Глава 4. Ме таллы

Был пасмурный субботний день начала июня. Вчера шёл дождь, а сегодня было сухо, но совсем не жарко для летней погоды.
Большая шумная компания молодёжи тусовалась на школьном дворе двенадцатой школы, с гитаркой, попыхивая сигаретками, потягивая пивко из бутылок и распевая песенки.
Компания была неформальной. Одеты все были соответственно — как правило, в чёрные или тёмно-синие джинсы. У многих они были изорваны. Летом «неформалы» обычно одевались в футболки, чаще, чёрные, с картинками в «металлистическом» или «панковском» стиле, но сегодня было прохладно — поэтому почти все были в джинсовках или ветровках. А некоторые даже и в жару могли разгуливать в чёрных кожаных куртках. «Сдохну за «металл»!» — отвечали они на вопрос: «Не жарко ли в кожанке?». У отдельных везунчиков были даже «косухи». На джинсовых куртках были прикреплены соответствующие тематические нашивки и значки. Из аксессуаров приверженцы тяжёлой неформальной музыки предпочитали цепи, булавки, перстни с черепами, клёпанные браслеты, ошейники и перчатки без пальцев; из обуви — тяжёлые ботинки, не редко с высоким берцем.
В тот субботний полдень «неформалы», громко выкрикивая слова, хором распевали, наверное, самую панковскую и анархическую песню Виктора Цоя про солдата, про маму и папу, про анархию и про портвейн.

— А поехали сегодня в «R-клуб»! — предложил Седой с довольной улыбкой от хорошего исполнения песни, когда она закончилась. — Там «Истерия» будет. Мне Руслан сказал. Он билеты достанет, если в кассе облом будет.

Седой, он же — Илья Перевозчиков, до мозга костей был ме;таллом. У него были длинные светлые волосы, за что он и обрёл такое прозвище, и особая гордость любого «неформала» — косуха. Очень трудно было её достать, но ему повезло. Помог полезный знакомый — Руслан из Москвы, который каким-то образом был связан с организацией концертов и всякой такой близкой к этому темой. Седой как-то неплохо заработал на разгрузке вагонов и ранней весной через Руслана смог-таки приобрести себе мечту всех панков и металлистов. Там же, на подработке, он познакомился с Мельником — Денисом Мельниченко из «Птиц». Оказалось, что у них есть общие знакомые — Ефим Селёдкин и Артур Пахомов.
Вся комната Седого была увешана плакатами, постерами и фотографиями разных металл-групп. Специально для этого он ездил на «Горбушку» и фотографировал плакаты или пластинки, если не мог их купить. Или переснимал вкладыши с кассет (на них иногда он находил средства), увеличивал и печатал чёрно-белые фотографии своих кумиров — «Metallica», «Sepultura», «Slayer», «Pantera», «Чёрный обелиск», «Коррозия металла» и другие. («Горбушка» — ДК им. Горбунова в Москве)

— А сегодня ведь в Удельную вроде надо было опять ехать! — сморщился в удивлении Бэр. — Или когда?
— Ну да, сегодня, — покивал Седой. — Да пошли они! «Птицы» эти. В прошлый раз нас «кинули» — не приехали. А сегодня «Истерия». Когда на них ещё посмотрим?
— Ну так-то, да! Погнали! — поддержал идею Бэр. — Только надо водярой закупиться, а то там голяки.

Бэр — Рома Берёзкин. Довольно высокий худощавый парень, тоже лет восемнадцати. С тёмными волосами средней длины, лежащими шапочкой. Срез волос — овалом, спереди — до бровей, плавно нисходящих назад, уши и шея прикрыты волосами, наподобие, как у графа Монте Кристо в советском фильме «Узник замка Иф». Его передние зубы на верхней челюсти торчали носом корабля. Он был поклонником «Гражданской Обороны» (ГО), «Автоматических Удовлетворителей» (АУ), «*** Забей» (ХЗ), «Сектор Газа» и других исполнителей советского панка. Он также любил и иностранных исполнителей — «Sex Pistols», «The Exploited» и ярчайшего представителя молодого депрессивного жанра «гранж» — «Nirvana».

— Давай, Санчор, лабони, шо ль, чё-нить из «Гражданочки»! «Свято место» давай! Мощно, прям! Чётко! — призвал, как всегда пробасив Леха Свиридов — Усатый и хлопнул маэстро по плечу.

Он учился на год младше Седого. Ещё не окончив школу, сейчас сдавал последние экзамены, договорился устроиться на работу на полставки, чтобы выходить с обеда, в студию звукозаписи в «Детском Мире», что у старого рынка на Чкалова. Но уже во время подготовки и сдачи экзаменов он мог выходить с открытия студии — на уроки-то ведь уже не надо ходить. Точнее, это была студия перезаписи. Перезаписывали с пластинок и бобин на кассеты, а потом перекатывали с кассеты на кассету на нескольких деках на повышенной скорости. Очевидно, по внешнему виду и внутреннему миру, Леха тоже был приверженцем неформальной музыки. Хотя любимыми его исполнителями были Виктор Цой и группа «Кино».
О Санчоре — Диме Санько уже говорилось, но стоит добавить, что этот скромный блондинчик среднего роста был любимцем девушек. Окончил первый курс какого-то московского института. Несколько лет назад его родители переехали в Жуковский откуда-то с севера. Он здесь оканчивал школу в одном классе вместе с Седым. Хорошо вписался в неформальный коллектив. Был для всех очень близок. И всем казалось, что он жил и учился с ними уже с незапамятных времён, как будто бы с начальных классов, а не всего лишь пару лет. В старших классах Санчор, дико по советским меркам, панковал. Организовал школьный рок-ансамбль и был в нём вокалистом. На выступлениях пел не только те песни, которые утверждал для исполнения педсовет, но и, в нарушение инструкций, — панк-рок. В том числе вещи и собственного сочинения. И даже иногда, уже прямо на сцене, ставил гребень из волос — «ирокез». Так как в начале мероприятия нужно было выглядеть подобающе комсомольцу, а во время концерта, когда разрешённые песни уже спеты и можно было исполнить, чего-то для души, он ненадолго скрывался за кулисами и сахарным сиропом наводил причёску. Каждый раз получал за незапланированные выкрутасы нагоняй. Но за примерную учёбу, любовь зрителей и умение убеждать, что это песни, восхваляющие советскую власть, а не наоборот, постоянно прощался руководством школы. Его даже из комсомола не исключили. Хотя несколько раз поднимался этот вопрос. Сейчас он немного остепенился, носил стрижечку, наподобие «Ровесник», но с более длинной, ниже кончика носа, чёлкой. Примерно такая же причёска была у Гарика Сукачёва. Одевался стилизованно, как многие рокеры. Сегодня на нём были джинсы, тяжёлые ботинки и брезентовая штормовка цвета хаки. Он виртуозно владел инструментом. Знал множество песен — как форматных, а тем паче и неформатных. И, даже находясь в компаниях не своего круга, моментально становился своим.
А сейчас он мощно, экспрессивно, сильно ударяя по струнам в стиле «ГО», резко переставляя аккорды и подделывая голос под Егора Летова — басом и с надрывом, запел песню про то, что не бывает пустым свято место и что солдатами не рождаются, а умирают.

— Ну чё тогда? В три на остановке у магазина? — предложил Усатый.
Возражений не было.

…

Встретившись на остановке, на площади Лацкова, тут же на рынке купили на восьмерых пять бутылок самой дешёвой водки — в «чебурашках», закатанных алюминиевой крышечкой со специальными прорезями и «козырьком», которая снималась, если пальцами за этот козырёк потянуть.
Пришли на станцию «Ильинская». Сели в электричку. Начали распивать.
Первым пил Бэр. Сделав большой глоток, перед тем как запить противное пойло сладкой газировкой, выдохнул. Организм отреагировал неожиданно: немедленно вышла смачная отрыжка. Все засмеялись, а Бэр, сильно сморщившись, старался скорее запить ужасный вкус «палёнки».
Бутылки передавали по кругу. И каждый, кто прикладывался к «чебурашке», хоть сразу запивая, хоть максимально долго стараясь не дышать, сдерживая после глотка гортанный спазм, всё равно отрыгивал. Это и веселило, и немного настораживало — что же это за бормотуха?

— Пацаны! — заплетающимся языком начал говорить Санчор, увидев что-то в окне. — Я ещё раньше всё хотел спросить, но постоянно забывал, вон… станция… Па;нки! — он ткнул пальцем в стекло, указывая на табличку с названием станции. — Там чё, реально па;нки, что ли, живут?
— Какие па;нки? — оживился Седой. — Это Панки;! Люберцы! Ты не вздумай там выйти! А то там и останешься навсегда. Меня один раз, года три ещё тому назад, эти «па;нки» панко;вские, люберецкие то бишь, так отделали, чтоб им пусто было. Я один с четырьмя тёлочками в Москву ехал…
— Во даёт! Ловелас, — иронически улыбнулся Усатый и легонько ударил рассказчика кулаком в грудь.
— Заходят, короче, шестеро, — продолжил Седой. — Здоровые лбы, накаченные. Ну... такие же, примерно, как я сейчас. Я-то тогда поменьше немного был, и у меня ещё вон чё.
Он повернул голову в сторону, продемонстрировав свои длинные, собранные резинкой в хвост волосы, потом взял их рукой и свесил на плечо.
— Говорят мне: «Мы думали, что это тут все девчонки едут, а это ты, оказывается, здесь!» — он саркастически сказал это тоненьким хриплым голоском, изображая, как «быки» обращались к нему. — «Пойдём, — говорят, — с нами», — и на тамбур показывают. Двое, кароч, вперёд меня пошли, остальные сзади. Как только мы вышли в тамбур, двое задних — двери заблокировали. «Давай, — говорят, — деньги». Я думаю: «Ща им рубь-другой дам, кароч, ну трёху максимум, и они отвяжутся». «Сколько, — говорю, — надо?». А они мне: «Всё давай!». А я достал пару рублей бумажных, мелочь ещё и снова спрашиваю: «Может, этого хватит?», а они мне опять: «Всё давай!». Ну теперь, думаю: «Кранты мне!». Двое меня за руки схватили, а двое как давай окучивать… Ё-моё… Кирдык полный. А мне на юбилей — на пятнаху, вся родня скинулась, и полтос одной бумажкой подогнали. Я их, когда из дома выходил к тёлкам-то, выложить забыл. Так в джинсовке, вот здесь и остались, — он похлопал по месту, где на куртке нагрудный карман бывает. — Я тогда не в «косухе» был — в джинсовке, — теперь он глазами показал на Бэра. — Только нашивки на спине не было. Меня как молнией прошибло. А чё я сделаю-то? Они давай по всем карманам шмонать. Полез сюда, — он прижал руку к груди. — Я схватился за карман, вот так… и держу. Но куда там… Отхренакали по полной программе. Я их только кровью из носа старался посильнее запачкать. А они об меня руки свои кровавые вытирали. Козлы! Девахи-то молодцы, пытались им что-то говорить, за меня заступаться. Те их послали, конечно, и всё. И меня мутузят. А пассажиры… хоть бы одна падла встала… В основном старухи, конечно, ехали, но и мужики сидели… Никто не шелохнулся. Потом эти пидоры хотели сначала, чтобы я в Люберцах вышел. Но всё-таки решили, что сами сойдут. Когда они там выкатились, я в вагон вернулся: нос вот такой, сам весь в крови. Бабулька какая-то газету дала утереться. И галдеть все начали, как на базаре: «Что же это такое? Что же это происходит? Как же дальше жить?». А мужики отвернулись, будто ничего и не произошло. Так что ты с этими «па;нками» не связывайся лучше, дешевле обойдётся. Дурак я, конечно, тогда был. Боялся. Думал, если смирным буду, то, может, не побьют. Конечно, не побьют! Отхерачат и фамилии не спросят. Мочить их надо! Прям, что есть сил бить! Рвать! За палец схватить! И ломать. Или за ухо на крайняк… кусать! Если других вариантов уже нет. Убить-то всё равно не убьют, а с дураком связываться не станут. И уж точно не подстригут. Давай, наливай! Чё сидим?

В самый разгар пирушки в тамбур один за другим вошли пятеро крепких парней, таких же, как только что красочно расписывал Седой. Они переходили из вагона в вагон, выискивая, к кому бы прикопаться. Все коротко стриженные, в разноцветных спортивных костюмах.
Узрев «неформалов», с явным удовольствием от предвкушения добычи, они браво шагали по вагону, направляясь к ним.

— Ну вот… явились, не запылились, — полушёпотом, как бы говоря самому себе, сказал Седой.
— А чё это у нас тут происходит? — вкрадчивым, наигранно вежливым тоном и с саркастической улыбочкой спросил один из «охотников». Он шёл впереди своих товарищей, видимо, будучи их предводителем. Был невысоким по сравнению со своими «коллегами по цеху», но коренастым и крепким. — Водочку пьёте? А денежки на проезд в нашем поезде у вас есть?
Он сделал акцент на слове «нашем» и для наглядности мотнул головой, указывая на своих друзей.
— Ага. Есть, — так же тихо, как и раньше, покачивая головой, буркнул Седой.
— Хорошо. А чё так неуверенно? — уже явно выражая своё недовольство и агрессию, пристально уставившись на Седого, проговорил бритоголовый, потирая свои кулаки. — Давайте-ка соберите-ка нам на угощение.
— Есть. Да не про вашу честь! — уже несколько громче, но всё так же под нос себе и не поднимая на вошедших глаз, снова пробурчал Седой.
— Ты чё, лохмач, попутал?!!! — уже с остервенением прорычал «качок», сжав кулаки. — Тебя научить, как себя вести, что ль? А ну, собрали быстро «бабки»! Уроды патлатые.
— Да, э-э… сейчас… — испуганно вытаращил глаза Санчор, сидевший у самого прохода, ближе всех к «кондуктору».
Он привстал и начал судорожно ощупывать свои карманы.
Седой непонимающе и даже с неким осуждением смотрел на своего суетившегося товарища. Он знал про занятия Санчором тхэквондо, поэтому и не понимал, почему его приятель вдруг испугался «горилл».
Глядя на музыканта и другие ребята, что были физически послабее, тоже начали шарить по своим карманам.
«Бычок» с довольной миной отступил, чтобы не мешать вставшему Санчору вынимать деньги из карманов. Он оглянулся на своих дружков и с довольной ухмылкой подмигнул им.
Санчор наклонился влево и немного вперёд, обеими руками взявшись за карман джинсов, пытаясь вроде достать из него что-то, и вдруг резко выкинул чётко отработанный левый «хук». Оказывается он готовил удар, перенеся вес тела с правой ноги на левую, что дало ему возможность «зарядиться», скрыть свою атаку и усыпить бдительность люберецких «па;нков». Одновременно «маэстро» вместо выдоха при выполнении приёма выдал:
— На-ка!
Удар получился сильный, хлёсткий и точный. Как учили в секции бокса (кроме тхэквондо, Санчор ещё и боксом немного занимался. На тхэквондо только ногами бьют, а руками ведь тоже надо уметь «работать»): изначально расслабленная рука молниеносно пролетела до цели, а крепко сжатый кулак лишь в момент соприкосновения c ней воткнулся прямо в подбородок совсем не ожидавшего такого поворота событий агрессора.
Бритоголовый, всплеснув безжизненными руками, рухнул на своих дружков как подкошенный. Он впал в забытьё, даже не успев понять, что произошло. Его приятели, пребывая в полной растерянности от произошедшего, даже не попытались подхватить падающего. И он, скользнув по их телам, упал в центральный проход вагона.
Наконец осознав, что их предводитель без чувств, отряд «быков» тут же бросился в атаку на этого с виду щупленького «боксёра». Но Санчор за ту секунду, пока те стояли в оцепенении и провожали взглядом своего падающего собрата, уже успел вскочить на сиденье, на котором только что сидел, и врубил следующему своему оппоненту «маваши» — подъёмом ступни левой ноги прямо в лицо.
Противник то ли оказался крепче своего уже лежавшего приятеля, то ли удар получился несколько смазанным, но, качнувшись, он всё-таки смог устоять на ногах. И даже хотел было снова броситься в атаку, но на него обрушились ещё два удара, причём почти одновременно. Первый ногой в пах снизу (в исполнении Усатого), а второй — в висок, от повторившего свой сокрушительный, на этот раз правый боковой Санчора.
Бритоголовый и на этот раз снова устоял, только покачнулся, но потом присел и завыл от боли, схватившись одной рукой за пах, а другой — за голову.
Трое ребят, сидящих отдельно в другом «купе», что напротив через проход, не были вызывающе — по-панковски одеты, и вошедшие в вагон вымогатели не обратили на них внимания. «Невидимки», воодушевившись тем, что их с виду совсем не боевой приятель наповал срубил первого из «кондукторов», быстро сориентировались и напали с тыла на двоих «бычар», заходивших последними в вагон и уже намеревавшихся броситься на выручку поверженным «коллегам» по сбору «дани» с пассажиров.
Неожиданно атакованные со спины они моментально поняли, что эти трое едут вместе с «неферами», и, развернувшись, стали уже обороняться сами.
Седой тоже рванулся на третьего «любера» из «первого эшелона», перепрыгивая через своих друзей и желая обрушить на него шквал сильнейших ударов. Но «бычок» оказался более проворным и врубил свой кулак апперкотом ему прямо в нос. Седой опешил. Из носа моментально хлынула кровь. Но тут Лёха Усатый и ещё двое парней, сидевших в этом отсеке, вместе с Санчором набросились на этого удачливого «быка». (первый эшелон — военный термин, обозначающий передний край обороны или элемент боевого порядка войск, первым вступающий в бой)
Все «неформалы», включая истекающего кровью Седого, который не особо сильно «потерялся» после пропущенного удара, кто бутылками, кто, зажав в кулаки зажигалки или какие-либо ещё мелкие предметы, кто просто с голыми руками, словно по команде, стали колошматить несчастных «кондукторов».
Хоть «бычары» и были по-спортивному крепкими, всё же силы оказались неравны. С пятью бойцами, в том числе с Седым, Свиридом и Санчором, пять «кондукторов» ещё могли бы справиться: перевес в силе был бы на их стороне. Только Седой и Санчор представляли из себя «боевые единицы», способные конкурировать с бритоголовыми. Седой был крупнее своих товарищей, а Санчор неплохо умел драться. Остальные были худощавы и слабы. Просто «быки» не взяли в расчёт тех троих, что сидели в правой стороне вагона, посчитав их за обычных пассажиров, не относящихся к панк-бригаде. Да к тому же, «живых» «люберов» оставалось всего трое. Эффект внезапности сыграл решающую роль в этом противостоянии.
Через минуту трое «качков» лежали на полу, истекая кровью. У них был такой вид, будто по ним бульдозер проехался. Все «кондукторы» с головы до ног были истоптаны берцами. А те двое, что были в «глубоком тылу» и получившие чуть меньше, чем «бойцы с передовой», но тоже умывшиеся кровавыми соплями, сидели на полу, прикрываясь трясущимися руками, и молили о пощаде.
Поверженных обыскали. Но не нашли ничего путного. Денег у них не оказалось, только мелочь. Брать с них было нечего.
— Тьфу! Лошары… — буркнул Седой и влепил ещё одну затрещину трясущемуся от страха недавнему агрессору.
Побитые стали приходить в себя. Электричка подъехала к очередной станции.
— Вам пора, — напомнил побитым оппонентам Усатый.
— Пошли вон отсюда! — рыкнул Седой.
Пинками их вытолкали из поезда. Двери закрылись. Один из «быков», осмелев от этого обстоятельства, с разбегу ударил ногой в окно двери. Грязное стекло затянуло паутиной трещин. В тамбур посыпались мелкие осколки. Поезд тронулся.
— Может, стоп-кран… и ещё добавить? — предложил Седой.
— Да ладно, пошли они! — ответил Усатый и, забежав из тамбура в вагон, показал им жест средним пальцем и крикнул: — Идите в очко, черти!
Снова удар. Ещё одно стекло, теперь в окне основной части вагона, затянуло «паутиной».
— Вот козлы. Мало им что ли? — тихо сказал Бэр.
— Да-а… Не обращай внимания. Пошли выпьем лучше, — хлопнул его по плечу Усатый и, пробасив, скомандовал: — На-а-лива-а-й!..
Все рассмеялись и пошли рассаживаться по местам, только уже в других отсеках вагона: там, где они сидели раньше, было теперь грязно. Они продолжили свой путь, громко и с гордостью обсуждая, как они разделались с гопотой.
Пошли тосты: «За металл!», «Punks Not Dead!», «За нас!» и так далее…

Выпили почти всё. Осталась початая бутылка водки, а запивка кончилась. Решили уже на месте докупить воды.

Вышли на нужной станции. Купили газировки и пива для «шлифовочки». Снова все сделали по глотку «палёнки», традиционно отрыгивая и веселясь этому странному эффекту.
Добираться пришлось ещё и на метро. Прибыли к нужному адресу.
Как и многие другие дома в историческом центре Москвы, это было обычное старое обшарпанное четырёхэтажное здание с лепниной на фасаде, Вокруг строения, особенно с торца, где располагался вход — спуск в подвал, толпилось множество небольших кучек волосатой и стилизованной молодёжи.
— Во-о-о! Наша стихия! — прорычал Седой, устремляя взгляд к небу и поднимая вверх кулаки. — Вот бы в Жуке таких тусовок побольше бы было, да?!
Все с ним согласились и решили пока перекурить и «добить» пиво, которое пронести внутрь всё равно не разрешили бы. Время ещё позволяло расправиться с этим «целебным» напитком, а выбрасывать было бы кощунством.
Здесь же присутствовали представители и ультрановой прослойки неформальных движений — «скинхеды». Это были молодые люди с наголо бритыми головами, в джинсах, как правило на ремне с большой пряжкой или на подтяжках, в тяжёлых берцах и в джинсовках или кожанных жилетках. Кое-кто был даже в «бомбере» (бомбер — короткая чёрная или болотного цвета болоньевая куртка с оранжевой подкладкой. Излюбленная одежда скинхедов зимой).
Поначалу бритоголовые вызвали у ребят некие опасения. Но когда Руслан, приятель Седого, — мужик лет тридцати, плотный, с пивным животом, в очках и с густой чёрной бородой, работающий в «R-клубе», познакомил его друзей со «скинами», выяснилось, что те — тоже поклонники тяжёлой неформальной музыки. Поэтому-то они и приехали на концерт. И между этими на первый взгляд разными молодёжными группами оказалось намного больше общего, чем казалось изначально, в том числе и вражда с «бычьём». «Враг моего врага — мой друг!» Исключением были нацистские наклонности скинхедов. Но если эту тему не поднимать, то, вроде бы интересы схожи.
Время шло. Народ начал медленно «заползать» в клуб. На входе началось столпотворение.

В небольшом продолговатом вестибюле, уходившим влево от входа, на обитых чёрным войлоком стенах висели в рамках под стеклом разнообразные плакаты, постеры, фотографии музыкантов и листовки. Там же были пластинки, кожаные ремни и музыкальные инструменты: несколько электро- и акустических гитар, синтезатор, саксофон, флейта и маленькая гармошка. На самом видном месте была прикреплена афиша грядущего концерта. В стеклянных вертикальных шкафах, расставленных по периметру, на стеклянных полочках лежали мелкие предметы, в основном со следами эксплуатации (б/у): значки, перстни, часы, шипованные перчатки без пальцев и браслеты, кортик, давно потерявший блеск своих латунных деталей, губная гармошка, кожаный танковый шлем и даже электробритва какая-то была.
У стен между стеклянными шкафами стояло несколько столов-витрин. Под их стеклянной поверхностью, на зелёном сукне, рядами лежали кассеты. Очевидно, на продажу. А ещё в одном из столов в сторонке, на свободном от кассет месте, имелось несколько ножей — пара «бабочек», несколько красочных «выкидух» с прямым выбрасыванием лезвия, в стиле флагов США, Великобритании, Канады и других стран, и одна с боковым. Последняя была с потёртой, отделанной кожей ручкой и выглядела очень брутально и круто. Здесь же продавали и билеты на концерт.
В центре противоположной от входа стены между витринами был низкий проход со спуском на несколько ступеней. Он вёл в квадратное помещение. Для концертного зала оно было небольшим и с низким потолком, всего метра три. У прохода стояли, соединив ладони на причинных местах, двое высоченных, здоровенных детин с короткими стрижками. Они были одинаково одеты: в кожаные жилетки поверх чёрных футболок, рукава которых были растянуты огромными бицепсами. К поясу одного из них была пристёгнута большая рация. Тот, что был без рации, тщательно обыскивал каждого входящего. Если возникали недовольства со стороны обыскиваемых, им делалось жёсткое предупреждение: «Ты хочешь на концерт попасть? Тогда стой и молчи!». После двух, максимум трёх предупреждений недовольного, жёстко выталкивая, передавали в руки двум таким же амбалам, что находились ближе к выходу, а те уже выводили бунтаря на улицу. Через некоторое время можно было снова попробовать войти. Но, если недовольство повторялось ещё раз — выводили окончательно, без права попасть на «вечеринку». Деньги за билеты, естественно, не возвращались. Только если по знакомству, через кого-нибудь из работников клуба, кто мог подтвердить, что знает этого «изгнанника».
В зале, в центре противоположной от входа стены, находилась небольшая сцена, ограждённая двухметровым добротным забором из сетки-рабицы, напоминавшим клетку «Октагона». По периметру зала стояли ряды деревянных откидных театральных стульев. Возле них, так же растянутые по периметру, дежурили человек семь милиционеров в форме. Всё остальное пространство было свободно и предназначалось для зрителей.
Зал медленно заполнялся. К назначенному часу, даже чуть раньше, музыканты вышли на сцену и стали настраиваться, что-то активно обсуждать и спорить друг с другом. Концерт всё никак не начинался. Задерживались уже минут на пятнадцать. Всё это время из зала звучали пьяные недовольные возгласы, которые то милиционеры, то охранники в кожаных жилетках пресекали угрозами вывода с мероприятия.
Наконец-то музыканты настроились и концерт начался. Конферансье представлял сменявшие друг друга команды. Зрители распалялись. Начали танцевать.
Когда появились хедлайнеры сего действа, представители новейшего в Союзе стиля «альтернативного рока» — группа «Истерия», родом из города Жуковского, народ, уже достигнув определённой кондиции, встретил музыкантов бурными овациями, радостными криками, свистом, улюлюканьем. И пошла «жара»…

…

Одних только «Птиц» на площади собралось человек двести, а то и больше. «Союзников» было ещё около ста. Больше половины этой сборной составлял молодняк — младше четырнадцати лет: им интересно же на такую толпу своих «коллег по цеху» поглядеть. А может, ещё и в Удельную прокатиться получится. Бригада «союзников» в основном состояла из «Бродяг». От лацковских пришли Соболь, Андрей Пронин и ещё несколько старших, а также Рыжий, Тубан, Проша-младший и другие ребята из их тусовки. Даже Федот подтянулся. В Удельную он, конечно, не поехал бы — не до конца ещё выздоровел от побоев, но поддержать своих хотя бы морально и поглазеть на невообразимо огромную толпу ему хотелось так же, как и всем остальным. Но в этот раз лацковских было меньше, чем всех остальных, так как от них не пришли «неформалы». Но в их присутствии и нужды-то особой не было. «Молодёжнинских» пришло больше, чем в прошлый раз. Видимо, «сарафан» сработал, мол, в прошлый раз почти победили, а в этот ещё и с поддержкой «Птичьей стаи» поедем — и уж точно всех там укатаем.
Народ гудел, словно стая птиц. Возможно, поэтому «Птиц» так и назвали, тогда, в начале восьмидесятых. Но это было очень давно и об этом сейчас уже никто не помнил. В овраге за одиннадцатой школой снова загорелись костры. Снова спиртное полилось рекой. Снова были шутки и смех. Снова огласили короткий план действий: сойдя с платформы, по пути к ДК, «гасить» всех подряд парней, а в самом клубе, на дискотеке, вообще не церемониться: зайти, всех быстро положить и уйти. И что в любых случаях смотреть на своих старших товарищей и думать самим, как именно действовать согласно обстановке. На этот раз было принято решение, что могут ехать пятнадцати-, четырнадцати- и даже тринадцатилетние. Из последних, конечно, не все, а только те, кто покрепче, такие как, например, Тубан. Какая-никакая, а тоже поддержка.
Толпа в двести человек прошла по улице Опалённой Юности в Ильинке к станции. Шли шумно, ничего не боясь и не скрываясь. В электричке расселись в несколько вагонов. Вели себя вызывающе, оскорбляли недовольных такими многочисленными и шумными соседями пассажиров. Высадились на железнодорожной платформе Удельная. Так же демонстративно прошли по улицам посёлка, но, к своему сожалению, никого не встретили. ДК «Победа» вообще, к удивлению, оказался закрыт. Постояли на площади перед ДК, погалдели, посмеялись, поорали. В конечном итоге было принято решение вернуться, раз уж так вышло.
Выходили от ДК на дорогу, ведущую к станции, так же шумно и весело. Там их уже встречало несколько милицейских машин. Сначала парни стушевались. Но потом вспомнили, что их двести человек, и хотели было покачать машины, побить стёкла и прочее. Но вовремя одумались, поняв, что они ещё ничего не нарушили, и задерживать их пока не за что. Они двинулись дальше по дороге в сторону станции. Сотрудники милиции — на машинах и в пешем порядке — сопровождали их до самой железной дороги. И не уехали, пока молодёжь не уселась в электричку.

— Пацаны, а может, в Перово поедем? — спросил Куракин. — «Праздника» хочется.
— Какого, на хер, праздника? — не понял Пельмень.
— Да какого? Кулаки чешутся! — потёр Кура свой кулак ладонью другой руки.
— Не, а чего? В натуре, поехали! Чего нет-то? — согласился Мельник. — Здесь не срослось, так хоть, может, там «сельпо» отхеракаем?
— Угу, — кивнул Автократов. — Давай. Пацаны! — обратился он к толпе. — В Перово едем!

Сказано-сделано! Парни погрузились в электричку. Снова было шумно и весело. Поехали. Но на станции Перово им даже спуститься с платформы не удалось — слишком много было милиции.
— Походу, удельнинские мусора о нашем приезде настучали, — предположил Автократов.
— Да блин! Чё за шняга?! — в бешенстве проорал Пономарь-старший. — Я хоть кого уже загасить хочу!

Выплеснуть накопившуюся энергию не удалось. В электричку в сторону дома садились обозлённые.

— Хоть старухе какой втащил бы сейчас! — всё сокрушался Миша Пономарёв. — Или вон хоть мужику какому-нибудь охеревшему.
— А давай по «собаке» пройдёмся, хоть волосатых поищем? — предложил Костя Улукбеков. («Собака» — иногда так называли электрички)
— О! Точно! — обрадовался Дима Пономарёв.

Пошли по вагонам, выискивая потенциальных жертв. Как только увидели нескольких «волосатых» парней, набросились на них и стали бить. Били хоть и сильно, но без особой жестокости — лишь бы ударить, пнуть, покуражиться и поглумиться. «Наказав» своих жертв, принялись крушить вагон. Срывали сиденья, выбивали стекла, ломали раздвижные двери.
Вернувшись на станцию Ильинская, двинулись всей толпой, победно улюлюкая.

…

Экспрессивно, с грохотом барабанов и мощными гитарными «риффами» и «запилами», рвалось из больших колонок:

…Я распадаюсь на тысячу частей.
Перед глазами картины жизни всей.
Это моя расплата за сотни ненужных дел,
Вознаграждение за то, что я успел.
Я разлетаюсь на тысячу кусков,
Я стану пищей для тысяч жадных ртов,
Я стану смыслом тысяч нелепых фраз,
Я стану светом тысяч потухших глаз…

Зрители осатанело дрыгались в агонии страсти; махали руками; в такт ритмам песен, трясли длинными волосами; выкидывали «козы» из пальцев. В середине зала, перед клеткой сцены, образовался круг, в центре которого наиболее активные фанаты, разбегаясь с разных сторон, сталкивались друг с другом и, отлетая, валились на бетонный пол. Поднимались, помогая друг другу, и всё повторялось заново. Другие, создав круг из нескольких пар, с радостными криками, подпевая «оркестру», разбегались навстречу друг другу, зацеплялись локтями и сильно кружились. Некоторые, расцепляясь от центробежной силы, разлетались друг от друга и падали. Те, кто после кружения оставался на ногах — расцеплялись, делали хлопок в ладоши, меняли партнёра и, снова сцепляясь локтями, опять пускались в пляс. Несколько раз были попытки запрыгнуть на «клетку» «верхо;м» или просто немного подняться, чтобы встать повыше. Это жёстко пресекалось блюстителями порядка. Кого-то даже вывели со словами: «Это вам не кинотеатр, где можно «сидушки» ломать и погромы учинять!»
После концерта в толкучке Седой потерялся. Друзья дожидались его довольно долго, несколько раз возвращаясь в клуб, но поиски не принесли успеха. Вся публика разошлась, даже администрация клуба уже уходила, запирая несколько металлических дверей. Седого не было ни в клубе, ни в его ближайших окрестностях. Ждать дальше было бессмысленно. Решили ехать домой без него.
Седой же, почувствовав, что его тошнит, ещё до окончания концерта вышел из клуба и побрёл куда пьяные глаза глядят. Чтобы захмелеть, он чаще других прикладывался к бутылочке с «палёнкой», потому что был крупнее своих товарищей и ему нужна была доза побольше. Вот он и старался не пропустить свою очередь за глотком.
Седой таскался по каким-то тёмным переулкам, дворам, мусоркам. Несколько раз его рвало. Несколько раз попадал в тупики. Что там делал?.. Сам не понимал. Очевидно, искал вход в метро. Вот бредёт он, еле ноги волочит, а его кто-то, как ему показалось, легонько так, но нагло, толкает в спину. Обернулся… никого. «Показалось!? Наверное», — думает. Снова толчок в спину. Оборачивается — опять никого нет. Дальше двигается. Ещё толчок — уже сильный! Наверное, ногой. Упал на колени. Обернулся…
— А-а-а-а-а! Вот вы где! — радостно заржал Седой.
Стоя на коленях, он увидел троих со зловещими рожами, бегущих на него. Ростом они были ему по грудь, если не ниже.
«Карлики!» — подумал он.
— Ща-а-а-а я вас всех тут… положу! — его голос снова радостно задрожал.
По привычке он встал в боевую стойку. Точнее, сел. Только замахнулся правой рукой… опять никого… Исчезли все!
Седой посмотрел по сторонам. Вдруг — бац! Удар в челюсть! С ноги! Ему опять показалось, что удар слабый.
— Это всё, что вы можете, что ли?! — в гневе от бессилия что-либо сделать заорал он. — Гномы сраные!
Смотрит: опять они на него, теперь уже впятером, бегут. Он быстро вскочил на ноги. Раз! Два!.. Кулаками по воздуху. Получилось у них над головами. Смотрит — опять никого… Глянул в одну сторону, в другую… Пропали… Совсем.
— Ну что?!.. Где вы?! — закричал Седой в пустоту подворотни.
Никто не откликался.
Он отряхнулся и побрёл дальше, вытирая снова пошедшую из носа кровь и бормоча себе под нос рассуждения о произошедшем.
— Кто же это были… такие маленькие?.. Чего хотели-то?.. Ничего не понял… — Седой встряхнул головой. — О! Бля! Сука! Челюсть-то болит… Козлы грёбанные… Идите сюда! — снова проорал он и опять перешёл к еле слышному бормотанию: — Я вас порву как Тузик грелку… Гномы… боевые… мать вашу…

С горем пополам, как говорится, Седой добрался до Ильинки. Удивительно, что абсолютно без происшествий, даже станцию свою не проехал. Его окончательно развезло. Он спрыгнул с платформы. Сильно шатаясь, нырнул в длинную тёмную слепую кишку улицы Театральной. Ни одного театра, правда, здесь не было — только тубдиспансер, баня да частные дома. Почему так улица называлась — никто не знал, да и не задумывался даже.
Уже за полночь. Работающих фонарей по пути на Лацково было совсем мало, если они вообще существовали. Он шёл в кромешной тьме, что-то шепча себе под нос. Постоянно оглядывался: не идёт ли кто за ним и был готов в любой момент отразить атаку. Вынырнув из тёмной «кишки» «Театралки» и перейдя через железнодорожную однопутку, что идёт в быковский аэропорт, он побрёл по тропинке, заросшего высокой травой пустыря. Оступившись, Седой стал падать, но сгруппировался, сделал кувырок и снова оказался на ногах в боевой стойке. Стал осматриваться по сторонам, резко развернулся на сто восемьдесят градусов, потом обратно, в готовности нанести удар гипотетическому противнику, скрывающемуся во мраке. Но вокруг царили полнейшие тишина и спокойствие. Никаких врагов рядом с ним, да и поодаль тоже не оказалось. Он продолжил свой путь, бормоча себе под нос:
— Во, блин! Кувырок, как у спецназовца получился! Ха-гха!.. У-ух, блин! Всех порву нахрен! Попадитесь мне только! — он погрозил кулаком, а потом пощупал ушибленную челюсть. — А кто же это там были такие?.. Гномы, блин, боевые! Надо было не бить их, а схватить одного за шкирку! — он сделал движение, словно кого-то схватил рукой. — Тогда бы я их всех!.. — теперь он стал трясти руками, словно держа в них кого-то. — Тогда бы я им всем!.. Показал бы я им, где раки зимуют!..

Добравшись до дома, у входной двери в квартиру он стал шарить по карманам в поисках ключей. Их нигде не было.
— Потерял… — констатировал он шёпотом. — Как же так-то?.. Блин! В таком состоянии нельзя звонить в дверь. Отец люлей даст.
Полазив по всем карманам ещё несколько раз и окончательно убедившись, что ключей нет, Седой обречённо побрёл вниз по лестнице.
Вдруг к горлу опять подкатила тошнота. Он зашёл за трубу мусоропровода и наклонился. Слюна собиралась, но рвота никак не подступала. Ему пришлось сунуть в рот два пальца…

Несколькими этажами ниже, на площадке перед лифтом, беседовали две женщины. Когда Седому оставалось до них несколько ступеней, он оступился, но схватившись за перила, удержался на ногах. Женщины испуганно и растерянно посмотрели на него. Одна из них, узнав его, спросила:
— Илья, а ты Андрея не видел?
Седой сразу понял, про кого спрашивают, и, туго соображая, как бы ответить, пристально смотрел на дам, пытаясь узнать в них кого-нибудь из своих знакомых. Нужно было осознать, с кем разговариваешь. В подъезде было довольно темно: свет попадал на площадку только из квартирного тамбура. Он смог разглядеть лишь то, что это были женщины лет тридцати – тридцати пяти. Солидный возраст. Обе довольно грузные. Так и не узнав их, он набрал полные лёгкие воздуха и выдал, как ему показалось, уважительно — дамы всё-таки, а не ссыкухи какие-нибудь:
— Женщины, я Андрея не видел!
Сказано это было так, как учили в театральном кружке — выразительно, «с чувством, с толком, с расстановкой». Словно бы произнёс он со сцены самую яркую и, возможно, главную фразу в спектакле, которая произвела на тех, кому она была адресована, такой сильный эффект, что они должны были впасть в безмолвный ступор. Как, к примеру, в пьесе Николая Васильевича Гоголя «Ревизор». Правда, нужно было сделать поправочку на заплетавшийся язык Седого.
На последних словах ответа для пущей убедительности он отрицательно помотал головой, а потом, резко опустив её, как бы подчёркивая свою воспитанность, ударил себя в грудь подбородком — мол, «честь имею, дамы!»
Слова Седого подействовали на слушательниц так же, как и на героев вышеуказанной пьесы — они остолбенели. Правда, эффект этот длился совсем недолго — всего несколько секунд. А потом «женщины», стыдливо прикрываясь и отворачиваясь, прыснули и еле сдерживали себя, чтобы не рассмеяться. А когда этот «артист больших и малых академических театров» вывалился из подъезда — расхохотались во весь голос и долго ещё не могли остановиться в своём безудержном веселье.
На самом деле это были двадцатилетние девушки, одна из которых была старшей сестрой бывшего одноклассника Седого — Андрея Пронина (Проши-старшего), с которым Седой продолжал общаться и после окончания школы по-соседски, так как жили они в одном подъезде.
Девчонки не были худышками, возможно, поэтому и показались Седому гораздо старше.
Он побрёл к дому, что стоял напротив его дома, двери подъездов которого выходили на другую сторону — на улицу. А проходные, со стороны двора, были заколочены. Возле среднего, закрытого, подъезда была вкопана лавочка, на которую Седой и приземлился, решив проспаться на ней. Домой в таком состоянии без ключей идти было нельзя!
Его мучали «вертолёты». Он даже свалился с лавочки один раз. Но вот только пригрелся и уже было задремал, как мимо проходил Проша и, естественно, узнав его, подошёл проведать друга.
— О! А ты чё тут, как бомжара, разлёгся? — посмеиваясь, спросил подошедший.
— О! Здорово. Да, вишь, нажрался в зюзю, а ключи где-то профукал, — оживился «бомж». Он сморщился спросонья, поднимаясь и присаживаясь на лавочку. Потом зажмурился и как бы прокричал, только шёпотом: — Звонить нельзя. Отец отхреначит.
— Да ладно тебе. Ничё не отхреначит. Завтра выходной. Разок напиться, что ли, нельзя? Пойдём я тебя провожу. Скажу, что меня Светка кинула. И я тебя заставил пить со мной, чтобы утешить меня, а то я бы руки на себя наложил.
— Так ты ж трезвый!?
— Я маненько выпимши. Запах есть. А пьяного изобразить, ты же знаешь, как я… у… у… умею… ву… вух, — сказал Андрей, изобразив сильное опьянение.
Седой ещё сделал несколько попыток отмазаться, чтобы не идти домой, но друг нашёл нужные слова и весомые доводы, чтобы убедить пропадавшего ни за что ни про что товарища, и они пошли.
— А ты где был-то? — спросил Андрей. — Чего в Удельную-то не поехал?
— Да мы на концерт ездили! — воодушевившись, затараторил Илья. — Прикинь! Люберов в «электроне» от****или, ваще! Козлы, блин! Хотели «бабок» с нас срубить! Ха-гха! ***-наны! Нас так просто не возьмёшь! Санчор ваще молоток! Так он одного красиво рубанул! Ха-гха! Козлы, блин!..
— Да? Молодцы! — похвалил друга Пронин, когда тот закончил рассказ и снова повесил голову. — А у нас не получилось ничего. ДК закрыт был. Потом в Перово ещё ездили. Там тоже облом. Мусоров, пипец сколько было! Так и вернулись…
Вдруг, уже возле их подъезда, Седого сильно зашатало и он завалился в кусты. Проша насилу его вытянул оттуда.
Они поднялись на лифте. Пронин позвонил в дверь, придерживая своего товарища под локоть. Открыл отец Седого — большущий мужичина, под два метра ростом. Андрей, поздоровавшись, начал заплетающимся языком без умолку трещать про свою Светку и про возможный суицид. Короче, понёс всякую белиберду, лишь бы отмазать друга от отеческих звездюлей.
Отец, с суровым лицом молча слушал эту ахинею, а потом пробасил:
— А-а… А я-то уж хотел ему по ушам надавать, — он сделал небольшую паузу, переводя свой пристальный взгляд то на одного, то на другого. — Я вот на вас удивляюсь: сам в петлю собрался, а за друга вступиться пришёл. Молодец ты, Андрюха! Уважаю я тебя… Не то что мой обалдуй… Молодец! — он тяжело вздохнул, глядя на своё еле стоящее на ногах чадо и продолжил: — Ладно, ступай с миром. За этого обормота не переживай. Не трону я его. Ну как? Колыбаху-то, наверное, пропишу. А может, и не буду. Посмотрим! Ты давай, свои проблемы с бабами решай. Или другую найди. Не вздумай в петлю лезть! Ты же умный парень! Думаешь, последняя она у тебя, что ль? Ещё сотни таких будут!
Они крепко пожали друг другу руки. Отец Седого долго тряс и не выпускал Прошкину руку, пристально вглядываясь ему в глаза.
— Если опять в петлю захочется, ты ко мне приходи сначала, хорошо? — вкрадчиво сказал мужчина. — Мы с тобой водовки выпьем. Я тебе одну интересную историю расскажу.
Проша виновато покивал головой.
— Ну всё. Давай. С Богом! — прошептал Михаил, убедившись, что с Прошей порядок. — Отцу привет передавай.
— Хорошо, дядя Миш. До свидания.

…

Седой проснулся среди ночи оттого, что его тошнило, и он, свесив с дивана голову, пытался блевать, в кем-то заботливо подставленный таз. Но блевать было нечем. Рвотный приступ прошёл, и он снова уснул.


***


Утром Седой проснулся в сильнейшем похмелье. Его опять тошнило и мучал «сушняк». Он поднялся с дивана. Всю ночь он проспал, не раздевшись, на незастеленном диване, без подушки. На месте головы на диване расплылось кровавое пятно.
«Видно, опять кровь из носа шла», — подумал он.
Вдруг его вновь замутило. Он бросился к окну и высунулся туда. Снова не получилось, так как в желудке было абсолютно пусто. Чтобы вызвать рвотный рефлекс, он сунул два пальца в рот и стал рычать, ещё и таким образом помогая себе проблеваться.
Услышав эти звуки, его отец вбежал в комнату и, испугавшись того, что сын может вывалиться с седьмого этажа, схватил его за ремень штанов сзади и удерживал так, пока тот не вернулся в комнату.
— Походу, всё-таки придётся колыбаху-то прописать тебе, — с огорчением сказал Михаил и, что-то заметив, с интересом стал вглядываться в лицо сыну. — Ну ты красавец… ****ы, что ли, получил? Лось здоровый, а толку с гулькин хрен!
— Да мы их конкретно укатали! — перебил отца Седой. — Это я случайно налетел.
— Давай, рассказывай бате сказки!
— Да правда, пап! Они конкретных люлей отхватили.
— Ну ладно, ладно. Приводи себя в порядок, — сказал отец. — Да! И в окно больше не вылазь. В ванну вон блевать иди.

…

В помещении стоял смог. Дышать было тяжело. Все в задумчивости курили, стряхивая пепел кто в жестяные банки, а кто и просто на бетонный пол. Посередине комнаты стоял старенький, когда-то лакированный, стол, лаковый слой которого уже потерял былой лоск, растрескался и отваливался кусками. Вокруг стола сидели несколько человек. В углу на тумбочке маленький магнитофончик играл «Модерн Токинг».
— …Взбесили меня уже эти жуковские! — сокрушался Дарэн. — Три раза уже приезжали, блин! Я думал, что они уже после первых люлей успокоятся!
— Ещё главное, двоих этих братьёв ихних закрыли, а им и этого мало, — вторил ему Казак. — Уроды, блин! Полтинник вон до сих пор через трубочку жрёт, — напомнил он соплеменникам про сломанную челюсть своего приятеля — «высокого» по фамилии Полторастин и по прозвищу Полтинник.
— Да уж, — покивал головой худой бритоголовый парень, грустно улыбаясь. — Попал Полторастин под раздачу!
— Тебе, Казак, повезло ещё, что Полтос первый этому из братьёв под руку подвернулся, а не ты, — засмеялся темноволосый парнишка. — Здоровый он, да? Старшой-то брат этот.
Казак с остекленевшим от ужасных воспоминаний взглядом покивал, выпуская дым через ноздри.
— Угу, — согласился с темноволосым бритоголовый. — Когда ему уже резинки-то эти с зубов снимут?
— Да хрен знает! — сделал непонимающее выражение лица Казак. — Через недельку, наверное.
— Давайте, мож, съездим туда? — воскликнул Дарэн. — Вон дубины возьмём, уроним там всех!
— Народ собрать надо, — задумался темноволосый. — Они вон какой толпой в тот раз подвалили! Хорошо, что мусора «дискач» запретили, а то бы мы все тогда отхватили бы.
— Да уж, Шанс, писец их, конечно, народу, — почесал «репу» Дарэн, поддакивая темноволосому Артёму Шансову. — У нас со всего «аула» столько не будет. Но это они только на третий раз так собрались-то! А если мы внезапно их навестим? Первых попавшихся там жахнем — и привет! А? Они же не в курсе, что мы нагрянем! Если их не предупредит, конечно, кто-нить. Но ведь никто и не знает.
— Так-то «очково», конечно, но можно попробовать, — согласился Казак. — Если сходу, то они быстро-то всё равно не соберутся.
— Сколько нас тут, — стал быстро соображать Дарэн и загибать пальцы. — Я, Казак, Шанс, Матыга, Кабан…

…

Средь бела дня человек десять парней, вооруженных кольями, высадились на станции Ильинская. Они проследовали по улице Опалённой Юности, заглядывая в близлежащие проулки. В самом конце этой улицы, возле двадцать пятой школы, им повстречалась небольшая группа ребят. Удельнинские с воинственными криками типа: «Мочи жуковских!» бросились на местных пацанов. Те, не понимая, что вообще происходит, в испуге сразу же пустились наутёк. Нападавшие побежали за ними. Погоня проходила вдоль длинного ряда гаражей и продолжалась всего с минуту. В районе улицы Чапаева убегающим навстречу попалась небольшая кучка земляков.
— Физкульт-привет! Куда бежим? — весело поинтересовались те.
— Там толпа с дубинами! — кричали им в ответ. — Вооружайся!
Шутки сразу же словно испарились. Ильинские ребята были помоложе удельнинских, но зато теперь их стало заметно больше, чем нападавших. Они начали хватать всё, что попадалось под руку: палки, камни, обрезки труб, кирпичи. Завязалась драка. Ильинские смогли дать отпор. Взяли числом. Но всё же несколько ильинских ребят были отправлены в больницу. Один из них — в тяжёлом состоянии. Большинство же местных бойцов отделались лёгкими ушибами и ссадинами.
Участникам набега удалось покинуть «поле боя» на своих ногах. Но без потерь тоже не обошлось. Особенно не повезло двоим приезжим: одному щёку пришлось зашивать, у другого были ушибы левого локтя и трещина кости правого предплечья.

Жуковский — довольно крупный город. А удельнинские боевики «прошлись» только по самой его окраине, что возле станции Ильинская. Местные же — ильинские ребята, на которых они напали, так и не поняли, почему и за что попали в эту мясорубку. Они обозлились и затаили обиду.


***


— Ну чего, пацаны? — сказал Лёха Сапрыкин, войдя в хорошо обставленную подвальную комнату. — Рассказывайте, чего там было-то вчера?

Алексей Сапрыкин был не высоким, но довольно крепким парнем, лет двадцати с небольшим. Он уже отслужил в армии и успел обзавестись женой и ребёнком, но всё ещё продолжал жить активной жизнью родного района. Всегда старался прийти на помощь товарищам. Конечно, по возможности — если семейная ситуация позволяла.

— Да чё, Лёх, было? Короче! — начал рассказывать Смирнов. — Мы у двадцать пятой школы тусили. А эти черти с Опалёнки вышли на нас. Все здоровые, вот такие, ещё и с колами. Мы драпанули от них, короче, вдоль «железки» («железка» — имеется в виду однопутка, ведущая в Быковский аэропорт). Потом, уже на Чапаева, мы наших ещё встретили, тоже дубины похватали и давай махаться. Пипец, стрёмно, конечно, было! Они прям как на подбор — все здоровые такие. Но нас-то побольше, чем их было. Вот мы по двое, по трое на одного — и смогли отбиться. Я одному там по роже прям зарядил дубиной. Он весь кровью умылся, козёл! Когда второго ихнего по рукам с двух сторон конкретно «окучили» наши пацаны, этот хер дубину свою бросил, заорал и убежал. Тогда они все и свалили.
— А из наших есть, кого прессанули? — спросил Алексей Сапрыкин.
— Да, есть. Рябина… — Смирнов замялся. — Знаешь такого? Санёк Рябинин.
Алексей покивал, давая понять, что знает.
— Ну так вот. Рябина на больничке, короче. У него рёбра сломаны. Каляеву Пете бо;шку зашивали, два шва. И Малютин Серёга мизинец сломал. Остальные по мелочи — синяки, царапины. Вон!
Он показал синяк на плече, задрав рукав футболки.
— Угу. Понятно, — сказал Сапрыкин. — А кто такие были? Чего хотели-то?
— Удельнинские, — пояснил Вова Смирнов, погладив свою голову. — Они про «Птиц», что-то говорили. Типа: «Передайте «Птицам» своим, чтобы больше в Удельную не совались».
— Это про этих «Птиц», что ли?! — недовольно сдвинув брови, воскликнул приятель Сапрыкина Василий Сиплов, пришедший вместе с ним.
— Ну да. Походу, про «Птиц». Про тех самых, — покивал Смирнов.
— Это значит, «Птицы» их отхерачили, а они на нас отыграться решили, что ли? — усмехнувшись, сделал вывод Сапрыкин. — Я из «Птиц»-то сейчас никого не знаю. Только их старших раньше знал: Салика, Ефрема. Но они оба сейчас сидят.
— Вот блин! — воскликнул Сиплов. — «Птицы» кайфуют, а наши отгребают! Писец, блин!
— Да уж… — задумчиво буркнул Сапрыкин. — Ладно, Васёк. Чего делать-то будем?
— Я тоже сейчас из «Птиц» никого не знаю, — сообщил Сиплый, пожав плечами.
— Мне, конечно, вообще сейчас не до ваших этих разборок, — задумавшись, вздохнул Сапрыкин. — Я уж вырос из этого возраста, — сказал он, показав палец с тонким обручальным кольцом. — Ну да ладно! Подумаю сейчас, как быть.
Он потёр лоб ладонью и вдруг воскликнул:
— О! Если у кого-нибудь есть знакомые или родственники в Удельной, сразу мне скажите. Может, как-то через них что-то порешаем. Хорошо?
Все оживились, загалдели, стали поддакивать.
— Сиплый, надо ещё с Батько;м, перетереть, — обратился к своему товарищу Сапрыкин, имея в виду их приятеля Артёма Бантикова. — Может, у него какие мыслишки будут. Давай к нему сейчас сгоняем. Подумаем…


***


Прошло несколько дней.
В подвале собралось много ребят. Все гудели, что-то активно обсуждали.
— Слушайте, короче, сюда, пацаны, — начал Смирнов, и все потихоньку умолкли.
— «Старшаки» слётали тут в Малаховку. У Батька; там дружбан какой-то есть. Короче! Они там перетёрли с мала;ховскими пацанами. У них постоянно с удельнинскими какие-то тёрки. Они добазарились там на «стрелку» с ними — на десять вечера. Стенка на стенку — десять на десять. Там уже на месте определимся, кто будет в стенке.
Все зашумели.
— Пацаны, тихо! Пацаны! Дайте договорить! — сморщившись от поднявшегося шума, сказал Смирный. — Короче! Сбор у кинотеатра «Союз». Прям у станции. Короче! Чтоб менты не попалили, «старшаки» будут ждать нас у «Союза», а потом будут направлять, куда надо идти. Я и сам даже ещё не знаю, где и что. Короче, перемещаться надо скрытно по два-три человека, но так, чтобы видеть друг друга, на всякий случай. Это если ки;пиш вдруг начнётся.
Все снова заголосили, и снова стало трудно говорить.
— Да! Ещё, пацаны! — поднял руку Смирный, перекрикивая толпу. — Возьмите с собой белые платки или тряпки! На руку там завязать надо будет, чтобы в темноте различать своих и чужих.

…

Примерно к девяти вечера ильинские ребята приехали в Малаховку. Было их примерно человек сорок — от двенадцати до семнадцати лет. Перемещались, как и было обговорено, небольшими группами, наблюдая друг за другом. Первыми пошли Вова Смирный, его двоюродный брат Андрюха Ваганчик и дружбан Смирнова — Марьян.
У «Союза» стояли несколько парней. Двое из них были ильинские, из старших. Смирнов с друзьями подошли к ним и поздоровались.
— Щас вон туда, короче, шуруйте, — сказал Вася Сиплов, озираясь по сторонам и показывая куда-то в даль. — Прилично отсюда топать. Вот так через дворы пройдёте к «железке», а потом вдоль неё чапаете до дырки под ж.-д. путями. Там вас Меняйлов с Бантиковым встретят. Да! — вдруг что-то вспомнив, воскликнул он. — Платки взяли?
Ребята согласно покивали и стали доставать белые лоскуты.
— Не! Не сейчас! — возразил Сиплый. — Потом. Там уже повя;жите, когда на месте будете.

Так и шли они вереницей, не привлекая к себе особого внимания.

— Здорово, Мнён! — сказал Смирнов, подходя к Вите Меняйлову.
— «Стрела» на Малаховском озере, — ответил Мнён, пожимая руки подошедшим. — В десять. Вон туда проходите. И повязки на руку! Сколько вас?
— Да человек сорок, наверное, будет, — задумавшись, сказал Смирнов. — Но это вместе с малолетками. Их половина, наверное. Ну может, поменьше — человек пятнадцать.
— Ладно. Давай! — показал Меняйлов в ту сторону, куда надо было идти. — Там Батёк с Сапрыкиным вас ждут и малаховские. Платки завяжите!
— А! Да! Хорошо! — спохватился Смирнов и достал из кармана лоскут белой ткани.

Как ни старались ильинские перемещаться незаметно, но по этому же маршруту, с той же целью шли ещё и малаховские, которые о скрытности особо не заботились. Двигались они группами побольше и, хотя и не орали воинственных кричалок и особенно не шумели, но по ним всё равно было видно, что они идут именно подраться.
— Чё, пацаны, удельнинских «мочить» идёте? — спросил один из них.
Это был мужик лет сорока. Он был сильно подвыпивши, держал в руке огромную дубину и был без обуви, в одних носках.
— Ну да, — опасливо оглядывая мужика, ответил Олег Дёмин. — Вон там старшие нас ждут.
Мужик радостно замахнул руку для рукопожатия.
— Прикинь! — с энтузиазмом воскликнул он, после того как поздоровался со всеми ильинскими. — Жена моя, как узнала, что я на драку собираюсь, в квартире меня закрыла и все ботинки мои нахрен спрятала у соседки. А я всё равно из окна вылез! Со второго этажа!
Он зло рассмеялся. Все заулыбались.
— Думала, меня это остановит! — хохотнув, продолжил мужик. — Не тут-то было! Не на того напала! На-ка-си выкуси! Ха-ха!..
Он шёл и без умолку болтал. Много чего ещё рассказал по пути. Потом вдруг вспомнил, куда они идут, и сразу же перешёл к теме про удельнинских.
— …Короче, бьёшь вот так вот! — мужик принял боевую стойку с замахом дубиной, а потом махнул своим оружием, словно бы ударил невидимого противника. — А потом отскакиваешь!
Он показал, как надо отскакивать. Потом ещё разок «ударил» и отскочил.
— Ну даже если без палки… — уже задыхаясь от этой физической нагрузки, продолжал мужик, — э-э… на-ка подержи! — попросил он Дёмина, отдавая ему дубьё. — Короче! Вот так… «двоечку» — и отскакиваешь. «Двоечку» — отскок… Вот так!.. Вот так!..

— Фанатик, короче, — прошептал Дёмин своему приятелю.

— Ща мы удельнинских грохнем вообще! — вдруг прокричал мужик.
Его сразу же одёрнули земляки.
— Чего ты орёшь-то? — сказал ему кто-то из малаховских. — Ща мусора пропалят — и всё, тебя тогда грохнут!
Пьяный понял, что зря выкрикнул, и, понимающе кивая головой, поднял руки, словно бы сдаётся.
— Малаховка рулит! — уже почти шёпотом «прокричал» мужик, забирая свою палку у Дёмы. — Удельной кабзда!
— И палку свою брось на хер! — снова недовольно проговорил «успокоитель».
— Не-е… Она — мой талисма-ан, — протянул мужик, погладив по дубине.

Эта группа подошла наконец-то к огромной водопропускной трубе под железнодорожными путями. Все стали здороваться друг с другом.
— Мужик! На хрена тебе дубина-то? — усмехнулся Витя Меняйлов. — Ты её лучше здесь оставь! А то прибьёшь ещё кого-нибудь!
— Не-е… Это мой талисма-ан, — снова растянул слова мужик, обнимая и поглаживая свою «палицу».
— Чё за клоун? — с усмешкой спросил Меняйлов Дёмина, здороваясь с ним.
— Это, Мнён, настоящий патриот Малаховки! — констатировал Дёмин, пожимая Меняйлову руку.
— В носках, блин! — снова усмехнулся Мнён. — Вы там с ним поаккуратнее. Смотрите, чтобы не зашиб никого.
— Повязки надевайте, пацаны! — говорили другие ожидавшие прибывающих вместе с Мнёном ребята. — И вот туда проходите.
— Да знаем без сопливых, — кривляясь и гнусавя, проговорил мужик с дубиной. — Здорово, братан! — радостно сказал он, расплывшись в улыбке и замахиваясь, чтобы хлопнуть руками в рукопожатии с тем, кто, стоя вместе с Меняйловым, говорил, куда нужно идти.
— Серёга! Ты всё ещё в строю? Красава! — похвалил мужика с дубиной парень, крепко пожав ему руку. — Может, ещё и в стенку встанешь?
— А чё нет-то?! — ответил мужик, всё ещё тряся руку собеседника. — Всех замочим нахрен!
— О! А чего это ты в носках-то? — хохотнул парень, от удивления почесав свой затылок.
— Да блин! Представляешь? Жена ботинки спрятала. А я всё равно пришёл! — снова начал рассказывать свою историю мужик.

Уже стемнело.
На берегу озера, на довольно ровной и большой площадке собиралась приличная толпа. Все разговаривали, смеялись. То там, то здесь то и дело вспыхивали огоньки зажигалок. Вся эта куча народа «светилась» сигаретными огоньками. Было ощущение, что это просто мирная тусовка. Как будто и не на драку вообще все тут собрались.
Кто-то предложил «по пиву», и сразу же побежали посыльные в ночные ларьки.
Время шло, а удельнинских всё не было.
— Ну чего, Батёк, — обратился малаховский дружбан к Артёму Бантикову, — зассали, походу, удельнинские! Слились!
— Ну да, Сань, спасибо, — говорил Бантиков. — Хотели их наказать, блин! Ну ладно. Хоть с тобой увиделись.
— Ну да! Нет худа без добра! — вспомнилась поговорка батьковскому приятелю Сане. — Если что обращайся.

Удельнинские так и не появились. Примерно часам к двенадцати, все стали расходиться. Ильинским так и пришлось уехать обратно ни с чем. Но они были довольны, что познакомились и пообщались с классными малаховскими ребятами.


***


Закончился учебный год. В школах и профучилищах прошли выпуски. В том числе и в ПТУ № 49. Выпускникам вручили дипломы, а призывникам (накануне этого мероприятия) — повестки. Пошла череда «про;водов».

— Ну чего, давай, пока я трезвый, обкорнаю вас? — предложил Кислый своим уходящим в армию друзьям.
— Давай! — сказал Автократов. — Только я сначала накачу, ладно? Чё-то жалко мне стало свои волосы.
— Спиридону надо сказать, — добавил Мельник.

Вечерело. Во дворе у подъезда собралось уже немало молодёжи.

— Давай, пацаны, заходь все! — крикнул из окна третьего этажа Олег Спиридонов.
— Спиридон! — закричал Автократов. — Сначала парикмахерская!
— Ага! Всё готово уже! — прокричал тот в ответ и помахал им рукой. — Давайте сюда, быстро!

Народ стал медленно подходить к подъезду и вплывать в дом, а Кислицын с Мельником и Автократовым, обгоняя входящих, протолкнулись вперёд всех.

На просторной лестничной площадке уже стояло несколько стульев и круглое зеркальце.

— Усатый, давай пива вмажем, а? — предложил Автократов.
— Угу. Сейчас, — покивал Спиридонов и нырнул в квартиру.

Это был третий этаж панельной девятиэтажки, поэтому гости поднимались в основном пешком по лестнице, а не на лифте. Поднявшись, они здоровались и распределялись по периметру площадки к стеночке, молча наблюдая за происходящим.
Через минуту из квартиры вышел Олег Спиридонов с трёхлитровой банкой пива и четырьмя чайными бокалами.
— О! — потёр руками Автократов. — Наливай!
Спиридон, наливая, скомандовал поднимающимся:
— Ребят! Вы не стойте! Проходите в квартиру! Там столы уже накрыты!
Кто-то стал заходить, а кто-то остался на площадке.
Ребята чокнулись кружками, опрокинули по триста граммов пенного и довольно крякнули.
— А-а-эх-х-х! Хорошо! — прорычал Автократов, хлопнув в ладоши. — Давай, Кислый, заряжай свою машинку!

Пономарь-младший со своей Рыжей Соней тоже стояли на площадке. Раиса и Сергей подали заявление на развод, и теперь Дима с подругой много времени проводили вместе.

— Кто первый? — спросил Кислицын и деловито, словно заправский цирюльник, пощёлкал ножницами.
— Давай я! — воскликнул Автократов и смело сел на стул.
Кислицын накинул на шею друга простыню и ловко её заправил. Он состриг первую твёрдую, залитую гелем кудряшку и стал крутиться, чтобы посмотреть, куда же её бросить.
— А давай мне, — нашлась Рая и подставила ему свои ладошки.
Кислый положил ей в руки кудряшку, стал срезать другие пряди слипшихся волос и также складывать их в руки Рыжей.
— Илья! — сделав жалостливое лицо, обратилась Раиса к Автократову. — Они ещё тёплые. Прикинь?
— Да чего ты их держишь-то? — воскликнул Спиридонов. — Бросай на пол! Подметём потом!
— Не-е… — как-то по-детски протянула Райка, зажав твёрдые завитушки волос между ладонями. Она приложила руки к своей щеке и покачалась из стороны в сторону.
Когда Кислицын закончил состригать кусочки слипшихся от геля волос, он расчесал остатки геля и, ведя расчёску против роста волос, приподнимая их, и одновременно с расчёской — ножницы, стал быстро ими щёлкать, срезая кончики, оставляя ровно срезанный, двухмиллиметровый «ёжик».
Когда стрижка была закончена, Автократов, глядя на своё отражение в круглом зеркальце, потёр рукой свою коротко остриженную голову и, тяжело вздохнув, скомандовал:
— Наливай!
Парни снова опрокинули по кружечке пива, и на «стул парикмахера» сел следующий «клиент» — Денис Мельниченко.

Вскоре «парикмахерская» закончила «работу», и все переместились в квартиру.
Спиридон стричься отказался.
— У меня и так нормально! — сказал он, усаживаясь за стол. — А усы я вообще не дам им сбрить.
— Да ладно! — махнул рукой Пономарь-старший. — Ты не ссы! Там тебя и постригут, и побреют.

После этого пошли разные тосты. Говорили все: и родители, и многочисленные друзья, и подруги провожаемых. Родственники, пожелав будущим защитникам Родины здоровья, удачи и всего самого наилучшего в службе, почти сразу же после своего тоста уходили, освобождая места за столом для других.

Принесли гармонь. Гармонист — маленький плюгавенький мужичонка, почти без зубов, играл знатно, но сильно шепелявил, когда пел частушки, в том числе матерные:

…Поменяли время нам
По чаша;м на глобуще.
Раньше *** вштавал в поштели,
А чеперь в автобуще!..

Рыжая Соня была уже сильно пьяная, но держалась бодрячком. Она сразу же, будто только того и ждала, выбежала плясать и своеобразно протяжно прикрикивать. Да и вообще весь вечер Раиса, словно заводная, веселилась, постоянно заразительно хохотала, пела и отплясывала, как только появлялась такая возможность.

Когда произносили очередной тост, чокаясь рюмками с водкой, Рыжая сказала Диме Пономарёву:
— А у нас в компании парни, да и я тоже, пили водку стаканами! А вы слабаки какие-то!
— Ну-ка, ну-ка, а поподробнее расскажи-ка, что там у вас происходило в этой компании? — заинтересовался Пономарёв. — И сколько у вас там парней в этой компании было? А девушек сколько?
— Ну, парней человек двадцать было, — ответила Рая. — А из девчонок, постоянно, я одна бывала. Ну, или с подружкой моей… одной там. Конечно, и другие девчонки бывали. И мы там наравне с парнями бухали! Хочешь, прямо сейчас стакан грохну?
— Не, не надо, — заулыбался и замотал головой Пономарь. — Ты мне ещё живая тут нужна.

Принесли гитару. И кто-то стал петь трёхстишья, тоже наподобие частушек:

…В углу у Папы-Карло, возле камина,
Лежал в жопу пьяный Буратино…
А-а-а! Деревяшка нажралась!..

Пьяный-пьяный ёжик влез на провода,
Током шибануло, потекла вода…
А-а-а! Не хер лезть на провода!..

На очередном перекуре на лестничной площадке, когда уже все порядком подпили, кто-то из гостей что-то сказал, и эти слова Пономарю-старшему показались обидными. Миша сразу же вспылил и накинулся на этого парня с кулаками. Они скатились вниз по лестнице к трубе мусоропровода на межэтажной площадке. Все бросились за ними, то ли тоже подраться, то ли разнимать. Образовалась куча-мала. Кто-то, непонятно зачем, от квартирной двери бросил в образовавшийся клубок из тел керамическую кружку. Она пролетела между головами дерущихся, только чудом никого не задев, срикошетила от мусоропроводной трубы, ударилась о стену и разлетелась вдребезги. Один из осколков чиркнул по щеке Спиридону.
— Ай, блин! — воскликнул тот. Отстранившись от кучи-малы, он пальцами прикоснулся к царапине и сразу же глянул на них. — Чё за херня! — возмутился Олег, увидев на пальцах кровь, и стал растирать её по щеке. — Какого хера вы тут устраиваете?! Хорош уже! Я сказал.
Драка наконец-то остановилась.

Потом все примирились и уже вместе, в обнимку пили за здоровье друг друга, да и вообще за всё хорошее.

— Какие же у тя всё-таки друзья здо;ровские! — шепнула Райка Пономарёву-младшему. — Такие вы дружные. Прям горой друг за друга! Все прям за брата твоего в драку кинулись.
— Ну не без этого, — горделиво ответил тоже сильно опьяневший Дима.
— У нас в компании совсем не так было, — грустно сказала Рыжая. — Не! У нас тоже дружно было! Но у вас прям… — она задумалась и потрясла своей ладошкой, пытаясь найти сравнение, — не знаю, как сказать. Короче, у вас прям, как… родные вы все как будто.
Пономарёв, с удовольствием слушая девушку, вдруг спросил:
— Слушай! А чего это твоего мужа Тормозом-то прозвали у вас в компании, а?
— Да чего? — задумчиво пожала плечами Рая. — Да ничего. Ты его видел? Не Тормоз, что ли?
Дима тоже пожал плечами.
— Тормоз же! Ну! — сказала Рыжая Соня. — Он там забитый всегда такой был. Шестерил пацанам. На побегушках у них был. Пацаны его так прозвали. Там у нас тоже нормальные пацаны были, «крутые» — «любера»! Некоторые сейчас в люди выбились. Богатыми стали. Рэкетом занимаются.
— Меня вот всё вопрос мучает: как ты вообще за Тормоза за этого своего замуж вышла? — поинтересовался Дима. — Ты же его не любила же никогда!
— Ну… Любила… не любила… Не в любви дело, — девушка махнула рукой. — Я, может, и вообще никогда и никого не любила и не полюблю. Это только в сказке бывает, что простая девчонка за принца замуж выходит, а в жизни всё не так.
— И всё-таки! — прищурился Пономарёв. — Ты же говоришь, что там были пацаны нормальные. Ты сама вон какая — красавица! Любого соблазнить можешь. Жила бы сейчас с «крутым» каким-нибудь припеваючи.
— Да, там история длинная, — ответила Раиса. — Хотя мы никуда и не спешим. Правда ведь? Нам же в армию не надо, да? — она громко расхохоталась.
— Угу, — сильно мотнул головой пьяный Дмитрий. — Давай рассказывай уже.
— Не знаю я… — тяжело вздохнула Рыжая Соня и задумалась. — Не срослось как-то с другими-то пацанами. Я же малолеткой ещё была. Ко мне, как к малолетке, и относились.
— Сколько ж тебе было? — сморщив лицо в недоумении, спросил Дима.
— Сколько-сколько, — передразнила она его. — Семнадцать! Вот сколько!
— Ну, и какая же это малолетка? — не отставал Пономарёв.
— Да блин! С матерью я поругалась! — вылупила она свои большие красивые глаза. — Из дома ушла. В подвале ночевать осталась. А они меня напоили и изнасиловали! Козлы!
Девушка в расстроенных чувствах закрыла лицо руками.
— А Тормоз меня к себе позвал жить. Никто больше не позвал! Они же крутые! — теперь Рая сделала руками две «козы», изображая крутость парней. — Как они меня возьмут-то к себе? Западло! По кругу пустили! Я ж теперь для них кто?.. — она сделала паузу, вопросительно глядя на Пономарёва: — Шлюха!
В её глазах читалась сильная обида.
— А он позвал, — продолжила девушка свою «исповедь». — Ну я у него и жила потом несколько месяцев. С «крутыми» мы больше не общались! — она снова замолчала, аккуратно расправляя на себе юбку. — А его мать мне потом стала предлагать, чтобы я за него замуж вышла. И они тогда будут меня содержать. У него не бедно родители живут.
Рыжая вытерла слезинку и шмыгнула носом.
— И чего? — уточнил Пономарь.
— Чего-чего? Ничего! — раздражённо выпалила она. — Он страшненький, конечно. Ты же видел его? У него ещё и кожа больная — псориаз, и в компанию его взяли, только чтобы глумиться над ним, отбирать у него зарплату и всё такое. Ну и мать его понимала, что навряд ли у её сыночка когда-нибудь семья появится. Вот поэтому и упрашивала меня, чтобы я согласилась. Обещала, что квартиру нам снимут отдельную. Ну, я сначала сказала, что подумаю над её предложением. Ну а потом чего?.. Время шло… Мне нормально у них было… Родители у него вообще хорошие, добрые. Стерпится-слюбится. Вот я и согласилась.
Дима понимающе кивал головой.
— Говорю же, что красиво только в сказках бывает, — заключила Рая. — Чего-то я прям так захотела резко. Может, пойдём куда-нибудь?
— Куда? — не понял Дима.
— Ну куда?! — с улыбочкой сказала она, вожделенно глядя Пономарёву в глаза. — В ванну там. Или в сортир хотя бы.
— А чего там? — никак не мог понять пьяный парень.
— Да трахаться, говорю, пойдём! — прошептала она ему на ухо. — Хочу тебя, говорю же!
— А-а-а! Пойдём! — обрадовался Пономарёв. — А я чего-то и не понял сразу-то.

В туалете было наблёвано и противно воняло, а ванна почему-то была закрыта, хотя свет там был выключен.
— Блин! Чё закрыто-то? — дёргая ручку, возмущался Пономарёв.
— Чего, чего? — передразнила его Рая. — Тоже, наверное, уединился кто-то! Пойдём куда-нибудь ещё? Хоть рукой мне там пошевелишь, — нетерпеливо сказала Рыжая и мечтательно приложила свою ладонь к промежности. — Я уже не могу больше, теку вся.
Они вышли в подъезд. Дима посмотрел вниз между перилами. Потом наверх. Почти на всех этажах горел свет, но было относительно тихо.
— Давай на последний этаж поднимемся, — предложил Дмитрий и нажал кнопку лифта.
Лифт зашумел и через несколько секунд открылся. Парочка завалилась в лифт.
Когда лифт остановился, они сконфуженно отстранились друг от друга и поправили на себе одежду, как будто их мог кто-то ждать на этаже, на который они приехали. Потом они, взявшись за руки, спустились на один лестничный пролёт, к трубе мусоропровода. Там как раз не было дверцы с контейнером для загрузки мусора и, соответственно, было чисто, сухо и не воняло помоями. Стояла только огромная труба от потолка до пола. Влюблённые снова накинулись друг на друга. Девушка, обнимая парня за шею, прижалась спиной к стене за трубой, увлекая его за собой.

…

Через некоторое время на ближайшем этаже вдруг открылась одна из квартир. Оттуда послышалась музыка и звуки праздника. На площадку стали выходить люди и прикуривать, чиркая зажигалками. Рая быстро, но тихо поднялась с корточек на ноги, вытирая свои губы и, испуганно прислушиваясь, прижалась к Диме. Любовники замерли. Вышедшие из квартиры зашагали по лестнице. Пономарёв, одной рукой придерживая свои штаны, а другой схватив Рыжую за руку, потащил её по лестнице вниз. Хорошо ещё что эти люди спускались с верхнего этажа, а не поднимались с нижнего, а то пришлось бы проталкиваться сквозь толпу.
— О! Кто это у нас тут? — заголосили курильщики. — Цыпа-цыпа-цыпа-цыпа…
Вслед парочке посыпались приколы, что они тоже хотят любви и всё в этом духе, улюлюканья и призывы не уходить, а остаться с ними.

Дима и Рая выскочили из подъезда и, облегчённо вздохнув, засмеялись.
— Блин! Чуть не спалились! — улыбнулся Пономарёв.
— Ага. А я от этого ещё сильнее перевозбудилась, — радостно сообщила подруга. — Если бы твоя рука там у меня была — то прям кончила бы от страха.
Передохнув несколько секунд, пока Дима застёгивал свои штаны, они побежали в глубь двора.
Была уже глубокая ночь. Где-то вдалеке слышались звуки гуляния, видимо, тоже «про;воды» отмечали. Но именно в этом дворе было темно, тихо и безлюдно. Парочка подошла к детской площадке.
— Давай на лавочке посидим чуть-чуть? — облегчённо засмеявшись, предложил Дмитрий.
Они сели. Рая прильнула к парню. Так продолжалось несколько минут, показавшихся влюблённым одним мгновением.
— Может, в домик зайдём? — тяжело дыша и облизывая свои сохнущие губы, спросила Раиса.
Они зашли в один из домиков, посветив себе зажигалками, чтобы, не дай Бог, не вляпаться во что-нибудь непотребное. Убедившись в относительной чистоте, снова страстно накинулись друг на друга с объятьями.

…

Когда парочка наконец-то вернулась в квартиру, там какой-то здоровый мужик играл на гитаре и пел низким голосом, иногда переходя на рычание, наподобие как у Высоцкого. Исполнял он лирическую песню группы ДДТ про меткого стрелка, который с самого детства в тирах всегда выбивал «десятки», а потом попал на войну, но, вернувшись оттуда, чувствовал себя виноватым за убитого им паренька, который просил его не стрелять, и пьянствовал, заливая свою вину.
Народу уже заметно поубавилось, но за столом все места были заняты. В том числе и места любовников. Они уселись на диван.

— А ты хотел бы когда-нибудь попробовать… — шепнула Рая и оглянулась посмотреть, не слышит ли их кто-либо, — язычком?..
Все сидели за столом и были заняты своими «застольными делами», до парочки не было никому и дела.
Вопрос девушки несколько обескуражил Пономарёва.
— Ну… я… даже… и не знаю, что и сказать, — замялся он.
— Мне что-то захотелось вдруг рассказать тебе кое-что, — сказала Рыжая Бестия, по-детски потянувшись, пользуясь тем, что их никто не слышит. — Хочешь?
— Ху-гху! Ну давай, — усмехнувшись, словно кот, объевшийся сметаны, согласился Дмитрий.
Он был расслаблен: его сексуальное напряжение совсем недавно было удовлетворено. А после колкого вопроса его подружки, который снова прибавил было адреналина, у него опять же отлегло: Рыжая, слава богам, ушла от пикантной темы.
— Как-то раз, — начала свой рассказ Раиса, — когда Тормоз и его мать на работе были, я с его отцом одна в квартире осталась. И он ко мне в спальню зашёл…
— Кто? — перебил её Дима, часто моргая от непонимания.
— Отец Тормоза! — недовольно сдвинув брови, повторила Рыжая Бестия.
Когда Рая сердилась, она становилась похожей именно на бестию.
— Короче! Он зашёл, а я на кровати сидела, книжку читала. Ну он присел ко мне. «Как дела?» — говорит. Потом, слово за слово, коленки мне гладить начал.
— Капец, блин! — возмутился Пономарёв. — И чё? И чё?
— Ну и чё… — тяжело вздохнула она. — Сиськи сначала полапал. Погладил везде: руки там, плечи, спину, живот. Под халатик потом полез. «Там» ласкать стал.
Девушка показала глазами вниз.
— Капец! А ты чего?! — снова возмутился Пономарь.
— Да ничего я. Просто сидела и ждала, что дальше будет, — отрешённо ответила Рая. — Потом он на колени передо мной встал. И трусики с меня стянул… — снова вздыхая, продолжила она. — Ну и поимел меня… язычком.
Дмитрий ошалело смотрел на свою подругу.
— Я кончила тогда, конечно, капец, как сильно! — мечтательно сказала она. — Такое у меня в первый раз было. И так сильно тоже.
— А почему ты ему не отказала-то?! — грубо поинтересовался Дима.
— Я там жила и меня там кормили! И я не могла отказать! — то ли с обидой, то ли с гордостью произнесла девушка.
— Ты, блин!.. Ты!.. Ты!.. — затараторил Пономарёв.
— Что, шлюха, да? — съязвила Рыжая Бестия.
— Да ты… — всё пытался выразить свои пьяные мысли Дмитрий. — Ты, блин, меня убиваешь своим ответом. А чего он тебя тогда не трахнул-то?
— Если б у него стоял, то и трахнул бы! — горделиво ответила Раиса.
— Капец! Я в шоке! — ошарашенно произнёс Пономарь. — Замуж за мудака вышла! Отец мудака её трахает, когда захочет! А она молчит! Её всё устраивает! Её там кормят! Тебе себя-то не жалко?
— Да ну тебя! — отвернувшись, обиделась Рыжая. — Я поделиться с тобой хотела, как с самым близким своим человеком! А ты…
— Ну… ну, ладно-ладно. Не обижайся! — попытался развернуть её обратно к себе Дима. — Мне… неприятно это слышать, конечно. Но мне ещё тебя просто жалко. Ты ж красивая такая, а жизнь у тебя, какая-то… — он замялся подбирая слово, — какая-то…
— ****ская, да? — обиженно сказала девушка надутыми губами.
— Плохая какая-то! — наконец сообразил Дима.
— Ну какая есть! Обратно не залезть! — развела руками Рая.
— Ну а чё там сейчас-то у вас с разводом-то? — поинтересовался Дима.
— Да чего, Дим! — снова рассердившись и освободившись от объятий парня, отвернулась девушка. — Ничего! Забрали мы заявление пока.
— На хрена?! — обалдел Дмитрий.
— А за надом! — сказала она и снова обиженно отвернулась. — Договорились мы с ним!
— О чём?
— Что каждый своей жизнью теперь живёт, — объяснила Рыжая. — Он с кем хочет трахается. Я с кем хочу трахаюсь. Захотим — друг с другом потрахаемся. Захотим — втроём потрахаемся. Свободные отношения, как у хиппи. Знаешь таких?
— Волосатые, что ль, эти? — расстроенно сказал Дима. — Знаю!
— А хотел бы меня вместе с ним трахнуть? — провокационно спросила Рая. — Он про тебя, кстати, спрашивал, в гости приглашал.
— Какие гости? — ошарашено смотрел Пономарёв на подругу. — Ты чего такое говоришь-то? Как я с ним?.. тебя?..
— А чего? — стала она рассуждать: — Мы же с Маргушкой с ним втроём трахались. А?! Может, ты с Маргушкой хочешь? Я враз организую.
— Какая Маргушка?! Блин! Ты чего такое говоришь-то? — схватившись за голову, простонал Пономарь. — Ты же для меня… как богиня!.. была…
— А родители его всё равно ещё ничего не знают, — продолжала Раиса. — Так меня и содержат. А ты всё равно ведь сейчас не женишься на мне. Тем более теперь, да?
— Ну… — растерялся Дима. — Ну… Почему нет-то?
— Да потому что, Дим! Тебе ещё даже семнадцати нет! Ты в путяге только второй курс закончил!
— Ну… — снова задумался Пономарёв. — Не сейчас. Попозже, может.
— А чего мне-то делать?! — раздражённо спросила Рыжая Бестия. — Пока твоё «попозже» настанет, а? На твою «степуху», что ли, в сорок рубасов жить-то будем? В одной комнате вместе с твоим братом и его тёлкой? А? Что мне-то делать? Скажи! Я же в его квартире вообще-то живу!
Пономарёв молчал.
— Ну… не в его, конечно. Его родители снимают. Вот поэтому и забрали, — поправилась Раиса, сложив руки на груди. — Что?! Всё?! Расстаёмся теперь?!
Пономарёв всё ещё не мог найти, что ответить.
— Если ты хочешь, — серьёзно сказала девушка, — то мы расстанемся! Если хочешь — будем и дальше вместе!
Пономарёв до сих пор молчал, пребывая в шоке.
— Ну?! Расстаёмся?! — настаивала Рыжая.
— Да подожди ты, — растеряно проговорил Дима. — Давай, может, завтра это обсудим? Сегодня же тебе всё равно идти некуда, кроме меня.
Он рассчитывал, что она в данную минуту находится в его «ловушке».
— Да я «тачку» поймаю и уеду. Ещё и натрахаюсь с Тормозом и с Маргошкой! Тебе назло! — сердито сказала девушка.
— Да нет!.. Подожди! — начал соображать Дима. — Не уезжай!.. Давай реально завтра обсудим.
Дмитрий понял, что Рыжая Бестия как песок сквозь пальцы ускользает от него. Он осознал и своё место в их отношениях. Что ей, этой рыжей красавице — его мечте, которая покорила его красотой и харизмой с первого взгляда, от него не нужно ни подарков, ни денег, ничего такого материального, которое нужно всем женщинам от мужчин. Что ей нужен только дикий, животный секс. Который и ему самому, в виду его возраста, также был сильно необходим. Тем более такой! Ни одна малолетка ему такого удовольствия не доставит, как Рыжая Соня. Она для него была просто подарком судьбы. За почти полтора месяца их отношений они до этого момента ни разу даже не поссорились.
— Нет! Не расстаёмся! — твёрдо сказал Дмитрий.
— Ну ладно, — ответила девушка, вожделенно глядя на него. — Я подумаю.
Они снова обнялись и сидели так несколько минут.
— Ну так что насчёт попробовать? — напомнила Рыжая с горящими глазами и добавила шёпотом на ухо: — Язычком?
— Ну… — замялся Пономарёв.
Хотя Дима не ожидал найти в её «шкафах» столько «скелетов», но видел, что накал страстей в их ссоре сошёл на нет. Она снова хотела его и совсем не собиралась с ним расставаться. Ему стрёмно было, что она оказалась, такой, мягко говоря, «непростой», но он боялся потерять то, что ему так легко далось — эту безудержную страсть и секс на высочайшем уровне. Ему, конечно же, хотелось полизать её «киску». Пономарь-младший много раз видел это в порнофильмах, и лично для него в этом не было ничего зазорного. Но его окружение это «лизание» не одобряло и даже очень жёстко осуждало. В их среде такое занятие было недопустимым. Если, не дай Бог, дойдёт вдруг до пацанов, то «это» будет не просто стрёмно или стыдно, а подобно смерти и даже хуже. Став «ва;фелом», он потеряет своё место в жизни. Возможно, станет изгоем даже для родного брата, который тоже связан с этой средой. Но, с другой стороны, как пацаны смогут об этом узнать? Да никак, если он сам не расскажет. Ну или она. Что очень маловероятно, а с его стороны — вообще невозможно.
— Ну… Ну… — соображал он. — Ну… Можно!
— Я прям опять тебя так захотела! Пойдём ещё разок в домик сходим, а? — спросила она с мольбой в глазах, взяв ладошками его лицо.

…

На рассвете парни ходили на улицу, пели песни хором. Только Автократова с ними уже не было. К этому времени он уже «накидался» и вырубился. Его отвели домой проспаться до убытия в военкомат.
Рыжая Бестия, после второго похода в домик на детскую площадку тоже быстро «потухла», и Пономарёв-младший унёс её к себе домой на руках. Идти сама она уже не могла.


***


Утром призывников пошли провожать в военкомат — уже совсем немногочисленным составом: остались только самые стойкие и самые близкие.
Народу у военкомата собралось много. Все галдели, смеялись. Кто-то пел под гитару. Некоторые женщины и девушки плакали. Призывники обнимали плачущих, утешая их. Кто-то ещё говорил тосты. За тосты выпивали прямо из горла;.
Подъехал маленький автобус, который встал на углу здания военкомата в ожидании погрузки.

— Ну чё, братцы, хочу пожелать вам? — воскликнул Пономарь-старший. — Служи, солдат, как «дед» служил! А «дед» на службу хрен ложил!
Он громко захохотал, и все, осознав шутку, тоже засмеялись.

Из дверей военкомата вышел молодой офицер. У него было суровое выражение лица. Но даже невооружённым глазом было видно, что он специально делал такой вид, а в обычной жизни, скорее всего, был улыбчивым, весёлым и компанейским. Но сейчас, видимо для того чтобы казаться солиднее, всё-таки какой-никакой, а начальник, он «надел» на себя «маску строгости».

— Так! Призывники, блин! — строго сказал он, стараясь не улыбаться. — Построились вот здесь, блин! — офицер показал бумагами, которые держал в руке, где надо было построиться.
Призывники стали неспешно и несколько вальяжно подходить к указанному месту.
— Шевелим «батонами», товарищи призывники, блин! — подбадривал военный. — Что вы как сонные мухи, блин?! Быстрее! Быстрее, блин! В две шеренги! Как на физре учили, блин!
Слово-паразит «блин» он проговаривал почти беззвучно, одними губами.

Когда образовался мало-мальский строй, офицер, скомандовав: «Равняйсь!» и после небольшой паузы: «Смирно!», процитировал строки из Устава внутренней службы, не забывая свои беззвучные «блины»:
— Военнослужащий, блин, услышав свою фамилию, принимает, блин, строевую стойку и громко и чётко отвечает: «Я»! Понятно, блин? — задал он вопрос и осмотрел зашумевший строй. — Тише, товарищи! Я сейчас буду называть фамилии, блин… Вы, блин, — громко! — акцентировал он, — отвечаете: «Я!». А потом, блин, выходите из строя и так же громко и чётко называете свои имя и отчество, блин! Всем понятно?!
— Понятно, блин! — недовольно проговорил помятый от похмелья Автократов.
По строю покатился смешок.
— Потом, блин! — продолжил военный, повысив голос, — идёте и садитесь в автобус, блин. Понятно?!
— Понятно, — заголосил строй.
Военный стал выкрикивать фамилии.
Автократова вызвали первым. Тот вышел из строя, назвал свои имя и отчество и отправился в автобус.

— Автокран! — заорал Пономарёв-старший, размахивая руками. — Красава, братан! Дай им там всем просраться!
Вся компания зашумела, приветствуя своего товарища.
Михаил Пономарёв снова выкрикнул:
— Кран! За тебя!
Он поправил свой голубой берет и, громко прорычав: «За ВДВ!», со всего размаху шарахнул бутылкой себе по лбу. Она разлетелась на мелкие осколки, а Пономарь-старший поднял свои руки вверх, в одной из которых он держал «розочку», и воинственно зарычал.

Позже вызвали Мельниченко и Спиридонова. Строй призывников потихонечку уменьшался, пока совсем не иссяк. Автобус зашипел закрывающимися дверями и тронулся. Некоторые из провожающих пацанов побежали за автобусом, пока тот не выехал на дорогу и не прибавил ходу.
Провожающие грустно побрели по домам.

…

Когда Дима Пономарёв очнулся, уже вовсю светило жаркое солнце. Было душно. В ушах там-тамами грохотал пульс. Рядом на его диване лежала Рыжая. Она крепко спала на животе и громко сопела. Её длиннющие волосы разметались по постели. Старшего брата не было.
«Наверное, у этой своей тёлки остался… Как её? А! Лилька! Вечно забываю», — подумал Дима.
Пономарь-младший подошёл к окну, откуда веяло жаром, словно от растопленной печи. Он открыл настежь обе створки, и в комнату ворвался тёплый ветерок, надувая парусом шторы и тюль. Движение воздуха обдало небольшой прохладой.
Постояв немного возле окна, Пономарёв сходил в туалет, попил воды и вернулся в комнату. Рая по-прежнему спала, мирно посапывая.
— Ну и сколько же ты ещё спать-то будешь? — тихо спросил он вслух.
Дима откинул с девушки простыню. Она была только в кружевных полупрозрачных трусиках. Он сел на диван рядом с красавицей и нежно прикоснулся к её ноге. Рая не реагировала. Тогда он подсунул под девушку руки и аккуратно перевернул её на спину. Она всё так же без чувств лежала, раскинувшись, словно тряпичная кукла. Волосы застлали её лицо. Дмитрий поднялся. Окинул её быстрым взглядом, а потом наклонился над ней, чтобы исполнить её ночное желание…

…

Она лежала, распластавшись звездой, и тяжело дышала. Её лицо почти полностью было закрыто огненными волосами. При вдохе вместе с воздухом к ней в рот втягивалась часть волос, а при выдохе волосы поднимались и развивались, словно языки пламени. Потом она поднялась и села. Волосы свисли ей на лицо. Она уставилась на Пономарёва хищными глазами, прямо сквозь рыжие волосы — будто охотник, затаившийся в камышах, смотрит на утку. Рыжая Бестия по-кошачьи грациозно на четвереньках приблизилась к Дмитрию, упёрла в его грудь свою руку, легонько толкнула, чтобы он упал спиной на диван и опустилась к его ногам…;