаете, может вы и правы, я что-то стал замечать в последнее время. Лет этак семь уже. Молодёжи не интересны стали мои книги, видимо я исписался, не успеваю за веяньями, или как это сейчас зовут, за трендами.
– Ещё раз говорю вам, вы умерли в прямом смысле, не в переносном, я не имею никакого отношения к вашему творчеству.
— Это я если честно тоже замечать стал. Вы слышали, чтоб стул скрипел, когда я к вам повернулся? Нет? И я не слышал, а ведь он скрипел ранее, и вряд ли его кто-то за это время смазывал. Да и кнопки клавиатуры компьютерной перестали заедать. Я как-то пролил на них чай с медом и лимоном, и они потом стали заедать, после просушки, но вот пару дней назад перестали. Чудо? Я так не думаю.
Я почувствовал себя не в своей тарелке. Обычно это я привожу доводы несоответствия взаимодействия с реальными предметами.
– Я рад что вы сами заметили изменения в своей жизни, мне не придется, я надеюсь, вас долго уверять, что вы умерли.
– Конечно же нет, – улыбнулся писатель, – поверьте мне, я так часто умирал в своих романах, что смогу это сам объяснить кому угодно. И как это произошло?
– Вам в подробностях?
– Нет, не стоит, м– ахнул он рукой, – сердце?
– Оно самое.
– Жаль, – он взял в руку рюмку с вином, посмотрел на неё, поднял, посмотрел на оставшуюся на столе, на находящуюся в его руке, вздохнул и поставил обратно на стол, – очень жаль, я надеялся его хватит окончить роман.
– – Увы, - сочувственно развёл в стороны руки я.
А вы...
– Простите, забыл я представиться, Симаргл, проводник душ.
– Ну конечно же, я так и знал, – всплеснул руками Олдиев, – вы не поверите, я о вас и писал как раз последнюю свою повесть. Как я понимаю, моя душа не ушла из этого мира сразу, и вы пришли уговорить меня покинуть сей бренный мир, оторвать меня от так называемых держащих якорей?
– Вы совершенно правы.
Мне первый раз за все время моего сосуществования было не по себе. Впервые не я уговаривал оставшуюся душу, а она мне рассказывала все о данной ситуации.
– И вы сейчас будете уговаривать меня? – смотрел открытым взглядом на меня писатель.
– Да вы уже за меня сказали большую половину моего обычного монолога. А так, да, действительно, я хочу вас просить вас оставить этот бренной мир и проследовать за мной.
Он на несколько мгновений задумался, а потом поднял на меня чистые, полные, я бы сказал, научного или исследовательского интереса, глаза.
– Простите великодушно, но мне придется вам отказать.
– Почему?
Сказать, что я в этот момент удивился, ничего не сказать. Он понимает, что с ним произошло, кто я, что нужно делать, скорее всего, что ситуация без выходная, но все равно отказывается. Как такое возможно?
– Вы понимаете любезнейший, я все понимаю, но не могу оставить роман недописанным. Вот хоть режьте, хоть стреляйте, а так не могу.
– Но...
- Да, понимаю, что я не смогу его дописать в реальности, но и бросить не могу, так что хотя бы в этом состоянии напишу не материальной, выдуманной мною ручкой на выдуманных же мной листах.
– Но этот невозможно, – возразил я, – вы же понимаете, что как только вы отвлечетесь от этого труда, все что вы выдумывали и писали до этого, попросту исчезнет и вам придется повторять все снова и снова.
– Понимаю, но не могут уйти, не закончив дело. Поймите, я писатель, это моя жизнь, и это будет проследовать меня даже после смерти. Это мой якорь, который попросту не позволит мне уйти. Я могу выйти с вами из дома и даже дойти до ворот СНТ, но я все равно не перейду в тот мир, куда вы зовете меня. Как я понимаю, чтоб уйти из этого мира нужно отринуть якорь, а я не смогу этого сделать.
– И что же мне бросить вас тут на веки вечные?
– Не знаю, но думаю дом с привидением потеряет в цене, риэлторы расстроятся, писательский дом, а никто брать не хочет.
– Смешно, – кивнул я, – но давайте подумаем, как можно убрать ваш якорь.
– Тут поможет только одно, дописать произведение.
Я соображал. Как можно дописать текст, если его автор умер?
– Может быть родственники? У вас же куча родственников.
— Это да, – грустно улыбнувшись, пробормотал писатель, – их то кучи, как наследство делить будут, так еще пару куч найдется, а настоящих то единицы, да и те писательским талантом обделены. Нет, этот вариант отпадает.
– Может быть доверить окончание романа другому автору? Я могу отослать кому вы скажете от вашего имени или даже вписать это в наследство, чтоб был стимул дописывать, - предложил я, после недолгого раздумья.
– То же нет, - покачал он головой, - у каждого писателя свой стиль, свое мироощущение, любой другой коллега по перу будет пытаться донести свои мысли, а не мои.
– Так что же делать? – развел я руками. – Пат?
– Нужен тот, кто знает эту тему изнутри, - пожал плечами писатель.
– А о чем произведение позвольте полюбопытствовать? – поинтересовался я.
- А вот извольте глянуть, - указал мне писатель на лежащую на столе рукопись, - в моем положении протягивать вам её было бы сущей глупостью, ибо я бы вам протянул воображаемые мной листки.
Я подошёл ближе к столу и взял в руки стопку. Повесть называлась "Якоря держащие". Вчитавшись, я уже не мог остановиться. Эта повесть была обо мне. Я мог бы поклясться, что некоторые истории случались и со мной. Их за мою жизнь было так много, что они сливались в одно подобие, но читая, я словно бы вспоминал те самые случаи.
«— А вас и похоронили, — подтвердил я, — даже могу вам показать могилку на кладбище. На элитном кладбище, кстати.
— Нет уж, спасибо, увольте, я как бы тут посижу, - пошел в отказ профессор.»
«— Ты милок не серчай, - вздохнула Таисия Тихоновна, - я ж не образованная, я тебя трудно понимаю. Ты объясни популярно, зачем мне из своего дома то уходить?»
«Данила резко останавливается, растерянно глядя на скопившуюся вокруг аудиторию, занятую своими делами.
«— Черт, ты прав, — изумляется он, растерянно оглядываясь вокруг. — Раньше народ всегда реагировал, а сейчас полная тишина и равнодушие. Как будто меня вообще не замечают.»
«- Нет, я не про это! - отмахнулся Антон. - Настя же при смерти, не я! Я старался облегчить её жизнь, чтоб силы оставались на борьбу с недугом, хотел сделать её жизнь лучше, комфортной! Я здоровый парень, я спортом занимался, я не должен был умереть!
- Увы молодой человек, жизнь не справедлива и не считается с нашими хотелками и предположениями, - подал плечами я, - вы боролись за её жизнь, а потеряли свою первым, это бывает.»
– Откуда? – только и смог вымолвить я.
– Вас устроит ответ: из головы?
– И да, и нет, создаётся ощущение, что вы словно сами присутствовали при моих встречах с не ушедшими.
– Или вы реализовывали мои фантазии, - пожал плечами Кир Аркадьевич.
– То есть?
– Есть такая теория, – стал объяснять свои мысли Олдиевй, – называется не помню, как, но гласит, что весь мир придуман людьми и изменяется их мыслями. Я придумал что-то и это сразу возникло во вселенной.
– Но это не правда! – возразил я.
– Возможно, – улыбнулся писатель, – я не знаю, вы должны в этом больше понимать, так что считайте это плодом моей фантазии.
– Отличная у вас фантазия.
– Какая есть, не жалуюсь.
– Я допишу вашу повесть.
– Вы? у– дивился писатель.
– Именно. Я, конечно, не писатель, но знаю этот материал как самого себя, это моя жизнь, как она есть.
Писатель настороженно взглянул на меня, понимая, что предложение необычное и неожиданное:
– То есть вы хотите сказать, что я уйду, а вы остаетесь здесь, чтобы продолжить начатое?
– Именно так, – подтвердил я твердым голосом. – Ваша задача выполнена, вы завершили земной путь. Осталось завершить литературное послание вашим читателям. Ваш дух сможет отдохнуть, освободившись от обязанностей, а ваши герои обретут продолжение истории.
Олдиев задумался, опустив голову, пальцы беспокойно перебирают страницы рукописи:
– Звучит заманчиво, но... а если вы не справитесь? Что если ваша версия окажется хуже оригинала?
– Ваш талант живет внутри вашей книги, – мягко произнес я. – Она вдохновляет меня на завершение вашего начинания. Ваше видение станет моим руководством, а читатели получат полную картину вашей задумки.
Поднял взгляд, внимательно изучая мое лицо:
– Хорошо, согласен. Если вы уверены, что способны достойно завершить мою работу, то я готов проститься с этим местом навсегда.
Едва заметно усмехнувшись, он поднялся из кресла и прошел к двери, озирая кабинет последнего раза:
– Спасибо за понимание, Симаргл. Надеюсь, вы оправдаете доверие.
– Обязательно, – искренне пообещал я, провожая писателя взглядом.
Кивнув на прощание, Олдиев развернулся и направился наружу. Он уходил долго. Пересёк весь участок и исчез только выйдя за ворота. Но я не провожал его даже взглядом. Я был полностью погружен в дописывание его последнего произведения…
Дорогие читатели, эта повесть завершает цикл философский-мистических сказок «Вертепские истории». Каждый из произведений — это отдельная страница из богатой палитры жанров и образов. Здесь вы встретили фантастику, мистику, философию и социальные драмы, перенеслись в необычные миры и заглянули в глубины человеческой души. Эти истории не предназначены только для развлечения. Они заставляют задуматься о жизни, судьбе, выборе и ответственности. Каждое произведение открывает новые грани бытия, показывает, как важны вера, взаимопомощь и поддержка близких. Автор благодарит вас за внимание и надеется, что чтение было увлекательным и полезным. Помните, что каждый из нас пишет свою уникальную историю, и только от нас самих зависит, какой она будет — светлой или мрачной, драматичной или радостной.
Для удобства, Я собрал все рассказы и повести данного цикла в один сборник, который выложен на Литрес, за символическую плату. Купив его, вы можете поддержать автора в его творчестве, дать ему стимул писать дальше и приобрести все истории разом под одной обложкой.
Якоря держащие
© Copyright: Кирилл Ликов, 2025
Свидетельство о публикации №225100800612
Свидетельство о публикации №225100800612
Рецензии